Дневник. 1986-87 год. Глава 1. Мрожек. Мрачно. Эмигранты
Предыдущая глава
Следующая тетрадка пошла.
Замечательный этот спектакль был полуподпольным, как и пьеса Мрожека, официально не переведенная. Хотя спектакль и пьеса не были запрещенными. Его играли, насколько я помню, во всяких клубах, но только не на официальных площадках. То есть, он был разрешен, но не полностью, не до конца. В общем, типичная перестроечная межеумочность и промежуточность.
Я пришел устраиваться на работу в "Неделю" с рецензией на эту постановку. Это был другой текст, хотя и написанный на основе изложенных ниже впечатлений. Но напечатать рецензию не удалось. И вовсе не потому, что она была какая-то не такая, просто смотреть спектакль уже было можно, а писать о нем в газете - еще нельзя.
В отличие от непорядочного субъекта по фамилии Мальгин, работавшего тогда в "Неделе" редактором отдела и несколько лет назад унизившего себя гнусной ложью, я ничего не придумываю.
Хотя тут и придумывать нечего, я просто воспроизвожу полный текст своих дневников. Полагаю, что, начиная с этой тетрадки, мои дневниковые записи можно и нужно считать дополнением к моим Необязательным мемуарам, потому что я всё более и более воспроизвожу не только, а порой и не столько свои впечатления и мнения о прочитанном и увиденном, сколько документально фиксирую факты и подробности той бурной переходной эпохи.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
22 мая 1986 года
Омерзительный интеллиго и простой рабочий
"Эмигранты" Мрожека в исполнении двух артистов МХАТа - очень сильный и цельный спектакль. Хорошая пьеса, хорошие актеры, точно и оптимально по драматургии поставлено М. Мокеевым.
Пьеса не антикоммунистическая, но отношение к социалистическому режиму Польши (и не только Польши) определенное - отрицательное.
Но Мрожек пишет не об этом, он ставит вопросы шире, глубже, размышляет о человеке, о свободе и рабстве, и в выводах тотально пессимистичен.
Два эмигранта ютятся в каком-то подвале. Один - интеллектуал, высокомерный и аристократичный - Р. Козак. Второй - простой рабочий, приехал на заработки в капстрану, хитрый, плутоватый, скупой - А. Феклистов.
Интеллектуал третирует рабочего, высмеивает его, называет животным, обрушивает на него град научных оскорбительных терминов. Работяга малоприятен, прижимист, наивен до какой-то степени, немного хитер. Интеллиго, умный, образованный человек, еще более омерзителен, хотя ясно это становится не сразу.
Первый вопрос, возникающий у зрителя: почему эти два человека живут вместе? Рабочему это выгодно, другой его подкармливает, платит за квартиру. Но зачем интеллектуал терпит своего сожителя, коего презирает, брезгует, кроет, не выносит?
Сначала может показаться, что из гуманности, но в ходе действия становится ясно, что о гуманности эти люди не имеют представления. Простой парень расчетлив и загребист, а второго интеллект абсолютно выхолостил и обесчеловечил.
Важен фактор, что они, столь разные, но оба одинаково чужие, а потому свои в чужой стране. Но теперь я прихожу к выводу, что пьеса не об этом, хотя этот аспект есть, но он очевиден и не столь интересен для разработки.
Диссидент как вивисектор
Истина в том, что как это ни ужасно, политический эмигрант, свободолюбец, диссидент, умнейший человек с восторгом вивисектора или концлагерного врача ставит опыты и эксперименты на своем сожителе. Он для него типичный раб, экземпляр, модель, живой пример.
Он изучает, наблюдает, фиксирует и считает себя свободным человеком, имеющим право смотреть свысока на людей, лояльных соцлагерю, на темных, необразованных пролетариев.
Но этот темный тип тоже не слишком прост и наивен. Выясняется это, когда они начинают выпивать в честь нового года. До этого - утомительные, бессмысленные скандалы, ссоры, дрязги по мелочам, свойственные двум малознакомым и разным людям, надолго сведенным вместе. Научные разглагольствования интеллигента и всхлипы, обиды простого мужичка.
Но за столом, за выпивкой проясняется сущность этих людей и тема, волнующая автора. У актеров открываются вторые, третьи планы, парадоксальные подтексты, и интенсивность, напряженность действия чуть ли не на уровне "Серсо".
Вот один интересный аспект. Интеллигент воспринимает свою прежнюю родину, как тюрьму, для его соседа она тюрьмой не является, следовательно, в него въелась рабская психология.
Но интеллигент не мог творить в родной тюрьме, и так же бесплоден и не может творить в другой стране, относительно свободной.
Очень важный тезис Мрожека - человек не может быть свободным, нет свободных людей, свободного общества, свобода - это лишь мечта и иллюзия, независимо от социального уклада и всего подобного.
Но и раб, даже прирожденный раб способен на порыв из рабства. Интеллигент последовательно доводит его до умоисступления, хотя об этом рано, это потом. Никакой у меня логики, но пьеса сложная, иду на ощупь, наугад.
Бесчеловечный трагизм одиночества
Так вот. В застольной беседе простой рабочий раскрывается, он не понимает сперва, зачем его сосед с ним живет, а когда узнает про эксперимент, опыт, что интеллигент якобы пишет книгу о таких рабах, как он, то сражает одним единственным словом: он говорит, что может в любой момент вернуться домой, а его сожитель, как политический изгой, не может, и вообще тот здесь чужой и никому не нужен, а его ждет семья.
Тогда интеллектуал, затронутый за живое, приступает к изощренной психологической пытке. Он логически убеждает соседа, что тот, в алчной погоне за деньгами, никогда не вернется, и они будут жить вместе.
За этим стоит (у Козака это есть) и трагическое осознание одиночества, и стремление всеми силами удержать рядом с собой соотечественника, то есть, он не может без него.
И в этом стремлении всё бесчеловечно и ужасно. Интеллигент играет чувствами соседа, тот, хоть и темный, забитый, но человек! И, доведенный до исступления, он начинает рвать в мелкие клочки заработанные деньги, опровергая все доводы философа-диссидента. Затем он хочет вешаться, и его ученый сосед наблюдает за всем, фиксирует, не мешает и по-видимому не ведает никакого сочувствия.
Шопенгауэр в порочном кругу
И из них двух более неприятен холодный интеллектуал, чем хитроватый, но глубоко несчастный работяга, лишенный отпусков и удовольствий, тоскующий по семье и способный изречь мудрую мысль или задать вопрос, который мучил Шопенгауэра: для чего я живу?
Именно он рассуждает о власти, о государстве, раскрывая важнейшую грань, затрагивая аспект проблемы свободы, волнующей Мрожека.
Перед властью люди равны, хам и интеллектуал, а для нашего аристократа это ненавистно, он, в сущности, анархист, его проповедь свободы абстрактна, безжизненна и бесчеловечна.
И, в сущности, он - раб, ибо обреченно прикован к подвалу и своему соседу, который свободнее его в каком-то смысле, ибо может вернуться в родную страну.
Порочный круг, нет никакого выхода.
Финал - на некоей минорной ноте, но в какой-то мере просветленный. Усталые и пьяные, эмигранты засыпают, и интеллектуал бормочет неясные слова о свободном обществе, к которому человечество стремится, но не может достичь.
И в этом звучит глухая тоска по совершенству, все-таки свойственная холодному скептику. Почему люди не могут быть свободны?
Мрак поглощает комнату, спящих людей, весь мир. В этом мраке - логическое завершение развития мыслей Мрожека.
Интересный случай гипер-гипертекста. Я перефотографировал фотографию 1986 или 87 года. Это я сижу за рабочим столом в "Неделе", а над моим столом висит фото Ромы Козака и Феклистова в спектакле "Эмигранты", которое сделал Артур Рикельман, светлая ему память. Он фотографировал спектакль тогда, когда я еще надеялся напечатать рецензию на него. Рецензия ушла в небытие. Увы, к сожалению, я не знаю, куда делась та фотография после моего ухода из "Недели"
Мои дневники
Дневник. Тетрадь №3. 1986-87
Необязательные мемуары
Следующая тетрадка пошла.
Замечательный этот спектакль был полуподпольным, как и пьеса Мрожека, официально не переведенная. Хотя спектакль и пьеса не были запрещенными. Его играли, насколько я помню, во всяких клубах, но только не на официальных площадках. То есть, он был разрешен, но не полностью, не до конца. В общем, типичная перестроечная межеумочность и промежуточность.
Я пришел устраиваться на работу в "Неделю" с рецензией на эту постановку. Это был другой текст, хотя и написанный на основе изложенных ниже впечатлений. Но напечатать рецензию не удалось. И вовсе не потому, что она была какая-то не такая, просто смотреть спектакль уже было можно, а писать о нем в газете - еще нельзя.
В отличие от непорядочного субъекта по фамилии Мальгин, работавшего тогда в "Неделе" редактором отдела и несколько лет назад унизившего себя гнусной ложью, я ничего не придумываю.
Хотя тут и придумывать нечего, я просто воспроизвожу полный текст своих дневников. Полагаю, что, начиная с этой тетрадки, мои дневниковые записи можно и нужно считать дополнением к моим Необязательным мемуарам, потому что я всё более и более воспроизвожу не только, а порой и не столько свои впечатления и мнения о прочитанном и увиденном, сколько документально фиксирую факты и подробности той бурной переходной эпохи.
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
22 мая 1986 года
Омерзительный интеллиго и простой рабочий
"Эмигранты" Мрожека в исполнении двух артистов МХАТа - очень сильный и цельный спектакль. Хорошая пьеса, хорошие актеры, точно и оптимально по драматургии поставлено М. Мокеевым.
Пьеса не антикоммунистическая, но отношение к социалистическому режиму Польши (и не только Польши) определенное - отрицательное.
Но Мрожек пишет не об этом, он ставит вопросы шире, глубже, размышляет о человеке, о свободе и рабстве, и в выводах тотально пессимистичен.
Два эмигранта ютятся в каком-то подвале. Один - интеллектуал, высокомерный и аристократичный - Р. Козак. Второй - простой рабочий, приехал на заработки в капстрану, хитрый, плутоватый, скупой - А. Феклистов.
Интеллектуал третирует рабочего, высмеивает его, называет животным, обрушивает на него град научных оскорбительных терминов. Работяга малоприятен, прижимист, наивен до какой-то степени, немного хитер. Интеллиго, умный, образованный человек, еще более омерзителен, хотя ясно это становится не сразу.
Первый вопрос, возникающий у зрителя: почему эти два человека живут вместе? Рабочему это выгодно, другой его подкармливает, платит за квартиру. Но зачем интеллектуал терпит своего сожителя, коего презирает, брезгует, кроет, не выносит?
Сначала может показаться, что из гуманности, но в ходе действия становится ясно, что о гуманности эти люди не имеют представления. Простой парень расчетлив и загребист, а второго интеллект абсолютно выхолостил и обесчеловечил.
Важен фактор, что они, столь разные, но оба одинаково чужие, а потому свои в чужой стране. Но теперь я прихожу к выводу, что пьеса не об этом, хотя этот аспект есть, но он очевиден и не столь интересен для разработки.
Диссидент как вивисектор
Истина в том, что как это ни ужасно, политический эмигрант, свободолюбец, диссидент, умнейший человек с восторгом вивисектора или концлагерного врача ставит опыты и эксперименты на своем сожителе. Он для него типичный раб, экземпляр, модель, живой пример.
Он изучает, наблюдает, фиксирует и считает себя свободным человеком, имеющим право смотреть свысока на людей, лояльных соцлагерю, на темных, необразованных пролетариев.
Но этот темный тип тоже не слишком прост и наивен. Выясняется это, когда они начинают выпивать в честь нового года. До этого - утомительные, бессмысленные скандалы, ссоры, дрязги по мелочам, свойственные двум малознакомым и разным людям, надолго сведенным вместе. Научные разглагольствования интеллигента и всхлипы, обиды простого мужичка.
Но за столом, за выпивкой проясняется сущность этих людей и тема, волнующая автора. У актеров открываются вторые, третьи планы, парадоксальные подтексты, и интенсивность, напряженность действия чуть ли не на уровне "Серсо".
Вот один интересный аспект. Интеллигент воспринимает свою прежнюю родину, как тюрьму, для его соседа она тюрьмой не является, следовательно, в него въелась рабская психология.
Но интеллигент не мог творить в родной тюрьме, и так же бесплоден и не может творить в другой стране, относительно свободной.
Очень важный тезис Мрожека - человек не может быть свободным, нет свободных людей, свободного общества, свобода - это лишь мечта и иллюзия, независимо от социального уклада и всего подобного.
Но и раб, даже прирожденный раб способен на порыв из рабства. Интеллигент последовательно доводит его до умоисступления, хотя об этом рано, это потом. Никакой у меня логики, но пьеса сложная, иду на ощупь, наугад.
Бесчеловечный трагизм одиночества
Так вот. В застольной беседе простой рабочий раскрывается, он не понимает сперва, зачем его сосед с ним живет, а когда узнает про эксперимент, опыт, что интеллигент якобы пишет книгу о таких рабах, как он, то сражает одним единственным словом: он говорит, что может в любой момент вернуться домой, а его сожитель, как политический изгой, не может, и вообще тот здесь чужой и никому не нужен, а его ждет семья.
Тогда интеллектуал, затронутый за живое, приступает к изощренной психологической пытке. Он логически убеждает соседа, что тот, в алчной погоне за деньгами, никогда не вернется, и они будут жить вместе.
За этим стоит (у Козака это есть) и трагическое осознание одиночества, и стремление всеми силами удержать рядом с собой соотечественника, то есть, он не может без него.
И в этом стремлении всё бесчеловечно и ужасно. Интеллигент играет чувствами соседа, тот, хоть и темный, забитый, но человек! И, доведенный до исступления, он начинает рвать в мелкие клочки заработанные деньги, опровергая все доводы философа-диссидента. Затем он хочет вешаться, и его ученый сосед наблюдает за всем, фиксирует, не мешает и по-видимому не ведает никакого сочувствия.
Шопенгауэр в порочном кругу
И из них двух более неприятен холодный интеллектуал, чем хитроватый, но глубоко несчастный работяга, лишенный отпусков и удовольствий, тоскующий по семье и способный изречь мудрую мысль или задать вопрос, который мучил Шопенгауэра: для чего я живу?
Именно он рассуждает о власти, о государстве, раскрывая важнейшую грань, затрагивая аспект проблемы свободы, волнующей Мрожека.
Перед властью люди равны, хам и интеллектуал, а для нашего аристократа это ненавистно, он, в сущности, анархист, его проповедь свободы абстрактна, безжизненна и бесчеловечна.
И, в сущности, он - раб, ибо обреченно прикован к подвалу и своему соседу, который свободнее его в каком-то смысле, ибо может вернуться в родную страну.
Порочный круг, нет никакого выхода.
Финал - на некоей минорной ноте, но в какой-то мере просветленный. Усталые и пьяные, эмигранты засыпают, и интеллектуал бормочет неясные слова о свободном обществе, к которому человечество стремится, но не может достичь.
И в этом звучит глухая тоска по совершенству, все-таки свойственная холодному скептику. Почему люди не могут быть свободны?
Мрак поглощает комнату, спящих людей, весь мир. В этом мраке - логическое завершение развития мыслей Мрожека.
Интересный случай гипер-гипертекста. Я перефотографировал фотографию 1986 или 87 года. Это я сижу за рабочим столом в "Неделе", а над моим столом висит фото Ромы Козака и Феклистова в спектакле "Эмигранты", которое сделал Артур Рикельман, светлая ему память. Он фотографировал спектакль тогда, когда я еще надеялся напечатать рецензию на него. Рецензия ушла в небытие. Увы, к сожалению, я не знаю, куда делась та фотография после моего ухода из "Недели"
Мои дневники
Дневник. Тетрадь №3. 1986-87
Необязательные мемуары