Дневник. 1986-87 год. Глава 46. Нина Садур - не Помпадур
Сорок пятая глава
Кадр из фильма "Проллетая над гнездом кукушки" Милоша Формана по роману Кена Кизи
Много сумбура, но есть и кое-что интересное. Что-то из прочитанного в те поры я забыл напрочь, значит, того заслуживало.
Про Нину Садур: я плохо помню и ее пьесы, и спектакли по ним, которые я тогда смотрел, причем аж в двух разных постановках, которые я тут сравниваю.
Читаю, как будто в первый раз. Нина Садур потом еще много пьес сочинила, она и сейчас что-то пишет, и это что-то ставят, но по этому поводу мне нечего сказать.
Про очень плохой спектакль Малого театра по роману Бондарева "Игра" пришлось написать заметку, так как главный редактор Сырокомский заставил. Помню, что я умудрился написать так, чтобы ни одного хорошего слова про спектакль не сказать, но в то же время его не ругать. Это тонкое искусство, я тогда им владел. Сыр всё понял, ворчал по поводу моей рецензии, но формально придраться было не к чему, и она была опубликована.
Вот так оно всё и было. В отличие от других, "ни единою буквой не лгу".
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
26 сентября 1987 года
Этюд на партизанскую тему
Забыл, что прочел за это время еще одну повесть Василя Быкова, опять о партизанах.
Два партизана идут в деревню казнить продавшегося фашистам человека. Они его уводят из дома, чтобы расстрелять. А тот ни в чем не виноват, и пытается это внушить своим палачам.
Один из них, подобрее и глубже, понимает, что это правда, но в ночной внезапной перестрелке его смертельно ранят. Другой партизан - подонок, типично сталинских взглядов, его воспитали так, что кругом замаскированные враги, и он не верит крестьянину.
Сам же он, Войтик, успел и своих продать, и сбежать, бросив друзей, и оправдывать себя в глубине души он умеет. И заботит его карьера в партизанском отряде.
Конец неясен, Войтик погибает тоже, а Сущеня, мнимый предатель, остается один в безысходности, ни к партизанам, ни домой пути нет. Вот такой тонкий и яркий этюд на традиционную Быковскую тему.
Читал тут и рассказики некоего Валерия Попова, ленинградца (не путать с Евгением Поповым из "Метрополя"). Он ёрничает, паясничает, выкаблучивается, но есть некий юмор с абсурдистским налетом, и зощенко-хармсовская традиция вполне жива.
В поэзии всё слито воедино
За это время узнал некоторых поэтов. Бориса Чичибабина, очень яркого, сильного, с внутренней силой, хотя не всегда ограненной в изящную строку, С ним сходен Владимир Корнилов, но только более ироничен и прост, больше едкости, а у Чичибабина - трагической гримасы:
"Зачем я эту горькую страну
Ношу в крови, как сладкую заразу?"
Изумительные стихи были у Владимира Набокова, тут и форма, и печаль, и боль, и ритм, всё слито воедино, как и в рассказе "Круг", полном щемящей горечи (Огонек).
Апокалиптическая ненависть к большевикам
Прочел повесть Бориса Савинкова, блистательного литератора, "Конь вороной". Сколько криков и разочарования, и вновь о "сладкой заразе", болезненной любви к России и к Москве.
Все полно ненависти к большевикам, кои ничем не лучше лесных бандитов "зеленых" или тех же "белых". Нет веры в свою миссию, но нет веры и в светлый мир социализма, слишком грязен тот реальный социализм, истинная коммуния.
Так где же выход? У Савинкова нет ответа, а есть апокалиптические размышления о всаднике с мерой в руке, перед коим мы все - песок, и мы все недостойны, в обоих лагерях.
Повесть написана ясно, просто, легко, энергично. Было бы разумно ее опубликовать, но до этого пока гласность не доросла (сразу же после этого моего категорического утверждения повесть было опубликована в "Неделе").
Надо бы пройтись по "Огонькам", это лучший из еженедельников, по уровню, по смелости, по всему. Ну да ладно.
Хотя вот в погано-трусливой "Литературке" полоса Андрея Вознесенского с сильными гражданскими стихами, иной раз и просто прекрасными, но по антисталинской и антирусофильской направленности они особенно важны, так же, как и два прелестных эссе и евангельская символика андреевских крестов. Всё это очень интересно и занятно.
3 октября
Два Попова - два абсурда
Евгений Попов и Валерий Попов, в чем-то они сходны, и оба большие мастера.
Евг. Попов - сибиряк, шукшинского рода-племени, но жестче гораздо. Он пишет оригинально, едко и изящно, эдакое травление по традиционным темам, быт работящего сибирского люда, простоватого, темного, забитого, с обязательными бичами (но это серьезно, не иронично).
Особой любви к людям, героям рассказов, нет, хотя легкое сочувствие имеет место. Стиль очень крепко сбитый и, точнее, тщательно выделанный: "Грустна, тревожна, зыбка и неясна жизнь людей, не имеющих квадратных метров собственной или коммунальной жилплощади". Вот таким макаром написано всё, знакомое, обыденное как бы выгравировано так, что смещены ракурсы, и эта обыденность выглядит незнакомой и странной. О чем эти рассказы? О бездуховности, о советском абсурде, о нравственных ценностях.
О том же абсурде нашей жизни пишет и Валерий Попов, но он увековечивает этот абсурд средствами абсурда же, отстраняя реальность, почти шизофренируя ее. Его рассказики выглядели бы шифро-шарадами с заданной программой, если бы не тонкий и едкий юмор.
11 октября
Нормальный полу-уголовник в дурдоме
"Над кукушкиным гнездом" Кена Кейси (в журнале Кизи) - роман о сумасшедшем доме, куда Система, т.е. Общество сгоняет неподходящих людей, обламывает их (вплоть до зверских пыток и лоботомии) и делает верными слугами.
И в этот затхлый мирок затравленных, закомплексованных, истерзанных меланхоликов и полупсихов вламывается рыжий детина Макмерфи, хулиган, полу-уголовник, глубоко нормальный человек. Он схватывается со страшной Медицинской Сестрой, садисткой и сукой. Ради чего он борется? Прежде всего, ради себя, ради освобождения, тем более, что попутно он обыгрывает и охмуряет всех постояльцев и зарабатывает немалый капитал (карты, пари и пр.).
Но "кролики", поверившие в то, что они неполноценны (а многие здесь добровольно) усомнились уже в целесообразности своего пребывания в психдоме. Сама фигура Макмерфи открыла им принципиально иные возможности, формы жизни, и поколеблен мир Сестры мисс Гнусен, державшийся на иллюзиях и страхе.
Это из фильма, сами понимаете
Оптимистическая лоботомия
Хотя Макмерфи борется за себя, он становится кумиром для остальных, он вернул им веру в себя, вкус к нормальной жизни, тоску по заоконному миру. Особенно индейцу Бромдену, от чьего имени написан роман, тот ушел в себя и многие годы притворяется глухонемым, слыша и понимая всё, но его никто в грош не ставит, и до Макмерфи Бромден, зажавшись, не верил ни во что.
Мак высвобождает дремлющую в нем силу, энергию, и это губит мир мисс Гнусен окончательно.
Но не всё происходит так просто. Макмерфи, в общем-то, жулик-индивидуалист, неожиданно (для героев, не для читателей) вступается за честь и достоинство одного из пациентов (и вправду психа, помешанного на чистоте), вступает в драку с санитарами.
Тогда его отправляют в камеру буйных, глушат током, он стойко держится, устраивает дикую попойку и разврат прямо в больнице, ночью, чем полностью разбивает вдрызг остатки веры в целесообразность такой жизни. "Больные" (в основном, здоровейшие люди) после этого покидают палату, возвращаются к жизни, но Макмерфи ждет расплата - лоботомия, потеря индивидуальности, животно-растительная жизнь (таких больных тут называют "овощи"). Бромден его придушивает, чтоб тот не вернул самой своей судьбой влияние и страх перед мисс Гнусен, затем разбивает тюремно-больничное окно и вырывается на волю, сильный и смелый. Так что есть даже большая доля оптимизма.
Длинные руки КГБ
Сумасшедший дом в этом романе - символ любого государства, притесняющего, убивающего личность. Форман, познав социализм, придал сюжету более конкретные, социальные черты, Кейси тут ни при чем. И все-таки в романе показано, как можно использовать психушку в политических целях, механизм просто, ясный, и опубликование этого увлекательного, яркого, легко и точно написанного произведения - очень важный шаг редакции "Нового мира".
Раскрыл сейчас вступительную заметку к "Кукушке" А. Зверева, и там вижу, что фантазия Кейси не принимала тех политических форм, что мы ей присвоили. Якобы это протест против массовой усредненности, в защиту анархии.
Всё так, но мне никуда не уйти от знания, как применяет психушки наш КГБ, и это накладывается на роман Кейси, без нажима, без сопротивления.
18 октября
Нагибин встал и пошел
Повестушка Юрия Нагибина "Встань и иди" - вещь неплохая, видимо, полу-автобиографическая. Об отце, который всё сталинское время провел по тюрьмам, лагерям и ссылкам, и всё, конечно, незаслуженно. Нет особого возмущения, обличения, есть тон полунаивного недоумения, непонимания. И подробный рассказ о разного рода ссылках и лагерях, где Сережа, гл. герой повести, то и дело навещает отца.
Всё написано крайне спокойно, и оттого особенно дико и страшно, особенно внешняя деградация отца, "выпитого лагерем", при его духовной стойкости.
Автор и себя сурово казнит за то, что фактически отрекался от отца, врага народа, пряча его от жены и сановного тестя, и не помог ему своим присутствием в последние дни болезни, хотя исправно помогал материально.
В этом и суровый счет ко всему первому советскому поколению, родившемуся после 17 года, нестойкому, лишенному стержня, лишенному нравственного чувства, выбитого беззаконием и атрофировавшегося в защитных, мимикрических целях. Что же ты натворила, Советская власть?! Это почти прямо сказано у Нагибина.
Сварганил заметочку о говне
Видел очень плохой спектакль по очень плохому роману Бондарева "Игра" в очень плохом Малом театре. О нем просто-напросто нечего сказать (хотя заметочку по приказу Сырокомского я сварганил в "Неделю", но постарался уйти от каких угодно оценок, да и то стыдно, всё снова, как в славные застойные времена).
Усложненная манера говорить о простых вещах
Видел опять "Чудную бабу" и "Ехай" Нины Садур в Ермоловском (а до того в "Дебюте", в постановке В. Быкова, ни хрена не разобравшегося и запутавшего зрителей). В. Долгачев сработал чище и четче, всё стало гораздо понятнее.
У Нины Садур усложненная манера говорить о простых вещах, хотя иногда она сама запутывается и тем смущает всех, кто имеет дело с ее пьесами.
"Ехай"- пьеса попроще, вот она. Некий деревенский мужик решил броситься под поезд, а машинист не желает на него наезжать. Меж ними бурный спор. Мужик кричит: Ехай! Машинист уговаривает его остаться жить, хотя мужик дерьмоватый и похоже, что каторжный.
Нравственное соотношение понятно, распределение авторских симпатий неясно. Вдруг мужик, до того изъяснявшийся о невыносимой жизни, что дошел до точки, называет причину, зачем лег под поезд: жена не дала пятерку на вино.
Причина ничтожная, несообразная, но машинист верит и 5 рублей дает, а мужичок лихо вскакивает бежать в магазин. Но машинист разошелся, разговорился, он тут душу распахивал, жизнь свою (весьма куцую) рассказывал, и на тебе, ни ответа, ни привета, и он стыдит мужичонку, как бы беря возмещение за то, что, якобы, его спас от смерти.
сцена из какого-то спектакля по пьесе "Ехай"
Старушонка, мужичонка и куча вранья
Тут возникает фантасмагорическая старушка, потерявшая козлика, из ближней деревни. А мужик, оказывается, вовсе не оттуда, а черт знает откуда свалился. Машинист это скумекал и возмущен. Он тут раскрылся, а мужик-то врал.
Да тут еще старушка решает мужичка себе взять под кров. Машинист, недавно такой гуманно благородный, отговаривает старушку, начинает всякие гадости говорить про мужичка и становится крайне неприятен.
Беседа переходит на некие обобщенные темы и сводится к тому, что русская земля прекрасна и по ней надо ходить ногами, а не ездить на паровозах (старушка какая-то вся из прошлых веков). И мужик с бабой уходит, отдав 5 рублей, которые ему и не были нужны, у него куча денег в карманах. Спрашивается: а зачем он на рельсы лег? Ответ я дать не могу.
Гуманизм вперед летит!
Конечно, эти люди, как и все герои Нины Садур, суть отвлеченные идеи, одетые в драматургическую плоть.
Пьеса об абстрактном, а не об этом мужичке-алкаше, он - мнимость, он не человек вовсе.
То ли речь идет о том, что каждый, даже пропащий, кому-то должен быть нужен, и старушка воплощает гуманизм конкретный, уходящий корнями в прошлые традиции. А машинист - гуманизм на словах, лозунговый, порожденный советской властью, и не случайно он на электровозе, то бишь на паровозе, который вперед летит. И он честный человек, но дитя нашего времени, не может духовно помочь, обогатить другую личность. Он не убеждает и не может убедить.
Вот таким образом я смог понять пиеску. Всё закручено до крайности. Смысл этот я только сейчас сумел выудить. А каково актерам! Хотя внешне эту пьесу играть просто, задания, цели, сверхзадачи выстраивать нетрудно, что видно по постановке Долгачева, вот только персонажи-то не имеют психологических глубин.
"Здрасьте, я зло мира"
Гораздо сложнее и туманнее "Чудная баба", где уже Садур берет декорацией весь земной шар, а одна из героинь представляется: Я - зло мира.
Этот вселенски-глобальный размах не внушает доверия, и я вспоминал элегантно-изощренно-томно гниющее человечество в фильме Сокурова. Садур тоже оперирует космическими категориями и отвлеченной метафорикой, более откровенной, но скрывающей простые и ясные частности.
25 октября
Итак, разберемся в пьесе. Некая женщина, сотрудница КБ, попадает в поле, куда реалистически приехала на картошку. В "Дебютовской" постановке Быкова было неясно, что дело происходит в поле. Там мешались какие-то кровати и пр.
В долгачевском спектакле поле есть поле, и в нем возникает некое существо, смахивающее на деревенскую юродивую.
Лидия Ивановна сначала все так нормально и воспринимает, а потом начинается чертовщина: дорога ушла, слишком устала, что по ней все ходят, а с земли слезает верхний слой, исчезая в какой-то яме, и остается нежная, новая кожица, покрывающая земной шар, и ходить по этой кожице надо осторожно.
Юродивая оказывается "злом мира" и говорит, что все исчезли, осталась одна Лидия - и сама исчезает.
И. Савина играет "зло мира" хуже, чем М. Гайзидорская в "Дебюте", у той было больше инфернальности, непредсказуемости, Савина более реальная и нормальная, несмотря на то, что одета в плащ на голое тело, под которым видны груди, обнажать женщин до пояса теперь на советской сцене стало принято, а то и модно.
Лидия Ивановна и ее солипсизм
Вторая часть. Лидия Ивановна в своем КБ, и думает, что она одна реальная, а все остальные - живые манекены, модели людей.
Она это говорит, ее принимают за сумасшедшую, но доказать свою подлинность никто не может. Наглядный урок невозможности опровержения субъективного идеализма, коему предается Лидия, хотя мы знаем, что есть философские доказательства бытия остального мира.
Нина Садур настаивает на солипсизме, а под конец в КБ звонит та самая баба - "зло мира", то есть вроде бы всё, что было в поле, реальность, а не страшный сон.
В чем смысл этой интеллектуальной игры, искусно вытканной в первой части, в поле, но усредненно банальной во второй части, в КБ?
Человек не должен считать себя единственным, а иначе он посеет смуту в коллективе, где работает? Как-то мелко. Ничего философски крупного не вычитывается, кроме банальной мысли о человеческой стертости, о стирании индивидуальности.
Или же это о том, что вся Земля поменяла кожу, а герои пьесы того не заметили? Или печальная притча о будничности жизни?
Увы, всё это лишь предположения. Боюсь, это натяжки, Нина Садур просто игралась поэтическими реалиями.
Нина Садур
Мои дневники
Дневник. Тетрадь №3. 1986-87
Необязательные мемуары
Кадр из фильма "Проллетая над гнездом кукушки" Милоша Формана по роману Кена Кизи
Много сумбура, но есть и кое-что интересное. Что-то из прочитанного в те поры я забыл напрочь, значит, того заслуживало.
Про Нину Садур: я плохо помню и ее пьесы, и спектакли по ним, которые я тогда смотрел, причем аж в двух разных постановках, которые я тут сравниваю.
Читаю, как будто в первый раз. Нина Садур потом еще много пьес сочинила, она и сейчас что-то пишет, и это что-то ставят, но по этому поводу мне нечего сказать.
Про очень плохой спектакль Малого театра по роману Бондарева "Игра" пришлось написать заметку, так как главный редактор Сырокомский заставил. Помню, что я умудрился написать так, чтобы ни одного хорошего слова про спектакль не сказать, но в то же время его не ругать. Это тонкое искусство, я тогда им владел. Сыр всё понял, ворчал по поводу моей рецензии, но формально придраться было не к чему, и она была опубликована.
Вот так оно всё и было. В отличие от других, "ни единою буквой не лгу".
Краткие пояснения даю курсивом. И для удобства решил снабдить свои старые записи заголовками и подзаголовками.
26 сентября 1987 года
Этюд на партизанскую тему
Забыл, что прочел за это время еще одну повесть Василя Быкова, опять о партизанах.
Два партизана идут в деревню казнить продавшегося фашистам человека. Они его уводят из дома, чтобы расстрелять. А тот ни в чем не виноват, и пытается это внушить своим палачам.
Один из них, подобрее и глубже, понимает, что это правда, но в ночной внезапной перестрелке его смертельно ранят. Другой партизан - подонок, типично сталинских взглядов, его воспитали так, что кругом замаскированные враги, и он не верит крестьянину.
Сам же он, Войтик, успел и своих продать, и сбежать, бросив друзей, и оправдывать себя в глубине души он умеет. И заботит его карьера в партизанском отряде.
Конец неясен, Войтик погибает тоже, а Сущеня, мнимый предатель, остается один в безысходности, ни к партизанам, ни домой пути нет. Вот такой тонкий и яркий этюд на традиционную Быковскую тему.
Читал тут и рассказики некоего Валерия Попова, ленинградца (не путать с Евгением Поповым из "Метрополя"). Он ёрничает, паясничает, выкаблучивается, но есть некий юмор с абсурдистским налетом, и зощенко-хармсовская традиция вполне жива.
В поэзии всё слито воедино
За это время узнал некоторых поэтов. Бориса Чичибабина, очень яркого, сильного, с внутренней силой, хотя не всегда ограненной в изящную строку, С ним сходен Владимир Корнилов, но только более ироничен и прост, больше едкости, а у Чичибабина - трагической гримасы:
"Зачем я эту горькую страну
Ношу в крови, как сладкую заразу?"
Изумительные стихи были у Владимира Набокова, тут и форма, и печаль, и боль, и ритм, всё слито воедино, как и в рассказе "Круг", полном щемящей горечи (Огонек).
Апокалиптическая ненависть к большевикам
Прочел повесть Бориса Савинкова, блистательного литератора, "Конь вороной". Сколько криков и разочарования, и вновь о "сладкой заразе", болезненной любви к России и к Москве.
Все полно ненависти к большевикам, кои ничем не лучше лесных бандитов "зеленых" или тех же "белых". Нет веры в свою миссию, но нет веры и в светлый мир социализма, слишком грязен тот реальный социализм, истинная коммуния.
Так где же выход? У Савинкова нет ответа, а есть апокалиптические размышления о всаднике с мерой в руке, перед коим мы все - песок, и мы все недостойны, в обоих лагерях.
Повесть написана ясно, просто, легко, энергично. Было бы разумно ее опубликовать, но до этого пока гласность не доросла (сразу же после этого моего категорического утверждения повесть было опубликована в "Неделе").
Надо бы пройтись по "Огонькам", это лучший из еженедельников, по уровню, по смелости, по всему. Ну да ладно.
Хотя вот в погано-трусливой "Литературке" полоса Андрея Вознесенского с сильными гражданскими стихами, иной раз и просто прекрасными, но по антисталинской и антирусофильской направленности они особенно важны, так же, как и два прелестных эссе и евангельская символика андреевских крестов. Всё это очень интересно и занятно.
3 октября
Два Попова - два абсурда
Евгений Попов и Валерий Попов, в чем-то они сходны, и оба большие мастера.
Евг. Попов - сибиряк, шукшинского рода-племени, но жестче гораздо. Он пишет оригинально, едко и изящно, эдакое травление по традиционным темам, быт работящего сибирского люда, простоватого, темного, забитого, с обязательными бичами (но это серьезно, не иронично).
Особой любви к людям, героям рассказов, нет, хотя легкое сочувствие имеет место. Стиль очень крепко сбитый и, точнее, тщательно выделанный: "Грустна, тревожна, зыбка и неясна жизнь людей, не имеющих квадратных метров собственной или коммунальной жилплощади". Вот таким макаром написано всё, знакомое, обыденное как бы выгравировано так, что смещены ракурсы, и эта обыденность выглядит незнакомой и странной. О чем эти рассказы? О бездуховности, о советском абсурде, о нравственных ценностях.
О том же абсурде нашей жизни пишет и Валерий Попов, но он увековечивает этот абсурд средствами абсурда же, отстраняя реальность, почти шизофренируя ее. Его рассказики выглядели бы шифро-шарадами с заданной программой, если бы не тонкий и едкий юмор.
11 октября
Нормальный полу-уголовник в дурдоме
"Над кукушкиным гнездом" Кена Кейси (в журнале Кизи) - роман о сумасшедшем доме, куда Система, т.е. Общество сгоняет неподходящих людей, обламывает их (вплоть до зверских пыток и лоботомии) и делает верными слугами.
И в этот затхлый мирок затравленных, закомплексованных, истерзанных меланхоликов и полупсихов вламывается рыжий детина Макмерфи, хулиган, полу-уголовник, глубоко нормальный человек. Он схватывается со страшной Медицинской Сестрой, садисткой и сукой. Ради чего он борется? Прежде всего, ради себя, ради освобождения, тем более, что попутно он обыгрывает и охмуряет всех постояльцев и зарабатывает немалый капитал (карты, пари и пр.).
Но "кролики", поверившие в то, что они неполноценны (а многие здесь добровольно) усомнились уже в целесообразности своего пребывания в психдоме. Сама фигура Макмерфи открыла им принципиально иные возможности, формы жизни, и поколеблен мир Сестры мисс Гнусен, державшийся на иллюзиях и страхе.
Это из фильма, сами понимаете
Оптимистическая лоботомия
Хотя Макмерфи борется за себя, он становится кумиром для остальных, он вернул им веру в себя, вкус к нормальной жизни, тоску по заоконному миру. Особенно индейцу Бромдену, от чьего имени написан роман, тот ушел в себя и многие годы притворяется глухонемым, слыша и понимая всё, но его никто в грош не ставит, и до Макмерфи Бромден, зажавшись, не верил ни во что.
Мак высвобождает дремлющую в нем силу, энергию, и это губит мир мисс Гнусен окончательно.
Но не всё происходит так просто. Макмерфи, в общем-то, жулик-индивидуалист, неожиданно (для героев, не для читателей) вступается за честь и достоинство одного из пациентов (и вправду психа, помешанного на чистоте), вступает в драку с санитарами.
Тогда его отправляют в камеру буйных, глушат током, он стойко держится, устраивает дикую попойку и разврат прямо в больнице, ночью, чем полностью разбивает вдрызг остатки веры в целесообразность такой жизни. "Больные" (в основном, здоровейшие люди) после этого покидают палату, возвращаются к жизни, но Макмерфи ждет расплата - лоботомия, потеря индивидуальности, животно-растительная жизнь (таких больных тут называют "овощи"). Бромден его придушивает, чтоб тот не вернул самой своей судьбой влияние и страх перед мисс Гнусен, затем разбивает тюремно-больничное окно и вырывается на волю, сильный и смелый. Так что есть даже большая доля оптимизма.
Длинные руки КГБ
Сумасшедший дом в этом романе - символ любого государства, притесняющего, убивающего личность. Форман, познав социализм, придал сюжету более конкретные, социальные черты, Кейси тут ни при чем. И все-таки в романе показано, как можно использовать психушку в политических целях, механизм просто, ясный, и опубликование этого увлекательного, яркого, легко и точно написанного произведения - очень важный шаг редакции "Нового мира".
Раскрыл сейчас вступительную заметку к "Кукушке" А. Зверева, и там вижу, что фантазия Кейси не принимала тех политических форм, что мы ей присвоили. Якобы это протест против массовой усредненности, в защиту анархии.
Всё так, но мне никуда не уйти от знания, как применяет психушки наш КГБ, и это накладывается на роман Кейси, без нажима, без сопротивления.
18 октября
Нагибин встал и пошел
Повестушка Юрия Нагибина "Встань и иди" - вещь неплохая, видимо, полу-автобиографическая. Об отце, который всё сталинское время провел по тюрьмам, лагерям и ссылкам, и всё, конечно, незаслуженно. Нет особого возмущения, обличения, есть тон полунаивного недоумения, непонимания. И подробный рассказ о разного рода ссылках и лагерях, где Сережа, гл. герой повести, то и дело навещает отца.
Всё написано крайне спокойно, и оттого особенно дико и страшно, особенно внешняя деградация отца, "выпитого лагерем", при его духовной стойкости.
Автор и себя сурово казнит за то, что фактически отрекался от отца, врага народа, пряча его от жены и сановного тестя, и не помог ему своим присутствием в последние дни болезни, хотя исправно помогал материально.
В этом и суровый счет ко всему первому советскому поколению, родившемуся после 17 года, нестойкому, лишенному стержня, лишенному нравственного чувства, выбитого беззаконием и атрофировавшегося в защитных, мимикрических целях. Что же ты натворила, Советская власть?! Это почти прямо сказано у Нагибина.
Сварганил заметочку о говне
Видел очень плохой спектакль по очень плохому роману Бондарева "Игра" в очень плохом Малом театре. О нем просто-напросто нечего сказать (хотя заметочку по приказу Сырокомского я сварганил в "Неделю", но постарался уйти от каких угодно оценок, да и то стыдно, всё снова, как в славные застойные времена).
Усложненная манера говорить о простых вещах
Видел опять "Чудную бабу" и "Ехай" Нины Садур в Ермоловском (а до того в "Дебюте", в постановке В. Быкова, ни хрена не разобравшегося и запутавшего зрителей). В. Долгачев сработал чище и четче, всё стало гораздо понятнее.
У Нины Садур усложненная манера говорить о простых вещах, хотя иногда она сама запутывается и тем смущает всех, кто имеет дело с ее пьесами.
"Ехай"- пьеса попроще, вот она. Некий деревенский мужик решил броситься под поезд, а машинист не желает на него наезжать. Меж ними бурный спор. Мужик кричит: Ехай! Машинист уговаривает его остаться жить, хотя мужик дерьмоватый и похоже, что каторжный.
Нравственное соотношение понятно, распределение авторских симпатий неясно. Вдруг мужик, до того изъяснявшийся о невыносимой жизни, что дошел до точки, называет причину, зачем лег под поезд: жена не дала пятерку на вино.
Причина ничтожная, несообразная, но машинист верит и 5 рублей дает, а мужичок лихо вскакивает бежать в магазин. Но машинист разошелся, разговорился, он тут душу распахивал, жизнь свою (весьма куцую) рассказывал, и на тебе, ни ответа, ни привета, и он стыдит мужичонку, как бы беря возмещение за то, что, якобы, его спас от смерти.
сцена из какого-то спектакля по пьесе "Ехай"
Старушонка, мужичонка и куча вранья
Тут возникает фантасмагорическая старушка, потерявшая козлика, из ближней деревни. А мужик, оказывается, вовсе не оттуда, а черт знает откуда свалился. Машинист это скумекал и возмущен. Он тут раскрылся, а мужик-то врал.
Да тут еще старушка решает мужичка себе взять под кров. Машинист, недавно такой гуманно благородный, отговаривает старушку, начинает всякие гадости говорить про мужичка и становится крайне неприятен.
Беседа переходит на некие обобщенные темы и сводится к тому, что русская земля прекрасна и по ней надо ходить ногами, а не ездить на паровозах (старушка какая-то вся из прошлых веков). И мужик с бабой уходит, отдав 5 рублей, которые ему и не были нужны, у него куча денег в карманах. Спрашивается: а зачем он на рельсы лег? Ответ я дать не могу.
Гуманизм вперед летит!
Конечно, эти люди, как и все герои Нины Садур, суть отвлеченные идеи, одетые в драматургическую плоть.
Пьеса об абстрактном, а не об этом мужичке-алкаше, он - мнимость, он не человек вовсе.
То ли речь идет о том, что каждый, даже пропащий, кому-то должен быть нужен, и старушка воплощает гуманизм конкретный, уходящий корнями в прошлые традиции. А машинист - гуманизм на словах, лозунговый, порожденный советской властью, и не случайно он на электровозе, то бишь на паровозе, который вперед летит. И он честный человек, но дитя нашего времени, не может духовно помочь, обогатить другую личность. Он не убеждает и не может убедить.
Вот таким образом я смог понять пиеску. Всё закручено до крайности. Смысл этот я только сейчас сумел выудить. А каково актерам! Хотя внешне эту пьесу играть просто, задания, цели, сверхзадачи выстраивать нетрудно, что видно по постановке Долгачева, вот только персонажи-то не имеют психологических глубин.
"Здрасьте, я зло мира"
Гораздо сложнее и туманнее "Чудная баба", где уже Садур берет декорацией весь земной шар, а одна из героинь представляется: Я - зло мира.
Этот вселенски-глобальный размах не внушает доверия, и я вспоминал элегантно-изощренно-томно гниющее человечество в фильме Сокурова. Садур тоже оперирует космическими категориями и отвлеченной метафорикой, более откровенной, но скрывающей простые и ясные частности.
25 октября
Итак, разберемся в пьесе. Некая женщина, сотрудница КБ, попадает в поле, куда реалистически приехала на картошку. В "Дебютовской" постановке Быкова было неясно, что дело происходит в поле. Там мешались какие-то кровати и пр.
В долгачевском спектакле поле есть поле, и в нем возникает некое существо, смахивающее на деревенскую юродивую.
Лидия Ивановна сначала все так нормально и воспринимает, а потом начинается чертовщина: дорога ушла, слишком устала, что по ней все ходят, а с земли слезает верхний слой, исчезая в какой-то яме, и остается нежная, новая кожица, покрывающая земной шар, и ходить по этой кожице надо осторожно.
Юродивая оказывается "злом мира" и говорит, что все исчезли, осталась одна Лидия - и сама исчезает.
И. Савина играет "зло мира" хуже, чем М. Гайзидорская в "Дебюте", у той было больше инфернальности, непредсказуемости, Савина более реальная и нормальная, несмотря на то, что одета в плащ на голое тело, под которым видны груди, обнажать женщин до пояса теперь на советской сцене стало принято, а то и модно.
Лидия Ивановна и ее солипсизм
Вторая часть. Лидия Ивановна в своем КБ, и думает, что она одна реальная, а все остальные - живые манекены, модели людей.
Она это говорит, ее принимают за сумасшедшую, но доказать свою подлинность никто не может. Наглядный урок невозможности опровержения субъективного идеализма, коему предается Лидия, хотя мы знаем, что есть философские доказательства бытия остального мира.
Нина Садур настаивает на солипсизме, а под конец в КБ звонит та самая баба - "зло мира", то есть вроде бы всё, что было в поле, реальность, а не страшный сон.
В чем смысл этой интеллектуальной игры, искусно вытканной в первой части, в поле, но усредненно банальной во второй части, в КБ?
Человек не должен считать себя единственным, а иначе он посеет смуту в коллективе, где работает? Как-то мелко. Ничего философски крупного не вычитывается, кроме банальной мысли о человеческой стертости, о стирании индивидуальности.
Или же это о том, что вся Земля поменяла кожу, а герои пьесы того не заметили? Или печальная притча о будничности жизни?
Увы, всё это лишь предположения. Боюсь, это натяжки, Нина Садур просто игралась поэтическими реалиями.
Нина Садур
Мои дневники
Дневник. Тетрадь №3. 1986-87
Необязательные мемуары