Как мы похоронили Трофимовну.

[llorax]

Наша соседка, Евдокия Трофимовна Балахонова - или просто Трофимовна (так принято в деревне) - умерла 7 ноября 1997 года. Но в тот день никто этого не заметил. Два дня в Чухраях была пурга, первая в том году. Все дороги замело снегом. Через три дня, когда выглянуло солнце, Игорь пошел в лес. Когда он проходило мимо дома Трофимовны, ему показалось странным, что из трубы не идет дым. Он вспомнил, что не видел дым и накануне. Обычно она топила печку рано утром, перед рассветом, и нам из окна были видны клубы дыма, поднимающиеся в небо.

Игорь пошел в следующий дом, где жил Василий, по кличке Калкан, и спросил, когда тот видел соседку в последний раз.
- Два, а может три дня назад, - сказал он.
Тогда Игорь с Калканом пошли посмотреть.
Они постучали в дверь, запертую изнутри, но никто не ответил. Игорь заглянул в окно. Широкая кровать со взбитыми подушками, где она обычно спала, была пуста, покрывало откинуто. Тишина. Вдруг в окне появилась кошка и стала лихорадочно царапать его, стараясь выбраться наружу. Игорь отогнул гвозди, которые держали маленькое оконное стекло, и кошка стремительно выскочила и скрылась за домом. Это то, что он мне рассказал, когда вернулся, чтобы сообщить, что Трофимовна умерла.
- Я просто знаю, что это так, - сказал он. - Она не приходила за водой уже два дня. Дыма нет. И кошка. Явно она не ела несколько дней.



Игорь позвонил в милицию в Суземке. Когда я спросила, зачем, он ответил, что, может быть, ее кто-то убил и, в любом случае, нам не нужно, чтобы милиция подумала, что это сделали мы. Милиция не велела ничего трогать и сказала, что скоро приедет. Мы прождали весь день. Но они так и не приехали. То ли дорога оказалась не проезжей, то ли у них не было бензина, что часто случалось.
Вечером несколько жителей собрались у ее дома. Что делать? Лесник сказал, что обычно они обходились без милиции. Он добавил, что когда умерла Степановна (старушка, которая жила рядом с Игорем), они залезли в окно и похоронили ее сами. Без всякой милиции. И без похоронного бюро, и без отпевания в церкви. Просто небольшая процессия от дома до кладбища.
- Мы так всегда делаем, - сказал он.

Стемнело и местные решили, что ночью здесь делать нечего. Нужно подождать до утра.
- Крысы, - сказал лесник. - Крысы могут сделать свое дело, если мы быстро туда не войдем.

Всего неделю назад я видела в окно Трофимовну, которая пилила дрова. Она затаскивала большой бревно на козлы и пилила его двуручной пилой, водя ею вперед и назад. Пила была сделана из металлической полосы длиной метр и шириной двадцать пять сантиметров. Десяток зубьев на полотне уже отсутствовали, и места для них были тупые и застревали в бревне, когда она его пилила. Полотно было ржавое от времени. С каждого конца была деревянная ручка, темная и гладко отполированная от длительной работы. Длинная пила гнулась и вибрировала, когда она ее тянула. Несколько раз я переходила через дорогу с мыслью взяться за вторую ручку, но потом возвращалась в сомнениях. Я не была уверена, что она с благодарностью примет мою помощь и что не будет чувствовать себя обязанной. А потом я не была уверена, что мои неопытные руки будут ей большой поддержкой.

Услыхав о смерти Трофимовны, на наш конец деревни прибежал оживленный сосед по кличке Кудиненок. Его жена была двоюродной сестрой Трофимовны, а он был ее кумом. Много лет назад они вместе крестили ребенка, и, несмотря на то, что ребенок давно умер, перед Богом они были связаны навсегда. Имея фамилию Балахонова, Трофимовна была в том или ином родстве с половиной деревни, хотя на самом деле не было никого, кого бы она могла назвать своей семьей.

Трофимовна не любила, когда к ней приходили домой. Я была у нее в доме раз десять, чтобы одолжить стакан сахара или привезти ей хлеба из города, и ей всегда было неудобно. Я была потрясена, до чего простым был ее дом. Прямоугольный сруб был разделен на две небольшие комнаты. Одна была темной прихожей, которая не отапливалась и служила кладовкой. Она хранила там горшки, ведра, бутылки, бочки и всякую тару. Другая комната служила ей спальней, кухней и гостиной. Справа от двери стояла большая кирпичная печка, вымазанная глиной и побеленная светло-голубым. Туда она каждое утро приносила дрова и разжигала огонь, чтобы обогреть дом. Там она готовила еду и даже в знойные летние дни она должна была топить каждый день, чтобы испечь хлеб, сварить суп или закипятить воду для чая. Я помню, как она брала длинный ухват, чтобы вытащить чугунный котелок из печки, или как она вынимала из печки свежий круглый каравай черного ржаного хлеба. В комнате всегда пахло ржаным хлебом и дымом. Эти приятные запахи смешивались с неприятными запахами несвежей еды, крысиного помета и гниющих остатков для кур и коровы.



В противоположном углу стоял маленький круглый стол, покрытый газетами. Хотя она не могла читать, она выписывала районную газету. Она использовала ее для растопки или чтобы завернуть в нее сало. Я видела, как она заворачивала сало в мои заметки «Заповедный свиток». В углу над столом с потолка свешивалась белая вышитая ткань, обрамляя маленькую полку с двумя - тремя иконами и свечками. Под столом и во всех свободных местах и уголках стояли холщовые мешки с сахаром, мукой, тряпками, мылом и другими припасами. На полу была мука, просыпавшаяся из нескольких мешков. Окна по другую сторону от шкафа смотрели через дорогу на наш дом, и через них свет проникал в другую темную комнату. По вечерам я иногда видела свет от лампочки, струящийся из двух окон. Третье окно выходило в ее маленький захламленный двор, огороженный высоким ветхим забором.

Через это окно Кудиненок и пролез после метели, чтобы обнаружить, что она умерла. Свидетелем он взял с собой Калкана. Кудиненок отогнул гвозди, державшие оконную раму и легко вынул окно. Он поставил его на землю, пока Калкан смотрел, что-то ворча про себя. Они влезли в окно.

В большой комнате Трофимовны не было, хотя кровать была неприбрана. В комнате было холодно. Они открыли дверь в другую комнату. Сначала дверь не поддалась, но Кудиненок навалился на нее плечом. Она медленно открылась, сдвинув что-то тяжелое. Ужасный запах заполнял темные сени и Кудиненок заткнул нос. Калкан, казалось, ничего не заметил. Они зажгли свет и замерли от ужаса.
Трофимовна лежала на спине в сенях, а ноги в чулках упирались в дверь. Руки были раскинуты в стороны. Лицо, или вернее то, что от него осталось, было ужасно. Ее длинные седые волосы рассыпались вокруг головы, окружив лицо веером. Один глаз смотрел в низкий потолок, другого глаза не было. На одной щеке была морщинистая кожа, а на другой ее не было. Зубы и скулы выступали на тех местах, где должен был быть рот и подбородок. За три дня, пока она там лежала, крысы медленно изгрызли ее лицо, шею и часть плеча.

Мужики осторожно перетащили ее в главную комнату и положили на пол. Они вышли через переднюю дверь, чтобы глотнуть свежего воздуха. Жители собрались, чтобы узнать новость.
- Умерла, - сказал Кудиненок.
Калкан пробурчал в подтверждение: - Точно умерла. И наполовину съедена.

Деревенские замерли, открыв рты. Было несколько предположений, что случилось. Может быть, она встала ночью, чтобы пописать в ведро в сенях (было слишком холодно и мела метель, чтобы сделать это на улице), упала и ударилась головой. А может быть, это был сердечный приступ.
- Что бы это ни было, - сказал Кудиненок, - мы должны ее обмыть и похоронить. Пока еще есть, что хоронить.
Все с этим согласились.
- Я поеду в Смелиж договориться насчет гроба, - добавил он.
Все разошлись в разные стороны, чтобы подготовиться к похоронам. Одни пошли в дом, чтобы увидеть тело. Другие ушли.

Ольга Ивановна помогла жене Кудиненка обмыть тело. Они в последний раз растопили печку у Трофимовны. Когда они пришли, выскочила тощая белая кошка Трофимовны. Кошка обгрызла ее левое плечо и то, что осталось от шеи.
- Проклятая кошка, - прошипели старухи, наподдав ей, когда она прошмыгнула у них между ног и выскочила за дверь.

Они подстелили под тело одеяло и начали ее раздевать. Ольга Ивановна поставила на печку ведро, чтобы согреть воды. Внизу шкафа она нашла чистые полотенца и большой мешок с кусками темного хозяйственного мыла под кроватью. Когда вода нагрелась, они обмыли тело. Проводя мокрыми полотенцами по складкам ее старой кожи. Ольга Ивановна вымыла ее тощие седые волосы в жестяном тазу и связала их в аккуратный пучок, чтобы просохли. Наконец, они смыли кровь с костей на лице и шее, не намочив то, что было ее щеками и ртом. Трофимовна следила за ними одним глазом, а ее желтые зубы были плотно сжаты, как будто от ненависти.
В шкафу они нашли темно-синий костюм, чистый и выглаженный. Как и все остальные вещи, он выглядел неношеным. Она всегда носила старую, поношенную одежду, рваную или заплатанную, десятки раз чиненную. В холодную погоду она носила черную мужскую куртку, протертую на локтях, с оторванными карманами. Один рукав был пришит толстыми коричневыми нитками. Грязная куртка свободно болталась на ее худой сгорбленной спине, доставая почти до колен поверх длинной широкой юбки - куска цветной ткани, обернутого вокруг ее тонкой талии. Летом она носила желтую или синюю синтетическую мужскую рубашку, которая соскальзывала с ее покатых плеч. На ногах у нее были резиновые сапоги до колен или резиновые галоши. Зимой натягивала теплые валенки с резиновыми галошами.

Зная обычное одеяние Трофимовны, женщины были поражены, обнаружив аккуратно сложенные стопки новых свитеров, рубашек, юбок и темно-синий костюм. Перед тем, как ее одеть, им нужно было сделать что-то с ее шеей. От нее остался позвоночник и тонкий слой ткани вокруг гортани. Ольга Ивановна замотала ей шею шарфом. Они накрыли ее лицо и голову чистым белым платком и подоткнули его под платок на шее. Потом они натянули новые нейлоновые чулки на ее согнутые покрытые венами ноги и осторожно надели чистую белую блузку, просунув руки в рукава. Они натянули темно-синюю юбку и обернули жакетом плечи. Они нашли пару черных туфель, почти неношеных и надели ей на ноги. Она выглядела лучше, чем при жизни, если бы не лицо. Они убрали в доме и все разложили по местам. Перед тем, как уйти, они накрыли тело толстым одеялом, чтобы защитить от крыс и кошек.

На следующий день Кудиненок на лошади отправился за гробом, который он заказал в Смелиже. Двоим местным пьяницам, Ховрячу и Кисету, с присоединившимся к ним Балыком, было поручено выкопать могилу. У нас в дверях появилась жена Кудиненка, которая не хотела стучать, но слишком боялась наших лающих собак и не решалась войти. Это была маленькая пожилая женщина с добрым лицом. Она ходила, опираясь на деревянную палку, которая была почти также согнута, как она сама. Я открыла дверь и она заплакала.
- Что? Что случилось? Входите, входите. Не стойте здесь и не плачьте,- сказала я.

Она отряхнула снег с валенок веником у нас на крыльце и вошла в сени.
- Мы не знаем, где делать поминки, - всхлипнула она. - У Трофимовны дом маленький, нужно топить печку, и кто сможет приготовить еду? Лора, Лорочка, может быть, ты поможешь? Ты можешь приготовить еду и дать людям выпить всего одну рюмку. Всего одну. А потом все пойдут по домам.

Она снова заплакала.
- Хорошо, ладно, не плачьте. Мы все сделаем, - сказала я. - Когда и что нужно сделать?
- Мы похороним ее, когда ты все приготовишь, - сказала она. - Муж скоро вернется с гробом, купит колбасы и самогона. После похорон мы все придем к тебе. Обычно мы готовим борщ, блины, варим картошку и кисель. Но ты сделай, что можешь из того, что у тебя есть, - сказала она.
- Хорошо, хорошо. Мы скажем вам, когда все будет готово, - ответила я.

Я попросила Игоря помочь приготовить блины и клюквенный кисель. Мы собрали все столы и стулья, которые были в доме и во дворе, в нашей маленькой кухне. Я сварила борщ.
Через три часа все было готово. Я накинула пальто и пошла к Игорю, который уже стоял у дома Трофимовны с остальными жителями.
- У нас все готово, - сказала я.

Когда мы подошли к дому Трофимовны, я услышала внутри причитания. Какая-то женщина громко рыдала.
- Кто это? - спросила я у кого-то.
- Ее племянница, - сказали мне. - Она только что приехала из Трубчевска. Ей должно быть объяснили, почему у Трофимовны закрыто лицо.

Полная женщина, примерно лет шестидесяти, вышла из дома и присоединилась к мужчине, который вероятно был ее мужем. Он старался успокоить ее. Она вытирала слезы скомканным носовым платком.
- Как это могло случиться?!?! - закричала она, глядя на нас с Игорем.

Мы посмотрели друг на друга в недоумении. Мы никогда раньше не видели эту женщину.
- Мы нашли Трофимовну, - подумала я. - Игорь был единственным, кто сообщил ей, что ее тетка умерла.
- Почему вы не нашли ее раньше? Почему вы не смотрели за ней? Ради всего святого, она же человек! А вы позволили крысам до нее добраться!
Она снова зарыдала, завопив во всю силу своих легких.

Жители смотрели на нее с отвращением, возможно думая: А где ты была последние сорок лет?

Четверо мужчин вынесли гроб из дома. Гроб, простой ящик, сколоченный из сосновых досок, казался маленьким и узким, но вполне подходящим для Трофимовны, которая с годами усохла и согнулась. Они поставили гроб на сани, которые тащили двое мужчин. Ольга Ивановна вынула из шкафа чистые шарфы и полотенца, чтобы накинуть на предплечья. Кто-то попросил меня взять венок, и я побежала в дом и взяла большой овальный венок из искусственных цветов. Я шла впереди процессии, сразу за соседкой по кличке Глухая, которая несла икону, обернутую белой тканью. Игорь взялся за один конец венка, а я за другой, пока мы шли к маленькому кладбищу в центре деревни. За нами мужики тянули и толкали сани с их мертвым грузом. Два человека шли за гробом, следя, чтобы он не упал. Дальше шли остальные. В конце процессии вдоль всего пути кто-то кидал еловые ветки, чтобы душа могла найти дорогу домой. Говорят, что душа остается рядом до девятого дня, когда она уходит на небо, или в ад.

Где-то за нами слышались рыдания племянницы. Глухая, ничего не слыша и ни на что не обращая внимания, ушла вперед, неся икону в одной руке и опираясь на палку другой. Ее палка разбрасывала снег по мере того, как она удалялась, оставляя процессию позади. Сначала мы с Игорем старались идти вместе с ней, но потом решили не спешить и идти вместе со всеми.
Мы пришли на кладбище, огороженное шатким штакетником. Пьяные могильщики уже нас поджидали. Я поздоровалась, но никто не ответил. Ольга Ивановна шепнула мне, что на похоронах не здороваются. Я прошла к свежевырытой могиле и прислонила венок к дереву. Яма была двухметровой глубины и достаточно большой для узкого гроба. Куча земли с одной стороны ямы казалась черной на фоне белого снега. Из кучи земли торчали кости, а рядом валялся разбитый череп.

Я указала на кости Ольге Ивановне. Видя мой встревоженный взгляд, она сказала мне не беспокоиться. - Это кости родственников Трофимовны, и она будет похоронена на том же месте, где ее предки.

Она указала на могилу отца Трофимовны, которая была рядом и сказала, что это, наверное, череп ее бабушки или дедушки. У каждой семьи есть свое место на кладбище, поэтому каждый будет похоронен вместе со своей родней.
- Людей здесь хоронят почти триста лет, - объяснила она,  - а кладбище всегда было такого же размера. Мы хороним одних над другими. Это традиция.

Я обдумала то, что услышала, и решила, что с точки зрения экологии - это очень мудрое решение. Внезапно, я вздрогнула от рыданий племянницы. С гроба сняли крышку для последнего прощания. Племянница поцеловала белую ткань на лице Трофимовны и перекрестилась. Другие тоже стали подходить к гробу, тихо приговаривая:
- Упокойся с миром, вечная память, пусть земля будет пухом.

Они крестились и отходили. Я сделала несколько шагов к гробу, не зная как попрощаться. Боясь сделать что-нибудь не так, я остановилась в нескольких метрах от гроба.

Все, что я видела, были ее руки. Они были сложены на животе, пальцы одной руки накрывали пальцы другой. Я не могла отвести от них глаз. Они не были похожи на руки умершего. Они не были бледными или синими, как можно было ожидать, они казались наполненными кровью, наполненными жизнью. Они были мускулистыми, хотя и костлявыми. Пальцы были скрючены, однако сложены вполне красиво. Это были руки, с которыми она прожила более семидесяти лет, руки, которые сажали семена, выпалывали сорняки, пекли хлеб, кололи дрова, доили корову. Наконец ее руки нашли покой.

Мужики забили крышку гвоздями и поднесли его к яме. Игорь подложил две веревки под гроб, и они медленно опустили его в яму.
Я обернулась к Ольге Ивановне.
- Что теперь нужно делать? Нужно прочесть молитву?
- Ничего, - шепнула она. - Кто будет что-то говорить об этой старой бедной женщине?

Мужики стали закидывать землю на деревянный ящик и бросили кости обратно в яму, из которой они их достали. Пустые глазницы черепа были заполнены землей, похоже в последний раз, так как не осталось больше никого, кто будет захоронен в этой части кладбища. Мужики воткнули старый крест в земляной холмик. Крест был сделан из толстых дубовых планок. Это был крест кого-то другого.

Вскоре низкий продолговатый холм был на месте ямы. Кто-то положил на него венок и оставшиеся еловые ветки. Одна женщина начала рассказывать мне о крысах и о том, как они выели глаза. Она говорила и говорила. Я оборвала ее, сказав, что нужно же иметь уважение.

Мы пошли с кладбища к нам домой на поминки. Это было то, чего мужики ждали. В память умершей женщины будет литься самогон. Один за другим люди заходили в нашу маленькую кухню и рассаживались вокруг трех составленных вместе столов. Я сосчитала - всего двадцать два человека: семнадцать деревенских, племянница с мужем, Игорь, его сын Петя и я. Я взяла их пальто. Большинство было мокрыми, грязными, пахли дымом и Бог знает чем еще. Затхлый запах стал распространяться по кухне, вытесняя вкусный запах борща.

Я разлила по тарелкам борщ, по одному половнику каждому. Я поставила на столы нарезанную копченую колбасу и хлеб. Игорь разлил самогон, который Кудиненок привез из Смелижа. Все выпили, не сказав ни слова.
Потом Игорь предложил тост: за Трофимовну  - она была труженицей.
Все подняли стаканы, но никто не чокнулся.
- Да, - согласился Кудиненок. - Она была трудным человеком, но она была труженицей. Вечная память.
Мужики налили и выпили, вытирая рот хлебом.
Племянница сидела в углу и не сказала ни слова. Она не притронулась ни к борщу, ни к стакану. Наверное, она все еще злилась, что мы не смогли предотвратить смерть Трофимовны. Когда все съели борщ, Ольга Ивановна сказала, что теперь обычно едят картошку.
Я извинилась, сказав, что я не сварила картошку, и похолодела от ужаса за свою оплошность и за то, что я нарушила традицию.
- Все нормально, - сказала она.

Все стали есть блины и пить клюквенный кисель. Постепенно все начали расходиться, и я отдала им пальто. Несколько мужиков были настолько пьяными, что не могли их надеть, и я просто набросила пальто им на плечи. Кисет, выходя, упал на кухонное окно, чуть не выбив стекло.
- Как они успели так быстро напиться? - спросила я у Игоря.
- Они начали несколько дней назад, - сказал он.

Кто-то попросил остатки самогона, и Игорь отдал оставшиеся две бутылки и тарелки с хлебом и колбасой. Они перешли через дорогу в дом Трофимовны, чтобы продолжить выпивать. Племянница вышла от нас, не сказав ни слова.
Я убрала, а потом пошла к Трофимовне, чтобы вернуть шарф, который был у меня на руке во время процессии. Пятеро деревенских сидели на ее кровати и маленькой бордовой кушетке, опустошая бутылки. Племянница сортировала кипы одежды в шкафу, а Ольга Ивановна смотрела на все это, сидя на кушетке.
- Семь юбок, шесть свитеров, глядите-ка, - считала женщина с недоумением.

Племянница протянула мне юбку со словами:
- Смотрите, она ее ни разу не надевала. Хотите?

Я покачала головой. В моей голове была только надежда, что когда я умру никто не будет пересчитывать сколько у меня было юбок и свитеров. Я подумала, что нужно бы избавиться от части их уже сейчас.
Лесник вытащил пачку бесполезных советских рублей из-под того места на кушетке, где он сидел.
- Возьми их на сувениры, - сказал он, смеясь.
- Нет, спасибо, - сказала я. - А что мне делать с этим шарфом?
- Оставь его себе, - сказала Ольга Ивановна. - Это тебе на память о ней.

Племянница с мужем положили пакеты с одеждой в машину, на которой они приехали, и поймали одну из кур Трофимовны с синей меткой. Трофимовна мазала кур синей краской, так как они не хотели гулять отдельно и постоянно смешивались с нашими. Год назад Трофимовна продала свою корову, сказав, что у нее уже нету сил косить для нее сено.
- А кошка, что делать с кошкой? - спросила я у мужа племянницы, который смотрел, как его жена загружает мешки с одеждой в машину.
- У нас своих хватает, - сказал он. - Пристрели ее.

Племянница вытолкала жителей из дома Трофимовны и перед тем, как она заперла дверь, я вернулась и собрала свои тарелки.

Прошла почти неделя и у нас в дверях снова появилась жена Кудиненка. Согнувшись вокруг своей палки, она заплакала, когда я открыла дверь.
- Завтра девять дней, как умерла Трофимовна. В этот день душа покидает дом и прощается со всеми, кто ее любил, - добавила она. - Снова нужно устраивать поминки. Кто это будет делать? Лора, может быть ты?
Слезу катились у нее из глаз.
- Ох, нет, - сказала я. - Одного раза мне хватило.
- В первый раз я сделала это из уважения к Трофимовне, - сказала я ей, - но теперь я вижу, что большинству до нее нет никакого дела. Все, что им нужно, это выпивка.

Слезу катились у нее по щекам, и она сказала, что она не может этим заниматься, так как муж болен, ну и вообще.
- Давайте устроим все на кладбище, - предложила я, - рядом с ее могилой.

Она остановилась и ее лицо просветлело. Она согласилась, что это хорошая мысль. Потом вытащила из кармана носовой платок и стала его разворачивать, вынув из него несколько сторублевок.
- Эти деньги мы нашли у Трофимовны в доме, - сказала она. - Возьми и купи на завтра закуски и самогона.  А это, - она дала мне несколько бумажек, - возьми себе за хлопоты.
- Нет-нет, не надо, - сказала я и взяла только деньги на продукты.

На следующее утро, на девятый день со дня смерти Трофимовны, когда душа покидает землю в ожидании Божьего Суда, мы собрались на поминки у нее на могиле. Воздух был прохладным, а с неба медленно опускались снежинки. Мы принесли на кладбище две картонные коробки с хлебом, копченой колбасой, сардинами, конфетами и выпивкой. Я постелила скатерть на скамейку рядом с могилой отца Трофимовны и нарезала хлеб и колбасу. Лесник открыл ножом две банки сардин, а его жена разложила конфеты по углам нашего импровизированного стола. У нас было всего три стакана на всех. Мы с Игорем один взяли себе. В конце концов, это были наши стаканы. Второй оставили для газировки тем женщинам, кто не пил спиртного, а третий был для самогона. Мужики, и две женщины пили самогон по очереди, закусывая жидкий огонь хлебом с колбасой. Все молчали. Каждый ждал своей очереди молча. Через некоторое время мы с Игорем ушли, а остальные остались. Я с грустью подумала, что большинство пришло не вспомнить Трофимовну, а выпить за ее счет.

В третий раз смерть Трофимовны вспоминалась через сорок дней, когда душа покидает землю и попадает на небо или в ад. Этот день отметили только мы с Игорем, подняв вечером рюмки в память о Трофимовне.
Она ходила за водой и колола дрова до самого последнего дня. Никто о ней не заботился. Она не провела ни одного дня в больнице и никогда не обращалась к врачу со своими болезнями.
- Вот так и я бы хотел, - сказал мне Игорь. - Я бы не хотел в старости быть кому-то обузой.
Он помолчал.
-       Кроме тебя, конечно, - добавил он, улыбнувшись.



Мы с Трофимовной.

Это выдержка из моей книги « Гнездо аиста» ( The Storks’ Nest).  Спасибо Анне Марковой за перевод.

Здесь еще фотоочерк Николая Шпиленка о Трофимовне.