И если будешь время мерить в тоннах... (с)
Монахи отмеряли время молитвами или по количеству сгоревших свечек. А как ещё людям случалось отсчитывать время?
"У тебя есть бутерброд? Успеешь его съесть", - ответили моей подруге в центре Хайфы на вопрос, как далеко до Неве Шаанана. Времени - как на один сэндвич.
То же про битву американцев с индейцами при Little Bighorn: "... Other Native accounts said the fighting lasted only «as long as it takes a hungry man to eat a meal»."
Голодный человек всё измеряет в скорости поедания.
Из переписки: "Пятнадцать лет как одна копеечка". В деньгах тоже пойдёт.
Можно и в более крупных: "... Наткнулся в сети на хороший измеритель политического времени: «Это Лавров заявлял уже три рубля назад»".
А вот и иллюстрация:
В деньгах вообще что угодно можно измерять. Жванецкий вот мерил расстоянье: "Раньше я жил на улице Стойкости в Ленинграде. Это почти под Москвой. На расстоянии примерно 2 рубля от центра."
В ногах футах: "The metrical foot (Old English, translating Latin pes, Greek pous in the same sense) is commonly taken as a reference to keeping time by tapping the foot" (см. также scan).
Про отбивание ритма я ещё расскажу ниже, в связи с Умберто Эко.
Раз уж ноги, то и пальцы: "Сторонний наблюдатель может мерить время по пальцам именно потому, что он сторонний." (Михаил Ямпольский)
В периодичности остатков от деления на 7:
Так долго вместе прожили, что вновь
второе января пришлось на вторник...
(забавно, что "в интернетах" это стихотворение иногда называют не "Шесть...", а "Семь лет спустя"; как будто и не было никаких високосных).
В Бродских:
- Давайте мерить время в Бродских.
- Сейчас... о. Как раз ни одного бродского.
А в связи с последними событиями - в Кобзонах. И кобзонов, черт бы их побрал, в отличие от Бродских, нашлось множество; каждый норовит примазаться.
И в себе:
Мной можно мерить время, если время
не возразит бесчестным аргументом,
краплёной картой в дряхлом рукаве.
Или здесь:
"На этом месте, двадцать лет назад, если мерить время мной, Одиссеем, сыном Лаэрта, я построил первый в своей жизни кенотаф."
В важном не-бутербродном: "любовь тому назад", "беду тому назад" (плохой перевод) и "жизнь тому назад".
Пастернак тоже не разменивался: "Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?"
А Алиса ещё удивлялась:
- Какие смешные часы! - заметила она. - Они показывают число, а не час!
- А что тут такого? - пробормотал Болванщик. - Разве твои часы показывают год?
Бывает, что и пять лет:
"Меня всегда интересовали мелочи жизни. Возможно, потому, что я вырос там, где ими принято было пренебрегать. Российского человека слишком долго учили мерить время не часами, а пятилетками. Ждать не завтрашнего дня, а светлого будущего. Такой угол зрения, вид сверху вызывает недоверие к подробностям жизни." (Александр Генис)
Шекспир мерил нервно и дробно - в "ежеминутных вздохах и ежечасных стонах" влюблённых.
В цветах, принесенных на могилу (Высоцкого):
И казалось: вот - рифмач отпетый
и своё отпевший.
Всё не так
с той поры, как на могиле этой
время измеряется в цветах.
Да, и как же я забыла.
В недавно возрожденной единице - сроке, который дают ни за что.
По-разному в зависимости от :
"Время глупости измеряется часами, но нет часов, измеряющих время мудрости." (Уильям Блейк, "Пословицы Ада")
В точных исторических моментах:
"I was born in the city of Bombay ... once upon a time. No, that won't do, there's no getting away from the date: I was born in Doctor Narlikar's Nursing Home on August 15th, 1947. And the time? The time matters, too. Well then: at night. No, it's important to be more ... On the stroke of midnight, as a matter of fact. Clock-hands joined palms in respectful greeting as I came. Oh, spell it out, spell it out: at the precise instant of India's arrival at independence, I tumbled forth into the world." (Рушди, "Дети полуночи", не хочу в переводе).
Во времени, которое нужно словам, что дойти до сердца дамы:
Затем, вы наверху стоите величаво,
И ваши с легкостью слетают вниз слова;
Мои ж слова должны подняться вверх сперва, -
На это времени им нужно больше, право!
В отрезанных прядях волос: "...Жена русского эмигранта, который так говорил, сохраняла в шелковом чулке пряди волос, которые успела остричь с тех пор, как уехала из России. Отрезав очередную прядь, она завязывала на чулке узелок. Так она измеряла время. Со дня отъезда она не смотрела в календарь и обычно не имела понятия, ни какое сегодня число, ни какой день недели."
Via avva: измерение секса во времени, за которое ветер успевает качнуть пальмовую ветвь, а человек может обежать пальму, разбавить бокал вина водой, проглотить три яйца одно за другим и т.д. С замечательным комментом от nechaman. Похожее - измерение взрослением:
... а Тунис
Так далеко, что прежде, чем туда
Дойдет известье и назад вернется,
Младенцы нынешние станут бриться.
Всё время updates, на этот раз от гениальной дочки гениальной logophilka: "Тебя столько не было - столько, сколько слону надо времени, чтобы оторвать свои уши!"
Update времён коронавирусного карантина (via Renata Rozovsky): понятно, что одна из самых изменившихся вещей - это время, удивительно только, что так мало.
И в событиях, происходящих в параллельном мире - книжке:
"Чтобы задать читателю ритм, в некоторых текстах авторы уравнивают время фабулы, дискурса и чтения. На телевидении такое называется прямой трансляцией. Вспомните хотя бы фильм, в котором Энди Уорхол весь день водит камерой по Эмпайр-Стейт-Билдинг... Можно с большой долей уверенности утверждать, что на чтение последней главы «Улисса» у вас уйдет как минимум столько же времени, сколько ушло у Молли на ее поток сознания. В других случаях приходится прибегать к составлению пропорций: если на описание того, как персонаж прошел одну милю, потребовалось две страницы текста, на описание того, как он прошел две мили, потребуется четыре." (Помните, то же в "Заметках на полях «Имени розы»" - Эко хотел, чтобы ритм любовной сцены на кухне - ритм пальцев, бегущих по клавиатуре, - "воспроизводил ритм любовного акта"; он "старался как мог сократить зазор между долготой любовного акта и долготой своего письма".)
Умберто Эко я специально оставила на конец, потому что вся статья ужасно интересная, и я хочу накидать ещё цитат из неё, про время и не только:
***
Некий мсье Юмбло, отвергший от имени издателя Оллендорфа рукопись «В поисках утраченного времени» Пруста, писал: «Возможно, конечно, это следствие моей ограниченности, но я не в состоянии постичь, зачем описывать на тридцати страницах, как человек ворочается в постели перед сном».
Воздавая дань быстроте, Кальвино предупреждал: «Я вовсе не хочу сказать, что быстрота самоценна. Нарративное время может приостанавливаться, замыкаться в цикл или стоять на месте… Апология быстроты отнюдь не отрицает прелестей замедления». Если бы не эти прелести, Пруста вовек бы не допустили в пантеон великих писателей.
***
... В статье, посвященной стилю Флобера, Пруст утверждает: одно из достоинств Флобера - умение передавать течение времени. Пруст, уделивший тридцать страниц описанию того, как человек ворочается в постели, от всей души восхищается финалом «Воспитания чувств», в котором, по его словам, самое лучшее - не слова, а пустое пространство.
Пруст отмечает, что Флобер, на протяжении многих страниц описывавший совершенно обыденные поступки своего персонажа Фредерика Моро, к концу, к тому моменту, когда дело доходит до одного из самых драматических моментов в жизни Фредерика, наращивает темп. После государственного переворота Наполеона III Фредерик становится свидетелем кавалерийской атаки в центре Парижа: он с замиранием сердца следит за появлением эскадрона драгун, которые несутся по бульвару, «пригнувшись к шеям лошадей… с саблями наголо», видит, как некий полицейский, с саблей в руке, набрасывается на повстанца, и тот падает замертво. «Полицейский оглянулся, обвел всех глазами, и ошеломленный Фредерик узнал Сенекаля». На этом Флобер заканчивает главу, и дальше идет пустое пространство, которое представляется Прусту «зияющим пробелом». Затем, «без какого-либо намека на переход, резко меняя единицу измерения времени с четверти часа на годы и десятилетия», Флобер пишет:
Он отправился в путешествие.
Он изведал тоску пароходов, утренний холод после ночлега в палатке, забывался, глядя на пейзажи и руины, узнал горечь мимолетной дружбы.
Он вернулся.
Он выезжал в свет и пережил еще не один роман. Но неотступное воспоминание о первой любви обесцвечивало новую любовь; да и острота страсти, вся прелесть чувства была утрачена.
Можно сказать, что Флобер постепенно убыстряет время дискурса, поначалу для того, чтобы оно соответствовало ускорению фабульного времени. Но затем, после пробела, он прибегает к обратному приему и передает очень долгое фабульное время очень коротким дискурсным. Мне кажется, что здесь перед нами - пример остранения, которое достигается не семантическими, а синтаксическими средствами, которое заставляет читателя «переключать скорость» на протяжении этого незамысловатого, но так красноречиво зияющего пробела.
/На ту же тему - моё и не моё про лакуны в сюжете, недоговоренность и "ночь с воскресенья на вторник"/
***
Теперь можно вернуться к вопросу, которым мы задались по поводу Мандзони. Зачем ему понадобилось вставлять в текст длинную историческую справку о «брави», хотя он заранее знал, что читатель все равно проскочит эти страницы? А затем, что даже на то, чтобы перелистать страницы, требуется определенное время, или, по крайней мере, у читателя все же остается впечатление, что он теряет какое-то время, хотя и экономит гораздо большее.
***
... В обыкновенных фильмах герой, севший в самолет в аэропорту Логан в Бостоне, в следующей сцене уже приземляется в Сан-Франциско. В порнографических же фильмах, если герой садится в машину, чтобы проехать десять кварталов, машина будет преодолевать это расстояние столько времени, сколько требуется в реальности. Если герой открывает холодильник и наливает в стакан спрайт, который выпьет, когда включит телевизор и усядется в кресло, на экране это займет столько же времени, сколько заняло бы у вас, если бы вы проделывали то же самое у себя дома... Вот вам мое правило: если для того, чтобы добраться из точки А в точку Б, двум киногероям требуется столько же времени, сколько в реальной жизни, мы можем с полной уверенностью утверждать, что имеем дело с порнографией. Разумеется, при этом в фильме должны быть откровенно сексуальные сцены - в противном случае «Короли дороги» Вима Вендерса, где нам добрых четыре часа показывают, как два человека едут на грузовике, придется объявить порнографическим фильмом.
***
В Италии, как и в некоторых других странах, разрешается входить в кинозал в любой момент сеанса, а потом оставаться, чтобы посмотреть начало. Я считаю, что это правильный подход, потому что, по моему убеждению, фильм похож на человеческую жизнь: когда я пришел в этот мир, мои родители уже родились и «Одиссея» уже была написана; потом я стал реконструировать предшествовавшие события, примерно так же, как сделал это с «Сильвией», пока более или менее не разобрался в том, что происходило в мире до моего появления. С моей точки зрения, совершенно правомерно проделывать то же самое и с фильмами.
***
[О лекции Итало Кальвино, посвященной одной итальянской народной сказке]
"Один король занедужил, и врачи сказали ему: «Ваше величество, чтобы поправиться, вам надо добыть перо из хвоста людоеда. Но сделать это непросто, потому что людоед съедает всякого, кто к нему приблизится».
Король передал эти слова всем своим подданным, но ни один из них не вызвался пойти к людоеду. Тогда король обратился к самому преданному и храброму из своих слуг, и тот сказал: «Хорошо, я пойду».
Слуге этому указали путь и сказали: «На вершине горы будет семь пещер, в одной из них и живет людоед».
Кальвино отмечает, что «ни слова не сказано о том, что за недуг поразил короля, с какой такой стати у людоедов растут перья, и как выглядели эти самые пещеры», и восхищается динамичностью повествования...
***
... Сцена эта вызывает смех, поскольку поначалу персонажи говорят меньше, чем необходимо, а потом им вдруг приходит в голову говорить (и выслушивать) больше, чем необходимо.
Иногда, пытаясь сказать слишком много, автор делается еще комичнее, чем его герой. В девятнадцатом веке в Италии очень популярна была писательница Каролина Инверницио, бередившая душу целому поколению пролетариата историями вроде «Поцелуя покойницы», «Мести сумасшедшей» и «Трупа-обвинителя». Писала Каролина Инверницио достаточно плохо. При этом не раз отмечали, что она имела мужество - или несчастье - ввести в литературу язык мелкого чиновничества новообразовавшегося Итальянского государства (к каковому чиновничеству принадлежал ее муж, заправлявший военной пекарней). Вот как начинает Каролина свой роман «Трактир, где совершаются убийства»:
Стоял прекрасный вечер, хотя и было холодно. Улицы Турина были освещены, точно дневным светом, сиявшей высоко в небе луной. На вокзальных часах было семь. Под длинным навесом слышался оглушительный шум, потому что там встретились два скорых поезда. Один отбывал, другой - прибывал.
Не будем слишком строги к синьоре Инверницио. Она чувствовала нутром, что быстрота - великое достоинство повествования, однако не сумела бы, как сумел Кафка в «Превращении», начать словами: «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое». Ее читатели немедленно захотели бы знать, почему Грегор Замза превратился в насекомое и что он такое съел накануне. Между прочим, Альфред Казин пишет, что однажды Томас Манн дал один из романов Кафки Эйнштейну, и тот, возвращая книгу, сказал: «Я ее не осилил: человеческий ум не настолько сложен».
***
Иногда повествователь оставляет за нами право домыслить, каково будет продолжение истории. Возьмем, например, концовку «Повести о приключениях Артура Гордона Пима» По: "Мы мчимся прямо в обволакивающую мир белизну, перед нами разверзается бездна, будто приглашая нас в свои объятья. И в этот момент нам преграждает путь поднявшаяся из моря высокая, гораздо выше любого обитателя нашей планеты, человеческая фигура в саване. И кожа ее белее белого."
Здесь голос рассказчика умолкает, поскольку автор хочет, чтобы мы провели остаток жизни, гадая, что было дальше; опасаясь, что мы недостаточно обуреваемы желанием узнать то, что нам никогда не раскроют, автор - не рассказчик - делает в конце приписку, что после исчезновения мистера Пима «несколько оставшихся глав, которые, очевидно, заключали повествование… безвозвратно утеряны»...
***
Ну и совсем из другой оперы, глупый тест, который я взялась проходить. Вот что мне будет за все эти издевательства над временем:
Just like a Mad Hatter.
"У тебя есть бутерброд? Успеешь его съесть", - ответили моей подруге в центре Хайфы на вопрос, как далеко до Неве Шаанана. Времени - как на один сэндвич.
То же про битву американцев с индейцами при Little Bighorn: "... Other Native accounts said the fighting lasted only «as long as it takes a hungry man to eat a meal»."
Голодный человек всё измеряет в скорости поедания.
Из переписки: "Пятнадцать лет как одна копеечка". В деньгах тоже пойдёт.
Можно и в более крупных: "... Наткнулся в сети на хороший измеритель политического времени: «Это Лавров заявлял уже три рубля назад»".
А вот и иллюстрация:
В деньгах вообще что угодно можно измерять. Жванецкий вот мерил расстоянье: "Раньше я жил на улице Стойкости в Ленинграде. Это почти под Москвой. На расстоянии примерно 2 рубля от центра."
В ногах футах: "The metrical foot (Old English, translating Latin pes, Greek pous in the same sense) is commonly taken as a reference to keeping time by tapping the foot" (см. также scan).
Про отбивание ритма я ещё расскажу ниже, в связи с Умберто Эко.
Раз уж ноги, то и пальцы: "Сторонний наблюдатель может мерить время по пальцам именно потому, что он сторонний." (Михаил Ямпольский)
В периодичности остатков от деления на 7:
Так долго вместе прожили, что вновь
второе января пришлось на вторник...
(забавно, что "в интернетах" это стихотворение иногда называют не "Шесть...", а "Семь лет спустя"; как будто и не было никаких високосных).
В Бродских:
- Давайте мерить время в Бродских.
- Сейчас... о. Как раз ни одного бродского.
А в связи с последними событиями - в Кобзонах. И кобзонов, черт бы их побрал, в отличие от Бродских, нашлось множество; каждый норовит примазаться.
И в себе:
Мной можно мерить время, если время
не возразит бесчестным аргументом,
краплёной картой в дряхлом рукаве.
Или здесь:
"На этом месте, двадцать лет назад, если мерить время мной, Одиссеем, сыном Лаэрта, я построил первый в своей жизни кенотаф."
В важном не-бутербродном: "любовь тому назад", "беду тому назад" (плохой перевод) и "жизнь тому назад".
Пастернак тоже не разменивался: "Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?"
А Алиса ещё удивлялась:
- Какие смешные часы! - заметила она. - Они показывают число, а не час!
- А что тут такого? - пробормотал Болванщик. - Разве твои часы показывают год?
Бывает, что и пять лет:
"Меня всегда интересовали мелочи жизни. Возможно, потому, что я вырос там, где ими принято было пренебрегать. Российского человека слишком долго учили мерить время не часами, а пятилетками. Ждать не завтрашнего дня, а светлого будущего. Такой угол зрения, вид сверху вызывает недоверие к подробностям жизни." (Александр Генис)
Шекспир мерил нервно и дробно - в "ежеминутных вздохах и ежечасных стонах" влюблённых.
В цветах, принесенных на могилу (Высоцкого):
И казалось: вот - рифмач отпетый
и своё отпевший.
Всё не так
с той поры, как на могиле этой
время измеряется в цветах.
Да, и как же я забыла.
В недавно возрожденной единице - сроке, который дают ни за что.
По-разному в зависимости от :
"Время глупости измеряется часами, но нет часов, измеряющих время мудрости." (Уильям Блейк, "Пословицы Ада")
В точных исторических моментах:
"I was born in the city of Bombay ... once upon a time. No, that won't do, there's no getting away from the date: I was born in Doctor Narlikar's Nursing Home on August 15th, 1947. And the time? The time matters, too. Well then: at night. No, it's important to be more ... On the stroke of midnight, as a matter of fact. Clock-hands joined palms in respectful greeting as I came. Oh, spell it out, spell it out: at the precise instant of India's arrival at independence, I tumbled forth into the world." (Рушди, "Дети полуночи", не хочу в переводе).
Во времени, которое нужно словам, что дойти до сердца дамы:
Затем, вы наверху стоите величаво,
И ваши с легкостью слетают вниз слова;
Мои ж слова должны подняться вверх сперва, -
На это времени им нужно больше, право!
В отрезанных прядях волос: "...Жена русского эмигранта, который так говорил, сохраняла в шелковом чулке пряди волос, которые успела остричь с тех пор, как уехала из России. Отрезав очередную прядь, она завязывала на чулке узелок. Так она измеряла время. Со дня отъезда она не смотрела в календарь и обычно не имела понятия, ни какое сегодня число, ни какой день недели."
Via avva: измерение секса во времени, за которое ветер успевает качнуть пальмовую ветвь, а человек может обежать пальму, разбавить бокал вина водой, проглотить три яйца одно за другим и т.д. С замечательным комментом от nechaman. Похожее - измерение взрослением:
... а Тунис
Так далеко, что прежде, чем туда
Дойдет известье и назад вернется,
Младенцы нынешние станут бриться.
Всё время updates, на этот раз от гениальной дочки гениальной logophilka: "Тебя столько не было - столько, сколько слону надо времени, чтобы оторвать свои уши!"
Update времён коронавирусного карантина (via Renata Rozovsky): понятно, что одна из самых изменившихся вещей - это время, удивительно только, что так мало.
И в событиях, происходящих в параллельном мире - книжке:
"Чтобы задать читателю ритм, в некоторых текстах авторы уравнивают время фабулы, дискурса и чтения. На телевидении такое называется прямой трансляцией. Вспомните хотя бы фильм, в котором Энди Уорхол весь день водит камерой по Эмпайр-Стейт-Билдинг... Можно с большой долей уверенности утверждать, что на чтение последней главы «Улисса» у вас уйдет как минимум столько же времени, сколько ушло у Молли на ее поток сознания. В других случаях приходится прибегать к составлению пропорций: если на описание того, как персонаж прошел одну милю, потребовалось две страницы текста, на описание того, как он прошел две мили, потребуется четыре." (Помните, то же в "Заметках на полях «Имени розы»" - Эко хотел, чтобы ритм любовной сцены на кухне - ритм пальцев, бегущих по клавиатуре, - "воспроизводил ритм любовного акта"; он "старался как мог сократить зазор между долготой любовного акта и долготой своего письма".)
Умберто Эко я специально оставила на конец, потому что вся статья ужасно интересная, и я хочу накидать ещё цитат из неё, про время и не только:
***
Некий мсье Юмбло, отвергший от имени издателя Оллендорфа рукопись «В поисках утраченного времени» Пруста, писал: «Возможно, конечно, это следствие моей ограниченности, но я не в состоянии постичь, зачем описывать на тридцати страницах, как человек ворочается в постели перед сном».
Воздавая дань быстроте, Кальвино предупреждал: «Я вовсе не хочу сказать, что быстрота самоценна. Нарративное время может приостанавливаться, замыкаться в цикл или стоять на месте… Апология быстроты отнюдь не отрицает прелестей замедления». Если бы не эти прелести, Пруста вовек бы не допустили в пантеон великих писателей.
***
... В статье, посвященной стилю Флобера, Пруст утверждает: одно из достоинств Флобера - умение передавать течение времени. Пруст, уделивший тридцать страниц описанию того, как человек ворочается в постели, от всей души восхищается финалом «Воспитания чувств», в котором, по его словам, самое лучшее - не слова, а пустое пространство.
Пруст отмечает, что Флобер, на протяжении многих страниц описывавший совершенно обыденные поступки своего персонажа Фредерика Моро, к концу, к тому моменту, когда дело доходит до одного из самых драматических моментов в жизни Фредерика, наращивает темп. После государственного переворота Наполеона III Фредерик становится свидетелем кавалерийской атаки в центре Парижа: он с замиранием сердца следит за появлением эскадрона драгун, которые несутся по бульвару, «пригнувшись к шеям лошадей… с саблями наголо», видит, как некий полицейский, с саблей в руке, набрасывается на повстанца, и тот падает замертво. «Полицейский оглянулся, обвел всех глазами, и ошеломленный Фредерик узнал Сенекаля». На этом Флобер заканчивает главу, и дальше идет пустое пространство, которое представляется Прусту «зияющим пробелом». Затем, «без какого-либо намека на переход, резко меняя единицу измерения времени с четверти часа на годы и десятилетия», Флобер пишет:
Он отправился в путешествие.
Он изведал тоску пароходов, утренний холод после ночлега в палатке, забывался, глядя на пейзажи и руины, узнал горечь мимолетной дружбы.
Он вернулся.
Он выезжал в свет и пережил еще не один роман. Но неотступное воспоминание о первой любви обесцвечивало новую любовь; да и острота страсти, вся прелесть чувства была утрачена.
Можно сказать, что Флобер постепенно убыстряет время дискурса, поначалу для того, чтобы оно соответствовало ускорению фабульного времени. Но затем, после пробела, он прибегает к обратному приему и передает очень долгое фабульное время очень коротким дискурсным. Мне кажется, что здесь перед нами - пример остранения, которое достигается не семантическими, а синтаксическими средствами, которое заставляет читателя «переключать скорость» на протяжении этого незамысловатого, но так красноречиво зияющего пробела.
/На ту же тему - моё и не моё про лакуны в сюжете, недоговоренность и "ночь с воскресенья на вторник"/
***
Теперь можно вернуться к вопросу, которым мы задались по поводу Мандзони. Зачем ему понадобилось вставлять в текст длинную историческую справку о «брави», хотя он заранее знал, что читатель все равно проскочит эти страницы? А затем, что даже на то, чтобы перелистать страницы, требуется определенное время, или, по крайней мере, у читателя все же остается впечатление, что он теряет какое-то время, хотя и экономит гораздо большее.
***
... В обыкновенных фильмах герой, севший в самолет в аэропорту Логан в Бостоне, в следующей сцене уже приземляется в Сан-Франциско. В порнографических же фильмах, если герой садится в машину, чтобы проехать десять кварталов, машина будет преодолевать это расстояние столько времени, сколько требуется в реальности. Если герой открывает холодильник и наливает в стакан спрайт, который выпьет, когда включит телевизор и усядется в кресло, на экране это займет столько же времени, сколько заняло бы у вас, если бы вы проделывали то же самое у себя дома... Вот вам мое правило: если для того, чтобы добраться из точки А в точку Б, двум киногероям требуется столько же времени, сколько в реальной жизни, мы можем с полной уверенностью утверждать, что имеем дело с порнографией. Разумеется, при этом в фильме должны быть откровенно сексуальные сцены - в противном случае «Короли дороги» Вима Вендерса, где нам добрых четыре часа показывают, как два человека едут на грузовике, придется объявить порнографическим фильмом.
***
В Италии, как и в некоторых других странах, разрешается входить в кинозал в любой момент сеанса, а потом оставаться, чтобы посмотреть начало. Я считаю, что это правильный подход, потому что, по моему убеждению, фильм похож на человеческую жизнь: когда я пришел в этот мир, мои родители уже родились и «Одиссея» уже была написана; потом я стал реконструировать предшествовавшие события, примерно так же, как сделал это с «Сильвией», пока более или менее не разобрался в том, что происходило в мире до моего появления. С моей точки зрения, совершенно правомерно проделывать то же самое и с фильмами.
***
[О лекции Итало Кальвино, посвященной одной итальянской народной сказке]
"Один король занедужил, и врачи сказали ему: «Ваше величество, чтобы поправиться, вам надо добыть перо из хвоста людоеда. Но сделать это непросто, потому что людоед съедает всякого, кто к нему приблизится».
Король передал эти слова всем своим подданным, но ни один из них не вызвался пойти к людоеду. Тогда король обратился к самому преданному и храброму из своих слуг, и тот сказал: «Хорошо, я пойду».
Слуге этому указали путь и сказали: «На вершине горы будет семь пещер, в одной из них и живет людоед».
Кальвино отмечает, что «ни слова не сказано о том, что за недуг поразил короля, с какой такой стати у людоедов растут перья, и как выглядели эти самые пещеры», и восхищается динамичностью повествования...
***
... Сцена эта вызывает смех, поскольку поначалу персонажи говорят меньше, чем необходимо, а потом им вдруг приходит в голову говорить (и выслушивать) больше, чем необходимо.
Иногда, пытаясь сказать слишком много, автор делается еще комичнее, чем его герой. В девятнадцатом веке в Италии очень популярна была писательница Каролина Инверницио, бередившая душу целому поколению пролетариата историями вроде «Поцелуя покойницы», «Мести сумасшедшей» и «Трупа-обвинителя». Писала Каролина Инверницио достаточно плохо. При этом не раз отмечали, что она имела мужество - или несчастье - ввести в литературу язык мелкого чиновничества новообразовавшегося Итальянского государства (к каковому чиновничеству принадлежал ее муж, заправлявший военной пекарней). Вот как начинает Каролина свой роман «Трактир, где совершаются убийства»:
Стоял прекрасный вечер, хотя и было холодно. Улицы Турина были освещены, точно дневным светом, сиявшей высоко в небе луной. На вокзальных часах было семь. Под длинным навесом слышался оглушительный шум, потому что там встретились два скорых поезда. Один отбывал, другой - прибывал.
Не будем слишком строги к синьоре Инверницио. Она чувствовала нутром, что быстрота - великое достоинство повествования, однако не сумела бы, как сумел Кафка в «Превращении», начать словами: «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое». Ее читатели немедленно захотели бы знать, почему Грегор Замза превратился в насекомое и что он такое съел накануне. Между прочим, Альфред Казин пишет, что однажды Томас Манн дал один из романов Кафки Эйнштейну, и тот, возвращая книгу, сказал: «Я ее не осилил: человеческий ум не настолько сложен».
***
Иногда повествователь оставляет за нами право домыслить, каково будет продолжение истории. Возьмем, например, концовку «Повести о приключениях Артура Гордона Пима» По: "Мы мчимся прямо в обволакивающую мир белизну, перед нами разверзается бездна, будто приглашая нас в свои объятья. И в этот момент нам преграждает путь поднявшаяся из моря высокая, гораздо выше любого обитателя нашей планеты, человеческая фигура в саване. И кожа ее белее белого."
Здесь голос рассказчика умолкает, поскольку автор хочет, чтобы мы провели остаток жизни, гадая, что было дальше; опасаясь, что мы недостаточно обуреваемы желанием узнать то, что нам никогда не раскроют, автор - не рассказчик - делает в конце приписку, что после исчезновения мистера Пима «несколько оставшихся глав, которые, очевидно, заключали повествование… безвозвратно утеряны»...
***
Ну и совсем из другой оперы, глупый тест, который я взялась проходить. Вот что мне будет за все эти издевательства над временем:
Just like a Mad Hatter.