Чудище на 19-ом Съезде #СССР #ИсторияСССР #литература #Кочетов #КПСС #прошлое #КультЛичности #Партия

[octbol]

Пару недель назад, сделав над собой некоторое усилие, - свободного времени мало, а событий, за которыми нужно следить, происходит много, - я начал читать роман Всеволода Кочетова «Молодость с нами». И, вчитываясь, довольно скоро понял, что ознакомление с ним стоит того, чтобы несколько отвлечься от сегодняшних вопросов... собственно, то, что я до сих пор ничего не написал про бойню в Керчи, хотя догадываюсь, что некоторых моих читателей моё мнение об этом событии может интересовать, - во многом, следствие того, что время, которое можно было потратить на осмысление керченских событий, я потратил на чтение книги, написанной больше 60 лет назад; потратил, - и, откровенно говоря, совершенно о том не жалею.



Впервые роман «Молодость с нами» был опубликован в 1954 году, - после «Холодного лета», но сильно до XX съезда КПСС и, соответственно, «разоблачения культа личности Сталина». Наиболее известна, однако, вторая редакция этого произведения, появившаяся в 1956 году; именно её можно найти в Интернете, и именно с ней я знакомился. Действие же книги происходит в СССР в начале 50-ых годов, заканчиваясь осенью 1952-го, вскоре после XIX съезда ВКП(б), на котором советская Компартия была переименована в КПСС... последнем «сталинском» съезде, последнем съезде «эпохи культа личности». В связи с этим возникает вопрос, насколько можно доверять описаниям реалий тогдашней жизни и оценкам, которые писатель так или иначе даёт. С одной стороны, строго говоря, местом действия «Молодости с нами» является вымышленная вселенная, и, - говорю об этом сразу, чтобы не забыть, - это вселенная «Журбиных»: основные события повествования происходят в безымянном Городе, расположенном в устье реки Лада... Город этот похож, а местами очень сильно похож на Ленинград конца 40-ых - начала 50-ых, - но, всё же, это не Ленинград, а вымышленное место, художественно отображающее весь Советский Союз. С другой стороны, Кочетов, как писатель, использовавший метод социалистического реализма, не мог сильно отрываться от живой действительности. Однако есть тут ещё и третья сторона, и о ней я уже рассказывал в прошлом году: «XXII съезд окончательно очистил наши горизонты от всего антиленинского, порожденного в годы культа личности, от всего мрачного и затхлого, связанного с культом. Свежий ветер летит вдоль прямых дорог в будущее»; подготовка к XX съезду КПСС началась задолго до 1956 года... возможно, даже сразу после окончания XIX съезда, - и Кочетов, крупный советский писатель, вполне мог быть каким-либо образом вовлечён в неё, и, значит, художественно изображая быт «последних лет Культа», вполне мог слегка преувеличивать размеры и значимость отрицательных явлений, свойственных тогдашней советской жизни. До конца разрешить этот вопрос я не могу, - но, сопоставляя с тем, что точно известно о дальнейших событиях, предполагаю, что описания и оценки Кочетова (учитывая, разумеется, что речь идёт о художественном произведении), в общем и целом, соответствуют действительности; то есть, в начале 50-ых годов определённая часть советских людей тогда чувствовала и действовала примерно так, как это показано в обсуждаемом произведении.

Первая половина 50-ых годов, - особенно промежуток с 1953-его по 1956-ой (между «Холодным летом» и открытием XX съезда), но основы для событий этого трёхлетия были, понятное дело, заложены раньше, и события последних «сталинских» лет заслуживают не меньшего внимания, - это переломное время в советской истории. Выдержав одну из самых тяжёлых и жестоких войн в истории человечества, советские люди, ценой величайших усилий и огромных жертв, восстановили народное хозяйство и двинулись вперёд, в направлении полного коммунизма. В своё время историки будущего подробно, - день за днём, - восстановят весь ход этого движения и выявят все ошибки, совершённые на этом пути (ошибки, приведшие к тому, что вместо построения коммунизма, в конце концов, произошло восстановление капитализма)... сейчас же речь о советской литературе и, точнее, о творчестве Кочетова. Его романы «Журбины» и «Молодость с нами» - это, насколько мне известно, наиболее точное художественное (не устаю об этом напоминать) отражение данного общественного рывка вперёд; но если в «Журбиных» рассказывается о том, как в СССР почти построили коммунизм, - то в «Молодости с нами», если читать это произведение внимательно (и, быть может, в особом настроении), можно разглядеть причины того, почему коммунистическое строительство остановилось на этом самом почти... или, точнее, почему, образно говоря, позже перед строителями, продолжающими продвигаться вперёд, натянулась этакая пружинящая сетка, которая с течением времени натягивалась всё сильнее и, в конце концов, отбросила строителей далеко назад, заодно порушив ими построенное.

И «Журбины», и «Молодость с нами» посвящены взаимоотношениям советского рабочего класса и советской интеллигенции (разросшейся в почти класс, - недоставало только особого отношения к средствам производства, - профессиональных работников умственного труда), но если в «Журбиных» рассказывалось, главным образом, про большую рабочую семью, то в «Молодости с нами» именно работники умственного труда оказались в центре повествования. Достаточно забавно, что, хотя после смерти Сталина советская интеллигенция заняла существенно более высокое положение, - «рабочий» роман Кочетова был экранизирован почти сразу же после появления, а вот «интеллигентскому» пришлось ждать экранизации больше 20 лет. Лишь через пять лет после смерти писателя на экраны вышел фильм «Молодость с нами»:

Click to view

От первоисточника он отличается очень сильно, - гораздо сильнее, чем «Большая семья» отличалась от «Журбиных», - но... эти различия не вызывают отвращения. Внешность актёров не вполне соответствует внешности героев романа, - но это можно оправдать переносом действия в другое время (конец 70-ых) и другое место (в фильме мелькает вывеска: «Заволжский городской комитет КПСС»). Подбор актёров, в целом, неплох, характеры героев (кроме главного, о чём разговор впереди), насколько это было возможно, переданы... разве что совсем непохожа на себя книжную Варя Стрельцова, - но из всех известных мне актрис, живших и ныне живущих, Варю Стрельцову как надо могла бы сыграть только Тамара Чемберс (только она может правильно изобразить на экране Гипер-активную Фанатку), однако таких культурных сил в распоряжении советского кинематографа конца 70-ых годов XX века не было. Основной сюжет тоже сохранился, а что, как это нередко бывает, совершенно безжалостно были обрезаны все «боковушки», - так как иначе уместить 500 страниц текста книги в полтора часа экранного времени... Замена металлургии («День за днем продолжал съезд свою работу. Перед Павлом Петровичем развертывались перспективы будущего. В докладе о директивах по пятому пятилетнему плану было сказано, что основой роста промышленности и всего народного хозяйства является металлургия. У Павла Петровича возникало такое чувство, будто это он, он лично ответствен за то, чтобы к концу пятилетия выплавка стали увеличилась на шестьдесят два процента») на нефтехимию в качестве отрасли действия вполне оправданна по чисто историческим причинам, - она отражает, и весьма точно, те изменения, которые произошли в советском обществе между 1952-ым и 1978-ым годами. В целом, фильм вполне, на мой взгляд, годится, как иллюстрация к роману, хотя и выполненная в достаточно вольной манере. Однако, повторю, характер главного героя романа кино не передаёт, - хотя и тут, стоит отметить, неплохо подобран актёр... сразу можно понять, чего в нём девушки находят.

Главный герой книги «Молодость с нами», в отличие от главного героя экранизации, выглядел... мерзко. Не в том смысле, что его внешность была уродливой, и не в том смысле, что он совершал откровенно плохие поступки, но... сразу скажу: я не знаю, вполне ли это считывали читатели 50-ых годов, и придавал ли сам Кочетов этому то значение, которое придаю я. Однако Всеволод Анисимович написал так, как написал, и чтобы не заметить неладное, нужно «читать» это с закрытыми глазами:

«Когда-то Оля сказала себе, что это теперь ее обязанность - заботиться об отце, как заботилась о нем мама. Но ей не удавалось выполнять свое намерение. Для этого просто не было времени. Они виделись с отцом только рано утром и поздно вечером. Утром Оля варила неизменный кофе, его пили с черствыми булками, потому что Оля не успевала приготовить что-нибудь другое, и очень удивлялась, как это маме удавалось успевать. Вечером были тоже на скорую руку приготовленные закуски. А обеды… Оба обедали у себя в институтах. Что же касалось уборки в квартире, то ведь и так довольно чисто. Ну пометешь немножко вокруг стола в столовой, сотрешь кое-где тряпкой пыль, и - чисто. Павлу Петровичу было не до этого, а Оля совершенно искренне не замечала, как с ходом времени тускнеют паркеты в комнатах, как из белых становятся серыми гардины на окнах, как мебель приходит в такое состояние, когда на ней можно расписываться пальцем, и как незаметно, но с неотступным упорством в квартиру внедряется застойный запах нежилого помещения»

Небольшое примечание: книга, как и фильм, начинается с того, что главный герой, инженер Павел Петрович Колосов, возвращается домой после похорон жены, Елены Сергеевны. Елена Сергеевна, будучи чуточку моложе своего мужа, в сорок лет умерла от кровоизлияния в мозг. Домохозяйкой она не была, активно работала в биологическом институте, - но вот, выходит, помимо научной работы на ней висела и ещё одна: обслуживание мужа. После её смерти обслуживанием Павла Петровича, - который сам о себе заботиться просто не умел и не считал нужным, и это касается не только быта, - попыталась заняться его дочь, Оля... однако, вот, не справилась, и «эстафетная палочка» перешла к подруге Оли, вышеупомянутой Варе Стрельцовой. Мистическим образом история повторилась: любящая Павла Петровича девушка, не отрываясь от производства, целиком взяла быт на себя («Варю заботило только одно: она считала, что как-то и чем-то обязана отблагодарить своих чутких друзей. Но вот как и чем? Незаметно для них она приняла на себя все заботы о поддержании порядка в квартире. Она возвращалась домой раньше Оли и тем более раньше Павла Петровича, мела, мыла, скребла, чистила»). Догадываетесь ли Вы, товарищ Читатель, к чему это привело? Проверьте свои догадки:

«Однажды утром Варя проснулась с ощущением страшной усталости во всем теле, будто бы накануне она прошла сорок километров пешком, как, бывало, в ту пору, когда холынская школа устраивала туристские походы вокруг озера Ильмень. Болела голова, болели ноги. Глаза не хотели раскрываться, а если и раскрывались, то все в них струилось, плыло, теряло привычные формы (...)  Пришел врач. Он сказал, что у Вари грипп, самый что ни на есть натуральный грипп. Где только она ухитрилась его подцепить в такую теплую пору, - не работает ли она на сквозняках? Варя подтвердила; да, на сквозняках (...) Потом Варя заснула. А когда проснулась, почувствовала, что ей немного лучше. Надела халат и решила, что походит по пустым комнатам. В комнатах было не убрано, никто не успел в этот день ни к чему прикоснуться. Варя попыталась навести хоть какой-нибудь порядок. Она убрала постель Павла Петровича, который, после смерти Елены Сергеевны, спал на тахте в столовой. Она застелила постель Оли, подмела немножко в коридоре, устала и решила, что пойдет снова ляжет (...) Два дня Варе было очень плохо, потому что ее грипп оказался не таким уж обыкновенным, его называли вирусным. В течение двух дней Варя находилась в полубессознательном состоянии, реальное у нее мешалось с галлюцинациями; над нею склонялись то Оля, то Павел Петрович, то грозила пальцем Елена Сергеевна, то, раскрыв широкие объятия, ее звал к себе отец: «Иди сюда, донюшка моя, иди, голубка, кто обижает-то тебя, скажи, мы ему…» В такие минуты встреч с отцом Варе сладко плакалось, было легко, как бывает только в детстве, когда, осеняя и охраняя тебя от невзгод, над тобой распахнуты орлиные крылья твоих родителей»

Ещё у Павла Петровича была мама... любящая мама, заботливая мама. Вот только, на её беду, с появлением у Павла Петровича детей она стала бабушкой. С предсказуемым итогом:

«Павел Петрович подумал о своей маме, которая всю жизнь работала, работала и работала, помогая отцу выращивать детей (...) Она любила говорить, что когда-нибудь отдохнет, что когда-нибудь дети избавят ее от тяжелой работы. Но вот вышла замуж старшая сестра Тоня, уехала с мужем в Астрахань. Там у них родился ребенок, первый мамин внук, и мама поехала его нянчить. Потом вышла замуж вторая сестра, муж увез ее в Подмосковье. Подняв на ноги первого внука, мама поехала в Подмосковье подымать первую внучку. И так она перелетала от одного к другому, как старая орлица, которая не желает выпускать из-под крыльев птенцов своих, не желает признавать и верить, что птенцовы-то крылья давно стали сильнее, шире, размашистее ее собственных. Она нянчила и Олю с Костей. Так она и умерла на ходу, в движении, в труде, в жизни.

- Правильно, - сказал Павел Петрович Ратникову, - маму надо беречь. - Он говорил это не столько Ратникову, сколько себе, и мучился этим, потому что сам свою маму не умел поберечь и в те молодые, эгоистические годы не очень думал о ней, в голову не приходила тогда мысль, что мама в конце концов устанет от непрерывных трудов и забот и ее, придет час, не будет. Мама казалась вечной»

Впрочем... может быть, это просто такое половое разделение труда, и в то время, пока женщины заботятся о «своем мужчине», этот самый «свой мужчина» успешно... эм-м... воюет? Ну что же, к этому самое время перейти. Полем битвы для Павла Петровича Колосова стал институт металлов... Точнее, в книге рассказывается о многих битвах, через которые прошёл он, участник коллективизации сельского хозяйства, фронтовик... мельком упоминается (возможно, это единственный случай в истории советской литературы до «Перестройки») даже о первой и последней самостоятельной Демонстрации троцкистов (состоявшейся в 1927 году, в день десятилетия Октябрьской революции, в Москве и Ленинграде), в срыве которой Колосов поучаствовал:

«- Было седьмое ноября, - говорил Павел Петрович, попросив остановиться на углу улиц Чернышевского и Новопроложенной. - Мы шли на демонстрацию. Знамена, плакаты, Чемберлены, которых можно дергать за веревку, песни, музыка… И вот отсюда, с Чернышевской, наперерез нам еще какая-то колонна. Получился затор. Кто-то там, в той колонне, взобрался кому-то на плечи и как с трибуны давай закручивать речь. «Троцкист! - слышу, кричат наши. - Сукин сын! Сволочь!» Ну и пошло тут! Вот видите? - Павел Петрович поднял прядь волос над ухом, там был старый широкий шрам. - Железиной хватили. Кажется, гаечным ключом?

- Разве это тогда? - удивилась Оля. - Я думала, в деревне.

- А кто они были, кто? - спросила Варя.

- Ну кто! Такие же молодые парни, как и мы, только вот попавшиеся на троцкистскую удочку. Тогда было время другое, не так мы были сильны, не так едины. И, как говорится, не шибко-то грамотны.

Варе всегда думалось, что партия боролась со своими врагами, со всякого рода оппозицией как-то так - резолюциями, постановлениями, где-то на пленумах, съездах и конференциях. А тут вдруг - шрам!»

Тем не менее, показана в книге, главным образом, борьба, развернувшаяся в институте металлов. Павел Петрович был назначен туда партией для того, чтобы оживить деятельность учреждения, укрепить его связь с производством. Собственно, основной конфликт книги, - во всяком случае, так обстоит дело на поверхности, - это конфликт между сторонниками укрепления связи науки с производством и приверженцами идеи «чистой науки»... к которым, постепенно, примыкают люди, попросту не желающие работать с должной отдачей. Выполняя партийное задание, - он, всё-таки, положительный герой, - Павел Петрович перестраивает работу института, даёт простор «производственникам», создаёт условия для выполнения важного государственного поручения... а «чистые ученые» и прочие отрицательные герои всех оттенков, боясь утратить своё высокое положение в обществе, начинают плести против нового директора интриги. И, в конце концов, добиваются успеха:

«На Павла Петровича снова обрушились гневные речи. Он слышал нелепые слова, которые никак не могли относиться к нему. Он слышал, как говорил Мелентьев:

- Я думаю, мы не ошибемся, товарищи, если примем решение исключить Колосова из партии и рекомендовать это решение партийному собранию. Кто «за»? Трое. Кто «против»? Двое. Итак, проходит предложение исключить Колосова из рядов Всесоюзной Коммунистической партии большевиков. Вы свободны, товарищ Колосов.

Павел Петрович встал, твердым шагом дошел до двери, там обернулся и сказал:

- Нет, это не партийное решение.

Добравшись до своего кабинета, он надел шубу, шапку, обмотал шею шарфом. Было поздно, Вера Михайловна Донда ушла домой. Куда надо звонить, чтобы вызвать машину, он забыл. Он вышел на улицу и шел, шел больше часа. Сначала решительным шагом, быстро, затем все медленнее, медленнее и все менее решительно. Просто было сказать: «нет, это не партийное решение», но не просто было опровергнуть обвинения, возведенные на него. Их было так много, что они стали давить на его плечи»

После это решение будет пересмотрено общим собранием институтской партийной организации, Колосова восстановят и изберут в бюро, «злодея» Мелентьева снимут с должности... но давайте-ка, товарищ Читатель, остановимся, взглянем на показанное нам повнимательнее и разглядим за оболочкой суть. С внешней стороны всё ясно и просто: «хорошие люди» честно работали, а «плохие люди», в это время, распускали про них клеветнические сплетни, выдумывали, к чему бы придраться, - а внутри? Речь-то идёт не просто о «хорошем человеке», - речь идёт о партийце с многолетним стажем, которого Коммунистическая партия отправила в научное учреждение налаживать работу... и вот, стало быть, этот опытный коммунист допустил, что в управляемом им учреждении сложился этакий антипартийный блок, - и не просто сложился, но поднял голову и стал действовать. Колосов хорошо справлялся с организацией научной работы, - хотя и тут не всё так просто, вообще говоря, потому что в институте без всякого Колосова, изначально были работники, которые имели не только способность, но и желание работать так, как надо (прежде всего, учёный Бакланов), и Колосову не пришлось никого заставлять, он просто создал все условия для работы тем, кто хотел работать, - а на политическую сторону институтской жизни внимания не обращал совсем. И тут можно было бы иронизировать насчёт того, что «политика сама занялась тем, кто не хотел заниматься ею», - вот только такая ирония совсем неуместна, поскольку, повторю, речь идёт не о «простом организаторе науки», а о коммунисте с многолетним стажем.

Но вот, стало быть, директор-коммунист позволил «плохим людям» организовать собственное исключение из партии, - не сумел пресечь распространение клеветнических слухов о себе, дал «злодеям» возможность объединиться и организоваться (они, «злодеи», смогли ещё и нейтрализовать «силы добра»: «Среди членов партбюро Павел Петрович не увидел старика Малютина, не было тут и бывшего главного инженера Архипова. Павел Петрович спросил у Мелентьева, где же они. Мелентьев ответил, что их срочно и совершенно неожиданно вызвали в горком составлять какой-то важный документ... Павел Петрович сел, прикрыл лицо рукой и приготовился услышать еще худшее. Он, правда, все еще верил, что кто-нибудь даст отпор Мелентьеву и приспешникам Мелентьева. Откуда ему было знать, что Мелентьев тщательно продумал состав тех, кого надо было пригласить на бюро, что пригласил он только обиженных, обойденных Колосовым, что члены бюро старый большевик Малютин и Архипов были вызваны в горком по просьбе самого же Мелентьева, который договорился об этом с Савватеевым: без них, мол, лучше будет. А то еще бузу поднимут. Архипов, он потише, а Малютин - тот все может»), - политика, так сказать, занялась им... и что же, понял ли он хоть тогда, что со «злодеями» нужно бороться, нужно по-большевистски дать им политический отпор? А вот и нет! Он пошёл к брату своей покойной жены Василию Бородину (который имел отношение к государственной безопасности, но в данном случае это неважно) и стал плакаться:

«- Быть исключенным из партии - для меня это хуже, чем умереть, - сказал он, когда часы пробили пять. - Это вроде как бы пережить самого себя, Василий Сергеевич. Ты еще как бы дышишь, шевелишься, а на самом деле ты труп.

- И что же? - перебил его Бородин. - Никакого выхода нет? Тупик? Делать больше нечего и идти больше некуда? Только в гроб?

- В гроб? - переспросил Павел Петрович. - А что ж ты думаешь? Да, в гроб!

Бородин, прищурив глаз, будто прицеливаясь, посмотрел на него, бледного, со складками, прорезавшими лицо от носа до подбородка, и нагнулся за письменный стол, где рядом с креслом на полу стоял железный несгораемый ящик, отомкнул ящик, резко брякнув ключами, и бросил на стол перед Павлом Петровичем тяжелый пистолет.

- Если ты размяк и ослаб, - оказал он зло, - то, значит, ты и в самом деле чуешь за собой вину! Значит, признаешь, что они, которые исключили тебя сегодня из партии, правы.

- Сволочи они! - вдруг крикнул Павел Петрович. - Сволочи!

- Так что же ты уступаешь без бою, если сволочи? - повысил голос и Бородин. - Что же ты сдаешься? Кто тебя учил так быстро сдаваться? Не большевик ты, как я погляжу, а… черт знает кто! На, стреляйся! - Он придвинул пистолет еще ближе к Павлу Петровичу. - Делай дырку в голове!»

С помощью Бородина Колосов, в конце концов, пришёл в себя... но вопрос о том, что было бы, не окажись в нужное время рядом с ним надёжного плеча, остаётся открытым. То есть, - ОЧЕНЬ ВАЖНО, - книжный Колосов неспособен сам заботиться о себе не только в быту, но и в политике. При этом, Павел Петрович крайне невнимателен к окружающим его людям, - тут достаточно сказать, что повод для запущенных против него сплетен он, в некоторой степени, создал сам, не заметив чувств Вари Стрельцовой к нему, хотя они постоянно работали вместе и на протяжении значительной части повествования жили под одной крышей (так что его бытовая неуклюжесть сливается с политической). Психологически он - малолетнее дитя, нуждающееся в опеке и, по сути дела, неспособное мыслить самостоятельно. В романе «Молодость с нами» много говорится о том, как Колосов работал над укреплением связи науки с производством, выполняя партийное задание, - но нет даже и намёка на то, что у него имеется СОБСТВЕННОЕ самостоятельное убеждение в необходимости укрепления этой связи. Ему Партия сказала, - и он делает... а скажи ему Партия делать что-то другое или вообще не делать ничего, и он покорится, как покорился внутри себя даже заведомо несправедливому решению «узкого состава» институтского партийного бюро; знал, что обвинения против него несправедливы, знал, что выдвигают их люди, испытывающие к нему личную неприязнь (как раз в связи с тем, что он деятельно выполняет партийное поручение), - и всё равно... «Их было так много, что они стали давить на его плечи».

Об убеждениях Колосова стоит сказать особо, поскольку они у него... своеобразные весьма: «Он уверял Варю, что история и металлургия - родные сестры, потому что история человечества - это история того, как человек учился и научился добывать и обрабатывать металлы (...)  Да, да, так, потому что история человечества - это история того, как человек учился, научился и учится добывать и обрабатывать металлы. Каменный век - не история, а доистория, предистория, утверждал он. История начинается с того дня, когда была выплавлена бронза. А еще круче пошло историческое развитие человечества, когда нашли железо, же-ле-зо! Дело это давности примерно в четыре тысячи лет, дорогая Варенька. А еще сильнее размахнулся человек, получив сталь. Сталь - главный металл нашего века!». Как будто бы тут есть логика, но, если вдуматься-то: Колосов хорошо видит в истории развитие производительных сил, - а развитие производственных отношений между людьми для него идёт как бы «между прочим»; и не потому ли он допустил образование «антипартийного блока» в своём (партий ему порученном) институте, что увлёкся развитием местных «производительных сил», совершенно позабыв о (уже сложившихся до его прихода и развивающихся по собственной логике) «производственных отношениях», о (и тут уже без всяких кавычек) классовой борьбе... Это - основное, а если брать неосновное, то тут всё ещё любопытнее. Колосов, например, будучи взрослым человеком, вовсю... судит о людях по их внешности:

«И тот и другой, кажется, ей нравились когда-то. Но папа… Ах, этот папа! «Не хочешь ли ты выйти за него замуж? - начнет он вдруг, заметив, что Оля слишком часто упоминает имя Володи или Анатолия. - Очень приятный молодой человек. Только что это у него с подбородком? Удивительный подбородок! Вот ведь каприз природы. Раздвоила парню подбородок природа. Извини меня, Олечка, но это не подбородок, а… как бы это тебе сказать поделикатнее… Черт знает что!» Или про Анатолия скажет: «Довольно лопоухий товарищ. Он мне напоминает звукоуловительную установку на батарее у зенитчиков. А так вообще миляга, миляга»»

И этому детскому развлечению он предаётся не только играя с дочкой, но и при работе с институтскими кадрами:

«Пришел молодой человек лет двадцати шести - двадцати семи с очень белым лицом и очень светлыми длинными волосами, сероглазый и, как Павлу Петровичу с первого взгляда показалось, какой-то девочкообразный - слишком скромный, слишком смущающийся и краснеющий. Павел Петрович с трудом уговорил его сесть в кресло. Ратников раз десять сказал: «Ничего. Я постою», прежде чем в конце концов сел. У Павла Петровича невольно возникла мысль о том, что Самаркина, по-видимому, права - свою должность беленький молодой человек занимает преждевременно», -

правда, этой невольно возникшей мысли Колосов, к счастью (для дела) хода не дал, но ведь она в голове директора научного института возникла. А что касается его взаимоотношений с дочерью (взрослой), то он с нею именно играет... точнее, он ею играет, обращается с ней, как с игрушкой: «Павел Петрович не сумел бы с какой-либо ясностью ответить на вопрос, зачем он зовет с собой Олю. Может быть, ему думалось, что если Оля будет при нем, все время рядом с ним, то и тот большой, светлый мир ее матери сохранится дольше (...) Время шло, электрические часы на стене отщелкивали каждую минуту, люди в кабинете сменялись, звонили телефоны, Павел Петрович разговаривал то с тем, то с другим, куда-то выходил, возвращался. А Оля все сидела на диване. Отец о ней позабыл. Вот уже полтора часа, как он на нее ни разу не взглянул».

И вот это-то вот великовозрастное дитя коммунистами Города-на-Ладе было, вскоре после истории с его исключением из партии и восстановлением в рядах... избрано делегатом XIX съезда ВКП(б). По ходу этой истории дитятко показало, что отлично знает коллектив, которым партия поручила ему руководить («Ты совершенно прав! - воскликнул Павел Петрович. - Пяток интриганов мне, например, показался было большинством в институте, чуть ли не всем его коллективом. Везде они выступают, везде друг друга поддерживают…»), - но это во внимание принято, конечно же, не было:

«Федор Иванович, пожалуй, был главным виновником того, что Павла Петровича избрали делегатом на съезд. На областной конференции он выступил с горячей речью, он говорил о том, как канцелярско-бюрократические рогатки, устанавливаемые некоторыми плохими руководящими работниками, мешают развитию инициативы у людей, самостоятельности в решении важных вопросов, вгоняют живое дело в мертвые рамки формализма; как в такой атмосфере растут вельможи, как возле них начинают виться подхалимы, карьеристы, клеветники, интриганы. Он рассказывал о своих начинаниях в районе, о том, как эти начинания встречались секретарем горкома Савватеевым в штыки. Потом Федор Иванович начал говорить о том, что произошло в институте с Павлом Петровичем, который, кстати, присутствует в зале, он - делегат областной конференции; о том, как Павла Петровича хотели во что бы то ни стало согнуть в дугу, как он держался, стоял и выстоял. «Я горжусь тем, что это мой друг!» - разойдясь, искренне воскликнул Федор Иванович. И ему аплодировали. Потом, когда стали называть имена кандидатов для выборов в члены областного комитета и делегатами на съезд, в том и в другом случае была названа фамилия Павла Петрович»

Тут, пожалуй, стоит снова остановиться. Федор Иванович (Макаров) - это, по книге, хороший партийный работник, проявляющий внимание к людям, следящий за окружающей обстановкой, самостоятельно мыслящий (даже не боящийся действовать вопреки «букве» партийных инструкций, когда это нужно для дела)... и вот он, по своей скромности, сам на партийный съезд не попадает, зато организует избрание делегатом Колосова. Колосов, попав в Москву... показывает впечатляющие образцы делового подхода к обсуждению поднятых на последнем «сталинском» съезде вопросов партийной жизни:

«Выходя из Грановитой палаты, он почти столкнулся с человеком, который был ему знаком с детства, с пионерских лет, чей портрет, вырезанный из пионерской газеты, в числе многих других портретов еще четверть века назад украшал стену над его постелью в родительском доме. «Здравствуйте, товарищ маршал!» - неожиданно для себя сказал Павел Петрович. «Здравствуйте!» - приятным высоким голосом ответил тот и с приветливой улыбкой, как старому знакомому, подал руку. Поворачиваясь то к одному, то к другому, он улыбался, на лице у него лежал загар, может быть еще сохраненный от степных рейдов гражданской войны (...) Начался отчетный доклад Центрального Комитета съезду. Перед делегатами развертывалась картина пройденного страной и партией большого пути, картина того, что сделано, и того, что еще надо сделать, открывались перспективы дальнейшего пути. Каждое из положений доклада Павел Петрович сопоставлял со своей жизнью и деятельностью. Он продумывал свои скромные достижения, свои ошибки, свои возможности и силы, которые он приложит для выполнения огромных, намеченных партией планов (...) День за днем продолжал съезд свою работу. Перед Павлом Петровичем развертывались перспективы будущего. В докладе о директивах по пятому пятилетнему плану было сказано, что основой роста промышленности и всего народного хозяйства является металлургия. У Павла Петровича возникало такое чувство, будто это он, он лично ответствен за то, чтобы к концу пятилетия выплавка стали увеличилась на шестьдесят два процента (...) С волнением слушал Павел Петрович заключающую съезд речь Ворошилова и смотрел на него с нежностью. Климент Ефремович был героем его детства и юности. «Ведь с нами Ворошилов, первый красный офицер! Сумеем кровь пролить за эс-эс-эс и эр!» - так, кажется, певали в пионерскую бытность?»

Умилительно, не правда ли? Умилительно?! Быть может, даже у самого Кочетова это вызывало умиление, - но нам с вами, товарищ Читатель, знающим, чем дело кончилось, умиляться тут нечему. Колосов не только не сомневался ни в одном слове, звучавшем с трибуны партийного съезда, не задавал вопросов насчёт хотя бы одного из плановых показателеё, которые делегатам предлагалось утвердить, - он неспособен был усомниться и задать вопросы. На его счастье, с трибуны XIX съезда говорили Сталин и Ворошилов, - но что будет, когда их сменят Брежнев и Суслов? Горбачев и Яковлев? «Но каждое дело, порученное им партией, они выполняли свято», - это Кочетов говорит уже обо всех делегатах XIX съезда... думал ли он, когда это писал, что партия может, когда-нибудь, поручить вынести тело Сталина из Мавзолея или, например, ликвидировать Советскую власть, - это мне неизвестно; по крайней мере, он честно описал собственные впечатления, и в них трудно не различить пусть и смутное, но предупреждение (случайно ли абзац, в котором говорится о «святом выполнении» партийных поручений, начинается со слов: «Многие из собравшихся здесь еще не были коммунистами...»?). Возвращаясь к вопросу о том, сколько в «Молодости с нами» было (и могло быть) «борьбы с Культом»: если бы Кочетов ставил своей целью «разоблачение Культа», ему следовало бы гораздо чаще упоминать лично Сталина, исподволь подводя читателей к мысли, что неприятные свойства Колосова - это следствие личного влияния Сталина, последствие распространения культа его личности в СССР и, допустим, превратного представления о роли выдающихся личностей в истории вообще... но как раз этого-то в романе Кочетова и нет; там показан человек, преданный партии и психологически зависящий от партии.