В ОЖИДАНИИ МЕЗОЗОЯ (начало, фрагмент №1)
или God Свиней
Рождественская сказка под музыку ретро.
«Он проникает в свое подсознанье,
Он вводит в кровь кипящую ртуть.
И где-то на полюсе осознанья
Он моделирует собственный путь».
Биоконструктор
Пермский период
250 млн. лет до нашей эры
С каждым столетием их становилось все больше - тех, кто устал ждать и навеки оцепенел, обратившись в каменную глыбу. Один часто бродил по этим аллеям изваяний и созерцал их причудливые контуры. Он прикасался к ним руками и чувствовал холод. И говорил себе, что этот холод, быть может, самое подлинное из того, что может испытывать сегодня его поколение.
На этом кладбище ему было легче и свободнее, чем с живыми. Они, спящие, почти не изменились - особенно те, кто уснул раньше других. Смешные и разноцветные, они были похожи на детские надувные игрушки. Даже в каменном исполнении их лица светились радостью и надеждой.
У некоторых камней он останавливался подолгу. Это были его старые друзья, его подруги. «И если бы Мезозой наступил вовремя, - думал Один, - кто знает, одна из них стала бы той единственной...»
Те, кто уцелел, превратились в чудовищ. Уже давно, подходя к воде, Один старался не глядеть на свое отражение - чтобы из памяти не стерлось, кем он был раньше. Кем были все они на самом деле - те, чей ужасный лик сегодня внушает отвращение даже свиньям. Разве похож он теперь на себя самого? Двуногий монстр, с покрытым костяными наростами черепом, с полуметровыми клыками и вглядом, в котором навеки застыла застарелая одержимость. Таким был Один сегодня. Таким он останется навсегда.
Друзей у него почти не осталось. Одни окаменели, другие измельчали до неузнаваемости. На третьих ему было просто тошно смотреть - как на собственное отражение в воде. Последним, с кем он время от времени мог еще поговорить по душам, был птеродактиль Саша.
Саша, по натуре мыслитель и фантазер, был душой их кружка. Тогда, в самом начале, он был похож на разукрашенного детворой воздушного змея. И таким же легким и разноцветным был его ум. Величественные воздушные замки, которые он строил не переставая, помогали им скоротать долгие столетия очередного миллениума. В эти воздушные замки он заставлял поверить даже самого трезвого из их компании. «Где ты, мой Мезозой! Эра жаркого солнца, ярких звезд и могучих ящеров! Юность планеты ждет твоего прихода!» - не раз во время приступов депрессии Один бормотал эти давно забытые слова.
Двадцать миллионов лет назад их души были полны надеж, грез и планов. С каждым столетием все меньше паслось палеозойской фауны на окрестных полях, пермские снега отступали, а лагуна, которая была видна из ущелья, уже не покрывалась зимой корочкой льда. Хотелось думать о том, что скоро придет настоящая жара, и это не просто короткая оттепель в промежутке между двумя ледниковыми периодами. Казалось, вот-вот наступит благословенное время, когда, в согласии с Книгой Жизни, им суждено будет выйти из ущелья и наследовать Землю. Они уже строили планы экспедиции на Северный полюс, чтобы проверить, правда ли там в Мезозое будут расти пальмы. Бронтозавры и трицератопсы, их резвые скакуны, в нетерпении били о землю могучей ступней, когда их взгляд падал на бескрайние просторы за гребнем ущелья.
Поднимаясь на самую вершину гребня, Один частенько поглядывал на лагуну, которую все жарче согревали солнечные лучи. Тогда она еще не называлась Долиной Свиней. Пустынная и лазурная, она ждала, когда его могучее тело сможет, наконец, погрузиться в нее. Один решил, что перед экспедицией на далекий Север обязательно пройдет из конца в конец этот усеянный валунами пляж и испытает блаженное прикосновение теплой морской воды. На утесе он хотел построить свой замок, а под ним - пирс и пристань для кораблей.
Утес, вознесшийся над волнами, был местом, где встречаются суша и океан, земля и небо. Один мечтал о том, как будет стоять на самой высокой башне замка и обозревать свои бескрайние владения. Рядом кружатся птеранодоны, высматривая сверху зазевавшуюся рыбу. Их крики скрадывает шум прибоя. А облака, воинство небесного Чингисхана, проплывают так близко, что до них можно дотянуться рукой. Пройдя из конца в конец равнину суши, они зовут за собой в поход над просторами океана.
«Чего мы ждали тогда в своем ущелье? - размышлял Один, оставаясь наедине с изваяниями. - Сегодня мы стали другими, и ни во что уже больше не верим. А тогда наш мир был царством закона и смысла, где все связано в единую цепь. Все, чего мы желали, - достойно заполнить страницы великой Книги Жизни. Мысль о том, чтобы вторгнуться на эти страницы раньше времени, и тем самым смешать и перепутать священный текст мироздания, просто не могла прийти нам в голову. Мы ведь знали, что Мезозой - не программа, не проект, не сумма деяний. Это целый мир, и понять, как и чем нужно быть в этом мире, можно только тогда, когда он наступит. Мы ждали момента, когда на небе засияет Знак и Вселенная будет отдана нам по праву».
Готовился настоящий апофеоз смены поколений: коронация нового конунга, прощание со старым, последний парад ветеранов и кульминация праздника - их выход из ущелья. Они выйдут под звуки марша, каждый отряд под своим штандартом, каждый род под своим бунчуком. А перед этим старый конунг Святослав, окропив жертвенной кровью алтарь Деметры, объявит своим палеозойским старичкам, закаленным в битвах деметродонам и диноцефалам: «Братья и сестры! Наш век окончен, пора уходить в Валгаллу. С завтрашнего дня наступает Мезозой. Слава великому Дарвину!»
***
Несколько свиней, бродивших по опустевшим прериям, ни у кого тревоги не вызвали. В Книге Жизни они назывались «парийзаврами» - примитивная каста недоящеров, которая копошилась в пермских болотах и пожирала отбросы. Никто не обратил внимания, что они выползли из своего болота - ведь на эту касту законы и обычаи не распространяются. Никто не встревожился, видя, что без присмотра парийзавры размножились и стали превращаться в отмороженных дебилодонтов. Некоторые даже радовались, что свиньи стали так быстро плодиться: «Будет чем закусить после праздника!»
Но праздник еще не наступил, а свободные просторы Земли, завещанные динозаврам, оказались вдруг от края до края заполнены свиньями. Свиньи резвились в их лесах, свиньи скакали по их полям, свиньи плескались в их Лагуне. Свиньи играли в свои свинские игры и плевали на все. В довершение всего внезапно умер старый конунг, а власть перешла к регенту, старому воеводе Свинельду. Поползли слухи о том, что в столице мятеж, что повстанцы взяли штурмом Зимний Дворец и вот-вот обнародуют декрет о Вечном Лете.
Неразбериха окончилась через три дня, когда Свинельд выступил по ящику: «Братья и сестры! В Книге Жизни обнаружена опечатка. Текст пока не восстановлен целиком, но уже ясно, что в этом миллениуме Мезозой не наступит. Динозавры пока останутся в ущелье, а планета временно передается на попечение свиней. Временно - не дольше одного Галактического Года. Свиньями буду командовать я. Называйте меня свинархом - дабы никто не мог упрекнуть меня в желании узурпировать титул монарха».
Куда-то пропал наследный принц Владимир, их друг и брат, так же, как и они, выросший в ожидании Мезозоя. Официально объявили, что он отправился на Соловецкие острова набираться мудрости. А между тем, первую половину имени его отца уже вымарывали из школьных учебников. Вместо «Святослав» писали «Свинослав», чтобы распространить власть свиней не только на будущее, но и на прошлое. Поговаривали, что регент и не думает передавать власть, что Владимира уже нет в живых, а в секретных раболаториях готовят его двойника. Внешне этот мнимый Владимир будет выглядеть совсем как динозавр, будет так же грозно рычать и щелкать хвостом, но на самом деле окажется обычной свиньей.
***
«В новом миллениуме Мезозой не наступит», - этот приговор Один слышал по ящику уже сотни раз. Родное ущелье, где они выросли, которое защитило их от пермской стужи, окутав теплыми вулканическими испарениями, теперь казалось тесной тюрьмой. Время мечты закончилось. Повсюду слышались речи, полные ненависти и отчаяния.
- Парии! Ублюдки! - кричали самые нетерпеливые. - Лысые и жирные! Им бы только жрать, валяться в грязи и хрюкать от пресыщения! Они изгадили наш мир и превратили его в свинарник!
- Долой потное зверье! На ветчину их! На мыло! - размахивали другие красным цитатником Кювье. - Даешь катаклизм!
Звучали и более рассудительные голоса. Лучше всего мнение умеренных отразило их коллективное письмо в газету «Твердая поступь», отмеченное, по общему признанию, не только полетом мысли, но и должной кудрявостью слога.
«У каждого свои вкусы. Мы не оспариваем право свиней быть свиньями. Да, не оспариваем. Разве животное не имеет право быть розовым и толстым и питаться отбросами? У свиней есть только один серьезный недостаток: они занимают чужое место. Они занимают все место, какое только есть под солнцем, а любую попытку отвоевать клочок жизненного пространства воспринимают как покушение на свои свинские права. Там, где миллионом красок могло бы расцвести бесконечно разнообразное царство ящеров, с тысячами видов и подвидов, - летающих, бегающих, лазающих, плавающих и на разный лад славящих Бога созданий, - сегодня простирается однообразное пошлое болото. Там, где царственный мир динозавров достиг бы вершин и глубин, развернул все потенции, заложенные в него Природой, дабы затем в установленный срок уйти и оставить планету более совершенным созданиям, - там навечно застыли равномерные ряды розовых свинских задниц, уходящие в бесконечность. Грызня за ведро помоев, которую они называют «жизнью», визг и хрюк, выдаваемый ими за «музыку», помет, размазанный по холсту и выдаваемый за «живопись», - все это еще можно было бы стерпеть. Но почему остальное в их мире невозможно? Почему все остальное запрещено? Почему все остальное прячется в ущелье? Почему мы, - не свиньи, - вынуждены в этом мире точно так же хрюкать и испускать помет, чтобы докричаться друг до друга и увидеть друг друга?»
Только птеродактиль Саша еще не сказал свое веское слово. Его ум был слишком велик и возвышен, чтобы предаваться пустым эмоциям. Он напряженно думал, перечитывал Ницше и Дарвина, надеясь найти у них объяснение случившемуся. Наконец, он собрал свой кружок и возвестил:
- Проблема не в свиньях, а в нас самих. Ведь мы сильнее и лучше свиней. Почему же наш голос тих, а всем заправляют свиньи? Что-то в нас не так. Надо только разобраться, что именно.
Услышав это, многие из тех, кто неистовствовал, устыдились, и в ущелье надолго наступила тишина. Дав друзьям время осмыслить сказанное, Саша продолжал:
- Сегодня мы не готовы наследовать Землю. Мы недостаточно преданы Жизни, и поэтому Небо, в назидание нам, послало свиней и остановило ход времени. Мы должны стать еще свободнее и сильнее - и тогда проклятие падет, затрубят трубы архангелов, а с неба спустится князь Владимир верхом на голубом бронтозавре. Тогда мы выйдем из ущелья и дадим свиньям последний бой!
С тех пор, много миллениумов подряд, они упорно готовились к этой битве: штудировали Ламаркса, постигали тайны великой Эволюции и старались усилием мысли преобразить свой генетический код, чтобы сделаться сильнее. Тогда-то у Одина и выросли полуметровые клыки, а грудь и череп покрылись кольчугой из костяных пластин.
Время шло, они сделались огромными, сильными и могучими, но Мезозой не наступал, а трубы архангелов не трубили. Наконец, сомнение закралось и в Сашину душу. Он перестал встречаться с друзьями, перестал есть и пить, перестал даже летать. Подолгу пропадал где-то в пещерах, принося жертвы темным богам подземного мира и надеясь у них найти ответ на свои вопросы. Вернулся он черный и высохший, с нездоровым блеском в глазах.
- Я знаю ответ! - возвестил он с порога поредевшему кружку друзей. - Свиньи - это правда нашей жизни. Свиньи сильны той силой, которой нам не понять. Это сила свинства и мерзости. Чтобы выстоять, мы должны превзойти свиней и в этом. Мы должны научиться свинству, мы должны стать свинее, чем свиньи. Они отняли у нас Землю - а мы отнимем у них право называться свиньями. Мы будем хрюкать громче, чем они, мы будем упиваться мерзостью и дерьмом. И кто тогда запретит нам выйти из ущелья? Под маской свиней мы атакуем их мир изнутри! Этого хочет от нас Небо. Ибо тот, кому суждено великое, должен сначала превзойти низших своей низостью! Слава великому Дарвину!
Кто-то уже готовил холодные примочки, кто-то - успокоительные капли, - всем было ясно, что Сашу нужно лечить. Но на беду, совсем рядом свиньи играли в свою игру, а Саше, разгоряченному своей теорией, захотелось тут же испробовать ее на практике.
Свиньи отгадывали слово по буквам, и отгадавший букву мог получить приз, а мог продолжить игру. Рядом стояла телекамера, транслируя это дерьмо в эфир. Ведущий повышал ставку, а зрители возбужденно кричали: «Приз! Приз!» Ажиотаж объяснялся тем, что в роли приза выступало ведро, доверху наполненное свежими помоями. Вот на эти помои и покусился Саша, желая блеснуть своим новообретенным свинством.
- Знаете ли вы, зачем нужны птерозаврам крылья? - задал он окружившим его друзьям риторический вопрос.- Раньше я тоже думал - чтобы летать к облакам. Но все оказалось гораздо прозаичнее.
Саша взмахнул своими огромными перепончатыми крыльями и пересек границу ущелья. Подлетев к играющим, он спикировал и на бреющем полете подхватил сосуд с хлебовом.
- Не пей хлебова, поросеночком станешь! - крикнул ему вдогонку Один, но было уже поздно.
Саша уселся на ближайшую сосну и залпом опрокинул в себя зловонное содержимое...
Свиньи тоже умеют ценить героический конец. Неподвижное тело Саши они отнесли на руках к границе ущелья, где его могли забрать динозавры. Оказавшийся рядом свинщенник прочитал отходную.
Какое-то время жизнь еще теплилась в Сашином теле, но в сознание он уже не приходил. Непрерывно бредил про какой-то секрет, который ему удалось открыть в последнюю минуту. Как ни старался Один разобрать его предсмертные бормотания, ничего связного не услышал.
- Нет никаких свиней! - выкрикивал Саша в бреду. - Мир пуст, как на заре нашей юности. Есть наша собственная воля к небытию, которая населила его воображаемыми свиньями!
Бред перемежался демоническим смехом, если только можно назвать «демоническим» смех ослабевшего полумертвого существа.
- Ах-ха-ха! Бойтесь не тех свиней, что бегают снаружи, а тех, что выедают наш мозг изнутри!
Конечно, эти «откровения» были слишком похожи на бред угасающего сознания, чтобы принимать их всерьез.
***
После Сашиной смерти ящеры разделились две фракции - свинофилов и антисвинитов. Борьба этих партий стала главной темой телевизионных новостей.
Свинофилы считали, что свиньи не случайно заполонили наш мир. «Понура свинка глубок корень роет, - учили они. - В свиньях затеряна правда жизни, и эту правду нужно открыть - открыть самим же свиньям. И как только они эту правду узнают, тут же перестанут быть свиньями и воспарят к небесам, аки голуби». Свинофилы верили в самобытность свиней и в их особую глобальную миссию. «Умом тайну свинства не понять, - любили повторять свинофилы, - в свинство можно только поверить. Поверить всей душой. И только тогда, как награда за веру, из гадких свинят вдруг вылупятся белые лебеди, птицы небесные». Любимым занятием свинофилов было хождение в народ, - так называли они посещение кабаков, борделей, телеэфира и других злачных мест. Взволнованно токуя на очередном шоу, они горстями разбрасывали бисер перед стадом свиней и смотрели, что из этого получится. Вопреки Дарвину, они верили, что птицы произойдут от свиней, а не от динозавров. Конечно, многие им возражали. Им говорили, что свинство - это просто свинство и больше ничего. Нужно ли превращать хрюканье в национальную идею?
Один в эти споры не вступал, но про себя думал, что проблема не в свиньях, а в том, что мы сами не далеко ушли от свиней. - «Да, конечно, внутри мы - гордые ящеры, а свинское хрюканье слышим где-то снаружи. Но быть может, это хрюканье - лишь наше собственное эхо в Пещере Теней?»
Громче всего свинофилам возражали антисвиниты. Так называли себя члены тайного общества, которые возлагали вину за отсрочку Мезозоя целиком на свиней. Добродушных свинофилов они презирали за оппортунизм. Они считали, что, если свиньи исчезнут, то Мезозой наступит сам собой. Поэтому они поставили за правило вредить свиньям, где только можно. Если не делом, то хотя бы словом портить им настроение. Иногда они одевали свинские маски, измазывались дерьмом и под громкое хрюканье маршировали расходящимися концентрическими колоннами, как бы разливаясь во все стороны вязкой коричневой жижей. Они называли эти демонстрации «фекальными шествиями», намекая, во что превратился мир после победы свиней. Свиньи эти намеки считали оскорбительными. Открытая пропаганда антисвинских идей скоро была запрещена, поэтому ящерам приходилось выдумывать всякие лазейки и обходные пути. За отсутствием других развлечений, Один иногда заглядывал на их сборища, которые часто превращались в настоящее шоу.
Однажды доктор Геккон, который слыл у них вожаком, заявил, что уходит из политики и будет теперь заниматься кулинарной футурологией. Конференцию «Кухня будущего» антисвиниты решили провести на границе ущелья, - там, где начиналась лагуна, прямо на глазах у разлегшихся в неге свиней. Свиньи сначала подозревали подвох, но, услышав, что докладчик действительно читает вслух кулинарные рецепты, заинтересовались и подползли поближе. На это доктор Геккон и сделал свой расчет, ведь кулинария - любимая наука свиней.
Увидев, что зрителей собралось достаточно много, докладчик перевернул несколько страниц.
- Соусы… каши… рыбные блюда… - бормотал он вполголоса.
Наконец, он отыскал нужное место и прокашлялся.
- А теперь приступаем к новой главе. Блюдо первое. Нордический шашлык. Взять молодую упитанную свинью. Аккуратно выпустить ей кишки. Отделить мясо от костей. Филей нарезать тонкими ломтиками. Язык нашинковать перцем и чесноком. Ушки и хвост съедаются сырыми.
Кто-то из толпы не выдержал и закричал: «Сало - на мыло!» Другие подхватили: «Бей свиней, спасай Пангею!» Кто-то уже разворачивал плакат с изображением свиной туши, расчлененной по всем правилам мясницкой науки. Общий хор скандировал хорошо поставленными голосами: «Уксус! Перец! Шам-пу-ры!» Оркестр, заранее приглашенный на эту политическую оргию, заиграл антисвинский гимн «Шаурма ты моя, шаурма!»
В сводках новостей этот скандал затмил даже очередной инцидент на маастрихт-датской границе. Вечером того же дня доктор Геккон объяснял свою позицию на популярном телеканале.
- Многие называют нас антисвинитами. Это клевета, потому что на самом деле мы все - фанатичные свинофилы. Мы любим свиней, как никто на свете. Да здравствуют молочные поросята, запеченные в яблоках!
На следующий день по всем каналам транслировали гневное выступление Свинельда.
- Снова поднимает голову бипедальная мразь! Злобные недобитые ящеры нарушают покой нашей биосферы! - кипятился престарелый свинарх. - Мы больше не будем терпеть выходки антисвинитов! Повелеваю все кулинарные книги собрать и сжечь!
Вокруг ущелья появилось оцепление в серой форме. На кокардах стражников для устрашения был изображен всадник верхом на свинье, поражающий копьем динозавра. Рядом с лагуной выстроились пикетчики с гневными надписями на плакатах: «Мезозой не пройдет!», «Ящеров - в ящик!» А по ящику в это время показывали костры из горящих книг и протесты лидеров оппозиции. Снова в центре кадра мелькала щуплая фигурка доктора Геккона.
- Это покушение на права биомассы! Разве закон джунглей не гарантирует каждому право самостоятельно выбирать свою диету? Каждый ест то, что ему хочется. Кто-то, положим, любит ананасы в шампанском - а мы любим свиней: жареных, вареных и так далее. Подумайте, ведь закон пищевых цепей и обеспечивает ту предустановленную гармонию, ту, так сказать, невидимую руку, которая управляет нашим миром. Предположим, что свиньи кушают помои. Но если свиней будет слишком много, они съедят все помои и вымрут от голода. Значит, кто-то должен кушать свинок, им же на пользу.
Одина забавляла мелкая одержимость антисвинитов, но всерьез он их не воспринимал. Они поголовно страдали серьезным дефектом зрения, который возникает, если слишком долго смотреть на солнце без защитных очков. Как и другие динозавры, они поклонялись Солнцу, но белое светило на их плакатах неизменно выглядело как черная каракатица. Одину тоже были знакомы измененные состояния сознания, но такого радикального смешения красок достигнуть не удавалось, - не помогали ни мухоморы, ни водка.
Еще он заметил, что увлечение этой игрой сопровождается измельчанием. Доктор Геккон в юности был трехметровым лепидозавром, а теперь превратился в едва заметную черную ящерку, которую боялись только тараканы. Его конкуренты свинофилы так же неудержимо мельчали и, постоянно пресмыкаясь на брюхе, превращались в змей и ужей. Непонятно было только, что здесь причина, а что следствие: то ли одержимость свиньями ведет к измельчанию, то ли измельчание имеет одним из своих побочных эффектов зацикленность на свиньях. «Скорее всего, это один и тот же процесс, - размышлял Один, вспоминая последнее откровение птеродактиля Саши. - Ведь если свиньи - это болезнь нашей воли, стремящейся к небытию, то ближе всего к небытию стоит тот, чье сознание в максимальной степени зациклено на свиньях. Понятно, что такое существо - не от мира сего, оно должно постепенно измельчаться и исчезать».
***
Не опасаясь за свои монструозные размеры, Один стал присматриваться к свиньям. Благо, те совсем потеряли страх и разгуливали прямо у границы ущелья. Вблизи они казались не такими уж мерзкими. Розовые толстые существа, похожие на червей-переростков.
Главная тайна свиней лежала прямо на поверхности. Один как-то услышал отрывок из проповеди свинологов. Его заинтересовала необычная трактовка Библии: они выводили само имя свиней из мифа о первородном грехе. Свиньи виновны от рождения - за то, что зачаты в грязи и любят помои. Отсюда и самоназвание: свиньи - потому что «с виной». Была, впрочем, и другая версия, утверждавшая, что в древности свиней подавали как закуску к вину («с вином»). Но Один ее сразу отбросил: он не представлял себе, как можно закусывать вино свиным салом.
Сердцевину свинской личности составляла вина и попытка ее изжить. Собственное право на существование казалось свиньям сомнительным. Отсюда недоверие свиней ко всему, в чем они чувствовали это право, ко всему, что светит собственным светом и не нуждается в признании и одобрении свиней. Свиньи боятся, что в мир смысла они могут попасть только на вертеле, равномерно обжаренными, с хрустящей коричневой корочкой. Мысль о том, что в мире появится Сила, никак не измазанная пометом, наполняет свинью страхом, даже если этой Силе нет до свиней никакого дела. В глубине своей души свинья подозревает, что все, чем она обладает, она украла у этой Силы. Все ее радости и успехи, все свершения и победы, - лишь кучка навоза на чужом месте, и когда-нибудь придется расплачиваться не только за место, но и за то, что оно измазано дерьмом.
Отрицая за собой право иметь смысл жизни, свиньи отчаянно нуждались в самоутверждении. Без экзальтированного чувства собственной значимости свинья не могла пройти и шагу. Вся социальность свиней сводилась к обмену знаками признания. Но, стараясь выпендриться друг перед другом, они почему-то оказывались друг на друга поразительно похожи. Не удивительно - ведь цели и стремления у всех были одинаковыми. Никакого другого критерия значимости, кроме зависти и хрюка других свиней они не имели, поэтому все шли по одной дороге, в одну сторону, в погоне за одним и тем же.
Эту очередь и толкотню на жизненном пути далекому от свинства сознанию постичь было труднее всего. У любого из динозавров, даже самого мелкого, чувство собственной избранности светилось в глазах. Каждому было очевидно, что от рождения он получил такой колоссальный подарок Неба, что все остальные потери и приобретения на жизненном пути уже ничего не значат. Как умудряется жить на свете существо без этого чувства, невозможно даже представить. Быть может, как выброшенная на свалку вещь? В этом было что-то героическое, и одновременно - жалостное до слез. Не отсюда ли, от безверия в высшие силы, и берется свинская наглость? И что означает это часто используемое свиньями выражение - «отстоять свое место под солнцем»? Гигантскому ящеру, поступь которого заставляла дрожать деревья, это было трудно понять. Обычно при этих словах Одину представлялся огромный пляж, до отказа набитый розовыми тушами. Они пихают друг друга, чтобы прожарится на солнце до костей. Для полноты картины не хватает только огромной инфернальной вилки, спускающейся откуда-то сверху. Она колет эти туши, выбирая самую аппетитную и поджаристую. А где-то рядом - тенистый парк с журчащими ручейками, на которые никто не претендует, и которые именно поэтому недоступны для свиней. Ведь откуда узнать свинье, что это имеет цену, если туда еще не выстроилась свинская очередь?
Вскоре Один обнаружил, что идея высшего начала свиньям была все же знакома. Они обожествляли все, что приносит свежие помои. Усерднее всего они поклонялись Золотому Свинцу, который, по преданию, вывел их из болотного рабства на тучные пажити свободы. Золотая статуя этого Свинца была центром разнообразных празднеств и карнавалов. Динозавры издевались над этим культом, не понимая его урчащих глубин. В книгах антисвинской направленности о нем писалось примерно так: «Наш Свинец, ты дал нам все, чтобы жрать и хрюкать! - пели свиньи, и желтая пена болот подпевала им, пробиваясь сквозь толщу свинцово-мутной жижи».
Но культ этот был не столь примитивен, как могло показаться на первый взгляд. Изучив весь свинопсис мнений по этому вопросу, Один убедился, что за ним стояла тщательно разработанная алхимическая доктрина. «Свинец и Золото едины, - учили свинологи. - И Свинец без Золота пропадет, и Золото без Свинца, и только вместе они - Сила и Власть. Все, что продается, можно купить на Золото, а все, что не продается - завоюет Свинец. Слившись воедино, Золото и Свинец непреоборимы. Поклоняйтесь Золотому Свинцу, братья, ибо он - Князь мира сего!»
Один продолжал изучать свиней, надеясь найти тайную логику, управляющую их жизнью. Оказалось, что свиньи не все на одно лицо. Те, что покрупнее и пошире мордой - парийзавры и дебилодонты, - были вполне безобидными созданиями. Они приносили много пользы родному лесу: строили дома, поднимали самолеты, варили сталь, качали нефть, копали рылом дренажные канавы в болоте, протягивали железные дороги в тайге. Настоящее зло исходило от других свиней, мелких и зубастых, которые называли себя свинодонами. В Книге Жизни они были записаны как «собакозубые», или «цинодонты», чем подчеркивался цинизм и беспринципность этих созданий. Они паразитировали на других свиньях и забирали себе лучшую часть помоев. Они то и придумали культ Золотого Свинца.
С одним из свинодонов у Одина установились вполне приятельские отношения. Это был Кукуяма, штатный философ при дворе старого регента. Зная, как оживить беседу, Один приносил оливки и пару бутылок красного вина из виноградников, росших по склонам ущелья. Кукуяма, чтобы не остаться в долгу, приносил горилку и сало, думая этим сделать приятное динозавру. Из деликатности Один не спрашивал, откуда взялось у того свиное сало.
Разговор их обычно начинался с безобидного и ни к чему не обязывающего спора о нюансах русской идеи. Кукуяма, как и положено придворному философу, придерживался официозной столичной версии. Один, как и большинство динозавров, скептически относился к евразийству и панмонголизму (хотя погибнуть им суждено в пустыне Гоби, защищая подступы Внутренней Монголии от полчищ гондванотериев).
- Я уважаю ваши убеждения, - говорил динозавр, - но, согласитесь, замусоренный мегаполис - не самый лучший пейзаж для воспитания высокого духа.
- В Духе важна не высота, а крепость, - отвечал свинодон. - Поэтому мы так привязаны к нашей столице, к ее куполам и звездам на башнях. Где вы найдете более крепкий дух, чем в миазмах ее подземной канализации? Эта наша родная, нутряная Духовность просачивается сквозь щели наверх и делает наш стольный град истинным средоточием национальной идеи!
- Нет, нет! Душа Пангеи - великие просторы Севера. Могучий Океан, чистый воздух, вольная воля, без границ и преград. Пока все это сковано льдом и холодом, но когда-нибудь жаркое Солнце...
- Где вы тут откопали вольную волю? - возражал свинодон, обнажая клыки и двигая пятачком, как будто действительно собирался копать землю. - Наш континент, Пан-гею, потому так и назвали в начале времен, что здесь все пресмыкаются раком. И вы, динозавры, хоть и задираете нос к верху, но если разобраться - такие же пресмыкающиеся, как и все. Сердце Пангеи находится тут, на среднем течении Северной Двины, во мгле и болотах. Уральский прогиб - это ось мировой истории! Когда-нибудь здесь вырастут горы! Здесь, в болотной глуши, мы устроим Великий Прыжок: от рептилий - к млекопитающим, от холоднокровных - к теплокровным. Клянусь Золотым Свинцом! В этих холодных болотах впервые забьет фонтаном горячая кровь!
Кукуяма не понарошку горячился, и в эти минуты Один его уважал. Несмотря на свое свинство и сомнительное происхождение, тот все-таки был патриотом.
После третьей рюмки начинался разговор «за жизнь», как водится на Руси.
- Вы, динозавры, - тупиковая ветвь эволюции, - откровенничал свинодон. - Посмотри на свои зубы. Эти полуметровые клыки годятся только для рыцарских турниров. А в реальной жизни важны не размеры, а плотное смыкание челюстей. Увидел кусок - хватай его зубами и не отпускай!
- Или, вот еще, нюх. Обоняние у вас совершенно не развито. А без нюха сегодня нельзя. Все куски, что валялись на поверхности, давно расхватаны. Надо принюхиваться: где что зарыто, что плохо лежит. Нюх и крепкие челюсти - вот что сегодня главное. Унюхал, схватил, затащил в нору, - и ты победитель!
Удовлетворенный своей проповедью, Кукуяма хищно впивался зубами в кусок сала. «Да, такой своего не упустит», - посмеивался Один.
После шестого стакана свинодон начинал выбалтывать дворцовые тайны.
- Скажу тебе по секрету: в известных кругах Мезозой вообще собираются отменить. Доктрина Большого Скачка... - тут он понижал голос и на всякий случай оглядывался по сторонам. - Короче, сразу после Палеозоя наступит Кайнозой. Зачем планете мрачное средневековье? Пусть лучше сразу после просвещенной Древности наступит Новая эра! Маммализация - вот ответ на все вопросы! Все равно царство динозавров будет для планеты потерянным временем. Сам рассуди, ты же читал Книгу Жизни. От звероподобных рептилий палеозоя, пеликозавров и диноцефалов, происходят пермские парийзавры. От парийзавров - триасовые свиньи дебилодонты. От них - траханодоны, - те отмороженные придурки, которых мы перебили в тридцать седьмом. И наконец, приходим мы, свинодоны, честь и совесть Пангеи. От нас произойдут мелкие мышеподобные существа, наследники Новой эры. Значит мы - важное звено эволюции, а вы, динозавры, - просто никто. Дырка от бублика.
«Как бы не так, дружок, - думал Один, подливая вина, - от нас произойдут птицы, высшие существа, которым принадлежит Небо». Вслух он этого не говорил, чтобы не обидеть свинодона и выведать у него как можно больше секретов.
- Вы слишком огромны и неповоротливы, чтобы вписаться в нашу эпоху, - грузил его Кукуяма после второй бутылки. - Заметь: прогресс биосферы идет по пути прогрессирующего измельчания. Мы, триасовые свинодоны, - мельче, чем парийзавры и деметродоны пермского периода. Мышоны, которые придут после нас, будут еще мельче. А от мышонов произойдут совсем крошечные мурашоны. Мышоны, мурашоны, вирушоны, - и так до полной диссипации биомассы. А в итоге - сплошное органическое месиво, живой океан, как на Солярисе, царство надмирного света и дружбы. Конец истории!
То ли от этих слов, то ли от выпитого вина Одину становилось обидно до слез, но он старался не спорить. «Вам не нравится наш размер, наша гордость, наше величие. Вы не знаете, как вписать это в ваши мелкие будни. Но чем без нас станут птицы?» - бормотал он про себя.
Он вспоминал, как птеродактиль Саша старался утешить своих бескрылых друзей, протоависов, мечтавших о небе. «Мы, птеродактили - только предтеча. Настоящие хозяева неба - это птицы, ваши внуки и правнуки. - Саша устремлял взгляд ввысь и задумчиво складывал крылья на груди. - Птица - воплощенная мечта динозавра, гордого ящера, который смотрит в небо и желает сравняться с облаками. Безумный полет стрижа или гордое парение кондора над горными пиками, - для этого нужны поколения могучих рептилий, взыскующих скорости и полета. Огромные и тяжелые, они смотрят ввысь в безысходной тоске - в далекое чистое небо, в которое им никогда не подняться. Их величие, их безмерная гордыня, их высокая печаль, трагедия несбывшейся мечты, - вот откуда птицы получат свою легкость и свои прекрасные очертания. Без этого не будет на свете птиц, а будут только какие-нибудь летучие свиньи».
На исходе третьей бутылки откровения Кукуямы приобретали мрачноватый оттенок.
- Открою тебе еще один секрет, - в этом месте он переходил на хриплый шепот. - Знаешь, почему последняя эра жизни называется Кайнозоем? От словечка keine, то есть «нет», «ничто», «никакой» - потому что в этой эре жизнь прекратится. Никакой жизни больше не будет - поэтому одни называют ее «Кайно-зой», другие - «Кали-юга», от слова «кал», - а смысл один. Все идет в никуда, к деградации и концу. Хочешь жить, довольствуйся тем, что пока еще жив. А вы, динозавры, слишком многого хотите. Слишком многого и сразу. Поэтому вы не пришлись ко двору тем, наверху.
Кукуяма многозначительно показывал пальцем в небо и, рыгнув, отключался до утра.
продолжение
*1* -- *2* -- *3* -- *4* -- *комментарии*
Рождественская сказка под музыку ретро.
«Он проникает в свое подсознанье,
Он вводит в кровь кипящую ртуть.
И где-то на полюсе осознанья
Он моделирует собственный путь».
Биоконструктор
Пермский период
250 млн. лет до нашей эры
С каждым столетием их становилось все больше - тех, кто устал ждать и навеки оцепенел, обратившись в каменную глыбу. Один часто бродил по этим аллеям изваяний и созерцал их причудливые контуры. Он прикасался к ним руками и чувствовал холод. И говорил себе, что этот холод, быть может, самое подлинное из того, что может испытывать сегодня его поколение.
На этом кладбище ему было легче и свободнее, чем с живыми. Они, спящие, почти не изменились - особенно те, кто уснул раньше других. Смешные и разноцветные, они были похожи на детские надувные игрушки. Даже в каменном исполнении их лица светились радостью и надеждой.
У некоторых камней он останавливался подолгу. Это были его старые друзья, его подруги. «И если бы Мезозой наступил вовремя, - думал Один, - кто знает, одна из них стала бы той единственной...»
Те, кто уцелел, превратились в чудовищ. Уже давно, подходя к воде, Один старался не глядеть на свое отражение - чтобы из памяти не стерлось, кем он был раньше. Кем были все они на самом деле - те, чей ужасный лик сегодня внушает отвращение даже свиньям. Разве похож он теперь на себя самого? Двуногий монстр, с покрытым костяными наростами черепом, с полуметровыми клыками и вглядом, в котором навеки застыла застарелая одержимость. Таким был Один сегодня. Таким он останется навсегда.
Друзей у него почти не осталось. Одни окаменели, другие измельчали до неузнаваемости. На третьих ему было просто тошно смотреть - как на собственное отражение в воде. Последним, с кем он время от времени мог еще поговорить по душам, был птеродактиль Саша.
Саша, по натуре мыслитель и фантазер, был душой их кружка. Тогда, в самом начале, он был похож на разукрашенного детворой воздушного змея. И таким же легким и разноцветным был его ум. Величественные воздушные замки, которые он строил не переставая, помогали им скоротать долгие столетия очередного миллениума. В эти воздушные замки он заставлял поверить даже самого трезвого из их компании. «Где ты, мой Мезозой! Эра жаркого солнца, ярких звезд и могучих ящеров! Юность планеты ждет твоего прихода!» - не раз во время приступов депрессии Один бормотал эти давно забытые слова.
Двадцать миллионов лет назад их души были полны надеж, грез и планов. С каждым столетием все меньше паслось палеозойской фауны на окрестных полях, пермские снега отступали, а лагуна, которая была видна из ущелья, уже не покрывалась зимой корочкой льда. Хотелось думать о том, что скоро придет настоящая жара, и это не просто короткая оттепель в промежутке между двумя ледниковыми периодами. Казалось, вот-вот наступит благословенное время, когда, в согласии с Книгой Жизни, им суждено будет выйти из ущелья и наследовать Землю. Они уже строили планы экспедиции на Северный полюс, чтобы проверить, правда ли там в Мезозое будут расти пальмы. Бронтозавры и трицератопсы, их резвые скакуны, в нетерпении били о землю могучей ступней, когда их взгляд падал на бескрайние просторы за гребнем ущелья.
Поднимаясь на самую вершину гребня, Один частенько поглядывал на лагуну, которую все жарче согревали солнечные лучи. Тогда она еще не называлась Долиной Свиней. Пустынная и лазурная, она ждала, когда его могучее тело сможет, наконец, погрузиться в нее. Один решил, что перед экспедицией на далекий Север обязательно пройдет из конца в конец этот усеянный валунами пляж и испытает блаженное прикосновение теплой морской воды. На утесе он хотел построить свой замок, а под ним - пирс и пристань для кораблей.
Утес, вознесшийся над волнами, был местом, где встречаются суша и океан, земля и небо. Один мечтал о том, как будет стоять на самой высокой башне замка и обозревать свои бескрайние владения. Рядом кружатся птеранодоны, высматривая сверху зазевавшуюся рыбу. Их крики скрадывает шум прибоя. А облака, воинство небесного Чингисхана, проплывают так близко, что до них можно дотянуться рукой. Пройдя из конца в конец равнину суши, они зовут за собой в поход над просторами океана.
«Чего мы ждали тогда в своем ущелье? - размышлял Один, оставаясь наедине с изваяниями. - Сегодня мы стали другими, и ни во что уже больше не верим. А тогда наш мир был царством закона и смысла, где все связано в единую цепь. Все, чего мы желали, - достойно заполнить страницы великой Книги Жизни. Мысль о том, чтобы вторгнуться на эти страницы раньше времени, и тем самым смешать и перепутать священный текст мироздания, просто не могла прийти нам в голову. Мы ведь знали, что Мезозой - не программа, не проект, не сумма деяний. Это целый мир, и понять, как и чем нужно быть в этом мире, можно только тогда, когда он наступит. Мы ждали момента, когда на небе засияет Знак и Вселенная будет отдана нам по праву».
Готовился настоящий апофеоз смены поколений: коронация нового конунга, прощание со старым, последний парад ветеранов и кульминация праздника - их выход из ущелья. Они выйдут под звуки марша, каждый отряд под своим штандартом, каждый род под своим бунчуком. А перед этим старый конунг Святослав, окропив жертвенной кровью алтарь Деметры, объявит своим палеозойским старичкам, закаленным в битвах деметродонам и диноцефалам: «Братья и сестры! Наш век окончен, пора уходить в Валгаллу. С завтрашнего дня наступает Мезозой. Слава великому Дарвину!»
***
Несколько свиней, бродивших по опустевшим прериям, ни у кого тревоги не вызвали. В Книге Жизни они назывались «парийзаврами» - примитивная каста недоящеров, которая копошилась в пермских болотах и пожирала отбросы. Никто не обратил внимания, что они выползли из своего болота - ведь на эту касту законы и обычаи не распространяются. Никто не встревожился, видя, что без присмотра парийзавры размножились и стали превращаться в отмороженных дебилодонтов. Некоторые даже радовались, что свиньи стали так быстро плодиться: «Будет чем закусить после праздника!»
Но праздник еще не наступил, а свободные просторы Земли, завещанные динозаврам, оказались вдруг от края до края заполнены свиньями. Свиньи резвились в их лесах, свиньи скакали по их полям, свиньи плескались в их Лагуне. Свиньи играли в свои свинские игры и плевали на все. В довершение всего внезапно умер старый конунг, а власть перешла к регенту, старому воеводе Свинельду. Поползли слухи о том, что в столице мятеж, что повстанцы взяли штурмом Зимний Дворец и вот-вот обнародуют декрет о Вечном Лете.
Неразбериха окончилась через три дня, когда Свинельд выступил по ящику: «Братья и сестры! В Книге Жизни обнаружена опечатка. Текст пока не восстановлен целиком, но уже ясно, что в этом миллениуме Мезозой не наступит. Динозавры пока останутся в ущелье, а планета временно передается на попечение свиней. Временно - не дольше одного Галактического Года. Свиньями буду командовать я. Называйте меня свинархом - дабы никто не мог упрекнуть меня в желании узурпировать титул монарха».
Куда-то пропал наследный принц Владимир, их друг и брат, так же, как и они, выросший в ожидании Мезозоя. Официально объявили, что он отправился на Соловецкие острова набираться мудрости. А между тем, первую половину имени его отца уже вымарывали из школьных учебников. Вместо «Святослав» писали «Свинослав», чтобы распространить власть свиней не только на будущее, но и на прошлое. Поговаривали, что регент и не думает передавать власть, что Владимира уже нет в живых, а в секретных раболаториях готовят его двойника. Внешне этот мнимый Владимир будет выглядеть совсем как динозавр, будет так же грозно рычать и щелкать хвостом, но на самом деле окажется обычной свиньей.
***
«В новом миллениуме Мезозой не наступит», - этот приговор Один слышал по ящику уже сотни раз. Родное ущелье, где они выросли, которое защитило их от пермской стужи, окутав теплыми вулканическими испарениями, теперь казалось тесной тюрьмой. Время мечты закончилось. Повсюду слышались речи, полные ненависти и отчаяния.
- Парии! Ублюдки! - кричали самые нетерпеливые. - Лысые и жирные! Им бы только жрать, валяться в грязи и хрюкать от пресыщения! Они изгадили наш мир и превратили его в свинарник!
- Долой потное зверье! На ветчину их! На мыло! - размахивали другие красным цитатником Кювье. - Даешь катаклизм!
Звучали и более рассудительные голоса. Лучше всего мнение умеренных отразило их коллективное письмо в газету «Твердая поступь», отмеченное, по общему признанию, не только полетом мысли, но и должной кудрявостью слога.
«У каждого свои вкусы. Мы не оспариваем право свиней быть свиньями. Да, не оспариваем. Разве животное не имеет право быть розовым и толстым и питаться отбросами? У свиней есть только один серьезный недостаток: они занимают чужое место. Они занимают все место, какое только есть под солнцем, а любую попытку отвоевать клочок жизненного пространства воспринимают как покушение на свои свинские права. Там, где миллионом красок могло бы расцвести бесконечно разнообразное царство ящеров, с тысячами видов и подвидов, - летающих, бегающих, лазающих, плавающих и на разный лад славящих Бога созданий, - сегодня простирается однообразное пошлое болото. Там, где царственный мир динозавров достиг бы вершин и глубин, развернул все потенции, заложенные в него Природой, дабы затем в установленный срок уйти и оставить планету более совершенным созданиям, - там навечно застыли равномерные ряды розовых свинских задниц, уходящие в бесконечность. Грызня за ведро помоев, которую они называют «жизнью», визг и хрюк, выдаваемый ими за «музыку», помет, размазанный по холсту и выдаваемый за «живопись», - все это еще можно было бы стерпеть. Но почему остальное в их мире невозможно? Почему все остальное запрещено? Почему все остальное прячется в ущелье? Почему мы, - не свиньи, - вынуждены в этом мире точно так же хрюкать и испускать помет, чтобы докричаться друг до друга и увидеть друг друга?»
Только птеродактиль Саша еще не сказал свое веское слово. Его ум был слишком велик и возвышен, чтобы предаваться пустым эмоциям. Он напряженно думал, перечитывал Ницше и Дарвина, надеясь найти у них объяснение случившемуся. Наконец, он собрал свой кружок и возвестил:
- Проблема не в свиньях, а в нас самих. Ведь мы сильнее и лучше свиней. Почему же наш голос тих, а всем заправляют свиньи? Что-то в нас не так. Надо только разобраться, что именно.
Услышав это, многие из тех, кто неистовствовал, устыдились, и в ущелье надолго наступила тишина. Дав друзьям время осмыслить сказанное, Саша продолжал:
- Сегодня мы не готовы наследовать Землю. Мы недостаточно преданы Жизни, и поэтому Небо, в назидание нам, послало свиней и остановило ход времени. Мы должны стать еще свободнее и сильнее - и тогда проклятие падет, затрубят трубы архангелов, а с неба спустится князь Владимир верхом на голубом бронтозавре. Тогда мы выйдем из ущелья и дадим свиньям последний бой!
С тех пор, много миллениумов подряд, они упорно готовились к этой битве: штудировали Ламаркса, постигали тайны великой Эволюции и старались усилием мысли преобразить свой генетический код, чтобы сделаться сильнее. Тогда-то у Одина и выросли полуметровые клыки, а грудь и череп покрылись кольчугой из костяных пластин.
Время шло, они сделались огромными, сильными и могучими, но Мезозой не наступал, а трубы архангелов не трубили. Наконец, сомнение закралось и в Сашину душу. Он перестал встречаться с друзьями, перестал есть и пить, перестал даже летать. Подолгу пропадал где-то в пещерах, принося жертвы темным богам подземного мира и надеясь у них найти ответ на свои вопросы. Вернулся он черный и высохший, с нездоровым блеском в глазах.
- Я знаю ответ! - возвестил он с порога поредевшему кружку друзей. - Свиньи - это правда нашей жизни. Свиньи сильны той силой, которой нам не понять. Это сила свинства и мерзости. Чтобы выстоять, мы должны превзойти свиней и в этом. Мы должны научиться свинству, мы должны стать свинее, чем свиньи. Они отняли у нас Землю - а мы отнимем у них право называться свиньями. Мы будем хрюкать громче, чем они, мы будем упиваться мерзостью и дерьмом. И кто тогда запретит нам выйти из ущелья? Под маской свиней мы атакуем их мир изнутри! Этого хочет от нас Небо. Ибо тот, кому суждено великое, должен сначала превзойти низших своей низостью! Слава великому Дарвину!
Кто-то уже готовил холодные примочки, кто-то - успокоительные капли, - всем было ясно, что Сашу нужно лечить. Но на беду, совсем рядом свиньи играли в свою игру, а Саше, разгоряченному своей теорией, захотелось тут же испробовать ее на практике.
Свиньи отгадывали слово по буквам, и отгадавший букву мог получить приз, а мог продолжить игру. Рядом стояла телекамера, транслируя это дерьмо в эфир. Ведущий повышал ставку, а зрители возбужденно кричали: «Приз! Приз!» Ажиотаж объяснялся тем, что в роли приза выступало ведро, доверху наполненное свежими помоями. Вот на эти помои и покусился Саша, желая блеснуть своим новообретенным свинством.
- Знаете ли вы, зачем нужны птерозаврам крылья? - задал он окружившим его друзьям риторический вопрос.- Раньше я тоже думал - чтобы летать к облакам. Но все оказалось гораздо прозаичнее.
Саша взмахнул своими огромными перепончатыми крыльями и пересек границу ущелья. Подлетев к играющим, он спикировал и на бреющем полете подхватил сосуд с хлебовом.
- Не пей хлебова, поросеночком станешь! - крикнул ему вдогонку Один, но было уже поздно.
Саша уселся на ближайшую сосну и залпом опрокинул в себя зловонное содержимое...
Свиньи тоже умеют ценить героический конец. Неподвижное тело Саши они отнесли на руках к границе ущелья, где его могли забрать динозавры. Оказавшийся рядом свинщенник прочитал отходную.
Какое-то время жизнь еще теплилась в Сашином теле, но в сознание он уже не приходил. Непрерывно бредил про какой-то секрет, который ему удалось открыть в последнюю минуту. Как ни старался Один разобрать его предсмертные бормотания, ничего связного не услышал.
- Нет никаких свиней! - выкрикивал Саша в бреду. - Мир пуст, как на заре нашей юности. Есть наша собственная воля к небытию, которая населила его воображаемыми свиньями!
Бред перемежался демоническим смехом, если только можно назвать «демоническим» смех ослабевшего полумертвого существа.
- Ах-ха-ха! Бойтесь не тех свиней, что бегают снаружи, а тех, что выедают наш мозг изнутри!
Конечно, эти «откровения» были слишком похожи на бред угасающего сознания, чтобы принимать их всерьез.
***
После Сашиной смерти ящеры разделились две фракции - свинофилов и антисвинитов. Борьба этих партий стала главной темой телевизионных новостей.
Свинофилы считали, что свиньи не случайно заполонили наш мир. «Понура свинка глубок корень роет, - учили они. - В свиньях затеряна правда жизни, и эту правду нужно открыть - открыть самим же свиньям. И как только они эту правду узнают, тут же перестанут быть свиньями и воспарят к небесам, аки голуби». Свинофилы верили в самобытность свиней и в их особую глобальную миссию. «Умом тайну свинства не понять, - любили повторять свинофилы, - в свинство можно только поверить. Поверить всей душой. И только тогда, как награда за веру, из гадких свинят вдруг вылупятся белые лебеди, птицы небесные». Любимым занятием свинофилов было хождение в народ, - так называли они посещение кабаков, борделей, телеэфира и других злачных мест. Взволнованно токуя на очередном шоу, они горстями разбрасывали бисер перед стадом свиней и смотрели, что из этого получится. Вопреки Дарвину, они верили, что птицы произойдут от свиней, а не от динозавров. Конечно, многие им возражали. Им говорили, что свинство - это просто свинство и больше ничего. Нужно ли превращать хрюканье в национальную идею?
Один в эти споры не вступал, но про себя думал, что проблема не в свиньях, а в том, что мы сами не далеко ушли от свиней. - «Да, конечно, внутри мы - гордые ящеры, а свинское хрюканье слышим где-то снаружи. Но быть может, это хрюканье - лишь наше собственное эхо в Пещере Теней?»
Громче всего свинофилам возражали антисвиниты. Так называли себя члены тайного общества, которые возлагали вину за отсрочку Мезозоя целиком на свиней. Добродушных свинофилов они презирали за оппортунизм. Они считали, что, если свиньи исчезнут, то Мезозой наступит сам собой. Поэтому они поставили за правило вредить свиньям, где только можно. Если не делом, то хотя бы словом портить им настроение. Иногда они одевали свинские маски, измазывались дерьмом и под громкое хрюканье маршировали расходящимися концентрическими колоннами, как бы разливаясь во все стороны вязкой коричневой жижей. Они называли эти демонстрации «фекальными шествиями», намекая, во что превратился мир после победы свиней. Свиньи эти намеки считали оскорбительными. Открытая пропаганда антисвинских идей скоро была запрещена, поэтому ящерам приходилось выдумывать всякие лазейки и обходные пути. За отсутствием других развлечений, Один иногда заглядывал на их сборища, которые часто превращались в настоящее шоу.
Однажды доктор Геккон, который слыл у них вожаком, заявил, что уходит из политики и будет теперь заниматься кулинарной футурологией. Конференцию «Кухня будущего» антисвиниты решили провести на границе ущелья, - там, где начиналась лагуна, прямо на глазах у разлегшихся в неге свиней. Свиньи сначала подозревали подвох, но, услышав, что докладчик действительно читает вслух кулинарные рецепты, заинтересовались и подползли поближе. На это доктор Геккон и сделал свой расчет, ведь кулинария - любимая наука свиней.
Увидев, что зрителей собралось достаточно много, докладчик перевернул несколько страниц.
- Соусы… каши… рыбные блюда… - бормотал он вполголоса.
Наконец, он отыскал нужное место и прокашлялся.
- А теперь приступаем к новой главе. Блюдо первое. Нордический шашлык. Взять молодую упитанную свинью. Аккуратно выпустить ей кишки. Отделить мясо от костей. Филей нарезать тонкими ломтиками. Язык нашинковать перцем и чесноком. Ушки и хвост съедаются сырыми.
Кто-то из толпы не выдержал и закричал: «Сало - на мыло!» Другие подхватили: «Бей свиней, спасай Пангею!» Кто-то уже разворачивал плакат с изображением свиной туши, расчлененной по всем правилам мясницкой науки. Общий хор скандировал хорошо поставленными голосами: «Уксус! Перец! Шам-пу-ры!» Оркестр, заранее приглашенный на эту политическую оргию, заиграл антисвинский гимн «Шаурма ты моя, шаурма!»
В сводках новостей этот скандал затмил даже очередной инцидент на маастрихт-датской границе. Вечером того же дня доктор Геккон объяснял свою позицию на популярном телеканале.
- Многие называют нас антисвинитами. Это клевета, потому что на самом деле мы все - фанатичные свинофилы. Мы любим свиней, как никто на свете. Да здравствуют молочные поросята, запеченные в яблоках!
На следующий день по всем каналам транслировали гневное выступление Свинельда.
- Снова поднимает голову бипедальная мразь! Злобные недобитые ящеры нарушают покой нашей биосферы! - кипятился престарелый свинарх. - Мы больше не будем терпеть выходки антисвинитов! Повелеваю все кулинарные книги собрать и сжечь!
Вокруг ущелья появилось оцепление в серой форме. На кокардах стражников для устрашения был изображен всадник верхом на свинье, поражающий копьем динозавра. Рядом с лагуной выстроились пикетчики с гневными надписями на плакатах: «Мезозой не пройдет!», «Ящеров - в ящик!» А по ящику в это время показывали костры из горящих книг и протесты лидеров оппозиции. Снова в центре кадра мелькала щуплая фигурка доктора Геккона.
- Это покушение на права биомассы! Разве закон джунглей не гарантирует каждому право самостоятельно выбирать свою диету? Каждый ест то, что ему хочется. Кто-то, положим, любит ананасы в шампанском - а мы любим свиней: жареных, вареных и так далее. Подумайте, ведь закон пищевых цепей и обеспечивает ту предустановленную гармонию, ту, так сказать, невидимую руку, которая управляет нашим миром. Предположим, что свиньи кушают помои. Но если свиней будет слишком много, они съедят все помои и вымрут от голода. Значит, кто-то должен кушать свинок, им же на пользу.
Одина забавляла мелкая одержимость антисвинитов, но всерьез он их не воспринимал. Они поголовно страдали серьезным дефектом зрения, который возникает, если слишком долго смотреть на солнце без защитных очков. Как и другие динозавры, они поклонялись Солнцу, но белое светило на их плакатах неизменно выглядело как черная каракатица. Одину тоже были знакомы измененные состояния сознания, но такого радикального смешения красок достигнуть не удавалось, - не помогали ни мухоморы, ни водка.
Еще он заметил, что увлечение этой игрой сопровождается измельчанием. Доктор Геккон в юности был трехметровым лепидозавром, а теперь превратился в едва заметную черную ящерку, которую боялись только тараканы. Его конкуренты свинофилы так же неудержимо мельчали и, постоянно пресмыкаясь на брюхе, превращались в змей и ужей. Непонятно было только, что здесь причина, а что следствие: то ли одержимость свиньями ведет к измельчанию, то ли измельчание имеет одним из своих побочных эффектов зацикленность на свиньях. «Скорее всего, это один и тот же процесс, - размышлял Один, вспоминая последнее откровение птеродактиля Саши. - Ведь если свиньи - это болезнь нашей воли, стремящейся к небытию, то ближе всего к небытию стоит тот, чье сознание в максимальной степени зациклено на свиньях. Понятно, что такое существо - не от мира сего, оно должно постепенно измельчаться и исчезать».
***
Не опасаясь за свои монструозные размеры, Один стал присматриваться к свиньям. Благо, те совсем потеряли страх и разгуливали прямо у границы ущелья. Вблизи они казались не такими уж мерзкими. Розовые толстые существа, похожие на червей-переростков.
Главная тайна свиней лежала прямо на поверхности. Один как-то услышал отрывок из проповеди свинологов. Его заинтересовала необычная трактовка Библии: они выводили само имя свиней из мифа о первородном грехе. Свиньи виновны от рождения - за то, что зачаты в грязи и любят помои. Отсюда и самоназвание: свиньи - потому что «с виной». Была, впрочем, и другая версия, утверждавшая, что в древности свиней подавали как закуску к вину («с вином»). Но Один ее сразу отбросил: он не представлял себе, как можно закусывать вино свиным салом.
Сердцевину свинской личности составляла вина и попытка ее изжить. Собственное право на существование казалось свиньям сомнительным. Отсюда недоверие свиней ко всему, в чем они чувствовали это право, ко всему, что светит собственным светом и не нуждается в признании и одобрении свиней. Свиньи боятся, что в мир смысла они могут попасть только на вертеле, равномерно обжаренными, с хрустящей коричневой корочкой. Мысль о том, что в мире появится Сила, никак не измазанная пометом, наполняет свинью страхом, даже если этой Силе нет до свиней никакого дела. В глубине своей души свинья подозревает, что все, чем она обладает, она украла у этой Силы. Все ее радости и успехи, все свершения и победы, - лишь кучка навоза на чужом месте, и когда-нибудь придется расплачиваться не только за место, но и за то, что оно измазано дерьмом.
Отрицая за собой право иметь смысл жизни, свиньи отчаянно нуждались в самоутверждении. Без экзальтированного чувства собственной значимости свинья не могла пройти и шагу. Вся социальность свиней сводилась к обмену знаками признания. Но, стараясь выпендриться друг перед другом, они почему-то оказывались друг на друга поразительно похожи. Не удивительно - ведь цели и стремления у всех были одинаковыми. Никакого другого критерия значимости, кроме зависти и хрюка других свиней они не имели, поэтому все шли по одной дороге, в одну сторону, в погоне за одним и тем же.
Эту очередь и толкотню на жизненном пути далекому от свинства сознанию постичь было труднее всего. У любого из динозавров, даже самого мелкого, чувство собственной избранности светилось в глазах. Каждому было очевидно, что от рождения он получил такой колоссальный подарок Неба, что все остальные потери и приобретения на жизненном пути уже ничего не значат. Как умудряется жить на свете существо без этого чувства, невозможно даже представить. Быть может, как выброшенная на свалку вещь? В этом было что-то героическое, и одновременно - жалостное до слез. Не отсюда ли, от безверия в высшие силы, и берется свинская наглость? И что означает это часто используемое свиньями выражение - «отстоять свое место под солнцем»? Гигантскому ящеру, поступь которого заставляла дрожать деревья, это было трудно понять. Обычно при этих словах Одину представлялся огромный пляж, до отказа набитый розовыми тушами. Они пихают друг друга, чтобы прожарится на солнце до костей. Для полноты картины не хватает только огромной инфернальной вилки, спускающейся откуда-то сверху. Она колет эти туши, выбирая самую аппетитную и поджаристую. А где-то рядом - тенистый парк с журчащими ручейками, на которые никто не претендует, и которые именно поэтому недоступны для свиней. Ведь откуда узнать свинье, что это имеет цену, если туда еще не выстроилась свинская очередь?
Вскоре Один обнаружил, что идея высшего начала свиньям была все же знакома. Они обожествляли все, что приносит свежие помои. Усерднее всего они поклонялись Золотому Свинцу, который, по преданию, вывел их из болотного рабства на тучные пажити свободы. Золотая статуя этого Свинца была центром разнообразных празднеств и карнавалов. Динозавры издевались над этим культом, не понимая его урчащих глубин. В книгах антисвинской направленности о нем писалось примерно так: «Наш Свинец, ты дал нам все, чтобы жрать и хрюкать! - пели свиньи, и желтая пена болот подпевала им, пробиваясь сквозь толщу свинцово-мутной жижи».
Но культ этот был не столь примитивен, как могло показаться на первый взгляд. Изучив весь свинопсис мнений по этому вопросу, Один убедился, что за ним стояла тщательно разработанная алхимическая доктрина. «Свинец и Золото едины, - учили свинологи. - И Свинец без Золота пропадет, и Золото без Свинца, и только вместе они - Сила и Власть. Все, что продается, можно купить на Золото, а все, что не продается - завоюет Свинец. Слившись воедино, Золото и Свинец непреоборимы. Поклоняйтесь Золотому Свинцу, братья, ибо он - Князь мира сего!»
Один продолжал изучать свиней, надеясь найти тайную логику, управляющую их жизнью. Оказалось, что свиньи не все на одно лицо. Те, что покрупнее и пошире мордой - парийзавры и дебилодонты, - были вполне безобидными созданиями. Они приносили много пользы родному лесу: строили дома, поднимали самолеты, варили сталь, качали нефть, копали рылом дренажные канавы в болоте, протягивали железные дороги в тайге. Настоящее зло исходило от других свиней, мелких и зубастых, которые называли себя свинодонами. В Книге Жизни они были записаны как «собакозубые», или «цинодонты», чем подчеркивался цинизм и беспринципность этих созданий. Они паразитировали на других свиньях и забирали себе лучшую часть помоев. Они то и придумали культ Золотого Свинца.
С одним из свинодонов у Одина установились вполне приятельские отношения. Это был Кукуяма, штатный философ при дворе старого регента. Зная, как оживить беседу, Один приносил оливки и пару бутылок красного вина из виноградников, росших по склонам ущелья. Кукуяма, чтобы не остаться в долгу, приносил горилку и сало, думая этим сделать приятное динозавру. Из деликатности Один не спрашивал, откуда взялось у того свиное сало.
Разговор их обычно начинался с безобидного и ни к чему не обязывающего спора о нюансах русской идеи. Кукуяма, как и положено придворному философу, придерживался официозной столичной версии. Один, как и большинство динозавров, скептически относился к евразийству и панмонголизму (хотя погибнуть им суждено в пустыне Гоби, защищая подступы Внутренней Монголии от полчищ гондванотериев).
- Я уважаю ваши убеждения, - говорил динозавр, - но, согласитесь, замусоренный мегаполис - не самый лучший пейзаж для воспитания высокого духа.
- В Духе важна не высота, а крепость, - отвечал свинодон. - Поэтому мы так привязаны к нашей столице, к ее куполам и звездам на башнях. Где вы найдете более крепкий дух, чем в миазмах ее подземной канализации? Эта наша родная, нутряная Духовность просачивается сквозь щели наверх и делает наш стольный град истинным средоточием национальной идеи!
- Нет, нет! Душа Пангеи - великие просторы Севера. Могучий Океан, чистый воздух, вольная воля, без границ и преград. Пока все это сковано льдом и холодом, но когда-нибудь жаркое Солнце...
- Где вы тут откопали вольную волю? - возражал свинодон, обнажая клыки и двигая пятачком, как будто действительно собирался копать землю. - Наш континент, Пан-гею, потому так и назвали в начале времен, что здесь все пресмыкаются раком. И вы, динозавры, хоть и задираете нос к верху, но если разобраться - такие же пресмыкающиеся, как и все. Сердце Пангеи находится тут, на среднем течении Северной Двины, во мгле и болотах. Уральский прогиб - это ось мировой истории! Когда-нибудь здесь вырастут горы! Здесь, в болотной глуши, мы устроим Великий Прыжок: от рептилий - к млекопитающим, от холоднокровных - к теплокровным. Клянусь Золотым Свинцом! В этих холодных болотах впервые забьет фонтаном горячая кровь!
Кукуяма не понарошку горячился, и в эти минуты Один его уважал. Несмотря на свое свинство и сомнительное происхождение, тот все-таки был патриотом.
После третьей рюмки начинался разговор «за жизнь», как водится на Руси.
- Вы, динозавры, - тупиковая ветвь эволюции, - откровенничал свинодон. - Посмотри на свои зубы. Эти полуметровые клыки годятся только для рыцарских турниров. А в реальной жизни важны не размеры, а плотное смыкание челюстей. Увидел кусок - хватай его зубами и не отпускай!
- Или, вот еще, нюх. Обоняние у вас совершенно не развито. А без нюха сегодня нельзя. Все куски, что валялись на поверхности, давно расхватаны. Надо принюхиваться: где что зарыто, что плохо лежит. Нюх и крепкие челюсти - вот что сегодня главное. Унюхал, схватил, затащил в нору, - и ты победитель!
Удовлетворенный своей проповедью, Кукуяма хищно впивался зубами в кусок сала. «Да, такой своего не упустит», - посмеивался Один.
После шестого стакана свинодон начинал выбалтывать дворцовые тайны.
- Скажу тебе по секрету: в известных кругах Мезозой вообще собираются отменить. Доктрина Большого Скачка... - тут он понижал голос и на всякий случай оглядывался по сторонам. - Короче, сразу после Палеозоя наступит Кайнозой. Зачем планете мрачное средневековье? Пусть лучше сразу после просвещенной Древности наступит Новая эра! Маммализация - вот ответ на все вопросы! Все равно царство динозавров будет для планеты потерянным временем. Сам рассуди, ты же читал Книгу Жизни. От звероподобных рептилий палеозоя, пеликозавров и диноцефалов, происходят пермские парийзавры. От парийзавров - триасовые свиньи дебилодонты. От них - траханодоны, - те отмороженные придурки, которых мы перебили в тридцать седьмом. И наконец, приходим мы, свинодоны, честь и совесть Пангеи. От нас произойдут мелкие мышеподобные существа, наследники Новой эры. Значит мы - важное звено эволюции, а вы, динозавры, - просто никто. Дырка от бублика.
«Как бы не так, дружок, - думал Один, подливая вина, - от нас произойдут птицы, высшие существа, которым принадлежит Небо». Вслух он этого не говорил, чтобы не обидеть свинодона и выведать у него как можно больше секретов.
- Вы слишком огромны и неповоротливы, чтобы вписаться в нашу эпоху, - грузил его Кукуяма после второй бутылки. - Заметь: прогресс биосферы идет по пути прогрессирующего измельчания. Мы, триасовые свинодоны, - мельче, чем парийзавры и деметродоны пермского периода. Мышоны, которые придут после нас, будут еще мельче. А от мышонов произойдут совсем крошечные мурашоны. Мышоны, мурашоны, вирушоны, - и так до полной диссипации биомассы. А в итоге - сплошное органическое месиво, живой океан, как на Солярисе, царство надмирного света и дружбы. Конец истории!
То ли от этих слов, то ли от выпитого вина Одину становилось обидно до слез, но он старался не спорить. «Вам не нравится наш размер, наша гордость, наше величие. Вы не знаете, как вписать это в ваши мелкие будни. Но чем без нас станут птицы?» - бормотал он про себя.
Он вспоминал, как птеродактиль Саша старался утешить своих бескрылых друзей, протоависов, мечтавших о небе. «Мы, птеродактили - только предтеча. Настоящие хозяева неба - это птицы, ваши внуки и правнуки. - Саша устремлял взгляд ввысь и задумчиво складывал крылья на груди. - Птица - воплощенная мечта динозавра, гордого ящера, который смотрит в небо и желает сравняться с облаками. Безумный полет стрижа или гордое парение кондора над горными пиками, - для этого нужны поколения могучих рептилий, взыскующих скорости и полета. Огромные и тяжелые, они смотрят ввысь в безысходной тоске - в далекое чистое небо, в которое им никогда не подняться. Их величие, их безмерная гордыня, их высокая печаль, трагедия несбывшейся мечты, - вот откуда птицы получат свою легкость и свои прекрасные очертания. Без этого не будет на свете птиц, а будут только какие-нибудь летучие свиньи».
На исходе третьей бутылки откровения Кукуямы приобретали мрачноватый оттенок.
- Открою тебе еще один секрет, - в этом месте он переходил на хриплый шепот. - Знаешь, почему последняя эра жизни называется Кайнозоем? От словечка keine, то есть «нет», «ничто», «никакой» - потому что в этой эре жизнь прекратится. Никакой жизни больше не будет - поэтому одни называют ее «Кайно-зой», другие - «Кали-юга», от слова «кал», - а смысл один. Все идет в никуда, к деградации и концу. Хочешь жить, довольствуйся тем, что пока еще жив. А вы, динозавры, слишком многого хотите. Слишком многого и сразу. Поэтому вы не пришлись ко двору тем, наверху.
Кукуяма многозначительно показывал пальцем в небо и, рыгнув, отключался до утра.
продолжение
*1* -- *2* -- *3* -- *4* -- *комментарии*