И снова дневник. 1983 год. Глава 14. Сирано де Тараторкин
Тринадцатая глава
Телеспектакль "Сирано де Бержерак", где главную роль играл Георгий Тараторкин, ныне увы, уже покойный, Царствие ему Небесное, я сравниваю со спектаклем по той же пьесе Ростана, где играл Сергей Шакуров.
Запись, касающуюся того спектакля, я уже выкладывал.
Теперь можно прочитать про телевизионный вариант с Тараторкиным. Он был по-своему интересен.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
15 мая 1983 года
Мускулистый перевод
Перевод В. Соловьева "Сирано де Бержерак" более удачен, более жёсток, порой менее поэтичен, но это "скелетная" поэзия ХХ века. Щепкина-Куперник обжеманила четкий, логичный, красивый александрийский стих, досочинила свои кружева в духе второсортных декадентствующих поэтиков и поэтессочек, каковой она и была (признаю ее заслугу, культура стихотворного перевода у нее огромна, Шекспира, других пьес Ростана, но очень уж деликатна она была и часто "кастрировала" оригинал).
Соловьев гораздо ближе к оригиналу, по духу, а не по форме, ее он черпает из достижений русской поэзии 20-30-х годов (Маяковский, Сельвинский особенно, кое-где Багрицкий так и слышатся в его переводе). Это модернизация, а ряд сцен - под балконом у Роксаны, прощальное письмо Сирано - Соловьев досочиняет за Ростана, выходит далеко за его рамки. Но его перевод живой, действенный, и недаром именно он взят на вооружение в постановках последних лет. Это не последнее слово, но новый переводчик не может не основываться на Соловьеве.
Живые, современные ритмы помогли Шакурову в блистательном морозовском спектакле создать точную, напряженную, мускулистую фигуру поэта. Музыка стиха звучит в поразительных щакуровских паузах - и всё это было благодаря Соловьеву.
Поэт под маской шута
Соловьев же помог и Тараторкину сыграть роль Сирано живо и насущно. Тараторкин в первую очередь иронист, во всей его фигуре с нелепым бутафорским носом есть нечто шутовское (чего не могло быть у предельно серьезного Шакурова). Он высмеивает всё: мир, себя, но за его насмешкой - понимание философа, который на голову выше всех.
И он прячет свое понимание за насмешкой. Он, конечно. и поэт, но поэт сатирический. Однако тем крупнее удача актера, что он заставляет поверить, что за маской шута Сирано серьезен и может страдать, но редко открывает это.
Тараторкин ровно, ровнее Шакурова проводит все сцены (хотя это благодаря телевидению, в живом театре труднее обретать ровность тона). Сцена под балконом Роксаны хороша, но его самые большие удачи - минуты интеллектуальной распахнутости, когда он делится мыслями, а не чувствами. Когда он без маски шута, но без иронии Сирано - Тараторкин не остается никогда.
Но кульминация этой роли актера - финальная сцена, которую он делает если не тоньше, то крупнее Шакурова. Ирония ушла, и открывается трагедия. На некоторое время, предчувствуя смерть, Сирано серьезен, он осмыслил свою жизнь и увидел трагическую бесплодность своих усилий.
Сила телевидения
Он сознательно читает свое письмо так, чтобы Роксана все поняла, он решил хоть перед смертью получить малую толику заслуженного счастья, и распахивается душа, всё слишком серьезно. Шакуров здесь больше уделяет места внешним напоминаниям приближающейся смерти, он проводит сцену на одном дыхании, ровным голосом, монотонно, но с надрывом - с настоящим психологическим мхатовским надрывом, с патологией - шатается, падает.
Тараторкин раскрыт, распахнут, но его ощущение приближающейся смерти внутри, слышит ее в себе. Более сосредоточен, мало внешних эффектов. Но, возможно, это тоже следствие телевидения, а не живой сцены, где надо внешнее движение, без него нельзя, не уловят. Телевидение с крупным планом помогает избавляться от лишних жестов, Тараторкин это использовал на сто процентов.
Момент смерти - условность, вновь вернулась ирония, улыбка, не зря жил. Самой смерти не видим, ее нет, Сирано вечен.
Играл бы он так в театре!
Отличная работа. Телеспектакль поставлен так, что не мешает Тараторкину показывать лучшее, что у него есть как у актера, и сняты все отрицательные его качества. Интонация, жесты как будто обновлены. Играл бы он так в театре!
Слаба Роксана - И. Аленикова, даже хуже А. Балтер в театре, сделали какую-то бесчувственную шлюшку. В. Симонов - Кристиан - фактурист, играет хорошо, но Виторган менее стандартен и оттого человечески значительнее. Еще хорош В. Никулин в роли Линьера, но он играет самого себя - спившийся талант, полный пьяного обаяния, но пропащий малый.
Постановка С. Евлахишвили ненавязчива, если не считать неудачного выбора актрисы для Роксаны, претензий почти нет. Жизнь, воздух, аромат в спектакле есть, и стих звучит легко, отскакивает от зубов актеров.
Но всё вокруг и ради Сирано - Тараторкина. У Морозова четче режиссерская мысль, организующая театральный мир, соотнесенный с миром Сирано - Шакурова, но не равный ему.
В телеспектакле мир, пространство режиссуры почти тождественны, равны миру Сирано.
Сцены из телеспектакля
Мои дневники
Телеспектакль "Сирано де Бержерак", где главную роль играл Георгий Тараторкин, ныне увы, уже покойный, Царствие ему Небесное, я сравниваю со спектаклем по той же пьесе Ростана, где играл Сергей Шакуров.
Запись, касающуюся того спектакля, я уже выкладывал.
Теперь можно прочитать про телевизионный вариант с Тараторкиным. Он был по-своему интересен.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
15 мая 1983 года
Мускулистый перевод
Перевод В. Соловьева "Сирано де Бержерак" более удачен, более жёсток, порой менее поэтичен, но это "скелетная" поэзия ХХ века. Щепкина-Куперник обжеманила четкий, логичный, красивый александрийский стих, досочинила свои кружева в духе второсортных декадентствующих поэтиков и поэтессочек, каковой она и была (признаю ее заслугу, культура стихотворного перевода у нее огромна, Шекспира, других пьес Ростана, но очень уж деликатна она была и часто "кастрировала" оригинал).
Соловьев гораздо ближе к оригиналу, по духу, а не по форме, ее он черпает из достижений русской поэзии 20-30-х годов (Маяковский, Сельвинский особенно, кое-где Багрицкий так и слышатся в его переводе). Это модернизация, а ряд сцен - под балконом у Роксаны, прощальное письмо Сирано - Соловьев досочиняет за Ростана, выходит далеко за его рамки. Но его перевод живой, действенный, и недаром именно он взят на вооружение в постановках последних лет. Это не последнее слово, но новый переводчик не может не основываться на Соловьеве.
Живые, современные ритмы помогли Шакурову в блистательном морозовском спектакле создать точную, напряженную, мускулистую фигуру поэта. Музыка стиха звучит в поразительных щакуровских паузах - и всё это было благодаря Соловьеву.
Поэт под маской шута
Соловьев же помог и Тараторкину сыграть роль Сирано живо и насущно. Тараторкин в первую очередь иронист, во всей его фигуре с нелепым бутафорским носом есть нечто шутовское (чего не могло быть у предельно серьезного Шакурова). Он высмеивает всё: мир, себя, но за его насмешкой - понимание философа, который на голову выше всех.
И он прячет свое понимание за насмешкой. Он, конечно. и поэт, но поэт сатирический. Однако тем крупнее удача актера, что он заставляет поверить, что за маской шута Сирано серьезен и может страдать, но редко открывает это.
Тараторкин ровно, ровнее Шакурова проводит все сцены (хотя это благодаря телевидению, в живом театре труднее обретать ровность тона). Сцена под балконом Роксаны хороша, но его самые большие удачи - минуты интеллектуальной распахнутости, когда он делится мыслями, а не чувствами. Когда он без маски шута, но без иронии Сирано - Тараторкин не остается никогда.
Но кульминация этой роли актера - финальная сцена, которую он делает если не тоньше, то крупнее Шакурова. Ирония ушла, и открывается трагедия. На некоторое время, предчувствуя смерть, Сирано серьезен, он осмыслил свою жизнь и увидел трагическую бесплодность своих усилий.
Сила телевидения
Он сознательно читает свое письмо так, чтобы Роксана все поняла, он решил хоть перед смертью получить малую толику заслуженного счастья, и распахивается душа, всё слишком серьезно. Шакуров здесь больше уделяет места внешним напоминаниям приближающейся смерти, он проводит сцену на одном дыхании, ровным голосом, монотонно, но с надрывом - с настоящим психологическим мхатовским надрывом, с патологией - шатается, падает.
Тараторкин раскрыт, распахнут, но его ощущение приближающейся смерти внутри, слышит ее в себе. Более сосредоточен, мало внешних эффектов. Но, возможно, это тоже следствие телевидения, а не живой сцены, где надо внешнее движение, без него нельзя, не уловят. Телевидение с крупным планом помогает избавляться от лишних жестов, Тараторкин это использовал на сто процентов.
Момент смерти - условность, вновь вернулась ирония, улыбка, не зря жил. Самой смерти не видим, ее нет, Сирано вечен.
Играл бы он так в театре!
Отличная работа. Телеспектакль поставлен так, что не мешает Тараторкину показывать лучшее, что у него есть как у актера, и сняты все отрицательные его качества. Интонация, жесты как будто обновлены. Играл бы он так в театре!
Слаба Роксана - И. Аленикова, даже хуже А. Балтер в театре, сделали какую-то бесчувственную шлюшку. В. Симонов - Кристиан - фактурист, играет хорошо, но Виторган менее стандартен и оттого человечески значительнее. Еще хорош В. Никулин в роли Линьера, но он играет самого себя - спившийся талант, полный пьяного обаяния, но пропащий малый.
Постановка С. Евлахишвили ненавязчива, если не считать неудачного выбора актрисы для Роксаны, претензий почти нет. Жизнь, воздух, аромат в спектакле есть, и стих звучит легко, отскакивает от зубов актеров.
Но всё вокруг и ради Сирано - Тараторкина. У Морозова четче режиссерская мысль, организующая театральный мир, соотнесенный с миром Сирано - Шакурова, но не равный ему.
В телеспектакле мир, пространство режиссуры почти тождественны, равны миру Сирано.
Сцены из телеспектакля
Мои дневники