по еврейским местам Берлина: часть вторая - о смерти
Он спит. Хоть был судьбой жестокою гоним,
Он жил. Но, ангелом покинутый своим,
Он умер. Смерть пришла так просто в свой черёд,
Как наступает ночь, едва лишь день уйдёт.
Виктор Гюго, "Отверженные"
Иногда ночью, перебирая в полной темноте старые даты и вспоминая лица, вдруг с ужасом понимаешь, что утратил нечто бесконечно дорогое. События жизни кажутся далёкими, покрытыми пеленой времени и чуть ли не вымышленными, черты некогда любимых лиц теряются, как исчезает узор, единожды сложившийся в калейдоскопе. Хочется догнать что-то, поймать, удержать, но, в конечном счёте, устав от бесконечной погони, уже блуждаешь где-то в лабиринтах сна.
Естественный и неумолимый ход времени. Очертания собственной жизни с годами теряют чёткость, а со смертью тела всё некогда значимое и дорогое становится маленькой частичкой большой всеобщей истории. История города, страны, мира складывается из бесконечного переплетения судеб живущих там людей.
Февраль 1943 года. Недалеко от самой первой берлинской синагоги происходит первая за весь гитлеровский период массовая демонстрация против правящей национал-социалистической власти. Открытое выступление начинают 600 немецких женщин, чьих еврейских мужей и сыновей арестовали нацисты. В течение нескольких дней количество бунтующих вырастает до 6000. Несмотря на полицию, грозящую расправой, демонстрация длится десять дней; каждый день к бунтующим присоединяются всё новые и новые люди, в городе начинаются волнения. Обеспокоившись сложившейся ситуацией, Йозеф Геббельс издаёт указ об освобождении всех евреев, имеющих арийских родственников: всех тех, кто был под арестом и ожидал своей депортации в концлагеря, включая 25 человек, которых специальным указом вернули из Аушвитца/Освенцима. Беспрецедентный в истории нацистской Германии случай.
Их случайные имена и фамилии по большому счёту уже не важны. Важны дела и оставленная другим память, маленький кусочек берлинской истории. Они немногим отличались от других, и лишь один поступок придал им неповторимость. Сейчас, стоя около небольшого розового памятника на Rosenstraße, невольно задаёшься вопросом, насколько случайным был этот эпизод берлинской жизни? И не был ли он знаком того, что стальную хватку нацистских силков можно было порвать, что держалась она лишь на головокружительном переплетении причин и следствий? И если, если...
Впрочем, как известно, история не знает сослагательного наклонения. Март 1943 года. Количество депортаций в концлагеря стремительно растёт. Где-то в Берлине в уютных комнатах сидят совсем другие люди - песчинки в истории города - и с равнодушной уверенностью составляют списки недостойных права на жизнь: тысячи, десятки тысяч имён, каждое со своей незатейливой судьбой, кусочком истории Берлина...
Депортации для большинства начинаются всё на той же Oranienburger Straße, недалеко от еврейского дома престарелых. Это район, где у многих ранее кипела жизнь: здесь они жили, работали, учились, здесь некогда был сосредоточен весь их мир. Сейчас об этом мире напоминают только расставленные по улице памятники и вбитые в мостовую таблички с именами погибших. И память, память города о своих жителях.
55 тысяч человек: от младенцев до немощных стариков. Их судьбы, некогда столь разные, вдруг стали судьбой целой нации, частью всемирной истории. Когда числа зашкаливают до таких нечеловеческих масштабов, в какой-то момент имена становятся уже не так важны: на этом месте мог оказаться каждый.
Пока одни жители Берлина узаконивают и восхваляют массовое братоубийство, жизнь других рушится без права на восстановление. Лёгкий поворот судьбы - и для десятков тысяч депортированных в концлагеря вся прошлая жизнь вдруг оказалась далёкой и нереальной, как в тумане. Разделительной линией между прошлым и настоящим были неуютные берлинские вокзалы: Грюневальд...
... и товарный склад около Путлицского моста. Последний был самой главной точкой депортации в городе. Он видел десятки и десятки тысяч прерванных жизней и искалеченных судеб. На памятнике надпись: "Ступени здесь перестали быть просто ступенями, лестница перестала быть просто лестницей, рельсы перестали быть просто железнодорожными путями: всё это стало символом прерванной жизни, ибо по этим ступеням, по этим лестницам, по рельсам и перронам уходили в свой последний путь десятки тысяч берлинских жителей. Никогда более".
Не знает вины тот, кто убивает, веря в свою правоту. Сейчас, стоя на Putlitz-Brücke и глядя на бесконечно уходящие вдаль железнодорожные пути, невольно начинаешь заново и заново переосмыслять один из самых страшных и самых необъяснимых эпизодов нашей истории, истории мира. Сколько ни рассуждай, что одно событие вытекло из другого, что один человек виноват в этом, а другой - в том, что 55 тысяч депортированных в концлагеря из одного только Берлина - это всего лишь численное обозначение нечеловеческой суммы погибших, происшедшее чудовищно. Подозреваю, что в темноте набитых битком вагонов, они не думали ни о чём: ни о ненависти, ни об опасности. Была только большая всеобъемлющая пустота и стук в висках, именуемый страхом, настойчивый и неконтролируемый.
Если нацисты не ценили человеческую жизнь, то не ценили они, разумеется, и человеческую память. Убивая людей, грабя и сжигая их дома, не обошли они стороной и еврейские кладбища. Самое старое из них, кладбище в районе Oranienburger Straße, где было похоронено около 12-ти тысяч человек, нацисты сравняли с землёй за несколько дней, вырвав из истории Берлина ещё один листочек памяти.
На тихом пустынном месте, где некогда было еврейское кладбище, сейчас растёт только пара деревьев, да трава на ухоженных газонах. И посреди этого тихого пустыря, огороженного от всего остального мира тяжеловесным забором, сиротливо стоит могила Мозеса Мендельсона, того самого, который так хотел приобщить евреев к немецкому языку и культуре, преодолевая тем самым обособленность еврейской нации.
Его памятник не миновала всеобщая участь: разбитая вдребезги надгробная плита оказалась на могиле мыслителя. Не помогло ему ни его имя, ни авторитет, ни благие намерения, ни даже тот факт, что его дети и внуки впоследствии приняли евангелическую веру. По еврейской вере, покой умерших вечен. Именно поэтому еврейское кладбище никогда не может быть ликвидировано или заброшено, а осквернение могил считается особенно тяжким грехом. Впрочем, те, кто крушил могилы, скорее всего, и не знали, на что они поднимали руку.
Второе самое старое еврейское кладбище находится немного в другой части города, в районе Schönhauser Allee. 25 тысяч могил - настоящая книга истории еврейской жизни в Берлине. Многочисленные покосившиеся надгробия, узкие тропинки, высокие кроны деревьев, закрывающие небо. С одной стороны - бесценные надгробия выдающимся берлинским деятелям, с другой - маленькие, исчезнувшие под зарослями травы и опавшими листьями могилы безымянных из нищих кварталов.
Практически все надписи на могилах сделаны на иврите, кое-где частично продублированные на немецкий язык. Покосившиеся памятники, опавшая листва - невольно ощущаешь какое-то особое, безмятежное спокойствие. В дальнем конце кладбища виднеется заброшенный и покрытый тайнами чёрный вход - так называемая "тропа умерших": по указу прусского короля, траурные процессии нищих евреев должны были попадать на кладбище только через этот вход, дабы не раздражать своим видом тех, кто побогаче.
Здесь же, среди многочисленных еврейских могил более богатых представителей города, стоит и другая страшная "могила". На еврейском кладбище в последние дни войны в далёком 1945 году прятались молодые дезертиры. Гестапо обнаружило их и повесило прямо на кладбищенских деревьях: вы пришли искать помощи у мёртвых, так пусть смерть вам и поможет. На мемориальной табличке написано: "нежелание смерти других стало вашей смертью".
Много, бесконечно много могильных плит. Многие из похороненных здесь писали целые главы в книге берлинской истории: банкиры, физики, политики, издатели, врачи и художники. У могилы президента Академии искусств Макса Либерманна взгляд невольно останавливается на большом количестве поминальных камней. Это сегодня память о нём светла, а ведь в далёком 1935-м на его похороны явились всего лишь несколько высокопоставленных чиновников, остальные, из-за страха за свою жизнь, предпочли сделать вид, что его никогда и не было.
Невероятное спокойствие. Среди осиротевших, растоптанных и заброшенных могил вдруг начинает казаться, что всё это уже было, что вот этот маленький кусочек сохранённой еврейской жизни, кусочек, нелепым стечением обстоятельств оказавшийся смертью, есть страница живой берлинской истории.
Самое большое еврейское кладбище во всей Европе находится в районе Weißensee. Здесь, пожалуй, как нигде более, ощущается, что это действительно бейт ха-олам - дом вечности. Уходящие в бесконечную даль дорожки, около 120 тысяч надгробий, почти что нетронутые памятники, почти что полностью сохранившийся реестр умерших. Захоронения на территории этого кладбища проводились даже во время войны, разумеется, тайно. Прямо у входа в это кладбище стоит мемориальный комплекс памяти жертв Шоа. Это памятник тем, кто был убит в лагерях смерти и чей пепел был развеян. Уже в сентябре 1945 года здесь была установлена первая мемориальная доска.
Над центральным зданием висит цитата из Екклезиаста: "И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, который дал его":
Интересный и, наверное, неоднократно подмеченный факт: пророческие слова Генриха Гейне как бы отозвались в веках: "Там, где сжигают книги, будут сжигать и людей". Евреи свои Книги хоронят. Я не буду сейчас о прошлогоднем публичном сожжении Нового Завета группкой вандалов в Израиле, я буду о правилах, а не об их случайных исключениях. Недалеко от входа на кладбище, на аллее, идущей вдоль высокой стены, отгородившей мир живых от мира мёртвых, находится небольшая ухоженная могила свитков Торы. Книгам, как людям, сюда тоже приносят поминальные камни.
На кладбище Weißensee нашли своё спасение многие из тех, кто прятался от нацистского режима: их приютили многочисленные могильные плиты и семейные склепы. Еврейские кладбища на иврите называют ещё иногда бейт ха-хайим - дом жизни. Здесь это название для многих стало иметь прямой, а не переносный смысл.
Здесь похоронены многие из тех, чьи имена неразрывно связаны с историей Берлина. Среди них, например, еврейский издатель и владелец крупнейшей в Берлине типографии Рудольф Моссе,...
... основатель самого крупного и самого шикарного в Берлине торгового центра KaDeWe - Адольф Яндорф, ...
... крупный торговый предприниматель Альберт Мендель.
Сегодня их могилы отмечены небольшим красным камнем, посмертно удостоившим их звания почётных жителей Берлина:
На еврейском кладбище Weißensee темно. Бродя в полной тишине между старыми захоронениями, это понимаешь, пожалуй, не сразу. Высокие кроны деревьев, целиком закрывающие небо и солнце, дорожки с опавшими жёлтыми листьями - ощущение другого мира посреди жаркого лета. Здесь не жарко и не холодно, здесь не чувствуешь ветра и почти что не страшен дождь, и самое главное - здесь абсолютно теряется ощущение большого города, бурлящего где-то рядом. Это иной мир, большой и необъятный, со своей историей и своими тайнами.
Невольно притормаживаешь в районе захоронений, сделанных во времена нацистского периода: если всё остальное кладбище - это высокие надгробия с большими плитами, поросшие травой, то здесь - это маленькие, аккуратные, часто стоящие вбитые в землю небольшие каменные плиты, больше напоминающие поминальные таблички. 37-ой, 38-ой, 39-ый года... - ближе к 40-м их становится всё меньше и меньше. Среди переживших Шоа на еврейском кладбище Weißensee был Мартин Ризенбургер, позднее ставший раввином Восточного Берлина. Именно он под страхом смерти всё военное время проводил здесь захоронения еврейских жителей, тех немногих, кому удалось избежать концлагерей. Надо полагать, что большая часть тех захоронений была именно в этой части кладбища: около небольших мемориальных плит, да около безымянного полупустого холма без опознавательных знаков.
В нескольких шагах от этого района начинается район захоронений жертв нацизма, тех из них, чей пепел не был развеян по ветру из печей концлагерей. Надписи на плитах в этих районах просто кричат от боли. Впрочем, могилы жертвам нацизма разброшены по всему кладбищу: то здесь, то там проводились дозахоронения к могилам близких родственников.
В самом сердце кладбища Weißensee находятся захоронения погибших во время Первой мировой войны еврейских солдат. Около 12 тысяч человек, бОльшая часть из них были добровольцами:
Перед смертью все равны: и в двух шагах от немецких солдат еврейского происхождения стоит памятник еврейским солдатам, сражавшимся на стороне российской армии и попавшим в плен:
Еврейское кладбище Weißensee - это целый город со своими проспектами, улицами и переулками. Здесь есть свои кварталы и своя нумерация районов. Каждый район кладбища - это свой небольшой кусочек истории: Берлин середины 19-го века, начала 20-го века, Первая мировая, нацистский период, квартал погибших в Шоа, кварталы ГДРовского периода, новые захоронения...
Если за более современными могилами ухаживают родственники, то уход за другими осуществляется силами Еврейской общины: у многих из захороненных здесь в связи с истреблениями во время Холокоста не осталось ни детей, ни внуков, ни каких-либо других родственников. Около некоторых "кварталов" этого "города" стоят памятные таблички, что этот район кладбища удалось привести в порядок благодаря тому-то и тому-то. Другие же районы своей заброшенностью до сих пор напоминают кладбище на Schönhauser Allee.
По каменным плитам здесь можно прочитать историю целых семей: рядом со своим родственниками желали быть похороненными евреи, сбежавшие от нацистского террора в Буэнос-Айрес...
... или в Шанхай.
В отличие от кладбища на Schönhauser Allee, на Weißensee памятники с надписями только на иврите, скорее, исключение, чем правило. Тем не менее, есть здесь и такой "квартал". На некоторых из могильных плит даже летоисчисление идёт по еврейскому календарю.
В самом труднодоступном уголке кладбища находится "квартал" боли и скорби: Здесь захоронены 279 урн с пеплом погибших в многочисленных концлагерях Европы.
Рядом стоят стелы с их именами:
Уже почти на выходе из кладбища находится район новых захоронений. Большая часть надписей на могилах наших дней сделана на русском языке, кое-где на немецком - с типично русскими именами. Впрочем, чего этому удивляться, если современная еврейская община Берлина - самая большая еврейская община во всей Германии - по бОльшей части состоит из наших с вами соотечественников.
Многолик сегодняшний мир иудаизма: только в этой части еврейского кладбища на могилах детей Израиля увидишь цветы. Поминальные камни тоже, но десятилетия жизни в стране советов наложили на эту часть еврейского мира свой неизгладимый отпечаток. К слову, помимо цветов на могилах, у этой части кладбища есть ещё одна особенность: только здесь, над свежими могилами, нет высоченных деревьев, и только на эти могилы падают яркие лучи солнца.
Почему-то здесь, в царстве мёртвых, невероятно тихо и спокойно, легко дышится и хорошо думается. Несколько часов прогулки - и перед глазами промелькнули целые 1,5 столетия еврейских судеб в нелёгкой истории Берлина. Город в городе, история большого, сложившаяся из бесконечного и причудливого переплетения судеб малого.
Наверное, надо ставить точку. На обсуждение того, каким же должен быть главный памятник жертвам Холокоста, в Германии ушло 15 лет, на возведение самого памятника - 28 миллионов евро. Сейчас колышащееся море из 2700 чёрных стел, стоящее в самом сердце Берлина, в двух шагах от Рейхстага и Бранденбургских ворот, уже никого не удивляет. Мемориал памяти погибших евреев Европы стал такой же неотъемлемой частичкой городского пейзажа, как Рейхстаг, Шарлоттенбург и Унтер-ден-Линден, стоящие здесь веками.
Мемориал погибшим стал живее других: на стелах сидят и лежат, по ним бегают и прыгают, за ними играют в прятки. Не это ли есть символ продолжения жизни? Не кроется ли бессмертие погибших в памяти, оставленной ими другим?
Но если по неровной, волнами идущей под ногами почве, уйти в самое сердце памятника, то где-то там и начнёшь чувствовать, какая невероятная, до боли звенящая пустота должна была охватывать еврейское население Европы: там не видно выхода, не знаешь, куда бежать, а со всех сторон стоят давящие на психику стены. В какой-то момент очень резко и отчётливо начинаешь чувствовать себя беглецом, человеком без дома и без корней, теряешь ощущение времени и остро осознаёшь безысходность.
Пожалуй, лучшее место для того, чтобы поставить точку, - зал тишины, находящийся внутри Бранденбургских ворот. Среди множества в тишине сидящих и молящихся людей разной национальности и разной религиозной принадлежности особенно остро ощущаешь, что в наших и только в наших силах сделать наш век не таким жестоким и разрушительным, как предыдущий.
Шесть миллионов погибших в Шоа. Имена и фамилии теряются, в сознании повисают только неподдающиеся пониманию бесконечные статистические нули.
Говорят, пути мира неисповедимы, а ход времени - хитросплетённый клубок необъяснимых причин и следствий. Никто не может изменить его единолично, но каждый своими действиями и поступками прокладывает эти невидимые другим пути.
Зихроно ле браха погибшим. Никогда более.
Посты из этой серии:
по еврейским местам Берлина: часть первая - о жизни
концентрационный лагерь Заксенхаузен: дабы история не повторилась