Раздавленные кремлёвской стеной(президентский полк)(89)
Начало
Проявить себя мне предлагалось не только в роте, но и в караулах. Очень скоро после приезда в Завидово, все младши́е стали стажироваться на роль помощника начальника караула и начальника караула. Я сразу же попал стажироваться в свой любимый караул «Хижина». Начальником караула был мой старый знакомый, Лаврухин Женя. К описываемому моменту, на плечах этого парня красовались лычки старшего сержанта, уверенным он не был, но и в опущенцах не числился. На Женю не рожали, но, например, в «Хижине», где он на сутки превращался в могучего властелина, этого старика вполне себе кормили рулетами, угощали сигаретами, рулетами и сгущёнкой. Тут стоит отметить, что на любого другого «не уверенного» старика, которому вздумалось бы напрячь молодых, эти молодые вполне могли нажаловаться его более уверенным собратьям и тогда возомнившему себя крутым, было бы несдобровать. В случае с Лаврухиным такая схема не работала: Женя в целом не наглел, а на маленькие шалости уверенные братья закрывали глаза, уважая парня за сержантский талант и личные качества. Одним словом, он был «почти уверенным». К слову, полгода назад статус Лавра был куда ниже теперешнего, вероятно, что-то сильно изменилось за последние месяцы.
Помощником начальника караула на «Хижину», в тот раз заступил Фролкин Лёха, по кличке «Фрол», странный убогий старик из третьего взвода. Этот парень был знаком, он сидел со мной в столовой за одним столом, в первые месяцы службы, был не злоблив, всегда весел и никак себя не проявлял, вообще никак. Несмотря на убогость, собратья по призыву относились к нему со снисходительной дружелюбностью, не обижая, но и не выделяя из общей массы. К концу службы, этому парню каким-то боком досталось воинское звание «младший сержант» и должность - «командир отделения». Получив лычки, Фрол стал время от времени заступать в разные караулы, помощником начальника.
На Лёху Фролкина не рожали, но он был добряком, к тому же другом Лаврухина, поэтому молодые относились к нему с уважением. Если бы Лаврухин вздумал угощать Фрола ништяками, иногда перепадавшими ему от молодых, те точно нажаловались бы на такую щедрость уверенным чувакам, которые забили бы Жене абсолютно всё. Поэтому Лавр подкармливал Фрола втихаря, не демонстративно. Это все старательно «не замечали». Ради Фролкина, Женя даже разрешил молодым солдатам, покупать ему в караул не крутые сигареты «Золотая Ява», которые курили все уверенные в Завидово, а сорта попроще и подешевле, типа «Святого Георга». Такими сигаретами он уже смело угощал друга.
Странная парочка являла собой пример спокойных, демократичных, но в то же время в меру суровых сержантов. Лаврухин был заместителем командира третьего взвода и имел возможность выбирать себе караул по душе. «Хижина» была его слабостью, равно как и моей. При этом, конкурентов у Жени не было, так как у уверенного старья это место, по каким-то загадочным причинам, не пользовалось популярностью. Ну, то есть, как по загадочным: на «Хижине» был лес, река Лама, но не было военного городка с магазином и «чипака» - солдатской чайной с ништяками. На Лаврухина с другом Фролкиным не рожали, вышеупомянутые блага цивилизации, были им без надобности. Поэтому можно было постоянно зависать в «Хижине».
Оба вышеупомянутых сержанта хорошо ко мне относились. Мне Лаврухин тоже нравился, я помнил его ещё с первых дней службы в Купавне и ничего плохого о нём сказать не мог. Ну, почти ничего… Женя сразу же по прибытию в караул, принялся меня нахваливать, уверяя, что я буду отличным сержантом:
- Да, Санёк, служба в Купавне сделала из тебя реально крутого сержанта. Я вот втихаря поспрашивал слонов, кто им больше всего не нравится, кто их бесит… Так вот, бесишь их ты и это значит, что ты классный сержант! - сказать по чести, мне все эти откровения были не слишком интересны, но слушать их приходилось. Лавр пророчил мне лютую, бешеную уверенность, восхищался, как ловко я из не рожающего и убогого слона, становлюсь уверенным бруском, одним из лучших сержантов. Мол, всё я понял, осознал и стал жить правильно, «по понятиям». Мне эти слова были, как острый нож, но вида я не подавал. Я вовсе не собирался жить, ни по каким убогим «понятиям», мне просто нужна была относительно спокойная, комфортная жизнь. Я хотел заниматься тяжёлой атлетикой и читать любимые книги, спать подольше, когда этого хочется и гулять по лесам на дальних караулах. Для этого и только для этого мне нужна была уверенность. Конечно, со стороны я производил впечатление отмороженного дебила-сержанта. Ну, что же, таковы издержки производства, образно говоря.
Лаврухин в тот день очень много со мной разговаривал, вспомнил Купавну, наше знакомство, Чубакова Олега и Димку Никишина. О том, как сложилась жизнь того и другого, ни я, ни Женя, ничего не знали. До сих пор немного сожалею о том, что не поддерживал связь с этими парнями. С удивлением Лаврухин узнал о том, что Болдин Денис, которого он помнил толковым, подающим большие надежды парнем из учебной роты, стал не только убогим, не рожающим, но и бестолковым, трусливым и бесхребетным солдатом. Что и говорить, полгода назад я сам очень удивился Денисовой метаморфозе.
С Лаврухиным мы говорили о многом, он рассказал о прошедшем полугодии; о том, как Борщенёв Вася издевался над всеми, как жили мои собратья. Женя предостерегал меня, относительно отношений с Бородиным, называя его непорядочным, эгоистичным и не способным на дружбу приспособленцем. Очень хорошо Лавр отзывался о Фурсове, рассказав мне, что тот всё прошедшее полугодие впрягался за всех, брал много денег в долг, чтобы выручить братьев.
- С четырнадцатой роты Зайцев Лёха, младший сержант, на дембель собирается. Уверенный чел. Они с Андрюхой земляки. Так вот, Заяц Фурсе денег кучу одолжил, а тому отдавать нечем. Заяц каждый день его пи..дит, мы уж со старьём пытались образумить его: земляки же, рассчитаются на гражданке. Но этого долбаного жиртреста хрен уговоришь, ему деньги нужны, хотя он итак домой сто тысяч отвезёт. Уверенная мразь, - рассказывал Женя.
- Твои братья обязаны Фурсову, по гроб жизни. Он должен быть самым уверенным старым. Один за весь призыв отдувался, - подытожил Лаврухиным. Слушать его было интересно и скучновато одновременно. Скучновато, потому что он рассказывал о скучной армейской жизни, а интересно, потому что я узнавал много важных подробностей из жизни собратьев. Скучных, но важных подробностей.
Фролкин тоже побродил со мной по караулу, пообщался. С интеллектом у Лёхи всё было гораздо хуже, чем у Лаврухина. Это был довольно высокий парень, как и большинство солдат Президентского Полка. Фрол был чистюлей, следил за внешностью, чистотой обмундирования, всегда тщательно брился, брызгался одеколоном. Будучи счастливым обладателем мужественной, даже слегка агрессивной внешности, на деле он был простоват и беззлобен, до инфантильности. Я Лёхе нравился, моя метаморфоза из убогого слона, в уверенного сержанта-бруска, его впечатляла, но заслушиваться моими историями он не собирался. Фрол хотел рассказывать сам. Он терзался мыслями о том, достойно ли прожил последние два года, не было ли сделано позорных ошибок, очень ли плохо то, что он в течение двух лет был убогим солдатом и остаётся им сейчас? А я не понимал, зачем думать о такой ерунде? До дембеля Фролкину оставались считанные дни, каких-то долгов, крупных косяков за ним не числилось, на заднице катать его не собирались. Дерьмовая армия вот-вот должна была остаться в воспоминаниях, а Лёха занимался никому не нужным самоанализом, рефлексировал, как будто это он сбросил атомную бомбу «Малыш» на Хиросиму. С таким типом самоанализа я уже сталкивался. Самым ярким примером подобного поведения был, конечно, Юра Граченко, который чуть ли не на стадии превращения в сверх уверенного бруска, подвергся своеобразной армейской люстрации, унижению со стороны друзей и собратьев, лишён всего. В отличие от Фролкина, Юре было что терять, но он и грузился печальными размышлениями сильней.
Фрол же просто ходил со мной по караулу, почти без перерыва рассуждая:
- Не, ну а что, что я не был уверенным? Я же рожал, я шустрил. Денег у меня не было, но я их доставал, рожал. Круто рожал. Я научился добывать деньги, из ниоткуда, из пустоты. Я не зря провёл тут своё время. Что толку богатеям было качать деньги из дома? Это их ничему не научило! Сперва просить деньги у мамочки, потом выбивать у пупов со слонами… Вот всё, что они умеют. А я?! Я научился рожать на них, теперь рожаю на себя. У меня всё есть. Я и дома буду рожать на себя! Я даже работать не пойду! - пришлось закашляться, чтобы не засмеяться, от такого странного вывода. Надо же, чувак так здорово научился рожать, что не будет работать. Пришлось об этом думать: откуда Фролкин берёт деньги для рожания на себя? Я знал про наряд по КПП «Бортовое», которое упоминал во второй части своего повествования. Напомню, что в этом наряде основной задачей солдат был контроль за проездом машин через пропускной пост. Проезд был возможен только при наличии не просроченного пропуска. Если же такового у водителя не было, с него брались за проезд деньги. Иногда немалые.
Где же ещё Фрол мог родить себе денег? Ну, иногда появлялась возможность что-то кому-то продать. Коробку сигарет «Вега», обмундирование, продукты. Какие ещё секреты были у Фролкина? Я решил, что никаких. Просто парень слишком размечтался о собственных талантах. Увлёкся.
Вместе с остальными молодыми сержантами, я проходил стажировку на всех караулах. На «Хижину» попасть удавалось не каждый раз. Приходилось стажироваться и в наряде по контрольно-пропускному пункту «Бортовое», и в карауле «Броды», расположенном на берегу Московского моря. Если вдруг читатель не знает, это огромное, по масштабам центрального региона России, водохранилище, простирается на много километров в Московской и Тверской областях. Ну и конечно же, много времени приходилось проводить в самом большом нашем карауле, ГК-1, располагавшемся вплотную к батальону. В последний караул мне никогда не нравилось заступать, там было слишком много пакостей. Караульное помещение стояло напротив казармы и штаба, со всеми вытекающими оттуда бесконечными толпами полковников, то и дело норовившими зайти в караул. Супер уверенное старьё сновало туда-сюда, наводя на меня тоску.
В «Бортовом» было похуже, чем в «Хижине», но в целом тоже довольно приятно. КПП находилось на перекрёстке двух дорог, посреди поля. Толком погулять там было негде, только поглазеть на окрестные поля, подступающие к дороге, куда из леса часто выходили кабаны и олени, вылетали порой стаи тетеревов. Всё это было интересно, но солдаты любили «Бортовое» не за природу, а за деньги, которых на пропускном посту можно было насобирать, иногда очень много. Местные жители и просто проезжающие мимо водители, должны были оформить специальный пропуск, ограниченного срока действия. Если про́пуска не оказывалось, или он был просрочен, а проехать хотелось, то всегда можно было дать солдату триста-пятьсот рублей и спокойно следовать в нужном направлении. Помимо этого, местные жители часто просто из доброты душевной давали солдатам сотню-другую рублей, или пакет с продуктами. На солдатском столе в «Бортовом» всегда лежали всяческие колбаски-сосиски, рулеты-шоколадки и прочая подобная дрянь, а также стояли соки, газировка и алкоголь. Во второй части повествования я уже писал, что за возможность нести службу на КПП, пузыри платили деньги, по двести, или триста рублей. Может показаться, что это немного, но в начале нулевых двести-триста рублей были намного более ощутимой суммой, чем сейчас. Далеко не всегда эти деньги удавалось оправдать, отбить, но, как правило, меньше тысячи-двух солдаты с «Бортового» не привозили. Были совсем дикие удачи, когда дежурному поста удавалось добыть десять, даже двадцать и сорок тысяч. Особенно крупные суммы собирались, как правило, с водителей фур.
Один из моих знакомых не уверенных, но и не убогих пузырей, как раз и ухитрился «заработать» на посту за одну ночь ни много, ни мало - сорок тысяч рублей. Для начала нулевых это были очень приличные деньги, пузырь приберёг их, расходовал экономно, на рожание и прочее. Часть суммы ему удалось сохранить до дембеля, с учётом периодического пополнения на том же посту.
Так везло не всем и не каждый был способен лихо стричь бабло с людей. Поэтому, для многих солдат заступление на «Бортовое» представлялось настоящей головной болью: денег становилось на триста рублей меньше, каждый раз. Хорошо, если хоть эти триста удавалось добыть.
Одним из самых колоритных моментов на «Бортовом», были местные малолетние проститутки, приходившие на КПП и оказывающие разнообразные интимные услуги, за тарелку гречневой каши, за какую-то другую еду. То есть, реально за кашу и компот. Слышал я про этих, даже не девушек, а девочек, по тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет, ещё на первом полугодии. И в первом же дежурстве по КПП столкнулся с ними. В тот раз наряд состоял из двух уверенных сержантов, старого сержанта Шамлинского, Давыденко, пары пузырей и ещё какого-то старого воина. Я был стажёром, но управлял нарядом по полной. Сержанты, совершенно ожидаемо свалили обязанности на меня и лежали кверху пузом сутки напролёт. Колоритное было дежурство по КПП, ничего не скажешь. Пузыри понаволокли с поста пару пакетов снеди, ели её все. Были там и соки с алкоголем. Вместе с нами, в отдельной комнате сидел мент, вооружённый пистолетом. Именно в комнате мента хранились вкусняшки. Я отправлял смены на пост, вёл документацию и вообще делал абсолютно всё. Ближе к вечеру на КПП пришли они - легендарные малолетние проститутки. Возглавляла группу кургузенькая, слегка полноватая, страшненькая девочка, лет тринадцати-четырнадцати, с невероятно низким интеллектом и сумасшедшей взлохмаченной причёской. Как её звали, я никогда не интересовался, но был наслышан о кличке, данной за причёску - «Мегавольт». С Мегавольтом этим к нам пришли ещё три потаскухи-малолетки. Две страшных, как вся наша армейская жизнь и одна симпатичная. Эта симпатичная четырнадцатилетняя девочка, выбрала именно меня для милой болтовни. Я сидел за столом начальника КПП, заполнял какие-то журналы. Настроение у меня, заваленного сержантской писаниной, было ни к чёрту, сон и отдых откладывались на неопределённый срок. К тому же приходилось слушать, как визжат малолетние шалавы, уединившиеся в комнате отдыха со старьём, что не могло не бесить. Пусть читатель попробует меня понять: это были, мало того, что страшные, противные, глупые проститутки, так ещё и дети! В свои девятнадцать лет, я никогда даже в мыслях не рассматривал проституток, как объект каких-то притязаний, в силу морально-нравственных причин, а так же банальной брезгливости и боязни подхватить заразу. Так в этом случае, проститутки реально были де-тьми, с детским телосложением, детскими, хоть и страшненькими, чертами лица.
У большинства солдат, тем не менее, эти уродливые девочки пользовались спросом, с ними вытворяли самые разные вещи, воплощая фантазии. Поэтому, когда самая симпатичная из чудной компании, четырнадцати, или пятнадцатилетняя девочка, подсела ко мне в кабинет начальника караула, она явно рассчитывала на яркий вечер. Я не мог не заметить, что для своих четырнадцати-пятнадцати лет, эта особь выглядела максимально взросло, все вторичные половые признаки были на месте. Она не знала, как сильно меня бесила её тупая рожа!
- Привет, можно я тут посижу? - спросила девочка и не дожидаясь ответа уселась на стул около моего стола, спросив снова:
- Что ты там пишешь? - я сперва молчал, надеясь, что эта дура сама куда-нибудь свалит.
- Я тебя раньше тут не видела. Как тебя зовут? - пришлось ответить:
- Саша.
- А меня Катя.
- Красивое имя, Катя. Сколько же тебе лет? - решил уточнить я. Катя на несколько секунд замялась и ответила:
- Шестнадцать.
«Ну да, как же, шестнадцать, так я и поверил», - подумал я.
- Учишься где-то? - снова спросил я.
- В школе пока учусь.
- Хочешь куда-то поступать?
- Не зна-аю… Поступать, это так ску-учно.
- Скучно поступать? - спросил снова я.
- Ну да, мне не нравится учиться, мне… - девочка хотела рассказать, что ещё ей нравится, или не нравится, но я перебил:
- А сюда ходить нравится? Не скучно?
- М-м-м, ну-у да, тут прикольно, с девчонками, с парнями потусить.
- С Мегавольтом-то, - услышав прозвище кургузой девочки, Катя засмеялась, - к здешним дефективным уродам? - я пристально посмотрел на девочку. Она замолчала и посмотрела в ответ.
- Походы в караул, к похотливым солдатам, которые тебя трахнут за тарелку каши и засунут ч…н в рот, это интересно, не скучно? - я сделал паузу, продолжая смотреть на Катю. Та сидела, смотрела на меня в ответ, с каменным выражением лица. Я продолжил, заводясь:
- Вместо того, чтобы учиться, работать, встречаться с кем-то нормальным, или заниматься чем-то человеческим, ты припёрлась сюда, сидишь со мной, типа разговариваешь, как будто всё в порядке. Ты хоть понимаешь, что твоя жизнь кончена? Тебя, можно сказать, уже нет в мире живых, ты е..учий призрак! - девочка смотрела на меня, раскрыв рот и не дыша.
- Ты - ребёнок, совсем девочка, сама сюда приходишь, не желаешь учиться. Тебя трахает грязная солдатня за тарелку каши! Это самый низший уровень блядства из всех, понимаешь? Ты обрекаешь себя на гибель, на смерть. Отсюда ты нормальной, похожей на человека не выйдешь! С Мегавольтом твоим всё ясно, но ты похожа на нормальную. Беги отсюда и не возвращайся сюда никогда, пока не поздно, дура! - я разошёлся, но сказав, что хотел, замолчал и снова посмотрел на девочку. Та вдруг мелко затряслась в рыданиях, из глаз её потекли слёзы. Я хотел, чтобы она ушла и не попадалась мне больше на глаза, но она продолжала сидеть около стола.
- У меня родители пьют. Я живу с бабушкой, ни денег, ни еды, ни вещей нормальных у нас нет. Вот я и хожу сюда, - проплакавшись, сказала Катя.
- Ни денег, ни еды, ни вещей, ничего у тебя не будет, если ты продолжишь сюда таскаться. Тебе надо учиться, или работать, найти нормального парня потом, ты симпатичная - найдёшь. Иначе сдохнешь тут, - ответил я.
- Да где всё это брать? - спросила Катя зачем-то.
- Не знаю, где брать. Я тебя впервые вижу, не знаю, где, что и как. Но уж точно не тут. Это курс на гибель, без вариантов. Ты уже почти сдохла, но не понимаешь этого. Меняй всё, перестань сюда таскаться, - девичьи слёзы меня разжалобили, злость прошла, но и сидеть с этой особой не хотелось. Уже тогда я понимал, что польза от подобных проповедей близка к нулю и дальше мусолить тему не хотелось. Хочет продаваться за кашу - имеет право, пусть подыхает, в конце концов.
Поплакав, Катя ушла из нашего КПП, немало удивив этим Шамлинского с Давыденко. Мне в принципе было плевать: пусть остаётся, ко мне только лезть не надо. Ну а ушла, вот и хорошо. Сержанты, вероятно, строили на неё какие-то планы, пришлось им огорчиться. В дальнейшем девочка Катя всё же приходила за солдатской кашей на «Бортовое».
Помимо всего описанного, дежурства на «Бортовом», именно в период стажировки, запомнились мне долгими ночами, когда старые с брусками оставляли меня за начальника на всю ночь. Спать приходилось, сидя за столом, лёжа на стульях. Такие полубессонные ночи всегда очень долго тянулись. Все, кому не лень, спали, где придётся, сонные дежурные постов неторопливо меняли друг друга, пару раз за ночь приходилось звонить в батальон, докладывать, что обстановка на КПП нормальная. В те годы я мог уснуть и неплохо выспаться, свернувшись калачиком на табуретках. Конечно, спать я предпочитал на кровати, но сама возможность закрыть глаза и просто полежать, не важно где и на чём, очень много значила.
Со спаньём где придётся связано много забавных историй. В одну из коматозных ночей я уснул, сидя за столом, а когда проснулся обнаружил, что изо рта у меня на столешницу натекла целая лужа слюней. В другой раз я уснул на стульях, пристроив ноги к электрическому обогревателю поближе и через некоторое время проснулся от сильного жара в ступнях и странного запаха. Оказалось, что во сне я слишком близко придвинулся к обогревателю, сапоги сильно нагрелись и подошва стала мягкой, как пластилин. Честно сказать, я в тот раз распереживался из-за сапог, не потому, что не мог достать новые, а потому, что не хотел приехать в батальон босиком, дав тем самым повод для смеха сослуживцам. К счастью, армейские сапоги обладают многими волшебными свойствами, а потому, постояв на холодке, они вернулись в нормальное состояние, с нужной консистенцией подошвы.
К ночным историям периода стажировки, можно отнести интересный случай на «Хижине». Не помню, с кем именно из сержантов-стариков я туда поехал, но ночной сон на кровати они для меня не предусматривали. Помимо этого, в тот раз дежурным по батальону (такими дежурными заступали разные офицеры нашей части) был какой-то форменный дурак, заявивший на утреннем разводе:
- Я знаю, что все вы, сержантики, вместо несения службы в караулах - спите, как сурки. Сегодня ночью - докладывать мне каждые пятнадцать минут! - столь суровой репрессивной мерой он конечно хотел наказать, припугнуть старьё, мол, спать будете только тогда, когда это положено по уставу. Но старью-то было плевать, у него либо были стажёры, как я, либо на телефон просто сажался любой солдат. Короче, молодняк напрягся, но дебилистый офицер остался доволен.
В тот раз ночью я открыл в себе интересный талант: оказывается, я мог нормально спать прямо за столом, заводя будильник на часах, чтобы проснуться и сделать доклад. Сделав доклад, я переставлял будильник и снова засыпал на пятнадцать минут. В конце концов, мой мозг так подстроился под этот бред, что я без будильника просыпался каждые пятнадцать минут. Дежурный по батальону, через сколько-то таких докладов, заметно разнервничался, это слышалось в его ответах. А в два часа ночи помощник дежурного, обычный солдат, по телефону сказал мне:
- Слушай, этот урод лёг морду плющить. Проснётся в семь утра, так что ты не звони до семи, - такой расклад меня устроил.
В будущем, этот и другие дежурные по батальону не раз развлекались пятнадцатиминутными докладами и мне не составляло особого труда звонить им, высыпаясь при этом. Помнится, даже интересные сны, прервавшись, после доклада продолжались заново. Всё-таки, интересная штука - наш мозг. Жаль, что приходится иногда растрачивать столь чудесные ресурсы на всякую дрянь.
На дальний караул «Броды» я заступал с убогим старым санинструктором Шишковым Мишей, бывшим почти бессменным начальником этого караула и кем-то из сержантов-брусков. Интересное было местечко эти «Броды», всё окружённое лесами, полями, затопленными лугами и перелесками. В районе нашего караула водохранилище, Московское море, было неглубоким, со множеством островков, на которых часто встречались пасущиеся олени, лоси, косули, кабаны. Зверьё постоянно перемещалось с острова на остров, преодолевая водную преграду вброд - тут было не глубоко.
Службу мы несли на берегу водохранилища, где охраняли катера и разные скучные помещения, а также на пропускном посту, находившемся за полтора километра от караулки. «Броды» располагались слишком уж близко к батальону, поэтому проверки приезжали туда, иногда два раза в день. Зато там, как и на «Хижине», можно было погулять, полазить по лесам, поглазеть на непуганых заповедниковских зверей-птиц, чем я и занялся, начиная с первой стажировки. Вообще-то, такие вольности мне по сроку службы не полагались, я должен был сидеть в караулке, стажироваться изо всех сил, но секрет в том, что гулял я в своё первое и ближайшие следующие дежурства, не один, а с Шишковым Мишей. Как и Лаврухин, Шишков был расположен ко мне, почти мной восхищался. Мне он тоже нравился, за редкий в солдатских кругах неслабый ум. Его симпатия объяснялась просто: он и сам когда-то был уверенным курсантом в Купавне, сам, как и я приехал в Завидово, возглавил сержантское сообщество, но недолго удержался на вершине пищевой цепи, из-за чрезмерной доброты, интеллигентности. Доброта сделала его убогим. Прапорщик Нахимов был недоволен мягким обращением Шишкова с подчинёнными. На самом деле, не типичная для армии доброта не мешала Мише нормально управлять ротой, но наш старшина просто не мог принять никакой эмпатии в солдатской среде. «Долой доброту! Долой телячьи нежности!» - возопил наш командир, а солдаты тут как тут, с радостью подхватили Нахимовскую идею и весь второй год службы для Шишкова стал довольно мерзким.
С другой стороны, если бы Шишкова не сделали убогим, я никогда не сдружился бы с ним. Он не был бы симпатичным, добродушным, обиженным всеми хорошим парнем, а бесился бы из-за какой-нибудь дряни, считая свои деньги, нашивая аксельбанты на парадку. Ну, возможно Миша не превратился бы в совсем уж отъявленную дрянь, но таким замечательным, каким он мне предстал в те дни, точно не был бы. Конечно, если бы Шишкову предоставили выбор, он выбрал бы уверенность, но ведь мало кто способен на принятие решений, особенно правильных.
Миша прекрасно помнил, что по слоновке я не рожал. Он и тогда неплохо ко мне относился. Теперь же я, вероятно, олицетворял собой для него несбывшиеся мечты. Он ассоциировал меня с собой. Вот только я был гораздо более циничным, озлобленным и, что греха таить, более умным. Издеваться над молодняком я не планировал, но и жертвовать спокойной жизнью, возможностью упражняться штангой, читать книги и ездить на любимую «Хижину», а не туда, куда кто-то пошлёт, не собирался. Шишков это видел и одобрял.
- Не повторяй моих ошибок, - говаривал он, - захочешь быть с ними добрым, они попытаются сесть на шею. А собратья начнут обвинять во всех грехах, - я согласно кивал, прекрасно понимая, что ключом к нормальной жизни может быть только умение думать, принимать верные решения.
Во время стажировки на «Бродах», я много гулял, читал, писал стихи, но спал всё равно в основном сидя за столом. Когда ты молод, жизнь недавно ещё была полным дерьмом, и вдруг худо-бедно наладилась, спаньё за столом не напрягает, не огорчает. Особенно, если можно заварить чай, более-менее похожий на настоящий, а не безвкусный армейский. Поэтому я и не огорчался. Шишков как-то подглядел, что я сочиняю стихи и попросил дать их почитать. Я-то старался никому не показывать свою писанину, ведь никому не было до неё дела. Но, раз Шишков всё равно узнал о моём тайном увлечении, и мы с ним стали чуть ли не друзьями в последние двадцать дней его службы, я дал ему свой тайный блокнотик. Миша был в восторге, вцепился в блокнот мёртвой хваткой, переписывал стихи в свою тетрадь. Я не возражал, хотя сам из множества стихов считал достойными всего несколько.. ..продолжение следует
Проявить себя мне предлагалось не только в роте, но и в караулах. Очень скоро после приезда в Завидово, все младши́е стали стажироваться на роль помощника начальника караула и начальника караула. Я сразу же попал стажироваться в свой любимый караул «Хижина». Начальником караула был мой старый знакомый, Лаврухин Женя. К описываемому моменту, на плечах этого парня красовались лычки старшего сержанта, уверенным он не был, но и в опущенцах не числился. На Женю не рожали, но, например, в «Хижине», где он на сутки превращался в могучего властелина, этого старика вполне себе кормили рулетами, угощали сигаретами, рулетами и сгущёнкой. Тут стоит отметить, что на любого другого «не уверенного» старика, которому вздумалось бы напрячь молодых, эти молодые вполне могли нажаловаться его более уверенным собратьям и тогда возомнившему себя крутым, было бы несдобровать. В случае с Лаврухиным такая схема не работала: Женя в целом не наглел, а на маленькие шалости уверенные братья закрывали глаза, уважая парня за сержантский талант и личные качества. Одним словом, он был «почти уверенным». К слову, полгода назад статус Лавра был куда ниже теперешнего, вероятно, что-то сильно изменилось за последние месяцы.
Помощником начальника караула на «Хижину», в тот раз заступил Фролкин Лёха, по кличке «Фрол», странный убогий старик из третьего взвода. Этот парень был знаком, он сидел со мной в столовой за одним столом, в первые месяцы службы, был не злоблив, всегда весел и никак себя не проявлял, вообще никак. Несмотря на убогость, собратья по призыву относились к нему со снисходительной дружелюбностью, не обижая, но и не выделяя из общей массы. К концу службы, этому парню каким-то боком досталось воинское звание «младший сержант» и должность - «командир отделения». Получив лычки, Фрол стал время от времени заступать в разные караулы, помощником начальника.
На Лёху Фролкина не рожали, но он был добряком, к тому же другом Лаврухина, поэтому молодые относились к нему с уважением. Если бы Лаврухин вздумал угощать Фрола ништяками, иногда перепадавшими ему от молодых, те точно нажаловались бы на такую щедрость уверенным чувакам, которые забили бы Жене абсолютно всё. Поэтому Лавр подкармливал Фрола втихаря, не демонстративно. Это все старательно «не замечали». Ради Фролкина, Женя даже разрешил молодым солдатам, покупать ему в караул не крутые сигареты «Золотая Ява», которые курили все уверенные в Завидово, а сорта попроще и подешевле, типа «Святого Георга». Такими сигаретами он уже смело угощал друга.
Странная парочка являла собой пример спокойных, демократичных, но в то же время в меру суровых сержантов. Лаврухин был заместителем командира третьего взвода и имел возможность выбирать себе караул по душе. «Хижина» была его слабостью, равно как и моей. При этом, конкурентов у Жени не было, так как у уверенного старья это место, по каким-то загадочным причинам, не пользовалось популярностью. Ну, то есть, как по загадочным: на «Хижине» был лес, река Лама, но не было военного городка с магазином и «чипака» - солдатской чайной с ништяками. На Лаврухина с другом Фролкиным не рожали, вышеупомянутые блага цивилизации, были им без надобности. Поэтому можно было постоянно зависать в «Хижине».
Оба вышеупомянутых сержанта хорошо ко мне относились. Мне Лаврухин тоже нравился, я помнил его ещё с первых дней службы в Купавне и ничего плохого о нём сказать не мог. Ну, почти ничего… Женя сразу же по прибытию в караул, принялся меня нахваливать, уверяя, что я буду отличным сержантом:
- Да, Санёк, служба в Купавне сделала из тебя реально крутого сержанта. Я вот втихаря поспрашивал слонов, кто им больше всего не нравится, кто их бесит… Так вот, бесишь их ты и это значит, что ты классный сержант! - сказать по чести, мне все эти откровения были не слишком интересны, но слушать их приходилось. Лавр пророчил мне лютую, бешеную уверенность, восхищался, как ловко я из не рожающего и убогого слона, становлюсь уверенным бруском, одним из лучших сержантов. Мол, всё я понял, осознал и стал жить правильно, «по понятиям». Мне эти слова были, как острый нож, но вида я не подавал. Я вовсе не собирался жить, ни по каким убогим «понятиям», мне просто нужна была относительно спокойная, комфортная жизнь. Я хотел заниматься тяжёлой атлетикой и читать любимые книги, спать подольше, когда этого хочется и гулять по лесам на дальних караулах. Для этого и только для этого мне нужна была уверенность. Конечно, со стороны я производил впечатление отмороженного дебила-сержанта. Ну, что же, таковы издержки производства, образно говоря.
Лаврухин в тот день очень много со мной разговаривал, вспомнил Купавну, наше знакомство, Чубакова Олега и Димку Никишина. О том, как сложилась жизнь того и другого, ни я, ни Женя, ничего не знали. До сих пор немного сожалею о том, что не поддерживал связь с этими парнями. С удивлением Лаврухин узнал о том, что Болдин Денис, которого он помнил толковым, подающим большие надежды парнем из учебной роты, стал не только убогим, не рожающим, но и бестолковым, трусливым и бесхребетным солдатом. Что и говорить, полгода назад я сам очень удивился Денисовой метаморфозе.
С Лаврухиным мы говорили о многом, он рассказал о прошедшем полугодии; о том, как Борщенёв Вася издевался над всеми, как жили мои собратья. Женя предостерегал меня, относительно отношений с Бородиным, называя его непорядочным, эгоистичным и не способным на дружбу приспособленцем. Очень хорошо Лавр отзывался о Фурсове, рассказав мне, что тот всё прошедшее полугодие впрягался за всех, брал много денег в долг, чтобы выручить братьев.
- С четырнадцатой роты Зайцев Лёха, младший сержант, на дембель собирается. Уверенный чел. Они с Андрюхой земляки. Так вот, Заяц Фурсе денег кучу одолжил, а тому отдавать нечем. Заяц каждый день его пи..дит, мы уж со старьём пытались образумить его: земляки же, рассчитаются на гражданке. Но этого долбаного жиртреста хрен уговоришь, ему деньги нужны, хотя он итак домой сто тысяч отвезёт. Уверенная мразь, - рассказывал Женя.
- Твои братья обязаны Фурсову, по гроб жизни. Он должен быть самым уверенным старым. Один за весь призыв отдувался, - подытожил Лаврухиным. Слушать его было интересно и скучновато одновременно. Скучновато, потому что он рассказывал о скучной армейской жизни, а интересно, потому что я узнавал много важных подробностей из жизни собратьев. Скучных, но важных подробностей.
Фролкин тоже побродил со мной по караулу, пообщался. С интеллектом у Лёхи всё было гораздо хуже, чем у Лаврухина. Это был довольно высокий парень, как и большинство солдат Президентского Полка. Фрол был чистюлей, следил за внешностью, чистотой обмундирования, всегда тщательно брился, брызгался одеколоном. Будучи счастливым обладателем мужественной, даже слегка агрессивной внешности, на деле он был простоват и беззлобен, до инфантильности. Я Лёхе нравился, моя метаморфоза из убогого слона, в уверенного сержанта-бруска, его впечатляла, но заслушиваться моими историями он не собирался. Фрол хотел рассказывать сам. Он терзался мыслями о том, достойно ли прожил последние два года, не было ли сделано позорных ошибок, очень ли плохо то, что он в течение двух лет был убогим солдатом и остаётся им сейчас? А я не понимал, зачем думать о такой ерунде? До дембеля Фролкину оставались считанные дни, каких-то долгов, крупных косяков за ним не числилось, на заднице катать его не собирались. Дерьмовая армия вот-вот должна была остаться в воспоминаниях, а Лёха занимался никому не нужным самоанализом, рефлексировал, как будто это он сбросил атомную бомбу «Малыш» на Хиросиму. С таким типом самоанализа я уже сталкивался. Самым ярким примером подобного поведения был, конечно, Юра Граченко, который чуть ли не на стадии превращения в сверх уверенного бруска, подвергся своеобразной армейской люстрации, унижению со стороны друзей и собратьев, лишён всего. В отличие от Фролкина, Юре было что терять, но он и грузился печальными размышлениями сильней.
Фрол же просто ходил со мной по караулу, почти без перерыва рассуждая:
- Не, ну а что, что я не был уверенным? Я же рожал, я шустрил. Денег у меня не было, но я их доставал, рожал. Круто рожал. Я научился добывать деньги, из ниоткуда, из пустоты. Я не зря провёл тут своё время. Что толку богатеям было качать деньги из дома? Это их ничему не научило! Сперва просить деньги у мамочки, потом выбивать у пупов со слонами… Вот всё, что они умеют. А я?! Я научился рожать на них, теперь рожаю на себя. У меня всё есть. Я и дома буду рожать на себя! Я даже работать не пойду! - пришлось закашляться, чтобы не засмеяться, от такого странного вывода. Надо же, чувак так здорово научился рожать, что не будет работать. Пришлось об этом думать: откуда Фролкин берёт деньги для рожания на себя? Я знал про наряд по КПП «Бортовое», которое упоминал во второй части своего повествования. Напомню, что в этом наряде основной задачей солдат был контроль за проездом машин через пропускной пост. Проезд был возможен только при наличии не просроченного пропуска. Если же такового у водителя не было, с него брались за проезд деньги. Иногда немалые.
Где же ещё Фрол мог родить себе денег? Ну, иногда появлялась возможность что-то кому-то продать. Коробку сигарет «Вега», обмундирование, продукты. Какие ещё секреты были у Фролкина? Я решил, что никаких. Просто парень слишком размечтался о собственных талантах. Увлёкся.
Вместе с остальными молодыми сержантами, я проходил стажировку на всех караулах. На «Хижину» попасть удавалось не каждый раз. Приходилось стажироваться и в наряде по контрольно-пропускному пункту «Бортовое», и в карауле «Броды», расположенном на берегу Московского моря. Если вдруг читатель не знает, это огромное, по масштабам центрального региона России, водохранилище, простирается на много километров в Московской и Тверской областях. Ну и конечно же, много времени приходилось проводить в самом большом нашем карауле, ГК-1, располагавшемся вплотную к батальону. В последний караул мне никогда не нравилось заступать, там было слишком много пакостей. Караульное помещение стояло напротив казармы и штаба, со всеми вытекающими оттуда бесконечными толпами полковников, то и дело норовившими зайти в караул. Супер уверенное старьё сновало туда-сюда, наводя на меня тоску.
В «Бортовом» было похуже, чем в «Хижине», но в целом тоже довольно приятно. КПП находилось на перекрёстке двух дорог, посреди поля. Толком погулять там было негде, только поглазеть на окрестные поля, подступающие к дороге, куда из леса часто выходили кабаны и олени, вылетали порой стаи тетеревов. Всё это было интересно, но солдаты любили «Бортовое» не за природу, а за деньги, которых на пропускном посту можно было насобирать, иногда очень много. Местные жители и просто проезжающие мимо водители, должны были оформить специальный пропуск, ограниченного срока действия. Если про́пуска не оказывалось, или он был просрочен, а проехать хотелось, то всегда можно было дать солдату триста-пятьсот рублей и спокойно следовать в нужном направлении. Помимо этого, местные жители часто просто из доброты душевной давали солдатам сотню-другую рублей, или пакет с продуктами. На солдатском столе в «Бортовом» всегда лежали всяческие колбаски-сосиски, рулеты-шоколадки и прочая подобная дрянь, а также стояли соки, газировка и алкоголь. Во второй части повествования я уже писал, что за возможность нести службу на КПП, пузыри платили деньги, по двести, или триста рублей. Может показаться, что это немного, но в начале нулевых двести-триста рублей были намного более ощутимой суммой, чем сейчас. Далеко не всегда эти деньги удавалось оправдать, отбить, но, как правило, меньше тысячи-двух солдаты с «Бортового» не привозили. Были совсем дикие удачи, когда дежурному поста удавалось добыть десять, даже двадцать и сорок тысяч. Особенно крупные суммы собирались, как правило, с водителей фур.
Один из моих знакомых не уверенных, но и не убогих пузырей, как раз и ухитрился «заработать» на посту за одну ночь ни много, ни мало - сорок тысяч рублей. Для начала нулевых это были очень приличные деньги, пузырь приберёг их, расходовал экономно, на рожание и прочее. Часть суммы ему удалось сохранить до дембеля, с учётом периодического пополнения на том же посту.
Так везло не всем и не каждый был способен лихо стричь бабло с людей. Поэтому, для многих солдат заступление на «Бортовое» представлялось настоящей головной болью: денег становилось на триста рублей меньше, каждый раз. Хорошо, если хоть эти триста удавалось добыть.
Одним из самых колоритных моментов на «Бортовом», были местные малолетние проститутки, приходившие на КПП и оказывающие разнообразные интимные услуги, за тарелку гречневой каши, за какую-то другую еду. То есть, реально за кашу и компот. Слышал я про этих, даже не девушек, а девочек, по тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет, ещё на первом полугодии. И в первом же дежурстве по КПП столкнулся с ними. В тот раз наряд состоял из двух уверенных сержантов, старого сержанта Шамлинского, Давыденко, пары пузырей и ещё какого-то старого воина. Я был стажёром, но управлял нарядом по полной. Сержанты, совершенно ожидаемо свалили обязанности на меня и лежали кверху пузом сутки напролёт. Колоритное было дежурство по КПП, ничего не скажешь. Пузыри понаволокли с поста пару пакетов снеди, ели её все. Были там и соки с алкоголем. Вместе с нами, в отдельной комнате сидел мент, вооружённый пистолетом. Именно в комнате мента хранились вкусняшки. Я отправлял смены на пост, вёл документацию и вообще делал абсолютно всё. Ближе к вечеру на КПП пришли они - легендарные малолетние проститутки. Возглавляла группу кургузенькая, слегка полноватая, страшненькая девочка, лет тринадцати-четырнадцати, с невероятно низким интеллектом и сумасшедшей взлохмаченной причёской. Как её звали, я никогда не интересовался, но был наслышан о кличке, данной за причёску - «Мегавольт». С Мегавольтом этим к нам пришли ещё три потаскухи-малолетки. Две страшных, как вся наша армейская жизнь и одна симпатичная. Эта симпатичная четырнадцатилетняя девочка, выбрала именно меня для милой болтовни. Я сидел за столом начальника КПП, заполнял какие-то журналы. Настроение у меня, заваленного сержантской писаниной, было ни к чёрту, сон и отдых откладывались на неопределённый срок. К тому же приходилось слушать, как визжат малолетние шалавы, уединившиеся в комнате отдыха со старьём, что не могло не бесить. Пусть читатель попробует меня понять: это были, мало того, что страшные, противные, глупые проститутки, так ещё и дети! В свои девятнадцать лет, я никогда даже в мыслях не рассматривал проституток, как объект каких-то притязаний, в силу морально-нравственных причин, а так же банальной брезгливости и боязни подхватить заразу. Так в этом случае, проститутки реально были де-тьми, с детским телосложением, детскими, хоть и страшненькими, чертами лица.
У большинства солдат, тем не менее, эти уродливые девочки пользовались спросом, с ними вытворяли самые разные вещи, воплощая фантазии. Поэтому, когда самая симпатичная из чудной компании, четырнадцати, или пятнадцатилетняя девочка, подсела ко мне в кабинет начальника караула, она явно рассчитывала на яркий вечер. Я не мог не заметить, что для своих четырнадцати-пятнадцати лет, эта особь выглядела максимально взросло, все вторичные половые признаки были на месте. Она не знала, как сильно меня бесила её тупая рожа!
- Привет, можно я тут посижу? - спросила девочка и не дожидаясь ответа уселась на стул около моего стола, спросив снова:
- Что ты там пишешь? - я сперва молчал, надеясь, что эта дура сама куда-нибудь свалит.
- Я тебя раньше тут не видела. Как тебя зовут? - пришлось ответить:
- Саша.
- А меня Катя.
- Красивое имя, Катя. Сколько же тебе лет? - решил уточнить я. Катя на несколько секунд замялась и ответила:
- Шестнадцать.
«Ну да, как же, шестнадцать, так я и поверил», - подумал я.
- Учишься где-то? - снова спросил я.
- В школе пока учусь.
- Хочешь куда-то поступать?
- Не зна-аю… Поступать, это так ску-учно.
- Скучно поступать? - спросил снова я.
- Ну да, мне не нравится учиться, мне… - девочка хотела рассказать, что ещё ей нравится, или не нравится, но я перебил:
- А сюда ходить нравится? Не скучно?
- М-м-м, ну-у да, тут прикольно, с девчонками, с парнями потусить.
- С Мегавольтом-то, - услышав прозвище кургузой девочки, Катя засмеялась, - к здешним дефективным уродам? - я пристально посмотрел на девочку. Она замолчала и посмотрела в ответ.
- Походы в караул, к похотливым солдатам, которые тебя трахнут за тарелку каши и засунут ч…н в рот, это интересно, не скучно? - я сделал паузу, продолжая смотреть на Катю. Та сидела, смотрела на меня в ответ, с каменным выражением лица. Я продолжил, заводясь:
- Вместо того, чтобы учиться, работать, встречаться с кем-то нормальным, или заниматься чем-то человеческим, ты припёрлась сюда, сидишь со мной, типа разговариваешь, как будто всё в порядке. Ты хоть понимаешь, что твоя жизнь кончена? Тебя, можно сказать, уже нет в мире живых, ты е..учий призрак! - девочка смотрела на меня, раскрыв рот и не дыша.
- Ты - ребёнок, совсем девочка, сама сюда приходишь, не желаешь учиться. Тебя трахает грязная солдатня за тарелку каши! Это самый низший уровень блядства из всех, понимаешь? Ты обрекаешь себя на гибель, на смерть. Отсюда ты нормальной, похожей на человека не выйдешь! С Мегавольтом твоим всё ясно, но ты похожа на нормальную. Беги отсюда и не возвращайся сюда никогда, пока не поздно, дура! - я разошёлся, но сказав, что хотел, замолчал и снова посмотрел на девочку. Та вдруг мелко затряслась в рыданиях, из глаз её потекли слёзы. Я хотел, чтобы она ушла и не попадалась мне больше на глаза, но она продолжала сидеть около стола.
- У меня родители пьют. Я живу с бабушкой, ни денег, ни еды, ни вещей нормальных у нас нет. Вот я и хожу сюда, - проплакавшись, сказала Катя.
- Ни денег, ни еды, ни вещей, ничего у тебя не будет, если ты продолжишь сюда таскаться. Тебе надо учиться, или работать, найти нормального парня потом, ты симпатичная - найдёшь. Иначе сдохнешь тут, - ответил я.
- Да где всё это брать? - спросила Катя зачем-то.
- Не знаю, где брать. Я тебя впервые вижу, не знаю, где, что и как. Но уж точно не тут. Это курс на гибель, без вариантов. Ты уже почти сдохла, но не понимаешь этого. Меняй всё, перестань сюда таскаться, - девичьи слёзы меня разжалобили, злость прошла, но и сидеть с этой особой не хотелось. Уже тогда я понимал, что польза от подобных проповедей близка к нулю и дальше мусолить тему не хотелось. Хочет продаваться за кашу - имеет право, пусть подыхает, в конце концов.
Поплакав, Катя ушла из нашего КПП, немало удивив этим Шамлинского с Давыденко. Мне в принципе было плевать: пусть остаётся, ко мне только лезть не надо. Ну а ушла, вот и хорошо. Сержанты, вероятно, строили на неё какие-то планы, пришлось им огорчиться. В дальнейшем девочка Катя всё же приходила за солдатской кашей на «Бортовое».
Помимо всего описанного, дежурства на «Бортовом», именно в период стажировки, запомнились мне долгими ночами, когда старые с брусками оставляли меня за начальника на всю ночь. Спать приходилось, сидя за столом, лёжа на стульях. Такие полубессонные ночи всегда очень долго тянулись. Все, кому не лень, спали, где придётся, сонные дежурные постов неторопливо меняли друг друга, пару раз за ночь приходилось звонить в батальон, докладывать, что обстановка на КПП нормальная. В те годы я мог уснуть и неплохо выспаться, свернувшись калачиком на табуретках. Конечно, спать я предпочитал на кровати, но сама возможность закрыть глаза и просто полежать, не важно где и на чём, очень много значила.
Со спаньём где придётся связано много забавных историй. В одну из коматозных ночей я уснул, сидя за столом, а когда проснулся обнаружил, что изо рта у меня на столешницу натекла целая лужа слюней. В другой раз я уснул на стульях, пристроив ноги к электрическому обогревателю поближе и через некоторое время проснулся от сильного жара в ступнях и странного запаха. Оказалось, что во сне я слишком близко придвинулся к обогревателю, сапоги сильно нагрелись и подошва стала мягкой, как пластилин. Честно сказать, я в тот раз распереживался из-за сапог, не потому, что не мог достать новые, а потому, что не хотел приехать в батальон босиком, дав тем самым повод для смеха сослуживцам. К счастью, армейские сапоги обладают многими волшебными свойствами, а потому, постояв на холодке, они вернулись в нормальное состояние, с нужной консистенцией подошвы.
К ночным историям периода стажировки, можно отнести интересный случай на «Хижине». Не помню, с кем именно из сержантов-стариков я туда поехал, но ночной сон на кровати они для меня не предусматривали. Помимо этого, в тот раз дежурным по батальону (такими дежурными заступали разные офицеры нашей части) был какой-то форменный дурак, заявивший на утреннем разводе:
- Я знаю, что все вы, сержантики, вместо несения службы в караулах - спите, как сурки. Сегодня ночью - докладывать мне каждые пятнадцать минут! - столь суровой репрессивной мерой он конечно хотел наказать, припугнуть старьё, мол, спать будете только тогда, когда это положено по уставу. Но старью-то было плевать, у него либо были стажёры, как я, либо на телефон просто сажался любой солдат. Короче, молодняк напрягся, но дебилистый офицер остался доволен.
В тот раз ночью я открыл в себе интересный талант: оказывается, я мог нормально спать прямо за столом, заводя будильник на часах, чтобы проснуться и сделать доклад. Сделав доклад, я переставлял будильник и снова засыпал на пятнадцать минут. В конце концов, мой мозг так подстроился под этот бред, что я без будильника просыпался каждые пятнадцать минут. Дежурный по батальону, через сколько-то таких докладов, заметно разнервничался, это слышалось в его ответах. А в два часа ночи помощник дежурного, обычный солдат, по телефону сказал мне:
- Слушай, этот урод лёг морду плющить. Проснётся в семь утра, так что ты не звони до семи, - такой расклад меня устроил.
В будущем, этот и другие дежурные по батальону не раз развлекались пятнадцатиминутными докладами и мне не составляло особого труда звонить им, высыпаясь при этом. Помнится, даже интересные сны, прервавшись, после доклада продолжались заново. Всё-таки, интересная штука - наш мозг. Жаль, что приходится иногда растрачивать столь чудесные ресурсы на всякую дрянь.
На дальний караул «Броды» я заступал с убогим старым санинструктором Шишковым Мишей, бывшим почти бессменным начальником этого караула и кем-то из сержантов-брусков. Интересное было местечко эти «Броды», всё окружённое лесами, полями, затопленными лугами и перелесками. В районе нашего караула водохранилище, Московское море, было неглубоким, со множеством островков, на которых часто встречались пасущиеся олени, лоси, косули, кабаны. Зверьё постоянно перемещалось с острова на остров, преодолевая водную преграду вброд - тут было не глубоко.
Службу мы несли на берегу водохранилища, где охраняли катера и разные скучные помещения, а также на пропускном посту, находившемся за полтора километра от караулки. «Броды» располагались слишком уж близко к батальону, поэтому проверки приезжали туда, иногда два раза в день. Зато там, как и на «Хижине», можно было погулять, полазить по лесам, поглазеть на непуганых заповедниковских зверей-птиц, чем я и занялся, начиная с первой стажировки. Вообще-то, такие вольности мне по сроку службы не полагались, я должен был сидеть в караулке, стажироваться изо всех сил, но секрет в том, что гулял я в своё первое и ближайшие следующие дежурства, не один, а с Шишковым Мишей. Как и Лаврухин, Шишков был расположен ко мне, почти мной восхищался. Мне он тоже нравился, за редкий в солдатских кругах неслабый ум. Его симпатия объяснялась просто: он и сам когда-то был уверенным курсантом в Купавне, сам, как и я приехал в Завидово, возглавил сержантское сообщество, но недолго удержался на вершине пищевой цепи, из-за чрезмерной доброты, интеллигентности. Доброта сделала его убогим. Прапорщик Нахимов был недоволен мягким обращением Шишкова с подчинёнными. На самом деле, не типичная для армии доброта не мешала Мише нормально управлять ротой, но наш старшина просто не мог принять никакой эмпатии в солдатской среде. «Долой доброту! Долой телячьи нежности!» - возопил наш командир, а солдаты тут как тут, с радостью подхватили Нахимовскую идею и весь второй год службы для Шишкова стал довольно мерзким.
С другой стороны, если бы Шишкова не сделали убогим, я никогда не сдружился бы с ним. Он не был бы симпатичным, добродушным, обиженным всеми хорошим парнем, а бесился бы из-за какой-нибудь дряни, считая свои деньги, нашивая аксельбанты на парадку. Ну, возможно Миша не превратился бы в совсем уж отъявленную дрянь, но таким замечательным, каким он мне предстал в те дни, точно не был бы. Конечно, если бы Шишкову предоставили выбор, он выбрал бы уверенность, но ведь мало кто способен на принятие решений, особенно правильных.
Миша прекрасно помнил, что по слоновке я не рожал. Он и тогда неплохо ко мне относился. Теперь же я, вероятно, олицетворял собой для него несбывшиеся мечты. Он ассоциировал меня с собой. Вот только я был гораздо более циничным, озлобленным и, что греха таить, более умным. Издеваться над молодняком я не планировал, но и жертвовать спокойной жизнью, возможностью упражняться штангой, читать книги и ездить на любимую «Хижину», а не туда, куда кто-то пошлёт, не собирался. Шишков это видел и одобрял.
- Не повторяй моих ошибок, - говаривал он, - захочешь быть с ними добрым, они попытаются сесть на шею. А собратья начнут обвинять во всех грехах, - я согласно кивал, прекрасно понимая, что ключом к нормальной жизни может быть только умение думать, принимать верные решения.
Во время стажировки на «Бродах», я много гулял, читал, писал стихи, но спал всё равно в основном сидя за столом. Когда ты молод, жизнь недавно ещё была полным дерьмом, и вдруг худо-бедно наладилась, спаньё за столом не напрягает, не огорчает. Особенно, если можно заварить чай, более-менее похожий на настоящий, а не безвкусный армейский. Поэтому я и не огорчался. Шишков как-то подглядел, что я сочиняю стихи и попросил дать их почитать. Я-то старался никому не показывать свою писанину, ведь никому не было до неё дела. Но, раз Шишков всё равно узнал о моём тайном увлечении, и мы с ним стали чуть ли не друзьями в последние двадцать дней его службы, я дал ему свой тайный блокнотик. Миша был в восторге, вцепился в блокнот мёртвой хваткой, переписывал стихи в свою тетрадь. Я не возражал, хотя сам из множества стихов считал достойными всего несколько.. ..продолжение следует