Дневник. 1983-86 год. Глава 23. Эфрос на дне
Двадцать вторая глава
Анатолий Васильевич Эфрос
Странный и противоречивый был спектакль.
Строго говоря, сам переход Эфроса в театр на Таганке, на место живого Юрия Любимова, только что объявленного "врагом народа" и ставшего (временно) невозвращенцем, был поступком, вызвавшим неоднозначную реакцию. "Прогрессивная интеллигенция", всегда отличавшаяся мерзостью характера, нетерпимостью к чужим мнениям и пламенным максимализмом за чужой счет, устроила Эфросу настоящую травлю и фактически довела его до последнего инфаркта. В этом процессе активно участвовал Вениамин Смехов, чем он потом кичился в своих записках "Скрипка мастера", опубликованных в журнале "Театр".
Талантливые люди, увы, слишком часто совершают глупости и подлости.
Впрочем, спектакль "На дне" был интересен вне зависимости от всех этих рассуждений. Это была одна из последних постановок Мастера, следующую - "Мизантроп" Мольера, я видел, но записей не оставил, а самый последний его спектакль, по какой-то пьесе Теннесси Уильямса, к сожалению, пропустил. И очень жаль только, что съемка "На дне" не сохранилась.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
5 февраля 1985 года
Освоение непривычного пространства
Новая сцена театра на Таганке - экспериментальная и необычная сценическая площадка, она фактически окружает зрительный зал с трех сторон. Эфрос, когда ставил "На дне", должен был освоить новое и непривычное пространство. И справился с этой задачей блестяще.
Все три сценические площадки, очаги, регионы, задействованы и обыграны. Слева - нары, справа - настил, в центре -, на главной сцене, почти ничего, лишь красная кирпичная стена с одиннадцатью окнами в три этажа и дверью, кровать, на которой издыхает Анна и какие-то бревна с пнями, да маленький столик.
В таком пустом пространстве все и происходит. В начале спектакля Эфрос немного поигрался в Любимова, и вообще многое сделано ради того, чтобы доказать, что он умеет не хуже Любимова создавать агрессивное зрелище, что портит спектакль. Эфросу изменяет иногда вкус (чего никогда раньше с ним не случалось), то врубают Высоцкого, неоправданно и нелепо, то герои активно бегают и ходят по залу, что не воспринимается никак, ибо это уже стало привычно и банально (это делают даже в ЦАТСА - уж дальше некуда). Кроме того, обидно, что пьеса становится предлогом для полемики, демонстрации приемов и экзерсисов.
Очень интересно - в пространственном отношении - общение героев. Они общаются друг с другом, даже находясь в разных концах огромной сцены. Когда идет действие на центральной площадке, комментарии доносятся то справа, то слева, то с верхнего ряда окон, что создает полифонию, некий стереоэффект, а реплики, летящие через зрительный зал, справа налево, вовлекают в эту полифонию и зрителя. Хотя прямой выход на зрителя - старый любимовский ход не лучшего свойства.
Мораль шулеров и алкоголиков
Концепция горьковской пьесы тем не менее есть, хотя она и вопреки прямому смыслу пьесы, ее духу и слову. Лука ничтожен, жалок, никчемен, его никто не слышит и не слушает. Тем более, что Трофимов очень невнятен и скороговорчив, да и не навязывается, не пытается никого ни в чем убедить, текст пробрасывает и не задерживает внимания.
В пьесе очень важен был Лука, как его ни трактуй, святым или шарлатаном, он воздействует на ночлежников, и только из-за него Сатин разражается тирадами, а Актер вешается. В спектакле Лука ничего не меняет, он просто не нужен, режиссер им не занимался, а оттого и хороший актер Трофимов столь плачевен.
Циники, шулера и алкоголики остаются такими, каковы они есть, и несмотря на все монологи Сатина, их существование, их жизнь столь же жалки и бессмысленны.
Сатин - И. Бортник - невысокий крепыш, алкоголик, оратор и артист, ему нравится говорить, и он уносится в высоты мысли и философии, может быть, верит сам в эти минуты своим словам, но всё это - разглагольствования алкаша. Тем более, что его речи, как и речи Луки, не слушает никто. Барон занят своими мыслями, Клещ киряет в углу, а больше нет никого.
Сатин упивается, он вдохновенно трагичен, его слова звучат в унисон с заглушенной фугой Баха, Бортник достигает таких высот, которых я от него никогда не ожидал. Но всё это по пьяни, на несколько минут, это надрыв Сатина, как есть в спектакле надрыв у Васьки Пепла - В. Золотухина, когда тот от скуки катается, кувыркается, стонет.
Пепел - и вор, и ищет выход с этого дна, и страстно любит Наталью. Его стремление обновить жизнь, очиститься - изнутри его существа, без всякого Луки, но оно неисполнимо.
Надрыв без эстетизации
Есть надрыв у Барона - Б. Романова - весьма традиционного, но достоверного, когда ему не верит Настя. И надрыв у самой Насти - О. Яковлевой, преобразившейся на этой сцене, жесткой, злой. Актриса отбросила весь свой шарм и тонкости, никакого оттенка эстетизации, манерности, это шлюха и пьянь, ненавидящая всех, но в ее душе есть лишь тяга к красивой жизни из романов, и за эти романы она глаза выцарапает. Поистине удивительно, как эта актриса на роли изнеженных барынь и барышень поменяла кожу и перевоплотилась.
Эти четверо - самые сильные актерские работы, которые одни заслуживают настоящего внимания. Еще неплоха Наташа - Н. Сайко, серьезная, строгая, вдумчивая, уже давно не девочка. Остальные - очень слабо, если не считать блистательную работу Джабраилова - Татарина, трогательного и трагичного. Актеру - В. Соболеву - не хватает индивидуальности, он очень стерт, хоть и обаятелен (после В. Никулина трудно воспринимать кого-либо - такой это был детальный и психологически точный портрет, к сожалению, фактически автопортрет).
От падений до ярких удач
Концепция безысходности этого существования под кирпичной стеной, на задворках общества, бессмысленность всех призывов и красивых слов, обреченность всякого бунта - это придает мрачную силу спектаклю, хотя и обремененному фиглярски-полемическими приемами.
Есть хорошие сцены в первом акте, когда обжуливают татарина и переносят столик с картами с места на место, выбираясь в зрительный зал. Но все-таки настоящую силу действие обретает к финалу, после речей Сатина.
Финал чисто эфросовский: все выстроились в группу, поют песню и тихо гаснет свет.
В общем, сильно противоречивое зрелище, полное контрастов. актерских высот и режиссерских падений и ярких удач.
Сцена из спектакля. Всё, что нашел
Мои дневники
Дневник. 1983-86 год
Анатолий Васильевич Эфрос
Странный и противоречивый был спектакль.
Строго говоря, сам переход Эфроса в театр на Таганке, на место живого Юрия Любимова, только что объявленного "врагом народа" и ставшего (временно) невозвращенцем, был поступком, вызвавшим неоднозначную реакцию. "Прогрессивная интеллигенция", всегда отличавшаяся мерзостью характера, нетерпимостью к чужим мнениям и пламенным максимализмом за чужой счет, устроила Эфросу настоящую травлю и фактически довела его до последнего инфаркта. В этом процессе активно участвовал Вениамин Смехов, чем он потом кичился в своих записках "Скрипка мастера", опубликованных в журнале "Театр".
Талантливые люди, увы, слишком часто совершают глупости и подлости.
Впрочем, спектакль "На дне" был интересен вне зависимости от всех этих рассуждений. Это была одна из последних постановок Мастера, следующую - "Мизантроп" Мольера, я видел, но записей не оставил, а самый последний его спектакль, по какой-то пьесе Теннесси Уильямса, к сожалению, пропустил. И очень жаль только, что съемка "На дне" не сохранилась.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
5 февраля 1985 года
Освоение непривычного пространства
Новая сцена театра на Таганке - экспериментальная и необычная сценическая площадка, она фактически окружает зрительный зал с трех сторон. Эфрос, когда ставил "На дне", должен был освоить новое и непривычное пространство. И справился с этой задачей блестяще.
Все три сценические площадки, очаги, регионы, задействованы и обыграны. Слева - нары, справа - настил, в центре -, на главной сцене, почти ничего, лишь красная кирпичная стена с одиннадцатью окнами в три этажа и дверью, кровать, на которой издыхает Анна и какие-то бревна с пнями, да маленький столик.
В таком пустом пространстве все и происходит. В начале спектакля Эфрос немного поигрался в Любимова, и вообще многое сделано ради того, чтобы доказать, что он умеет не хуже Любимова создавать агрессивное зрелище, что портит спектакль. Эфросу изменяет иногда вкус (чего никогда раньше с ним не случалось), то врубают Высоцкого, неоправданно и нелепо, то герои активно бегают и ходят по залу, что не воспринимается никак, ибо это уже стало привычно и банально (это делают даже в ЦАТСА - уж дальше некуда). Кроме того, обидно, что пьеса становится предлогом для полемики, демонстрации приемов и экзерсисов.
Очень интересно - в пространственном отношении - общение героев. Они общаются друг с другом, даже находясь в разных концах огромной сцены. Когда идет действие на центральной площадке, комментарии доносятся то справа, то слева, то с верхнего ряда окон, что создает полифонию, некий стереоэффект, а реплики, летящие через зрительный зал, справа налево, вовлекают в эту полифонию и зрителя. Хотя прямой выход на зрителя - старый любимовский ход не лучшего свойства.
Мораль шулеров и алкоголиков
Концепция горьковской пьесы тем не менее есть, хотя она и вопреки прямому смыслу пьесы, ее духу и слову. Лука ничтожен, жалок, никчемен, его никто не слышит и не слушает. Тем более, что Трофимов очень невнятен и скороговорчив, да и не навязывается, не пытается никого ни в чем убедить, текст пробрасывает и не задерживает внимания.
В пьесе очень важен был Лука, как его ни трактуй, святым или шарлатаном, он воздействует на ночлежников, и только из-за него Сатин разражается тирадами, а Актер вешается. В спектакле Лука ничего не меняет, он просто не нужен, режиссер им не занимался, а оттого и хороший актер Трофимов столь плачевен.
Циники, шулера и алкоголики остаются такими, каковы они есть, и несмотря на все монологи Сатина, их существование, их жизнь столь же жалки и бессмысленны.
Сатин - И. Бортник - невысокий крепыш, алкоголик, оратор и артист, ему нравится говорить, и он уносится в высоты мысли и философии, может быть, верит сам в эти минуты своим словам, но всё это - разглагольствования алкаша. Тем более, что его речи, как и речи Луки, не слушает никто. Барон занят своими мыслями, Клещ киряет в углу, а больше нет никого.
Сатин упивается, он вдохновенно трагичен, его слова звучат в унисон с заглушенной фугой Баха, Бортник достигает таких высот, которых я от него никогда не ожидал. Но всё это по пьяни, на несколько минут, это надрыв Сатина, как есть в спектакле надрыв у Васьки Пепла - В. Золотухина, когда тот от скуки катается, кувыркается, стонет.
Пепел - и вор, и ищет выход с этого дна, и страстно любит Наталью. Его стремление обновить жизнь, очиститься - изнутри его существа, без всякого Луки, но оно неисполнимо.
Надрыв без эстетизации
Есть надрыв у Барона - Б. Романова - весьма традиционного, но достоверного, когда ему не верит Настя. И надрыв у самой Насти - О. Яковлевой, преобразившейся на этой сцене, жесткой, злой. Актриса отбросила весь свой шарм и тонкости, никакого оттенка эстетизации, манерности, это шлюха и пьянь, ненавидящая всех, но в ее душе есть лишь тяга к красивой жизни из романов, и за эти романы она глаза выцарапает. Поистине удивительно, как эта актриса на роли изнеженных барынь и барышень поменяла кожу и перевоплотилась.
Эти четверо - самые сильные актерские работы, которые одни заслуживают настоящего внимания. Еще неплоха Наташа - Н. Сайко, серьезная, строгая, вдумчивая, уже давно не девочка. Остальные - очень слабо, если не считать блистательную работу Джабраилова - Татарина, трогательного и трагичного. Актеру - В. Соболеву - не хватает индивидуальности, он очень стерт, хоть и обаятелен (после В. Никулина трудно воспринимать кого-либо - такой это был детальный и психологически точный портрет, к сожалению, фактически автопортрет).
От падений до ярких удач
Концепция безысходности этого существования под кирпичной стеной, на задворках общества, бессмысленность всех призывов и красивых слов, обреченность всякого бунта - это придает мрачную силу спектаклю, хотя и обремененному фиглярски-полемическими приемами.
Есть хорошие сцены в первом акте, когда обжуливают татарина и переносят столик с картами с места на место, выбираясь в зрительный зал. Но все-таки настоящую силу действие обретает к финалу, после речей Сатина.
Финал чисто эфросовский: все выстроились в группу, поют песню и тихо гаснет свет.
В общем, сильно противоречивое зрелище, полное контрастов. актерских высот и режиссерских падений и ярких удач.
Сцена из спектакля. Всё, что нашел
Мои дневники
Дневник. 1983-86 год