Широка страна Советов, где так зверски мучали людей.
Оригинал взят у harmfulgrumpy в Широка страна Советов, где так зверски мучали людей.
На мое возмущение арестом, следствием, обвинением, ОСО, он тихо и невозмутимо заявил:
- Вы что же голубчик, ожидали от них чего-то лучшего? Неужели вы не поняли сущности их власти?
Оригинал взят у oboguev в post
М. Бойков пишет, что на советскую ”Песнь о родине” (1936 год) из кинофильма "Цирк”, политические заключённые сразу же ответили своей песней. А политзаключённый Семен Балдаш вспоминает , что в Степлаге (Казахстан) эту песню в 50-е годы часто по вечерам запевал “кто-то из русаков”. Однако и сама массовая советская песня без изменения исполнялась в 30-е годы в лагерях, особенно молодыми женщинами в недавнем коммунистками. Среди них было немало таких, которые с упорством маньяков твердили, что Сталин ничего не знает о творящихся беззакониях. Это хорошо демонстрирует заявление в стихах на имя Сталина, одной из политзаключённых: ”...Сталин, солнце моё золотое; Если б даже ждала меня смерть, Я хочу лепестком на дороге, на дороге страны умереть...”.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так в рабстве стонет человек.
От Москвы до самых до окраин,
С южных гор до северных морей
Человек проходит, словно Каин,
Необъятный путь концлагерей.
Мы живём на каторге советской;
С каждым днём всё тягостнее жить.
Коммунизмом нас терзают с детства,
Заставляя Сталина любить.
Широка страна моя родная,
Много тюрем в ней и лагерей,
Я другой страны такой не знаю,
Где б так зверски мучили людей.
М. и Л. Джекобсон, "Песенный фольклор ГУЛАГа как исторический источник (1917-1939)", М. 1988, стр. 366.
Бойков М. Люди советской тюрьмы, 1957, стр. 362.
Балдаш С. “Колыма ты моя, Колыма... ". Документальная повесть. New York, 1986, стр. 61,
Гинзбург Е. Крутой маршрут. 1967, стр. 287.___________________________________________
Потом, познакомившись с другими жертвами необузданного террора 1949 года, я понял, что меня арестовали самым «классическим» способом. Многих хватали на улице, в вагонах метро, брали прямо на работе, не давая попрощаться с родными.... ("Колыма, ты моя Колыма" Балдаш С., читать полностью на http://fanread.ru/book/6542708/?page=1)
В 1945 году, после демобилизации, я поступил в 3-й Московский мединститут. Он занимал большое здание над новой территорией зоопарка, в котором когда-то располагалась знаменитая клиника лизатотерапии профессора Казакова. (Профессор Казаков вместе с профессором Д. Д. Плетневым были осуждены по «делу отравления М. Горького», и оба погибли в застенках Суздальской крепости в конце 30-х годов). Только что демобилизованные мы еще носили армейскую форму без погон, чем отличались от недавних выпускников школ. Профессора относились к нам с особой симпатией. Помещения института не отапливались и на лекциях во всех аудиториях мы сидели в шинелях, а старые профессора накидывали на себя изношенные и много раз перелицованные пальто.
Арест и Лубянка
Холодный апрель 1949 года. Ежедневно до позднего вечера я готовлюсь к экзаменам за 4-ый курс. С учебниками стало легче, не так как в первый послевоенный год.
21 апреля ночью неожиданно позвонили, и я, заспанный, пошел открывать дверь. В квартиру ввалились трое штатских и дворничиха. Бесцеремонно вошли в мою комнату и предъявили ордер на обыск и арест, подписанный начальником МГБ по Москве и Московской области генералом Горгоновым и утвержденный военным прокурором Власовым. И с ходу начались вопросы: есть ли оружие? где валюта? Начался обыск. Перевернули постель, простучали стены и пол, выискивая тайники, затем пошли в комнату хозяйки и перевернули там все вверх дном. Так продолжалось всю ночь. Под утро, ничего не найдя, сели писать протокол. Хозяйка, ничего не понимая, прорыдала всю ночь, приговаривая и божась, что она честная советская гражданка, что «приходят» к ней впервые, что я студент, аккуратно платящий ей за комнату и еще что-то в этом роде. Чтобы успокоить ее, говорю, что это какое-то недоразумение и что я скоро вернусь. Но в душе я понимал, что ордером на обыск и арест МГБ не шутит. И все-таки какая-то надежда еще теплилась во мне. Уж так устроен человек, что всегда, даже в совершенно безвыходной ситуации, на что-то надеется...
Так начинались ночные хождения на допросы. Тщательно была продумана схема распределения по камерам, чтобы подельники, да и просто знакомые, не оказались вместе. Утром в кормушку забрасывали пайку влажного черного хлеба и кружку кофейной бурды с двумя кусочками пиленного сахара. Днем - баланду, пахнущую рыбой и миску водянистой каши. Вечером ту же водянистую кашу. Таков был рацион на Малой Лубянке в 1949 году. Передачи были запрещены. Раз в неделю выводили по одному на лестничную площадку, где полная блондинка в белом халате состригала машинкой наши бороды под постоянным присмотром дежурного надзирателя. Однажды, когда надзиратель отошел, я шепнул ей домашний телефон родных и попросил позвонить им. Ее лицо оставалось неподвижным, будто она и не слышала моего шепота.
Через неделю меня вечером вызвали на допрос. За письменным столом восседал майор МГБ. Круглое скуластое лицо было гладко выбрито. Светлые волосы зачесаны на пробор, серые бегающие глазки, широкие плечи. Представился: «майор Матиек, старший следователь УМГБ Москвы и области. Я буду вести ваше дело». Сразу предъявил постановление, в котором я обвиняюсь в шпионаже по статье 58-1а в пользу… (далее следовал пропуск) и по 58-10 часть! в антисоветской агитации. Я обратил его внимание, что пропуск в постановлении и есть лучшее доказательство моей невиновности. На это он ответил: «Это уже вы сами нам расскажите». Начиналась та знаменитая куролесица, когда человек должен был доказывать, что он «не верблюд». Полностью отрицая предъявленное мне обвинение, я не подписал даже первого протокола с обычными анкетными данными. Майор разорвал на моих глазах большую часть семейных фотографий и убрал со стола конфискованные книги. Стал расспрашивать о знакомых, связях, встречах...
«Постановление Особого Совещания МГБ СССР № 55 от 24 сентября 1949 года, имярек по ст. 58-1а „за преступную связь с иностранцами“ и по ст. 58-10 часть 1 „за антисоветскую агитацию“ приговаривается к 10 годам ИТЛ».
Просит расписаться, я категорически отказываюсь, заявляя, что требую нормального суда. Полковник говорит: «Это не имеет никакого значения, важен факт, что я вам огласил». - И убирает бланк в другую стопку. Не успел надзиратель вывести меня из этой комнатушки, как туда заволокли следующего из другого бокса. Сразу повели во двор тюрьмы. В темноте увидел церковь посреди двора. Чекисты превратили ее в этапные камеры. Двухэтажные железные нары. Народа - тьма. Тусклые лампочки на потолке. Вдруг с верхней койки на меня кидается детина: «Не узнаешь?» Гляжу на знакомое лицо и не могу вспомнить кто это. Через минуту вспоминаю: Семен Бойченко, чемпион мира по плаванию, кумир Москвы, любитель компаний, весельчак. Получил 10 лет за анекдот.
Утром следующего дня я увидел стоящего у зарешетченного окна интеллигентного вида мужчину средних лет с бородкой клинышком. Глядя через окно на опавшие листья во дворе тюрьмы, он напевал старинный русский романс. Познакомились. Оказался профессором Текстильного московского института (как жаль, что забыл его фамилию). На мое возмущение арестом, следствием, обвинением, ОСО, он тихо и невозмутимо заявил:
- Вы что же голубчик, ожидали от них чего-то лучшего? Неужели вы не поняли сущности их власти?
В зоне нас загнали в длинное помещение, оказавшееся недавней конюшней. Посреди двора - деревянный столб с железными кольцами, вокруг которого прогуливали лошадей. В конюшне смесь табачного дыма, человеческого пота и запаха навоза. Пол земляной. По обеим сторонам двухэтажные нары, маленькие оконца под потолком. Народа - тьма. Шумно. Знакомлюсь с москвичем Маграмом, бывшим корреспондентом в Италии, который получил «за шпионаж» по ОСО 10 лет. На нижних нарах - тоже москвич, киносценарист Л.А.Г. И у него десятка по ОСО по 58-10 «за антисоветскую агитацию». Смуглое лицо, большие черные усы, трубка. Можно было бы принять его за кавказца, если бы не карие, чуть на выкате, грустные глаза. В углу - тройка астраханских студентов. Старший из них - крепыш с черной шевелюрой - Феликс Запорожец. Сидит за организацию кружка «По ленинскому пути». Спрашиваю, не сын ли того ленинградского Запорожца, начальника НКВД, расстрелянного впоследствии. Да, он самый. Отец назвал сына в честь своего кумира - «железного Феликса»…
Ежедневные прогулки вокруг деревянного столба… Как те самые лошадки, что гуляли тут до нас. Многие на прогулки не выходят, уже заморозки, а они в летнем. Наступают ноябрьские дни, советские праздники. Для тюрем они тоже святы: выдали на два кусочка пиленного сахара и на 200 грамм хлеба больше обычного. Здесь впервые я увидел повторников: пожилых людей, давно отбывших свои сроки, и вновь посаженных по тем же старым делам на 10 лет...
На мое возмущение арестом, следствием, обвинением, ОСО, он тихо и невозмутимо заявил:
- Вы что же голубчик, ожидали от них чего-то лучшего? Неужели вы не поняли сущности их власти?
Оригинал взят у oboguev в post
М. Бойков пишет, что на советскую ”Песнь о родине” (1936 год) из кинофильма "Цирк”, политические заключённые сразу же ответили своей песней. А политзаключённый Семен Балдаш вспоминает , что в Степлаге (Казахстан) эту песню в 50-е годы часто по вечерам запевал “кто-то из русаков”. Однако и сама массовая советская песня без изменения исполнялась в 30-е годы в лагерях, особенно молодыми женщинами в недавнем коммунистками. Среди них было немало таких, которые с упорством маньяков твердили, что Сталин ничего не знает о творящихся беззакониях. Это хорошо демонстрирует заявление в стихах на имя Сталина, одной из политзаключённых: ”...Сталин, солнце моё золотое; Если б даже ждала меня смерть, Я хочу лепестком на дороге, на дороге страны умереть...”.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так в рабстве стонет человек.
От Москвы до самых до окраин,
С южных гор до северных морей
Человек проходит, словно Каин,
Необъятный путь концлагерей.
Мы живём на каторге советской;
С каждым днём всё тягостнее жить.
Коммунизмом нас терзают с детства,
Заставляя Сталина любить.
Широка страна моя родная,
Много тюрем в ней и лагерей,
Я другой страны такой не знаю,
Где б так зверски мучили людей.
М. и Л. Джекобсон, "Песенный фольклор ГУЛАГа как исторический источник (1917-1939)", М. 1988, стр. 366.
Бойков М. Люди советской тюрьмы, 1957, стр. 362.
Балдаш С. “Колыма ты моя, Колыма... ". Документальная повесть. New York, 1986, стр. 61,
Гинзбург Е. Крутой маршрут. 1967, стр. 287.___________________________________________
Потом, познакомившись с другими жертвами необузданного террора 1949 года, я понял, что меня арестовали самым «классическим» способом. Многих хватали на улице, в вагонах метро, брали прямо на работе, не давая попрощаться с родными.... ("Колыма, ты моя Колыма" Балдаш С., читать полностью на http://fanread.ru/book/6542708/?page=1)
В 1945 году, после демобилизации, я поступил в 3-й Московский мединститут. Он занимал большое здание над новой территорией зоопарка, в котором когда-то располагалась знаменитая клиника лизатотерапии профессора Казакова. (Профессор Казаков вместе с профессором Д. Д. Плетневым были осуждены по «делу отравления М. Горького», и оба погибли в застенках Суздальской крепости в конце 30-х годов). Только что демобилизованные мы еще носили армейскую форму без погон, чем отличались от недавних выпускников школ. Профессора относились к нам с особой симпатией. Помещения института не отапливались и на лекциях во всех аудиториях мы сидели в шинелях, а старые профессора накидывали на себя изношенные и много раз перелицованные пальто.
Арест и Лубянка
Холодный апрель 1949 года. Ежедневно до позднего вечера я готовлюсь к экзаменам за 4-ый курс. С учебниками стало легче, не так как в первый послевоенный год.
21 апреля ночью неожиданно позвонили, и я, заспанный, пошел открывать дверь. В квартиру ввалились трое штатских и дворничиха. Бесцеремонно вошли в мою комнату и предъявили ордер на обыск и арест, подписанный начальником МГБ по Москве и Московской области генералом Горгоновым и утвержденный военным прокурором Власовым. И с ходу начались вопросы: есть ли оружие? где валюта? Начался обыск. Перевернули постель, простучали стены и пол, выискивая тайники, затем пошли в комнату хозяйки и перевернули там все вверх дном. Так продолжалось всю ночь. Под утро, ничего не найдя, сели писать протокол. Хозяйка, ничего не понимая, прорыдала всю ночь, приговаривая и божась, что она честная советская гражданка, что «приходят» к ней впервые, что я студент, аккуратно платящий ей за комнату и еще что-то в этом роде. Чтобы успокоить ее, говорю, что это какое-то недоразумение и что я скоро вернусь. Но в душе я понимал, что ордером на обыск и арест МГБ не шутит. И все-таки какая-то надежда еще теплилась во мне. Уж так устроен человек, что всегда, даже в совершенно безвыходной ситуации, на что-то надеется...
Так начинались ночные хождения на допросы. Тщательно была продумана схема распределения по камерам, чтобы подельники, да и просто знакомые, не оказались вместе. Утром в кормушку забрасывали пайку влажного черного хлеба и кружку кофейной бурды с двумя кусочками пиленного сахара. Днем - баланду, пахнущую рыбой и миску водянистой каши. Вечером ту же водянистую кашу. Таков был рацион на Малой Лубянке в 1949 году. Передачи были запрещены. Раз в неделю выводили по одному на лестничную площадку, где полная блондинка в белом халате состригала машинкой наши бороды под постоянным присмотром дежурного надзирателя. Однажды, когда надзиратель отошел, я шепнул ей домашний телефон родных и попросил позвонить им. Ее лицо оставалось неподвижным, будто она и не слышала моего шепота.
Через неделю меня вечером вызвали на допрос. За письменным столом восседал майор МГБ. Круглое скуластое лицо было гладко выбрито. Светлые волосы зачесаны на пробор, серые бегающие глазки, широкие плечи. Представился: «майор Матиек, старший следователь УМГБ Москвы и области. Я буду вести ваше дело». Сразу предъявил постановление, в котором я обвиняюсь в шпионаже по статье 58-1а в пользу… (далее следовал пропуск) и по 58-10 часть! в антисоветской агитации. Я обратил его внимание, что пропуск в постановлении и есть лучшее доказательство моей невиновности. На это он ответил: «Это уже вы сами нам расскажите». Начиналась та знаменитая куролесица, когда человек должен был доказывать, что он «не верблюд». Полностью отрицая предъявленное мне обвинение, я не подписал даже первого протокола с обычными анкетными данными. Майор разорвал на моих глазах большую часть семейных фотографий и убрал со стола конфискованные книги. Стал расспрашивать о знакомых, связях, встречах...
«Постановление Особого Совещания МГБ СССР № 55 от 24 сентября 1949 года, имярек по ст. 58-1а „за преступную связь с иностранцами“ и по ст. 58-10 часть 1 „за антисоветскую агитацию“ приговаривается к 10 годам ИТЛ».
Просит расписаться, я категорически отказываюсь, заявляя, что требую нормального суда. Полковник говорит: «Это не имеет никакого значения, важен факт, что я вам огласил». - И убирает бланк в другую стопку. Не успел надзиратель вывести меня из этой комнатушки, как туда заволокли следующего из другого бокса. Сразу повели во двор тюрьмы. В темноте увидел церковь посреди двора. Чекисты превратили ее в этапные камеры. Двухэтажные железные нары. Народа - тьма. Тусклые лампочки на потолке. Вдруг с верхней койки на меня кидается детина: «Не узнаешь?» Гляжу на знакомое лицо и не могу вспомнить кто это. Через минуту вспоминаю: Семен Бойченко, чемпион мира по плаванию, кумир Москвы, любитель компаний, весельчак. Получил 10 лет за анекдот.
Утром следующего дня я увидел стоящего у зарешетченного окна интеллигентного вида мужчину средних лет с бородкой клинышком. Глядя через окно на опавшие листья во дворе тюрьмы, он напевал старинный русский романс. Познакомились. Оказался профессором Текстильного московского института (как жаль, что забыл его фамилию). На мое возмущение арестом, следствием, обвинением, ОСО, он тихо и невозмутимо заявил:
- Вы что же голубчик, ожидали от них чего-то лучшего? Неужели вы не поняли сущности их власти?
В зоне нас загнали в длинное помещение, оказавшееся недавней конюшней. Посреди двора - деревянный столб с железными кольцами, вокруг которого прогуливали лошадей. В конюшне смесь табачного дыма, человеческого пота и запаха навоза. Пол земляной. По обеим сторонам двухэтажные нары, маленькие оконца под потолком. Народа - тьма. Шумно. Знакомлюсь с москвичем Маграмом, бывшим корреспондентом в Италии, который получил «за шпионаж» по ОСО 10 лет. На нижних нарах - тоже москвич, киносценарист Л.А.Г. И у него десятка по ОСО по 58-10 «за антисоветскую агитацию». Смуглое лицо, большие черные усы, трубка. Можно было бы принять его за кавказца, если бы не карие, чуть на выкате, грустные глаза. В углу - тройка астраханских студентов. Старший из них - крепыш с черной шевелюрой - Феликс Запорожец. Сидит за организацию кружка «По ленинскому пути». Спрашиваю, не сын ли того ленинградского Запорожца, начальника НКВД, расстрелянного впоследствии. Да, он самый. Отец назвал сына в честь своего кумира - «железного Феликса»…
Ежедневные прогулки вокруг деревянного столба… Как те самые лошадки, что гуляли тут до нас. Многие на прогулки не выходят, уже заморозки, а они в летнем. Наступают ноябрьские дни, советские праздники. Для тюрем они тоже святы: выдали на два кусочка пиленного сахара и на 200 грамм хлеба больше обычного. Здесь впервые я увидел повторников: пожилых людей, давно отбывших свои сроки, и вновь посаженных по тем же старым делам на 10 лет...