Лоялистское 6
Благо, тайн хоть отбавляй. Начать можно прямо со смерти отца Ярэмы - Михаила Михайловича Вишневецкого. В «Хронике» Якима Ерлича утверждается, что он был отравлен православным священником во время причастия. Весьма пикантный эпизод, учитывая репутацию «столпа веры православной», которой пользовался князь.
Следующим эпизодом пойдет нарушение Иеремией Вишневецким «материнской клятвы». Со всех сторон обыгран и в историографии, и в художественной литературе. Как это ни странно для подобного рода сюжетов, но конкретно под этим существует «документальное основание» - фундуш - пожертвование на определенных условиях - княгини Раины Вишневецкой на основание Мгарского монастыря.
Даже если не обращать внимание на то, что на момент выдачи документа Иеремии было шесть лет, условие фундуша «А кто-то бы мел то фонд нашу нарушаты и касоваты в потомные часы и одыймоваты может что есмы предоставили разъ тымъ святымъ местамъ, или на старожитную благочестивую восточную православную веру нашу наступоваты и отменяты хотелъ, теды пусть на немъ будетъ клятва св.отецъ, иже в Никеи и разсудится тотъ со мной предъ маестатомъ Божиимъ» нарушено не было.
Мгарский (и Густынский) монастыри пользовались полным благорасположением (в том числе и материальным) князя. Даже несмотря на то, что некоторые их монахи оказались активными организаторами разгрома Лубнов в 1637 году (во время восстания Павлюка). Впрочем, и позднее птенцы гнезда Исайи Копинского борьбы за торжество православия (в своем, естественно, понимании) не оставили. Горькая ирония истории заключается в том, что с началом Хмельниччины и Мгарский, и Густынский монастыри подверглись разграблению тем же самым отрядом Вовгура, который вырезал Лубны.
Думается, погром 1637 года вызывал наибольшее недоумение князя, далекого от фанатизма и проводившего довольно-таки веротерпимую политику на Заднепровье. Помимо постройки в Лубнах Михайловского костёла в честь рождения сына - Михаила (будущего польского короля) - и бернардинского монастыря, других следов строительства католических культовых сооружений не обнаружено. В то же время документально зафиксировано участие (финансовое) князя в закладывании православных церквей, организации братств и ремесленных цехов (на прочей территории Речи Посполитой доступ православным в цехи был ограничен). Совсем обойтись без католических сооружений Вишневеччина, понятно, не могла. Где-то должны же были удовлетворять свои религиозные потребности католики из княжеского надворного войска, администраторы, мастера и купцы.
Ситуация религиозного противостояния в Речи Посполитой и участие в нем разных социальных групп, думается, требует отдельного вдумчивого и неспешного разговора. Пока же ограничимся тем соображением, что переход двадцатилетнего наследника «верного сына и столба православной церкви» (именно так охарактеризовал Мелетий Смотрицкий Михаила Вишневецкого), в католичество был продиктован прагматическими соображениями. В то время и тех конкретных условиях православие перспектив не давало. Кстати, получившийся результат, учитывая четырнадцать лет вдали от православной среды, был не так уж и плох. Уйдем же прочь от этих изуверских религиозных вопросов и вернемся к тайнам занимательным и увлекательным. В духе Жана Марэ.
Вернувшись из-за границы, юный князь был принят ко двору Сигизмунда III, непосредственно приложившего руку к баниции его матери (и, как говорили злые языки, отравлению его отца). Через три года молодой герой Смоленской войны стал завсегдатаем при дворе уже нового короля Владислава IV. Влюбленного в Анну Вишневецкую.
Если бы сестра Иеремии стала королевой, перед князем Вишневецким открывались бы прямо-таки заоблачные перспективы.
Первый черный котёнок пробежал между королем и князем аккурат из-за нереализованного марьяжного проекта. Можно и не говорить, что идею брака короля не с иностранной принцессой, а с розой, расцветшей на собственном цветнике Речи Посполитой, горячо поддержали все Вишневецкие и аффилированные с ними магнатские семьи. Однако, конкурирующие корпорации восприняли данный проект в духе «наших бьют!». И Сенат отклонил этот брак.
Тем более, что непоследний человек при дворе Ежи Оссолинский - будущий великий канцлер коронный - был креатурой «австрийской партии» и не терпел конкурентов в деле влияния на короля. В 1637 году Владислав IV женился на Цецилии Ренате - дочери Фердинанда II Габсбурга, пообещав тестю поддержку против Османов, а взамен получив обещание таки возвратить все денежные долги Габсбургов перед Ваза.
Сердечный выбор Владислава означал крах шансов Иеремии на достижение если и не всего, то здесь и сейчас. И князь удалился в свои заднепровские владение, появляясь при дворе лишь в качестве депутата Сейма от Руського воеводства.
На королевской свадьбе Вишневецкий познакомился с Гризельдой Констанцией - дочерью великого коронного канцлера Томаша Замойского. Король выступил сватом, но, что характерно, на свадьбу (в 1639 году) не приехал. Может, добрые люди (тот же Оссолинский) чего рассказали про прыткого князя, не мытьем, так катаньем рвущегося в высшие сферы. Правда, смерть Замойского в 1638 году и карьерный подъем Оссолинского к должности подканцлера, повторно перекрыли Вишневецкому шлях на олимп.
Таким образом, не судьба была князю стать завзятым абсолютистом, а, займи он место подле трона, это было неизбежно (тем более, при амбициях Владислава). И Вишневецкий стал знаменем «старокняжеской партии» и пылким адептом złote wolności szlacheckie.
В свое время Ежи Оссолинский, будучи еще надворным подскарбием, выцыганил себе титул князя Священной Римской империи. Всё бы ничего, но, пойдя вгору, он начал им бравировать. Чем вызвал лютый баттхёрт у славящейся своим демократизмом шляхты. Став подканцлером, Оссолинский попытался протащить проект Ордена Непорочного Зачания, придравшись к которому, Сейм обвинил его в тиранических замашках. Пришлось подканцлеру публично отрекаться от княжеского титула.
Но не такой был человек Ежи Оссолинский, чтобы молча проглотить такую пилюлю. Он потребовал отречения от княжеских титулов и у князей руських, чем спровоцировал «сеймовую войну» 1638 года. Княжескую оппозицию возглавил 26-летний князь Вишневецкий. В итоге было принято постановление про отмену всех иностранных титулов. Признавались лишь утвержденные Люблинской унией 1569 года (как известно, в Королевстве Польском князей уже к тому времени не было). Дело тянулось до 1641 года и закончилось полной победой княжеской партии.
Одним же из множества щелчков по носу подканцлеру (а, точнее, королю) стал пышный въезд в Варшаву, который на радостях устроил Вишневецкий в компании с Домиником Заславским-Острожским. Обоих князей руських сопровождали многочисленные эскорты (которых король был лишен по закону).
Собственно, то, что Иеремия объединил вокруг себя руськие княжеские роды, можно (при желании) рассматривать, как последнее проявление руського сепаратизма. Последнее, потому что после Хмельниччины Речь Посполитая окончательно превратилась в «Польшу» и наступила другая эпоха с другим понятиями.
Хотя после Люблинской унии минуло уже 70 лет и знать na Rusi уже было в значительной мере интегрирована в польскую культуру (хотя руський язык, как язык делопроизводства продолжал использоваться), но чувство отчужденности продолжало существовать. Руськая магнатерия хотела одновременно усидеть на двух стульях. И чтобы пользоваться всеми политическими достижениями и культурными благами «польского» происхождения. И, одновременно, чтобы Речь Посполитая (в особе короля, правительства и сейма) не мешала им оставаться самовластными властелинами в своих частных владениях «на полном княжьем праве».
С другой стороны, предложение Оссолинского поддержала, в основном, польская шляхта (особенно, малопольская и мазовшанская). Их явно не устраивала степень интеграции Волынского, Киевского и Брацлавского воеводств.
Борьба за титулы для руськой магнатерии была не просто punktem honoru. Князьям было что терять. Их владения, по сути, были государствами в государстве. С собственными налогами, армиями, традициями вассалитета и субвассалитета. Оттеснение того же Иеремии от двора лишь подталкивало его к тому, чтобы воспринимать Речь Посполитую, как вынужденную реальность. С которой, в одних случаях, приходилось считаться, в других - можно было использовать, в третьих - просто игнорировать.
To be continued
To go back
Следующим эпизодом пойдет нарушение Иеремией Вишневецким «материнской клятвы». Со всех сторон обыгран и в историографии, и в художественной литературе. Как это ни странно для подобного рода сюжетов, но конкретно под этим существует «документальное основание» - фундуш - пожертвование на определенных условиях - княгини Раины Вишневецкой на основание Мгарского монастыря.
Даже если не обращать внимание на то, что на момент выдачи документа Иеремии было шесть лет, условие фундуша «А кто-то бы мел то фонд нашу нарушаты и касоваты в потомные часы и одыймоваты может что есмы предоставили разъ тымъ святымъ местамъ, или на старожитную благочестивую восточную православную веру нашу наступоваты и отменяты хотелъ, теды пусть на немъ будетъ клятва св.отецъ, иже в Никеи и разсудится тотъ со мной предъ маестатомъ Божиимъ» нарушено не было.
Мгарский (и Густынский) монастыри пользовались полным благорасположением (в том числе и материальным) князя. Даже несмотря на то, что некоторые их монахи оказались активными организаторами разгрома Лубнов в 1637 году (во время восстания Павлюка). Впрочем, и позднее птенцы гнезда Исайи Копинского борьбы за торжество православия (в своем, естественно, понимании) не оставили. Горькая ирония истории заключается в том, что с началом Хмельниччины и Мгарский, и Густынский монастыри подверглись разграблению тем же самым отрядом Вовгура, который вырезал Лубны.
Думается, погром 1637 года вызывал наибольшее недоумение князя, далекого от фанатизма и проводившего довольно-таки веротерпимую политику на Заднепровье. Помимо постройки в Лубнах Михайловского костёла в честь рождения сына - Михаила (будущего польского короля) - и бернардинского монастыря, других следов строительства католических культовых сооружений не обнаружено. В то же время документально зафиксировано участие (финансовое) князя в закладывании православных церквей, организации братств и ремесленных цехов (на прочей территории Речи Посполитой доступ православным в цехи был ограничен). Совсем обойтись без католических сооружений Вишневеччина, понятно, не могла. Где-то должны же были удовлетворять свои религиозные потребности католики из княжеского надворного войска, администраторы, мастера и купцы.
Ситуация религиозного противостояния в Речи Посполитой и участие в нем разных социальных групп, думается, требует отдельного вдумчивого и неспешного разговора. Пока же ограничимся тем соображением, что переход двадцатилетнего наследника «верного сына и столба православной церкви» (именно так охарактеризовал Мелетий Смотрицкий Михаила Вишневецкого), в католичество был продиктован прагматическими соображениями. В то время и тех конкретных условиях православие перспектив не давало. Кстати, получившийся результат, учитывая четырнадцать лет вдали от православной среды, был не так уж и плох. Уйдем же прочь от этих изуверских религиозных вопросов и вернемся к тайнам занимательным и увлекательным. В духе Жана Марэ.
Вернувшись из-за границы, юный князь был принят ко двору Сигизмунда III, непосредственно приложившего руку к баниции его матери (и, как говорили злые языки, отравлению его отца). Через три года молодой герой Смоленской войны стал завсегдатаем при дворе уже нового короля Владислава IV. Влюбленного в Анну Вишневецкую.
Если бы сестра Иеремии стала королевой, перед князем Вишневецким открывались бы прямо-таки заоблачные перспективы.
Первый черный котёнок пробежал между королем и князем аккурат из-за нереализованного марьяжного проекта. Можно и не говорить, что идею брака короля не с иностранной принцессой, а с розой, расцветшей на собственном цветнике Речи Посполитой, горячо поддержали все Вишневецкие и аффилированные с ними магнатские семьи. Однако, конкурирующие корпорации восприняли данный проект в духе «наших бьют!». И Сенат отклонил этот брак.
Тем более, что непоследний человек при дворе Ежи Оссолинский - будущий великий канцлер коронный - был креатурой «австрийской партии» и не терпел конкурентов в деле влияния на короля. В 1637 году Владислав IV женился на Цецилии Ренате - дочери Фердинанда II Габсбурга, пообещав тестю поддержку против Османов, а взамен получив обещание таки возвратить все денежные долги Габсбургов перед Ваза.
Сердечный выбор Владислава означал крах шансов Иеремии на достижение если и не всего, то здесь и сейчас. И князь удалился в свои заднепровские владение, появляясь при дворе лишь в качестве депутата Сейма от Руського воеводства.
На королевской свадьбе Вишневецкий познакомился с Гризельдой Констанцией - дочерью великого коронного канцлера Томаша Замойского. Король выступил сватом, но, что характерно, на свадьбу (в 1639 году) не приехал. Может, добрые люди (тот же Оссолинский) чего рассказали про прыткого князя, не мытьем, так катаньем рвущегося в высшие сферы. Правда, смерть Замойского в 1638 году и карьерный подъем Оссолинского к должности подканцлера, повторно перекрыли Вишневецкому шлях на олимп.
Таким образом, не судьба была князю стать завзятым абсолютистом, а, займи он место подле трона, это было неизбежно (тем более, при амбициях Владислава). И Вишневецкий стал знаменем «старокняжеской партии» и пылким адептом złote wolności szlacheckie.
В свое время Ежи Оссолинский, будучи еще надворным подскарбием, выцыганил себе титул князя Священной Римской империи. Всё бы ничего, но, пойдя вгору, он начал им бравировать. Чем вызвал лютый баттхёрт у славящейся своим демократизмом шляхты. Став подканцлером, Оссолинский попытался протащить проект Ордена Непорочного Зачания, придравшись к которому, Сейм обвинил его в тиранических замашках. Пришлось подканцлеру публично отрекаться от княжеского титула.
Но не такой был человек Ежи Оссолинский, чтобы молча проглотить такую пилюлю. Он потребовал отречения от княжеских титулов и у князей руських, чем спровоцировал «сеймовую войну» 1638 года. Княжескую оппозицию возглавил 26-летний князь Вишневецкий. В итоге было принято постановление про отмену всех иностранных титулов. Признавались лишь утвержденные Люблинской унией 1569 года (как известно, в Королевстве Польском князей уже к тому времени не было). Дело тянулось до 1641 года и закончилось полной победой княжеской партии.
Одним же из множества щелчков по носу подканцлеру (а, точнее, королю) стал пышный въезд в Варшаву, который на радостях устроил Вишневецкий в компании с Домиником Заславским-Острожским. Обоих князей руських сопровождали многочисленные эскорты (которых король был лишен по закону).
Собственно, то, что Иеремия объединил вокруг себя руськие княжеские роды, можно (при желании) рассматривать, как последнее проявление руського сепаратизма. Последнее, потому что после Хмельниччины Речь Посполитая окончательно превратилась в «Польшу» и наступила другая эпоха с другим понятиями.
Хотя после Люблинской унии минуло уже 70 лет и знать na Rusi уже было в значительной мере интегрирована в польскую культуру (хотя руський язык, как язык делопроизводства продолжал использоваться), но чувство отчужденности продолжало существовать. Руськая магнатерия хотела одновременно усидеть на двух стульях. И чтобы пользоваться всеми политическими достижениями и культурными благами «польского» происхождения. И, одновременно, чтобы Речь Посполитая (в особе короля, правительства и сейма) не мешала им оставаться самовластными властелинами в своих частных владениях «на полном княжьем праве».
С другой стороны, предложение Оссолинского поддержала, в основном, польская шляхта (особенно, малопольская и мазовшанская). Их явно не устраивала степень интеграции Волынского, Киевского и Брацлавского воеводств.
Борьба за титулы для руськой магнатерии была не просто punktem honoru. Князьям было что терять. Их владения, по сути, были государствами в государстве. С собственными налогами, армиями, традициями вассалитета и субвассалитета. Оттеснение того же Иеремии от двора лишь подталкивало его к тому, чтобы воспринимать Речь Посполитую, как вынужденную реальность. С которой, в одних случаях, приходилось считаться, в других - можно было использовать, в третьих - просто игнорировать.
To be continued
To go back