Книги моего детства. Часть 3
Книги моего детства. Часть 1
Книги моего детства. Часть 2
Журнал «Пионер»
В 1970 году, когда я учился в 3 классе и, как положено, перешел из октябрят в пионеры, мне выписали журнал «Пионер». Сережке стали выписывать его на год или на два раньше.
В целом «Пионер» был скучноватый официозный журнал, но кое-что интересное в нем попадалось.
Самое главное - это исторические повести Любови Воронковой про древних греков. В 1969 году в журнале были напечатаны «Мессенские войны» и мы с Димкой брали их у Сережки. Отсюда произошло название Димкиного континента - Пелопонес. В греков и спартанцев мы часто играли. Потом мы разыскали и более раннюю повесть «След огненной жизни» про Кира Великого. Уже моим личным счастьем стала публикация «Юности Александра» - первой части дилогии про Александра Македонского (потом в книжном издании она стала называться «Сын Зевса»).
Сережкин папа подарил ему на день рожденья «Историю» Геродота. Я взял ее почитать и за несколько месяцев одолел полностью. Конечно, такие штуки как рассказ Геродота: «Астиагу приснилось, что его дочь испустила обильную мочу, затопившую всю Азию», от которого у Воронковой осталась только «мягкая» версия про виноградную лозу, выросшую из тела дочери и заполонившую всю Азию (сон означал, что внук Астиага Кир станет великим завоевателем), не могли пройти мимо детского внимания. А когда в «Пионере» появились отрывки из повести «Герои Саламина» по Фемистокла, я уже ничего нового там для себя не обнаружил, поскольку знал первоисточник, 2-й том «Всемирной истории», пересказ Плутарха для детей под названием «Знаменитые греки» и много раз посмотрел культовый для нас фильм «Триста спартанцев».
«Огненный след» чтения Воронковой еще более ярко обнаружился в 1974 году, когда подключившийся к нашим играм бог Андрюша (мы стали учиться вместе после слияния двух 1-2 классов в один 3-й) создал свой континент Атлантида. В Атлантиде появился великий историк Ла Вранк, автор многотомного этнографического труда про скифов, саков и сарматов, каковой был просто переписан из повести Воронковой о Кире. (Забегая далеко вперед, скажу, что бог Андрюша единственный из нас стал профессиональным историком и занимался в аспирантуре Древним Востоком).
Добавлю еще одну забавную вещь. Не так давно мне рассказал один московский ровесник, историк и этнограф, как он жил на Крайнем Севере. Управиться с собственным оленем ему помогала десятилетняя девочка-чукча. В полной растерянности, чем он может отблагодарить ее за помощь, он стал пересказывать ей историю Кира - отчасти по Воронковой, отчасти уже по Геродоту и «Киропедии» Ксенофонта. Отдача была потрясающей. Северная девочка неделю за неделей слушала его повествования о невесть насколько отдаленных временах и странах, с горящими глазами, не пропуская ни слова.
Повести Воронковой и некоторые другие тексты в «Пионере» иллюстрировала великолепная художница Наталья Доброхотова. Она была моей самой любимой в этом журнале. Многие годы спустя выяснилось, что вместе с Владимиром Пятницким она являлась автором знаменитых литературных анекдотов, которые ходили под именем Хармса и уже в студенческие годы доставили нам массу веселых минут. В 2000-х в диссидентском архиве «Мемориала» мне показали рукопись сборника «Веселые ребята», с авторскими картинками. В этом литературном тексте, как и в ее иллюстрациях в «Пионере», проявилось восхитительное чувство стиля Натальи Доброхотовой-Майковой.
В «Пионере» я впервые прочитал «Алису в Стране Чудес» в пересказе Бориса Заходера, третью повесть о Карлсоне в переводе Лилианы Лунгиной, «Волшебную косточку» Диккенса. Нам очень нравилась повесть Бенекта Сарнова «Юра Карасиков творит чудеса» (ее след - «Телепатия» Майн Рида в континенте Америка), юмористическая проза Юрия Сотника. С интересом читались литературоведческие очерки Бенедикта Сарнова и Станислава Рассадина, эссе Сергея Юрского и Вениамина Смехова о театре, Александра Митты о кино.
«Подростковую» прозу в «Пионере» олицетворял собой Владислав Крапивин. Я особенно любил его самые первые прочитанные повести - «По колено в траве» и «Алые перья стрел». В общем, это было про нас, обычных школьников начала 70-х - и правдиво, и одновременно романтично: дворовая жизнь, детские компании, игры в Спартака и Робин Гуда, первые влюбленности… Цикл «Мальчик со шпагой» хорошо начинался, но заканчивался как-то уже по-комсомольски, с изрядным нравоучением.
Не могу забыть разочарование, которое меня постигло при чтении произведения под названием «Слышать голос трубы». Авторов не помню. Оно начиналось, как абсолютно искренний дневник двух школьников, писавших по очереди про свою жизнь. В начале там было просто всё, «как по-настоящему» - жизнь советского «среднего класса» (5-го, 6-го или 7-го) средней школы. Класс делится на группки, одни дружат, другие не дружат; одному из мальчиков нравится девочка, в чем он не решается признаться ни ей, ни другу; некий старшеклассник, приставленный к их классу вожатым, амбициозно хочет поставить с ними «Гамлета», и т. п. И вдруг публикация, которую я с нетерпением ждал, на несколько месяцев прервалась. Видимо, проект, первоначально рассчитанный на «долгое дыхание», спешно редактировали, чтобы быстренько закрыть. И вот выходит номер, начинавшийся с такой записи в дневнике: «У меня потрясающая новость: наш отряд признан правофланговым!» Я это пережил как предательство. Все закончилось воспитательной комсомольской туфтой.
«Костер»
Где-то в средних классах стал популярным и модным журнал «Костер». В нашей компании его никто не выписывал, но мы покупали его в киосках.
Однажды мне достался номер, в котором начала печататься повесть Василия Аксенова «Мой дедушка - Памятник». Было ясно, что это нечто пародийное, с большой претензией. Но юмор мне показался натужным. Только после отъезда Аксенова в эмиграцию книжные издания «Моего дедушки - Памятника» и «Сундучка, в котором что-то стучит» стали ходить как культовые, тогда мы с друзьями вскладчину написали к ним комментарии, кто какие общекультурные и антисоветские «подтексты» заметил.
Советская литература как фон
Не думаю, что кто-нибудь из нас сознательно плохо относился к современной советской литературе, во всяком случае, до старших классов. Естественно, я прочитал почти всего Гайдара, «Как закалялась сталь», «Молодую гвардию», «Повесть о настоящем человеке» и не такое уж маленькое количество книг про жизнь Ленина, про пламенных революционеров, про Отечественную войну и мирное строительство.
К примеру, какой-нибудь «Подвиг Кири Баева» имелся дома у каждого по той простой причине, что ничего другого невозможно было купить в магазине и подарить другу на день рожденья. Когда два одноклассника приносили тебе одинаковые книжки про войну, нужно было сохранить благопристойное выражение лица и показать, что тебе дорог друг, а не его подарок, только и всего.
Такие книги составляли фон, на котором сияло - о да! - все, что сколько-нибудь отличалось: живые, написанные с юмором книги про детей и подростков - «Витя Малеев в школе и дома» и рассказы Николая Носова, «Денискины рассказы» Виктора Драгунского, «Очень страшная история», «Необычайные похождения Севы Котлова» и все другие повести Анатолия Алексина, рассказы и пьесы Юрия Сотника, узнаваемые и в то же время слегка приподнятые надо обыденностью герои Крапивина. А также исторические повести, сказки, классика и всяческая зарубежная литература.
В 10 классе (1977 или 78) наша преподавательница обществоведения провела письменную анкету «Какие книги повлияли на ваше формирование?», а потом прочитала то, что ей сдали. Я написал: «Портрет Дориана Грея» (она не смогла выговорить правильно), а Аркаха: «Чтение журнала “Юность”». Помню, только в тот момент меня впервые кольнула мысль: «Юность уже наступила? Мы больше не дети, а юноши?»
Книги моего детства. Часть 4
Книги моего детства. Часть 2
Журнал «Пионер»
В 1970 году, когда я учился в 3 классе и, как положено, перешел из октябрят в пионеры, мне выписали журнал «Пионер». Сережке стали выписывать его на год или на два раньше.
В целом «Пионер» был скучноватый официозный журнал, но кое-что интересное в нем попадалось.
Самое главное - это исторические повести Любови Воронковой про древних греков. В 1969 году в журнале были напечатаны «Мессенские войны» и мы с Димкой брали их у Сережки. Отсюда произошло название Димкиного континента - Пелопонес. В греков и спартанцев мы часто играли. Потом мы разыскали и более раннюю повесть «След огненной жизни» про Кира Великого. Уже моим личным счастьем стала публикация «Юности Александра» - первой части дилогии про Александра Македонского (потом в книжном издании она стала называться «Сын Зевса»).
Сережкин папа подарил ему на день рожденья «Историю» Геродота. Я взял ее почитать и за несколько месяцев одолел полностью. Конечно, такие штуки как рассказ Геродота: «Астиагу приснилось, что его дочь испустила обильную мочу, затопившую всю Азию», от которого у Воронковой осталась только «мягкая» версия про виноградную лозу, выросшую из тела дочери и заполонившую всю Азию (сон означал, что внук Астиага Кир станет великим завоевателем), не могли пройти мимо детского внимания. А когда в «Пионере» появились отрывки из повести «Герои Саламина» по Фемистокла, я уже ничего нового там для себя не обнаружил, поскольку знал первоисточник, 2-й том «Всемирной истории», пересказ Плутарха для детей под названием «Знаменитые греки» и много раз посмотрел культовый для нас фильм «Триста спартанцев».
«Огненный след» чтения Воронковой еще более ярко обнаружился в 1974 году, когда подключившийся к нашим играм бог Андрюша (мы стали учиться вместе после слияния двух 1-2 классов в один 3-й) создал свой континент Атлантида. В Атлантиде появился великий историк Ла Вранк, автор многотомного этнографического труда про скифов, саков и сарматов, каковой был просто переписан из повести Воронковой о Кире. (Забегая далеко вперед, скажу, что бог Андрюша единственный из нас стал профессиональным историком и занимался в аспирантуре Древним Востоком).
Добавлю еще одну забавную вещь. Не так давно мне рассказал один московский ровесник, историк и этнограф, как он жил на Крайнем Севере. Управиться с собственным оленем ему помогала десятилетняя девочка-чукча. В полной растерянности, чем он может отблагодарить ее за помощь, он стал пересказывать ей историю Кира - отчасти по Воронковой, отчасти уже по Геродоту и «Киропедии» Ксенофонта. Отдача была потрясающей. Северная девочка неделю за неделей слушала его повествования о невесть насколько отдаленных временах и странах, с горящими глазами, не пропуская ни слова.
Повести Воронковой и некоторые другие тексты в «Пионере» иллюстрировала великолепная художница Наталья Доброхотова. Она была моей самой любимой в этом журнале. Многие годы спустя выяснилось, что вместе с Владимиром Пятницким она являлась автором знаменитых литературных анекдотов, которые ходили под именем Хармса и уже в студенческие годы доставили нам массу веселых минут. В 2000-х в диссидентском архиве «Мемориала» мне показали рукопись сборника «Веселые ребята», с авторскими картинками. В этом литературном тексте, как и в ее иллюстрациях в «Пионере», проявилось восхитительное чувство стиля Натальи Доброхотовой-Майковой.
В «Пионере» я впервые прочитал «Алису в Стране Чудес» в пересказе Бориса Заходера, третью повесть о Карлсоне в переводе Лилианы Лунгиной, «Волшебную косточку» Диккенса. Нам очень нравилась повесть Бенекта Сарнова «Юра Карасиков творит чудеса» (ее след - «Телепатия» Майн Рида в континенте Америка), юмористическая проза Юрия Сотника. С интересом читались литературоведческие очерки Бенедикта Сарнова и Станислава Рассадина, эссе Сергея Юрского и Вениамина Смехова о театре, Александра Митты о кино.
«Подростковую» прозу в «Пионере» олицетворял собой Владислав Крапивин. Я особенно любил его самые первые прочитанные повести - «По колено в траве» и «Алые перья стрел». В общем, это было про нас, обычных школьников начала 70-х - и правдиво, и одновременно романтично: дворовая жизнь, детские компании, игры в Спартака и Робин Гуда, первые влюбленности… Цикл «Мальчик со шпагой» хорошо начинался, но заканчивался как-то уже по-комсомольски, с изрядным нравоучением.
Не могу забыть разочарование, которое меня постигло при чтении произведения под названием «Слышать голос трубы». Авторов не помню. Оно начиналось, как абсолютно искренний дневник двух школьников, писавших по очереди про свою жизнь. В начале там было просто всё, «как по-настоящему» - жизнь советского «среднего класса» (5-го, 6-го или 7-го) средней школы. Класс делится на группки, одни дружат, другие не дружат; одному из мальчиков нравится девочка, в чем он не решается признаться ни ей, ни другу; некий старшеклассник, приставленный к их классу вожатым, амбициозно хочет поставить с ними «Гамлета», и т. п. И вдруг публикация, которую я с нетерпением ждал, на несколько месяцев прервалась. Видимо, проект, первоначально рассчитанный на «долгое дыхание», спешно редактировали, чтобы быстренько закрыть. И вот выходит номер, начинавшийся с такой записи в дневнике: «У меня потрясающая новость: наш отряд признан правофланговым!» Я это пережил как предательство. Все закончилось воспитательной комсомольской туфтой.
«Костер»
Где-то в средних классах стал популярным и модным журнал «Костер». В нашей компании его никто не выписывал, но мы покупали его в киосках.
Однажды мне достался номер, в котором начала печататься повесть Василия Аксенова «Мой дедушка - Памятник». Было ясно, что это нечто пародийное, с большой претензией. Но юмор мне показался натужным. Только после отъезда Аксенова в эмиграцию книжные издания «Моего дедушки - Памятника» и «Сундучка, в котором что-то стучит» стали ходить как культовые, тогда мы с друзьями вскладчину написали к ним комментарии, кто какие общекультурные и антисоветские «подтексты» заметил.
Советская литература как фон
Не думаю, что кто-нибудь из нас сознательно плохо относился к современной советской литературе, во всяком случае, до старших классов. Естественно, я прочитал почти всего Гайдара, «Как закалялась сталь», «Молодую гвардию», «Повесть о настоящем человеке» и не такое уж маленькое количество книг про жизнь Ленина, про пламенных революционеров, про Отечественную войну и мирное строительство.
К примеру, какой-нибудь «Подвиг Кири Баева» имелся дома у каждого по той простой причине, что ничего другого невозможно было купить в магазине и подарить другу на день рожденья. Когда два одноклассника приносили тебе одинаковые книжки про войну, нужно было сохранить благопристойное выражение лица и показать, что тебе дорог друг, а не его подарок, только и всего.
Такие книги составляли фон, на котором сияло - о да! - все, что сколько-нибудь отличалось: живые, написанные с юмором книги про детей и подростков - «Витя Малеев в школе и дома» и рассказы Николая Носова, «Денискины рассказы» Виктора Драгунского, «Очень страшная история», «Необычайные похождения Севы Котлова» и все другие повести Анатолия Алексина, рассказы и пьесы Юрия Сотника, узнаваемые и в то же время слегка приподнятые надо обыденностью герои Крапивина. А также исторические повести, сказки, классика и всяческая зарубежная литература.
В 10 классе (1977 или 78) наша преподавательница обществоведения провела письменную анкету «Какие книги повлияли на ваше формирование?», а потом прочитала то, что ей сдали. Я написал: «Портрет Дориана Грея» (она не смогла выговорить правильно), а Аркаха: «Чтение журнала “Юность”». Помню, только в тот момент меня впервые кольнула мысль: «Юность уже наступила? Мы больше не дети, а юноши?»
Книги моего детства. Часть 4