Филипп Жакоте "Пейзажи с пропавшими фигурами" - 4
/Продолжение. Предыдущие фрагменты - первый, второй, третий./
… Постоянно удивляет еще одно. Так, однажды вечером, после Рождества, когда закатное небо напомнило мне Лукаса ван ден Лейдена - не по размышлении, но непосредственно - по какой-то, возможно ошибочной, ассоциации: мне вдруг вспомнилась картина, о которой писал Арто, носящая название «Лот с дочерьми», с пожаром на заднем плане; небо в тот вечер и в самом деле было окрашено в цвета старинных картин, розовый и золотой, - цвета почти нереальные. Сначала возникла позолоченная лента вдоль горизонта, потом, над нею, розовый круг, расцветающая роза или, точнее, облако, припудренное розовой пылью, чуть тяготеющее к кругу. А тем временем нижняя часть картины все темнела, свет оставался только на соломенного цвета полях, на обширных пространствах влажной соломы. Пейзаж цвета соломы и навоза, бескрайнее ледяное стойло. И вверху, надо всем, и опять - как выразить, как не изменить тому, что открылось зрению? - внизу, почти у горизонта - это розовое и золотое сияние… В мыслях быстро сменяются образы: дарохранительница, драгоценное украшение, Византия, ореол, нимб… И еще кадильница, курящийся дым, и в этом дыме, там, где он рассеивается, одинокая, сусальной чистоты звезда. Но в этом есть и другое - и оно поразительнее, сильнее, проще. Произносить слова «дарохранительница», «кадильница» - значит снова вводить в заблуждение. Чувствуется, что искать нужно на большей внутренней глубине и, самое главное, выражать это более непосредственно и прямо. Как настигает стрела или взгляд. Мгновенно, даже не успев задуматься: луч звезды над яслями. Внизу влажный сумрак цвета дерева и соломы, испарения овечьего помета (зима, бедность), а вверху эта волшебная яркость, которая не может быть подменена словами «золотой и «розовый» - они обрекают на неподвижность, как и любые сравнения, допустимые лишь в качестве дополнения, заметки на полях. Нужно говорить, скорее, об огненной пыли, описать это как разверстый выход в другой мир, как вознесение, преображение, то есть опять касаться религиозных идей, в то время как даже небольшой крен в эту сторону был бы преувеличением; да, это - все названное выше, но одновременно - нечто иное. Потому что таковы реалии видимого мира - земля и небо, облака, борозды, кустарники, звезды; они действительно преображаются сами, они вовсе не символы, а мир, в котором мы живем, дышим и умираем, когда становится нечем дышать.
…Но в тот вечер меня ожидало еще одно, более таинственное и волнующее зрелище, когда за поворотом улицы открылся вид на противоположную сторону горизонта, на восток, и я увидел над стенами и крышами, среди редких деревьев, невысокую гору, озаренную вечерним светом, с чуть заметными прожилками снега у самой вершины. Почти невозможно описать, каким образом эта гора вдруг заговорила со мной и что сказала. Снова таинственный сумеречный свет, прозрачность и момент высшего затишья - все, что возникает в сознании при слове «ясность», но опять-таки совсем иное, для точности выражения нужен язык ангелов (хотя повторяю, что речь идет о самом простом, близком и повседневном): воздух словно завис, подобно невидимой хищной птице, что удерживает мир своими когтями или просто одним взглядом, как если бы огромное пернатое колесо очень медленно вращалось вокруг невидимого источника света, над его рассеянным ореолом…
Картины природы, возвышающие, восхищающие дух, - они манят в лабиринт, где блещет водная нить; проводники взгляда, в любовном безмолвии созерцающего неверное пламя светильника, несомого кем? - мы не знаем, но иногда, кажется, смутно прозреваем его образ (однако не слишком ли это иллюзорно?) - там на другом берегу, где он возвращает жизнь умершим…
… Постоянно удивляет еще одно. Так, однажды вечером, после Рождества, когда закатное небо напомнило мне Лукаса ван ден Лейдена - не по размышлении, но непосредственно - по какой-то, возможно ошибочной, ассоциации: мне вдруг вспомнилась картина, о которой писал Арто, носящая название «Лот с дочерьми», с пожаром на заднем плане; небо в тот вечер и в самом деле было окрашено в цвета старинных картин, розовый и золотой, - цвета почти нереальные. Сначала возникла позолоченная лента вдоль горизонта, потом, над нею, розовый круг, расцветающая роза или, точнее, облако, припудренное розовой пылью, чуть тяготеющее к кругу. А тем временем нижняя часть картины все темнела, свет оставался только на соломенного цвета полях, на обширных пространствах влажной соломы. Пейзаж цвета соломы и навоза, бескрайнее ледяное стойло. И вверху, надо всем, и опять - как выразить, как не изменить тому, что открылось зрению? - внизу, почти у горизонта - это розовое и золотое сияние… В мыслях быстро сменяются образы: дарохранительница, драгоценное украшение, Византия, ореол, нимб… И еще кадильница, курящийся дым, и в этом дыме, там, где он рассеивается, одинокая, сусальной чистоты звезда. Но в этом есть и другое - и оно поразительнее, сильнее, проще. Произносить слова «дарохранительница», «кадильница» - значит снова вводить в заблуждение. Чувствуется, что искать нужно на большей внутренней глубине и, самое главное, выражать это более непосредственно и прямо. Как настигает стрела или взгляд. Мгновенно, даже не успев задуматься: луч звезды над яслями. Внизу влажный сумрак цвета дерева и соломы, испарения овечьего помета (зима, бедность), а вверху эта волшебная яркость, которая не может быть подменена словами «золотой и «розовый» - они обрекают на неподвижность, как и любые сравнения, допустимые лишь в качестве дополнения, заметки на полях. Нужно говорить, скорее, об огненной пыли, описать это как разверстый выход в другой мир, как вознесение, преображение, то есть опять касаться религиозных идей, в то время как даже небольшой крен в эту сторону был бы преувеличением; да, это - все названное выше, но одновременно - нечто иное. Потому что таковы реалии видимого мира - земля и небо, облака, борозды, кустарники, звезды; они действительно преображаются сами, они вовсе не символы, а мир, в котором мы живем, дышим и умираем, когда становится нечем дышать.
…Но в тот вечер меня ожидало еще одно, более таинственное и волнующее зрелище, когда за поворотом улицы открылся вид на противоположную сторону горизонта, на восток, и я увидел над стенами и крышами, среди редких деревьев, невысокую гору, озаренную вечерним светом, с чуть заметными прожилками снега у самой вершины. Почти невозможно описать, каким образом эта гора вдруг заговорила со мной и что сказала. Снова таинственный сумеречный свет, прозрачность и момент высшего затишья - все, что возникает в сознании при слове «ясность», но опять-таки совсем иное, для точности выражения нужен язык ангелов (хотя повторяю, что речь идет о самом простом, близком и повседневном): воздух словно завис, подобно невидимой хищной птице, что удерживает мир своими когтями или просто одним взглядом, как если бы огромное пернатое колесо очень медленно вращалось вокруг невидимого источника света, над его рассеянным ореолом…
Картины природы, возвышающие, восхищающие дух, - они манят в лабиринт, где блещет водная нить; проводники взгляда, в любовном безмолвии созерцающего неверное пламя светильника, несомого кем? - мы не знаем, но иногда, кажется, смутно прозреваем его образ (однако не слишком ли это иллюзорно?) - там на другом берегу, где он возвращает жизнь умершим…