Давным-давно (часть 2, окончание)
Пересказывать первую часть нет не только смысла, но и возможности. Зато ее с легкостью можно прочитать вот здесь.
Несмотря на мнение Майра, ключевые положения составных частей дарвинизма не перестают подвергаться аргументированной критике. Так, в противовес концепции градуализма, т.е. постепенности образования новых видов и новых систематических групп в результате все большего расхождения образовавшихся видов, Стивен Джей Гулд и Нильс Элдридж выдвинули в 1970е годы концепцию пунктуализма, согласно которой эволюционные изменения происходят практически мгновенно по сравнению с временем существования видов в неизменном состоянии, и которая лучше соответствует палеонтологическим данным, чем ортодоксальный градуализм.
Примерно в то же время, когда появилась концепция пунктуализма, была предложена теория нейтральной эволюции (Мото Кимура и, независимо, Джек Кинг и Томас Джукс), которая утверждает, что большинство изменений на молекулярном уровне нейтральны по отношению к естественному отбору, т.е. не меняют шансов организма на выживание. Согласно этой теории внутривидовая изменчивость объясняется, главным образом, генетическим дрейфом, т.е. таким изменением частоты вариантов генов (аллелей) в популяциях, которое вызвано случайностью, а движущий естественный отбор есть очень редкое явление. Гулд также считал, что роль естественного отбора в эволюции сильно преувеличена, а значение случайностей, не связанных с адаптацией, прeуменьшено. По его словам, если бы мы могли “промотать назад” пленку с записью эволюционного процесса и запустить ее снова, то возможно не увидели бы никаких повторов.
Реакция сторонников ортодоксального дарвинизма была двоякой; и пунктуализм, и нейтрализм критиковали одновременно как за отступление от генеральной линии, так и за отсутствие значительной новизны. Одна из причин, делающих такое необычное сочетание мнений возможным, состоит в том, что сам характер явлений, интересующих дарвинизм, чрезвычайно затрудняет однозначный ответ. Майр признавал, что «эволюция - процесс исторический, при изучении которого не могут быть использованы те же аргументы и методы, которыми можно исследовать чисто физические и функциональные явления». Таким образом, изучение эволюции ограничено в той же степени, что и изучение любого исторического процесса. Карл Поппер, один из создателей философии науки, считал, что не может существовать закона эволюции в том смысле, в котором существуют другие законы природы, поскольку эволюция является уникальным историческим событием.
Но есть и другие причины затруднений с определенностью выбора между, казалось бы, значительно отличающимися положениями в рамках дарвинизма. Если посмотреть на идею естественного отбора, то заметна цикличность в ее формулировке. Как решительно высказывался знаменитый генетик и эволюционист Конрад Уоддингтон: “Главный принцип естественного отбора заключен всего лишь в утверждении, что особи, которые оставляют больше потомства, это те особи, которые оставляют больше потомства. Это тавтология.”
Практическую тавтологичность формулировок дарвинизма отмечал и Поппер, считая, что это делает невозможным то, что он называл фальсифицируемостью (опровергаемостью). Согласно этому критерию только та гипотеза или теория научна, которая в принципе может быть опровергнута опытом. Невозможность фальсифицировать дарвинизм в общем случае и выделяет его из ряда других теорий. Дарвинизм, по мнению Поппера, не может предсказывать эволюцию в целом, а следовательно не может по-настоящему и объяснить ее. Этот отнюдь не означает бесполезности дарвинизма в науке, но уточняет его характер как системы взглядов или учения, которое не являясь научной теорией в попперианском смысле этого понятия, служит, по меткому выражению философа, метафизической программой исследований.
Нередко случается так, что отличные экспериментаторы и талантливые аналитики-естествоиспытатели не любят «философии». В этом месте они могут воскликнуть: «Да какое это имеет значение - научная теория или метафизическая программа? Хоть горшком назови!» Но эмпирики обязаны понимать, что это очень важно - разбираться в том, как работает их инструмент; от этого зависит, что именно он может измерять. Так и при использовании эволюционного учения важно понимать, что можно определить с его помощью, а что нет.
До тех пор, пока эволюционное учение используется для того, чтобы направлять научный поиск в области эволюционной биологии, его значение несомненно, но нередко его адепты объявляют эволюционное учение фундаментом всеохватной научной картины мира, способной воссоздать прошлое, объяснить настоящее и предсказать будущее. В таком случае эволюционное учение покидает мир науки и становится частью сциентизма - убеждения, что естественные науки являются наилучшим и исчерпывающим способом понимания всех аспектов жизни и что только их методы должны быть использованы при решении любых вопросов, интересующих человека. Именно когда эволюционным учением пользуются с этой целью, а не в качестве исследовательской программы, пусть и метафизической, оно входит в конфликт с любым мировоззрением, основанным на понятии о существовании Творца, в том числе и с христианским.
Всегда отрадно осознавать, что не все ученые - адепты сциентизма. Уже упомянутый Гулд, человек который внес выдающийся вклад в биологию и историю науки, решительно развивал идею о том, что конфликт науки и религии - мнимый, поскольку их “инструменты” приниципиально различаются, в результате чего они не применимы для использования вне своей области. Интересно, что сходные мысли высказывал значительно раньше и любезный сердцу каждого выпускника МГУ Михайло Ломоносов: “Правда и вера суть две сестры родные, дочери одного Всевышнего Родителя, никогда в распрю между собой прийти не могут…” (Заметки на полях: Эх, надо бы еще добавить "Не здраво рассудителен математик, ежели он хочет божественную волю вымерять циркулем. Также не здраво рассудителен и учитель богословия, если он думает, что по псалтыри можно научиться астрономии или химии." Жаль, что букв уже много потратил.) и “Создатель дал роду человеческому две книги. В одной показал Свое величество, в другой Свою волю. Первая - видимый сей мир, Им созданный, чтобы человек, смотря огромность, красоту и стройность его зданий, признал божественное всемогущество, по мере себе дарованного понятия. Вторая книга - Священное Писание. В ней показано Создателево благоволение к нашему спасению”.
В этом месте даже страдающий самым ангельским терпением читатель вправе спросить: «Теперь, после рассказов о Поппере, Гулде, Майре, и Михайле Ломоносове, услышу ли я что-нибудь о книге, которую собираюсь купить?» (И паки заметки на полях: Если до этого места дочитал, то стало быть уже купил. Надо бы по-другому написать.) Как мы уже начали обсуждать, книга Дж. Уэллса страдает многими недостатками. Автор преувеличивает некоторые проблемы эволюционного учения, при этом освещает более серьезные противоречия весьма поверхностно. Так, он упоминает обсуждавшуюся выше проблему тавтологичности формулировок в эволюционном учении, но только в специфическом вопросе о гомологии конечностей. Автор пишет о проблемах калибровки «молекулярных часов» и трудностях в соотнесении молекулярной и палеонтологической датировки, но не обсуждает разногласий между идеями нейтральной эволюции и естественного отбора. Автор использует вопрос о происхождении птиц, чтобы поговорить о проблемах кладистического подхода, но не развивает тему о том, что эволюция групп больших, чем популяции, вообще плохо разработана, что дало Уоддингтону повод для замечания: «суть эволюции - откуда берутся лошади, и тигры, и все прочее - вне математического описания, так что мы по-прежнему остаемся с пустым объяснением этого естественным отбором».
И все же я почти уверен, что многие неспециалисты, интересующиеся биологией и вопросами эволюции, не слышали многого из того, о чем пишет Дж. Уэллс, который прав в одном - преподавание эволюции в школе (добавим, и научно-популярный рассказ о ней) почти полностью сводится к демонстрации нескольких привычных «икон эволюции». В предлагаемой книге автор обсуждает многие из этих икон, приводя доводы в пользу того, что они не такие безупречные, как хотят убедить зрителей телевизионщики канала “Дискавери”. В этом контексте книга Уэллса полезна несмотря на имеющиеся у нее недостатки.
В заключение стоит обратить внимание еще на один из центральных мотивов критики “Икон эволюции”, который звучит так: “Даже если все эти проблемы существуют, они не имеют того значения, которое автор им придает, потому что у дарвинизма есть множество других, гораздо лучших подтверждений”. Я уверен, что все без исключения участники дискусии, независимо от их мнения по обсуждаемым вопросам, согласятся с тем, что знать больше - намного лучше, чем знать меньше. Поэтому нам остается только надеяться на то, что даже популярное изложение вопросов, связанных с эволюцией, будет постепенно эволюционировать от «доказательства в картинках» к более серьезному рассказу о состоянии эволюционного учения - его исходных положениях, возможностях, ограничениях, экспериментальных фактах и разногласиях в их интерпретации, из которого будет исключена за неуместностью пропаганда сциентизма. Такая перспектива обрадует очень многих и содержит в себе только одну опасность - будет ли рассказ об эволюционном учении в отсутствии споров о вечных вопросах вызывать прежний интерес у широкой публики?
Несмотря на мнение Майра, ключевые положения составных частей дарвинизма не перестают подвергаться аргументированной критике. Так, в противовес концепции градуализма, т.е. постепенности образования новых видов и новых систематических групп в результате все большего расхождения образовавшихся видов, Стивен Джей Гулд и Нильс Элдридж выдвинули в 1970е годы концепцию пунктуализма, согласно которой эволюционные изменения происходят практически мгновенно по сравнению с временем существования видов в неизменном состоянии, и которая лучше соответствует палеонтологическим данным, чем ортодоксальный градуализм.
Примерно в то же время, когда появилась концепция пунктуализма, была предложена теория нейтральной эволюции (Мото Кимура и, независимо, Джек Кинг и Томас Джукс), которая утверждает, что большинство изменений на молекулярном уровне нейтральны по отношению к естественному отбору, т.е. не меняют шансов организма на выживание. Согласно этой теории внутривидовая изменчивость объясняется, главным образом, генетическим дрейфом, т.е. таким изменением частоты вариантов генов (аллелей) в популяциях, которое вызвано случайностью, а движущий естественный отбор есть очень редкое явление. Гулд также считал, что роль естественного отбора в эволюции сильно преувеличена, а значение случайностей, не связанных с адаптацией, прeуменьшено. По его словам, если бы мы могли “промотать назад” пленку с записью эволюционного процесса и запустить ее снова, то возможно не увидели бы никаких повторов.
Реакция сторонников ортодоксального дарвинизма была двоякой; и пунктуализм, и нейтрализм критиковали одновременно как за отступление от генеральной линии, так и за отсутствие значительной новизны. Одна из причин, делающих такое необычное сочетание мнений возможным, состоит в том, что сам характер явлений, интересующих дарвинизм, чрезвычайно затрудняет однозначный ответ. Майр признавал, что «эволюция - процесс исторический, при изучении которого не могут быть использованы те же аргументы и методы, которыми можно исследовать чисто физические и функциональные явления». Таким образом, изучение эволюции ограничено в той же степени, что и изучение любого исторического процесса. Карл Поппер, один из создателей философии науки, считал, что не может существовать закона эволюции в том смысле, в котором существуют другие законы природы, поскольку эволюция является уникальным историческим событием.
Но есть и другие причины затруднений с определенностью выбора между, казалось бы, значительно отличающимися положениями в рамках дарвинизма. Если посмотреть на идею естественного отбора, то заметна цикличность в ее формулировке. Как решительно высказывался знаменитый генетик и эволюционист Конрад Уоддингтон: “Главный принцип естественного отбора заключен всего лишь в утверждении, что особи, которые оставляют больше потомства, это те особи, которые оставляют больше потомства. Это тавтология.”
Практическую тавтологичность формулировок дарвинизма отмечал и Поппер, считая, что это делает невозможным то, что он называл фальсифицируемостью (опровергаемостью). Согласно этому критерию только та гипотеза или теория научна, которая в принципе может быть опровергнута опытом. Невозможность фальсифицировать дарвинизм в общем случае и выделяет его из ряда других теорий. Дарвинизм, по мнению Поппера, не может предсказывать эволюцию в целом, а следовательно не может по-настоящему и объяснить ее. Этот отнюдь не означает бесполезности дарвинизма в науке, но уточняет его характер как системы взглядов или учения, которое не являясь научной теорией в попперианском смысле этого понятия, служит, по меткому выражению философа, метафизической программой исследований.
Нередко случается так, что отличные экспериментаторы и талантливые аналитики-естествоиспытатели не любят «философии». В этом месте они могут воскликнуть: «Да какое это имеет значение - научная теория или метафизическая программа? Хоть горшком назови!» Но эмпирики обязаны понимать, что это очень важно - разбираться в том, как работает их инструмент; от этого зависит, что именно он может измерять. Так и при использовании эволюционного учения важно понимать, что можно определить с его помощью, а что нет.
До тех пор, пока эволюционное учение используется для того, чтобы направлять научный поиск в области эволюционной биологии, его значение несомненно, но нередко его адепты объявляют эволюционное учение фундаментом всеохватной научной картины мира, способной воссоздать прошлое, объяснить настоящее и предсказать будущее. В таком случае эволюционное учение покидает мир науки и становится частью сциентизма - убеждения, что естественные науки являются наилучшим и исчерпывающим способом понимания всех аспектов жизни и что только их методы должны быть использованы при решении любых вопросов, интересующих человека. Именно когда эволюционным учением пользуются с этой целью, а не в качестве исследовательской программы, пусть и метафизической, оно входит в конфликт с любым мировоззрением, основанным на понятии о существовании Творца, в том числе и с христианским.
Всегда отрадно осознавать, что не все ученые - адепты сциентизма. Уже упомянутый Гулд, человек который внес выдающийся вклад в биологию и историю науки, решительно развивал идею о том, что конфликт науки и религии - мнимый, поскольку их “инструменты” приниципиально различаются, в результате чего они не применимы для использования вне своей области. Интересно, что сходные мысли высказывал значительно раньше и любезный сердцу каждого выпускника МГУ Михайло Ломоносов: “Правда и вера суть две сестры родные, дочери одного Всевышнего Родителя, никогда в распрю между собой прийти не могут…” (Заметки на полях: Эх, надо бы еще добавить "Не здраво рассудителен математик, ежели он хочет божественную волю вымерять циркулем. Также не здраво рассудителен и учитель богословия, если он думает, что по псалтыри можно научиться астрономии или химии." Жаль, что букв уже много потратил.) и “Создатель дал роду человеческому две книги. В одной показал Свое величество, в другой Свою волю. Первая - видимый сей мир, Им созданный, чтобы человек, смотря огромность, красоту и стройность его зданий, признал божественное всемогущество, по мере себе дарованного понятия. Вторая книга - Священное Писание. В ней показано Создателево благоволение к нашему спасению”.
В этом месте даже страдающий самым ангельским терпением читатель вправе спросить: «Теперь, после рассказов о Поппере, Гулде, Майре, и Михайле Ломоносове, услышу ли я что-нибудь о книге, которую собираюсь купить?» (И паки заметки на полях: Если до этого места дочитал, то стало быть уже купил. Надо бы по-другому написать.) Как мы уже начали обсуждать, книга Дж. Уэллса страдает многими недостатками. Автор преувеличивает некоторые проблемы эволюционного учения, при этом освещает более серьезные противоречия весьма поверхностно. Так, он упоминает обсуждавшуюся выше проблему тавтологичности формулировок в эволюционном учении, но только в специфическом вопросе о гомологии конечностей. Автор пишет о проблемах калибровки «молекулярных часов» и трудностях в соотнесении молекулярной и палеонтологической датировки, но не обсуждает разногласий между идеями нейтральной эволюции и естественного отбора. Автор использует вопрос о происхождении птиц, чтобы поговорить о проблемах кладистического подхода, но не развивает тему о том, что эволюция групп больших, чем популяции, вообще плохо разработана, что дало Уоддингтону повод для замечания: «суть эволюции - откуда берутся лошади, и тигры, и все прочее - вне математического описания, так что мы по-прежнему остаемся с пустым объяснением этого естественным отбором».
И все же я почти уверен, что многие неспециалисты, интересующиеся биологией и вопросами эволюции, не слышали многого из того, о чем пишет Дж. Уэллс, который прав в одном - преподавание эволюции в школе (добавим, и научно-популярный рассказ о ней) почти полностью сводится к демонстрации нескольких привычных «икон эволюции». В предлагаемой книге автор обсуждает многие из этих икон, приводя доводы в пользу того, что они не такие безупречные, как хотят убедить зрителей телевизионщики канала “Дискавери”. В этом контексте книга Уэллса полезна несмотря на имеющиеся у нее недостатки.
В заключение стоит обратить внимание еще на один из центральных мотивов критики “Икон эволюции”, который звучит так: “Даже если все эти проблемы существуют, они не имеют того значения, которое автор им придает, потому что у дарвинизма есть множество других, гораздо лучших подтверждений”. Я уверен, что все без исключения участники дискусии, независимо от их мнения по обсуждаемым вопросам, согласятся с тем, что знать больше - намного лучше, чем знать меньше. Поэтому нам остается только надеяться на то, что даже популярное изложение вопросов, связанных с эволюцией, будет постепенно эволюционировать от «доказательства в картинках» к более серьезному рассказу о состоянии эволюционного учения - его исходных положениях, возможностях, ограничениях, экспериментальных фактах и разногласиях в их интерпретации, из которого будет исключена за неуместностью пропаганда сциентизма. Такая перспектива обрадует очень многих и содержит в себе только одну опасность - будет ли рассказ об эволюционном учении в отсутствии споров о вечных вопросах вызывать прежний интерес у широкой публики?