Они не придут. Рождение и смерть «теории риска». Часть III

[naval_manual]

Окончание нового лонгрида.

Часть I.

Часть II.

Критика

Можно сказать, что Альфред фон Тирпиц для историков «морской силы» стал примерно таким же объектом «дежурных нападок», как З.П. Рожественский - для тех, кто занимался историей российского флота или русско-японской войны. Как отметил биограф Тирпица, Патрик Келли:

Практически все историки сходятся во мнении, что попытка построить флот, достаточно большой для сдерживания Королевского флота, была иррациональным решением, с тяжёлыми и пагубными последствиями для Германии.

Тирпица критиковали как иностранные авторы, так и соотечественники. Ниже мы приведём несколько примеров из обширного корпуса критических текстов.

Первым и, наверное, наиболее известным критиком стал Вольфган Вегенер. В 1915 г. он в чине капитан-лейтенанта занимал должность офицера штаба 1-й дивизий линейных кораблей, и ему выпала честь подготовить несколько меморандумов с критикой немецкой морской политики. После войны Вегенер дослужился до звания вице-адмирала, а его тексты были опубликованы отдельной книгой. Ключевой в работе Вегенра была критика «боецентричности» немецкого флота, ожидавшего прибытия британцев в Гельголандскую бухту. По мнению Вегенера, немцы не оценили в полной мере суть понятия «господства на море», и в подтверждение своих слов он привёл следующую цитату:

Британский флот существовал не для того, чтобы сразиться с немецким флотом там и тогда, где захотел бы последний, и только во имя самого сражения. Он существовал для того, чтобы обрести и поддерживать господство на море. И, сделав это, он сыграл свою роль.

Славу текстам Вегенера принесла идея стратегического наступления, в соответствии с которой Германия должна была направить свои усилия не на запад, против Франции, и не на восток, против России, а против Великобритании. На практике это означало движение в северном направлении: оккупацию Дании, далее, возможно, южной Норвегии и даже Фарерских островов. Такое движение, по мнению Вегенера, постепенно давало немцам контроль над коммуникациями - и, тем самым, известную степень «господства на море». Нельзя не заметить, что в тексте Вегенера неоднократно повторяется идея о том, что такое наступление вынудило бы британцев дать немцам бой - в выгодной, для последних, ситуации. Таким образом, сам Вегенер не вышел за пределы «беоцентрической» концепции, наступление для него было, скорее, средством для того, чтобы вызвать противника на бой - ту же идею, в конечном итоге, проповедовал другой крупный немецкий теоретик межвоенного периода, Отто Гроос.

Теодор Ропп, так же писавший в межвоенный период, отказал «Флоту открытого моря» в праве называться «современным флотом» - т.е. флотом, «материальная часть...[которого] создана в соответствии с продуманными и определёнными стратегическими идеями». К числу таких, по мнению Роппа, в период 1870-1914 гг. относились британский флот, итальянский флот Брина и Сен-Бона, французский флот периода Ланессана, и немецкий флот времён Каприви - но не эпохи Тирпица:

С самого начала Тирпиц и кайзер строили Флот открытого моря исходя (как и теоретики Jeune Ecole ) из опасного заблуждения, что в случае кризиса Англия, возможно, не будет сражаться. Их взгляды на флот были забавным анахронизмом: они рассматривали его не как инструмент национальной обороны, а как «символ дополнительной мощи» . Другими словами, они строили его ради prestige a bon marche (престижа за невысокую цену) - также, как в 1860-х - начале 1870-х годов французская буржуазия строила флот, спроектированный Дюпюи де Ломом. Тирпиц заявлял, что «никогда не рассматривал флот, как нечто самодостаточное - но как средство обеспечения наших морских интересов». Идея, что размер флота должен быть пропорционален морским интересам страны была реликтом тех дней, когда требовалось защищать торговлю от барбарийских пиратов, или «цивилизовывать» Китай. В качестве элемента доктрины войны против другой первоклассной европейской державы эта идея была столь же иррациональна, как и мнение, будто численность ВВС страны должна быть пропорциональна «воздушным интересам», под которыми подразумевалась бы численность самолетов Lufthansa или Pan American.

После Второй мировой, с открытием немецких архивов, «теория риска» стала объектом пристального изучения и жесткой критики со стороны профессиональных историков. Одним из наиболее известных примеров такой критики стала посвящённая «Второму закону» и стратегии Тирпица статья Пола Кеннеди. В ней автор ввёл знаменитую метафору «ножа у ярёмной вены», которым должен был быть «Флот Открытого моря», и последовательно раскритиковал политические, стратегические и оперативные идеи Тирпица. Кеннеди, в частности, усомнился в том, что флот, сосредоточенный в Северном море, в принципе мог защитить колониальные владения и торговые интересы Германии - такие действия, по его мнению, всегда требовали «присутствия на местах», и посылка в 1900 г. эскадры броненосцев типа «Бранденбург» в китайские воды была примером того, что и немцам приходилось действовать подобным образом. Ключевым в статье Кеннеди можно считать указание на парадокс «теории риска», противоречие между стратегическими и оперативно-тактическими взглядами Тирпица:

чем больше он верил в его «теорию риска» и сдерживание британской атаки, тем сложнее было принять убеждение в том, что Королевский флот броситься в опасные немецкие воды немедленно [после начала войны].

Рольф Хобсон, исследовавший «теорию риска» в контексте развития немецкой школы морской мысли, роковым считал поворот от разумной военно-стратегической концепции - примером которой он считал «Служебную записку №9», разработанную в контексте противостояния с Францией и Россией - к иррациональной, мэхэнианской  идеологии «морской силы»:

Оперативная доктрина «Служебной записки №9» чётко определяла условия, в которых должно было быть предпринято стратегическое наступление, если оно должно было послужить [достижению] осмысленной военной цели. Цели идеологии морской силы, с другой стороны, были неограниченными и неопределёнными. [Эта идеология] давала обоснование империалистической внешней политике, экспансии без цели, а в политике внутренней она служила милитаризму военно-морской элиты, стремившийся к непрерывному расширению контроля над ресурсами и людьми. Таким образом, имеются сильные основания подозревать, что за восторженным принятием идеологии морской силы крылись институциональные мотивы.

Если Хобсон упрекает Тирпица в чрезмерном мэхэнианском энтузиазме, то Холгер Хервиг, напротив, считает, что Тирпиц не был прилежным учеником Мэхэна. Пропустив «теорию риска» через фильтр «шести элементов морской силы», Хервиг отмечает, что Тирпиц, с одной стороны, ошибся в оценке «характера национального правительства» Британии, и, с другой стороны, не пожелал принять во внимание невыгодное «географическое положение» Германии.

Упомянутый выше Патрик Келли заимствовал и развивал критические аргументы своих предшественников, выделив целый ряд несоответствий в «теории риска». Келли так же, как и Кеннеди, отметил, что «теория риска» пожирала сама себя: по мере роста немецкого флота и, соответственно, роста угрозы Великобритании, предположение о том, что «имперские обязательства» не позволят собрать лучшие силы Королевского флота в Северном море, становилось ошибочным автоматически. Другим противоречием теории, по мнению Келли, заключалось в том, что не флот становился инструментом внешней политики - а, напротив, внешняя политика должна была быть подчинена интересам флота. Германии следовало избегать конфликта с Великобританией до того, как будет реализован «план», а сроки реализации, между тем, непрерывно сдвигались. Наконец, Келли указал на важную моральную проблему - офицерам немецкого флота сложно было жить и работать с мыслью о том, что, в случае войны, их единственной задачей будет славная гибель в бою с британским флотом, а единственным утешением должна быть мысль о том, что их гибель окупится крушением британского могущества. Обнаружив многочисленные противоречия в теории, Келли, в конечном итоге, пришёл к мысли о том, что «теория риская» была всего лишь ярким слоганом для парламента, а Тирпиц, на самом деле, просто хотел, любой ценой, строить большой флот и укреплять личную власть.

Обсуждение

Здесь, пожалуй, имеет смысл вернуться к аналогии с Рожественским. Прежде всего, следует отметить, что жёсткость критики в обоих случаях объясняется катастрофическим результатом - на который, однако, могли влиять не только ошибки критикуемого, но и другие факторы. Тирпиц - так же, как и Рожественский - боролся с очень сильным и опытным противником.

У британского Адмиралтейства был свежий опыт продолжительного и успешного состязания с Россией и Францией. И важным было не только превосходство Британии в ресурсах, но и наличие эффективных инструментов реализации этого превосходства - таких, например, как использование прессы для организации очередной «морской паники». Это позволило запустить гонку вооружений в 1909 г., несмотря на то, что такая гонка не входила в планы либерального кабинета.

В борьбе с таким противником мелкие ошибки и неточности накапливаются, что и приводит к катастрофе. Именно это и случилось с «планом Тирпица», исходные положение которого были во многом справедливы, но становились ошибочными по мере того, как раскручивалась пружина противостояния.
Далее - наша аналогия всё ещё работает - «план Тирпица» не был чем-то из ряда вон выходящим. Стоит отметить, что стратегии, близкие к «теории риска», возникали во Франции как минимум дважды: в XVII в., и в начале века двадцатого, когда к мыслям, сходным с Тирпицем, пришёл Рене Давелюи.
Анализируя замысел Тирпица, можно отметить следующее. «Теория риска» была стратегией слабого - и, как таковая, не могла не содержать противоречий. Любая «стратегия слабого» имеет изъяны просто потому, что в ней нарушается наиболее общее правило победы. Далее, «теория риска» представляла собой стратегию сдерживания, и, соответственно, содержала главные недостатки таких стратегий: психологические предпосылки, предположение о желаемой реакции оппонента; и угрозу перехода в свою противоположность - возникновения ситуации, когда «сдерживание» становится «провокацией».

Принято считать, что Тирпиц в конечном итоге добился результата, противоположного желаемому. Это верно - но, как ни странно, лишь отчасти. Идея о том, что немецкий флот должен удержать Британию от вступления в войну «на стороне Антанты» стала актуальной только после появления - правильнее сказать, подписания - самой «Антанты». Между тем, «теория риска» была сформулирована намного раньше. При этом сам Тирпиц не указывал на конкретные сценарии возможного конфликта с Британией, однако он, вероятно, имел ввиду спор вроде Фашодского. События 1898 г. показали, что Британия не склонна уступать в подобной ситуации - однако она могла уступить при ином соотношении сил и рисков. Примером возможной реализации такого сценария можно считать позицию Британии во время итало-эфиопской войны 1935 г. - хотя и с большим числом оговорок. Впрочем, есть куда как более релевантный пример: во время переговоров 1912 г. Британия была вполне готова к «взаимопониманию» с Германией по колониальным вопросам. А такое «взаимопонимание» и было исходно заявленной целью создания немецкого флота.

К чему Британия не была готова, так это у уходу с европейской сцены - что случилось бы в случае подписания договора о нейтралитете. Немецкий флот стал политическим фактором, однако угроза, созданная Тирпицем, не была достаточно сильна для достижения новых политических целей. В этой постановке вопроса «теория риска» действительно оказывалась логически противоречивой: отказавшись от вмешательства в европейские дела, Британия должна была без боя сдать то самое морское могущество, угроза потери которого в бою должна была её напугать. И вот это, действительно, был логический парадокс. Как только немецкий флот становился угрозой флоту британскому сам по себе, он превращался из сдерживающего фактора в фактор провоцирующий. В случае с англо-немецким противостоянием этот эффект был усилен очевидными ведомственными интересами Королевского флота: после урегулирования франко-английских споров и гибели русского флота Адмиралтейству нужен был новый и сильный противник, против которого можно было бы строить линкоры, и им стали немцы.

Иными словами, «теория риска» была разумной стратегией для страны «второго эшелона» (заметим в скобках, что такого типа стратегии, содержащие представление о «неприемлемом ущербе», равно как и идею «союзной ценности», являлись и являются основными в строительстве вооружённых сил многих государств, не входящих в когорту «великих держав»). Как таковая, она и возникла - в то время, когда Германия отставала и от Франции, и от России. Очевидно, что по мере роста немецкого флота «теория риска» должна была трансформироваться.

О том, какой именно могла быть такая трансформация, можно спорить долго. Здесь же следует отметить, что структура управления как немецким флотом, так и Германией в целом не содержала должного потенциала трансформации. Как справедливо отметил Пол Кеннеди, в Германии не было ни своего лорда Брассея, ни своего Фреда Джена, способных публично поставить под сомнение национальную военно-морскую политику. Не было в Германии, добавим, и своего Джулиана Корбетта, способного поставить под сомнение постулаты мэхэнианства. Нельзя сказать, что Тирпиц не сталкивался с оппозицией - однако в публичное пространство дискуссия не перемещалась, внутри же своеобразной структуры управления немецким флотом, созданной в 1899 г. по инициативе кайзера и при активной поддержке Тирпица, государственный секретарь флота был самой сильной фигурой. Это, естественным образом, имело самые неприятные последствия для оппозиционеров и губительно сказывалось на «адаптационном потенциале» немецкого флота в условиях жёсткой конкуренции с флотом британским. Единственным человеком, который действительно мог поставить под сомнение «теорию риска» и «план Тирпица», был сам Тирпиц - но у него это не получилось. Возможно, он и не пытался.

И, наконец, мы подходим к главному вопросу - вопросу об оппоненте Тирпица. Здесь, опять же, стоит оставить в стороне проблему возникновения англо-германского антагонизма, очевидно, более сложную и выходящую за пределы вопроса о флоте. Однако можно однозначно утверждать, что в декабре 1895 г., предложив кайзеру «пойти дальше», изменив политическую цель существования немецкого флота и указав на нового потенциального противника, Тирпиц вышел за пределы дозволенного военным. Цели вооружённым силам должно ставить высшее политическое руководство, в данном же случае получилось наоборот. В итоге Тирпиц ввязался в игру, для ведения которой не располагал ни должной подготовкой, ни необходимыми знаниями и инструментами. Он, очевидно, не имел полного представления о механизмах работы британского правительства или о возможных направлениях движения мировой дипломатической игры. Не имел, не мог, и не должен был иметь - однако выстроил план, для реализации которого всё это требовалось.

Силы, способной обуздать Тирпица, в Германии Вильгельма II не нашлось. Устаревшая политическая система оказалась неэффективной в новых условиях. Германская империя попала в классическую ловушку милитаризма, когда военные принимают ключевые внешнеполитические решения, и это приводит страну к катастрофе. Империи Вильгельма II в этом смысле повезло дважды: «план Тирпица» вполне стоил «плана Шлиффена» - другого случая подчинения внешней политики чисто военным соображениям.