И снова дневник. 1983 год. Глава 27. Страсти по драме и диссертации
Двадцать шестая глава
Сцена из спектакля по пьесе Людмилы Петрушевской "Уроки музыки". Какой-то "театр на Покровке", никогда не слышал о нём.
На этом завершается очередная тетрадка с моими дневниками.
Эта глава не так интересна, как описания фильмов Феллини, но дает представление о моих занятиях и интересах того давно прошедшего времени. Я пытался выдавить из себя диссертацию, безо всякого толка и успеха, осилил только одну публикацию в журнале, да и то по блату, честно говоря. Потом было много разных перипетий, смена кафедры, новые безуспешные попытки что-то написать для того, чтобы стать кандидатом искусствознания, потом я всё это бросил, так как началась перестройка, и мне стало не до диссертаций. Но я тогда не задумывался о будущем.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
25 июля 1983 года
Страсти по статье
Все эти дни, как дурак, пытаюсь писать статью для журнала "Москва" о современной драматургии и понимаю, что мне о чем угодно другом - о Феллини, о футболе - написать легче. Так что статью я не сделаю, ни в срок, ни позднее, ну черт с ней, а вот диссертация - это уже потеря посерьезней, и почему все считают, что я должен ее защитить?!
(никакую диссертацию я так и не написал, а вот со статьей для журнала "Москва" был полный порядок, и написал, и опубликовали, спасибо Наталье Борисовне Бабочкиной, дочери Великого Актера, и крупный гонорар потом получил)
Труден поздний роман
Одновременно уже целый месяц читаю Г. Джеймса по-английски - Wings of the Dove. Очень трудно, стиль особенно доведен до совершенства. Роман поздний, 1900-х годов, тонкость мысли, интеллектуальность и аллитерации, бесподобные образы, психологический разбор всех мельчайших душевных движений - на страницу, что там твой Пруст и Джойс!
Элитарно, эзотерично, слишком насыщенное кушанье, залпом глотать невозможно, но несколько страниц в день - нормально. Гениальный писатель, но с годами он стал необычайно труден (с его годами, не моими).
Старосветская Элизабет Гаскелл
Отвлекшись, прочел повесть Элизабет Гаскелл "Крэнфорд", прелесть, в роде Гоголя "Старосветских помещиков".
Утопия - ретрофантазия о доброй старой Англии, с сантиментами, с бабскими всхлипами (уж куда денешься!), с мягчайшим юмором, звучащим в унисон с грустью о невозвратности времени. Чудесная книга об английских чудаках, точнее чудачках, старых добрых чопорных леди
- мисс Мэтти, мисс Пулл, мисс Форрестер, старые девы, смертельно боятся мужчин, бездна юмора вокруг этого вопроса, кичатся сомнительным аристократическим происхождением, но крайне бедны.
Я не зря пошел вглубь английской литературы. Недавно открыл для себя Дж. Элиот, Харди, вот теперь Гаскелл. Хотя ее социальные повести о ткачах типа "Мэри Бартон" ни в жисть не прочту . А "Крэнфорд" - это по мне, это хорошо.
30 июля
Вдруг приоткрывается сущность
Дочитал Джеймса (Wings of the Dove), исключительно очаровательная книга, но о страшном.
После долгой-долгой вязи, тонкости письма вдруг приоткрывается сущность: двое молодых людей приносят в жертву очаровательную, но смертельно больную американскую девушку, чтобы состоялась их любовь.
У них самих нет денег, и они не могут жениться. Она умирает, и вроде бы не по их вине, их план не состоялся, но они люди fine conscience, и они считают себя не вправе жить вместе после всего этого.
Всё тонко, диалоги - блеск и точность, такое я редко читал, продирался через сложный стиль, метафоры, материализовавшиеся мысли, и обрел немалое духовное богатство.
Наивно о гуманности
Читал пьесу Арро "Высшая мера". В диссертацию ее не вставлю, а тут расскажу.
Судебный процесс в ленинградскую блокаду, людей обвиняют, что они расхищали продовольствие, и приговаривают к расстрелу. Прокурор, чисто сталинский тип, говорит о чрезвычайном положении, образцово-показательном процессе. Ему наплевать, виновны эти люди или нет, он уже давно разучился думать о чужой человеческой жизни.
Адвокат - Кислицына - что-то наивно вякает о гуманности, о справедливости, это никому не нужно. Другой, некогда знаменитый адвокат Тёмин всё понимает, но молчит, зная, что не в силах изменить.
Страшные кагебистские рожи
Конвой, страшные кагебистские рожи, ведет осужденных, а заодно прокурора и адвокатов, тех для безопасности. К одному из осужденных пытается подойти дочка, на нее, да и на всех грубо орет начальник конвоя, сержант. И стреляет, ранив ее отца.
Происходит экстремальная ситуация - они попадают под бомбежку, и над ними обваливается дом. Все вместе в каменном мешке. Там начинается выяснение истинной ситуации - были ли виноваты
осужденные? Оказывается, что нет.
Раскрывается истинная человеческая сущность каждого. Тёмин, усталый и напуганный циник-интеллигент, непонятно как уцелевший осколок старого мира, Кислицына с ее максимализмом и желанием защитить справедливость, добиться правосудия, что героично в сталинское время.
Прокурор - он считает, что правильно сажал и расстреливал, от этого и воюют хорошо. Кислицына с ним спорит. И конвой, двое - хорошие люди в глубине, один подлец по фамилии Зубан, зловещая и типичная личность. Никто из них войны и не нюхал, и весьма тем довольны, я не про адвокатов.
Потом происходит чудо: один из осужденных, что не то погиб, не то сбежал, является и приводит спасателей. Потрясенный прокурор, не ждавший такого благородства от тех, кого сам
осудил на смерть, обещает позаботиться, постараться о пересмотре дела. Нужно было столь невероятное чрезвычайное событие, чтобы хоть задумались о необходимости намека на правосудие.
Страшная по тону пьеса. Удивляюсь, как она где-то очутилась в печати и еще где-то была поставлена.
Давит и душит Петрушевская
Прочел также пару пьес моей любимой Петрушевской.
"Уроки музыки" - единственная полномерная из мне известных. Сделана очень умелой рукой. Настроение давит, душит, мутит. Очень мрачно, до упора, ничего светлого, никакой радости, ни просвета.
Язык ее мастерский, стилизованная бессмысленная косноязычность среднего человека, начал меня раздражать. Вдруг кое-где чувствую фальшь, неправду, так не говорят! А ведь это считается ее самым сильным местом, но и тут не всё в порядке.
Ситуации правдивы абсолютно, но как будто нарочито выбрано нечто самое мрачное, безысходное, показано так, что дрожь по коже, я не вижу я философского итога: для чего это всё было показано? Что так бывает? Или что это типичный случай?
Любопытно - финал "Уроков музыки" символический, по-моему, это неудачно, хотя театрально задумано и воплотимо. Уж театр она знает, и ставить можно без преодоления лишних трудностей.
"Лестничная клетка" - блестящая миниатюра в ее полном стиле.
Людмила Стефановна Петрушевская. Мягко говоря, противоречивая неоднозначная фигура. Замечательный писатель, автор прекрасных пьес и рассказов, на старости лет впала как будто в детство, поёт и пляшет, хотя лучше бы этого не делала. Увы, с годами мы отнюдь не всегда становимся лучше
Мои дневники
И снова дневник. 1983 год
Сцена из спектакля по пьесе Людмилы Петрушевской "Уроки музыки". Какой-то "театр на Покровке", никогда не слышал о нём.
На этом завершается очередная тетрадка с моими дневниками.
Эта глава не так интересна, как описания фильмов Феллини, но дает представление о моих занятиях и интересах того давно прошедшего времени. Я пытался выдавить из себя диссертацию, безо всякого толка и успеха, осилил только одну публикацию в журнале, да и то по блату, честно говоря. Потом было много разных перипетий, смена кафедры, новые безуспешные попытки что-то написать для того, чтобы стать кандидатом искусствознания, потом я всё это бросил, так как началась перестройка, и мне стало не до диссертаций. Но я тогда не задумывался о будущем.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
25 июля 1983 года
Страсти по статье
Все эти дни, как дурак, пытаюсь писать статью для журнала "Москва" о современной драматургии и понимаю, что мне о чем угодно другом - о Феллини, о футболе - написать легче. Так что статью я не сделаю, ни в срок, ни позднее, ну черт с ней, а вот диссертация - это уже потеря посерьезней, и почему все считают, что я должен ее защитить?!
(никакую диссертацию я так и не написал, а вот со статьей для журнала "Москва" был полный порядок, и написал, и опубликовали, спасибо Наталье Борисовне Бабочкиной, дочери Великого Актера, и крупный гонорар потом получил)
Труден поздний роман
Одновременно уже целый месяц читаю Г. Джеймса по-английски - Wings of the Dove. Очень трудно, стиль особенно доведен до совершенства. Роман поздний, 1900-х годов, тонкость мысли, интеллектуальность и аллитерации, бесподобные образы, психологический разбор всех мельчайших душевных движений - на страницу, что там твой Пруст и Джойс!
Элитарно, эзотерично, слишком насыщенное кушанье, залпом глотать невозможно, но несколько страниц в день - нормально. Гениальный писатель, но с годами он стал необычайно труден (с его годами, не моими).
Старосветская Элизабет Гаскелл
Отвлекшись, прочел повесть Элизабет Гаскелл "Крэнфорд", прелесть, в роде Гоголя "Старосветских помещиков".
Утопия - ретрофантазия о доброй старой Англии, с сантиментами, с бабскими всхлипами (уж куда денешься!), с мягчайшим юмором, звучащим в унисон с грустью о невозвратности времени. Чудесная книга об английских чудаках, точнее чудачках, старых добрых чопорных леди
- мисс Мэтти, мисс Пулл, мисс Форрестер, старые девы, смертельно боятся мужчин, бездна юмора вокруг этого вопроса, кичатся сомнительным аристократическим происхождением, но крайне бедны.
Я не зря пошел вглубь английской литературы. Недавно открыл для себя Дж. Элиот, Харди, вот теперь Гаскелл. Хотя ее социальные повести о ткачах типа "Мэри Бартон" ни в жисть не прочту . А "Крэнфорд" - это по мне, это хорошо.
30 июля
Вдруг приоткрывается сущность
Дочитал Джеймса (Wings of the Dove), исключительно очаровательная книга, но о страшном.
После долгой-долгой вязи, тонкости письма вдруг приоткрывается сущность: двое молодых людей приносят в жертву очаровательную, но смертельно больную американскую девушку, чтобы состоялась их любовь.
У них самих нет денег, и они не могут жениться. Она умирает, и вроде бы не по их вине, их план не состоялся, но они люди fine conscience, и они считают себя не вправе жить вместе после всего этого.
Всё тонко, диалоги - блеск и точность, такое я редко читал, продирался через сложный стиль, метафоры, материализовавшиеся мысли, и обрел немалое духовное богатство.
Наивно о гуманности
Читал пьесу Арро "Высшая мера". В диссертацию ее не вставлю, а тут расскажу.
Судебный процесс в ленинградскую блокаду, людей обвиняют, что они расхищали продовольствие, и приговаривают к расстрелу. Прокурор, чисто сталинский тип, говорит о чрезвычайном положении, образцово-показательном процессе. Ему наплевать, виновны эти люди или нет, он уже давно разучился думать о чужой человеческой жизни.
Адвокат - Кислицына - что-то наивно вякает о гуманности, о справедливости, это никому не нужно. Другой, некогда знаменитый адвокат Тёмин всё понимает, но молчит, зная, что не в силах изменить.
Страшные кагебистские рожи
Конвой, страшные кагебистские рожи, ведет осужденных, а заодно прокурора и адвокатов, тех для безопасности. К одному из осужденных пытается подойти дочка, на нее, да и на всех грубо орет начальник конвоя, сержант. И стреляет, ранив ее отца.
Происходит экстремальная ситуация - они попадают под бомбежку, и над ними обваливается дом. Все вместе в каменном мешке. Там начинается выяснение истинной ситуации - были ли виноваты
осужденные? Оказывается, что нет.
Раскрывается истинная человеческая сущность каждого. Тёмин, усталый и напуганный циник-интеллигент, непонятно как уцелевший осколок старого мира, Кислицына с ее максимализмом и желанием защитить справедливость, добиться правосудия, что героично в сталинское время.
Прокурор - он считает, что правильно сажал и расстреливал, от этого и воюют хорошо. Кислицына с ним спорит. И конвой, двое - хорошие люди в глубине, один подлец по фамилии Зубан, зловещая и типичная личность. Никто из них войны и не нюхал, и весьма тем довольны, я не про адвокатов.
Потом происходит чудо: один из осужденных, что не то погиб, не то сбежал, является и приводит спасателей. Потрясенный прокурор, не ждавший такого благородства от тех, кого сам
осудил на смерть, обещает позаботиться, постараться о пересмотре дела. Нужно было столь невероятное чрезвычайное событие, чтобы хоть задумались о необходимости намека на правосудие.
Страшная по тону пьеса. Удивляюсь, как она где-то очутилась в печати и еще где-то была поставлена.
Давит и душит Петрушевская
Прочел также пару пьес моей любимой Петрушевской.
"Уроки музыки" - единственная полномерная из мне известных. Сделана очень умелой рукой. Настроение давит, душит, мутит. Очень мрачно, до упора, ничего светлого, никакой радости, ни просвета.
Язык ее мастерский, стилизованная бессмысленная косноязычность среднего человека, начал меня раздражать. Вдруг кое-где чувствую фальшь, неправду, так не говорят! А ведь это считается ее самым сильным местом, но и тут не всё в порядке.
Ситуации правдивы абсолютно, но как будто нарочито выбрано нечто самое мрачное, безысходное, показано так, что дрожь по коже, я не вижу я философского итога: для чего это всё было показано? Что так бывает? Или что это типичный случай?
Любопытно - финал "Уроков музыки" символический, по-моему, это неудачно, хотя театрально задумано и воплотимо. Уж театр она знает, и ставить можно без преодоления лишних трудностей.
"Лестничная клетка" - блестящая миниатюра в ее полном стиле.
Людмила Стефановна Петрушевская. Мягко говоря, противоречивая неоднозначная фигура. Замечательный писатель, автор прекрасных пьес и рассказов, на старости лет впала как будто в детство, поёт и пляшет, хотя лучше бы этого не делала. Увы, с годами мы отнюдь не всегда становимся лучше
Мои дневники
И снова дневник. 1983 год