Мой Петербург, мой Ленинград.
Текст участвует в проекте № 157 «День качелей судьбы» в Заповеднике Сказок.
Пётр Исаакиевич кое-как открыл глаза. Было темно, в голове мела сонная позёмка. Пожевав каменными губами, он негромко выругался, помянув в одной фразе погоду, мосты, через которые не вдруг доберёшься на работу и с неё, и почему-то львов с золотыми крыльями, просто подвернувшихся под язык. Тонкий растущий месяц, до того озарявший Петра Исаакиевича неярким светом, тут же испуганно задёрнул шторку из облаков, заодно прикрыв ею и россыпь игриво перемигивающихся звёзд.
Скрипя деревянными суставами, Пётр Исаакиевич смахнул с гладких жестяных крыш и вант подвесных мостов нанесённый за ночь снежок, кое-где уже начинающий подтаивать под лампами кованых фонарей, потопал быками мостов, ломая тонкий лёд ласково увивающейся вокруг Реки, и прочистил горло. В раздавшемся хрипе можно было разобрать "Осторожно, двери закрываются. Следующая станция ...". Распрямил лучами улицы и проспекты, которые по примеру старой подруги попытались было свернуться кольцами, покачал головой над непослушными шпилями соборов, ночью опять старавшихся прорвать головами свинцово-серое облачное одеяло. Почесал за ушком вытянувшуюся за какие-то 2-3 года юную акселератку, как-то очень быстро ставшую своей, но по-прежнему слегка дичащуюся и поэтому не подходящую близко.
Пётр Исаакиевич работал Городом. Спал он очень мало, всегда урывками, почти постоянно пребывая в какой-то полудрёме, которая казалась его многочисленным друзьям (как ни странно это звучит, у Петра Исаакиевича, в целом недоверчивого, замкнутого и даже немного грубоватого, было множество друзей по всему миру, которым он открывался совсем с другой стороны) угрюмой хмуростью. Однако эта хмурость могла внезапно смениться то голубой синевой, в которой могло утонуть само северное небо, то искристой иронией фейерверков, то строго-стальным парадом, напоминавшем о самых тёмных и болезненных годах его жизни.
Вот и сегодня Пётр Исаакиевич, не торопясь собравшись (он почти всё делал не торопясь: сказывались гены далёких скандинавских предков), почистил выпадающие кубики брусчатки у замёрзшего ночью старого Крона и вышел на неслух-проспект, покрывшийся за ночь ледяной корочкой. Фыркнул для порядка на редких утренних прохожих сизым дымком первых автобусов и совершенно не торопясь приступил к ежедневному обходу своих владений.
Прыснув холодным, но коротким дождиком в окна просыпающихся домов, заспешил к заводам, в последнее время всё сильнее беспокоившим его своим неумолимым исчезновением. Его нервозность передалась пока ещё не одевшимся деревьям и кустам. Они, склоняясь друг к другу, шелестели ветвями, обсуждая ночные новости, собранные ветром, всю ночь летавшим вокруг Петра Исаакиевича.
По-прежнему хмурясь, поспешил к центру, по пути облив молочным туманом зевающих людей, которые, подобно пингвинам, почти на ощупь брели к метро или искали по номерам свои машины, подмигивающие фарами и ехидно-глухо угукающие сигнализациями.
Замер, остановившись на берегу, увидев такую же хмурую, как и он сам, девочку, отчаянно не желающую идти в детский садик и уже собирающуюся в голос зареветь. Чуть подумал и скомандовал «Р-разойдись!» облакам, по привычке плечом к плечу занимавшим своё место в строю неба. Те рассыпались и испарились, напоследок махнув Реке, кутающейся в остатки тумана.
Ярко-рыжий луч солнца упёрся точно в наморщенный носик девчушки, погладил её, отчего она чихнула и громко рассмеялась, сначала зажмурившись, а потом побежав вслед за лучиком, катившимся по дорожке и превращающим угрюмый асфальт в дорогу из жёлтого кирпича. Мама и папа девочки переглянулись и, нежно поцеловав друг друга, решили продолжить вечером чтение старой доброй книги о волшебной стране.
Солнце поднималось всё выше и выше, отражаясь от решёток садов и парков и бликуя на кончиках растрёпанных со сна волн Реки, отчего та оделась в чудесный серо-золотой наряд.
Соборы, скинув с голов облаковое одеяло, хвастались друг перед другом чистотой позолоты на сияющих куполах и шпилях и, расшалившись, пускали в глаза щурящимся прохожим солнечные зайчики. Телебашня подмигнула своему отражению в воде. Солнце, поднимаясь всё выше, заливало ярким светом внезапно преобразившегося Петра Исаакиевича, у которого тоже поднялось настроение и он заулыбался, поглаживая своих «соседей» по щекам незримой рукой.
Целый день Петра Исаакиевича можно было видеть то на острове, где он вместе с Ветром помогал распутывать флаг на вышке у стадиона, то на окраинных новостройках, на которых вместе со специалистами он инспектировал сварные швы на арматуре, то на откосах железнодорожных путей, засмотревшегося на первые цветки мать-и-мачехи, проглянувшие через щебень.
Лишь раз он негромко рыкнул громом на чиновников, перекрывших для своего проезда один из главных проспектов. И вновь облака были разогнаны помощником-Ветром, и вновь у Петра Исаакиевича поднялось солнечно-золотое и небесно-синее настроение.
К вечеру, рассердившись на бестолковых футбольных фанатов, собравшихся помахать кулаками на окраине с такими же молодыми и дурными коллегами, резко выделяющимися красно-белыми пятнами на фоне различных оттенков сине-бело-серо-голубого, и не разбирая, кто прав, кто виноват, разогнал всех по подворотням сильнейшим ветром и снежной крупой.
Уставший Пётр Исаакиевич зевнул, впуская в глубоко скрытые под землёй вены метро влажный ночной воздух, пахнущий корюшкой, погладил по мелким волнам уютно устроившуюся вокруг него Реку, подоткнул под себя разыгравшийся к ночи ветерок и наконец смежил свои уставшие золотокупольные глаза.
Совсем скоро начнётся новый день, многий из прожитых больше чем за 300 с лишним лет...
Иллюстрация - MagnieMakoyana.
Пётр Исаакиевич кое-как открыл глаза. Было темно, в голове мела сонная позёмка. Пожевав каменными губами, он негромко выругался, помянув в одной фразе погоду, мосты, через которые не вдруг доберёшься на работу и с неё, и почему-то львов с золотыми крыльями, просто подвернувшихся под язык. Тонкий растущий месяц, до того озарявший Петра Исаакиевича неярким светом, тут же испуганно задёрнул шторку из облаков, заодно прикрыв ею и россыпь игриво перемигивающихся звёзд.
Скрипя деревянными суставами, Пётр Исаакиевич смахнул с гладких жестяных крыш и вант подвесных мостов нанесённый за ночь снежок, кое-где уже начинающий подтаивать под лампами кованых фонарей, потопал быками мостов, ломая тонкий лёд ласково увивающейся вокруг Реки, и прочистил горло. В раздавшемся хрипе можно было разобрать "Осторожно, двери закрываются. Следующая станция ...". Распрямил лучами улицы и проспекты, которые по примеру старой подруги попытались было свернуться кольцами, покачал головой над непослушными шпилями соборов, ночью опять старавшихся прорвать головами свинцово-серое облачное одеяло. Почесал за ушком вытянувшуюся за какие-то 2-3 года юную акселератку, как-то очень быстро ставшую своей, но по-прежнему слегка дичащуюся и поэтому не подходящую близко.
Пётр Исаакиевич работал Городом. Спал он очень мало, всегда урывками, почти постоянно пребывая в какой-то полудрёме, которая казалась его многочисленным друзьям (как ни странно это звучит, у Петра Исаакиевича, в целом недоверчивого, замкнутого и даже немного грубоватого, было множество друзей по всему миру, которым он открывался совсем с другой стороны) угрюмой хмуростью. Однако эта хмурость могла внезапно смениться то голубой синевой, в которой могло утонуть само северное небо, то искристой иронией фейерверков, то строго-стальным парадом, напоминавшем о самых тёмных и болезненных годах его жизни.
Вот и сегодня Пётр Исаакиевич, не торопясь собравшись (он почти всё делал не торопясь: сказывались гены далёких скандинавских предков), почистил выпадающие кубики брусчатки у замёрзшего ночью старого Крона и вышел на неслух-проспект, покрывшийся за ночь ледяной корочкой. Фыркнул для порядка на редких утренних прохожих сизым дымком первых автобусов и совершенно не торопясь приступил к ежедневному обходу своих владений.
Прыснув холодным, но коротким дождиком в окна просыпающихся домов, заспешил к заводам, в последнее время всё сильнее беспокоившим его своим неумолимым исчезновением. Его нервозность передалась пока ещё не одевшимся деревьям и кустам. Они, склоняясь друг к другу, шелестели ветвями, обсуждая ночные новости, собранные ветром, всю ночь летавшим вокруг Петра Исаакиевича.
По-прежнему хмурясь, поспешил к центру, по пути облив молочным туманом зевающих людей, которые, подобно пингвинам, почти на ощупь брели к метро или искали по номерам свои машины, подмигивающие фарами и ехидно-глухо угукающие сигнализациями.
Замер, остановившись на берегу, увидев такую же хмурую, как и он сам, девочку, отчаянно не желающую идти в детский садик и уже собирающуюся в голос зареветь. Чуть подумал и скомандовал «Р-разойдись!» облакам, по привычке плечом к плечу занимавшим своё место в строю неба. Те рассыпались и испарились, напоследок махнув Реке, кутающейся в остатки тумана.
Ярко-рыжий луч солнца упёрся точно в наморщенный носик девчушки, погладил её, отчего она чихнула и громко рассмеялась, сначала зажмурившись, а потом побежав вслед за лучиком, катившимся по дорожке и превращающим угрюмый асфальт в дорогу из жёлтого кирпича. Мама и папа девочки переглянулись и, нежно поцеловав друг друга, решили продолжить вечером чтение старой доброй книги о волшебной стране.
Солнце поднималось всё выше и выше, отражаясь от решёток садов и парков и бликуя на кончиках растрёпанных со сна волн Реки, отчего та оделась в чудесный серо-золотой наряд.
Соборы, скинув с голов облаковое одеяло, хвастались друг перед другом чистотой позолоты на сияющих куполах и шпилях и, расшалившись, пускали в глаза щурящимся прохожим солнечные зайчики. Телебашня подмигнула своему отражению в воде. Солнце, поднимаясь всё выше, заливало ярким светом внезапно преобразившегося Петра Исаакиевича, у которого тоже поднялось настроение и он заулыбался, поглаживая своих «соседей» по щекам незримой рукой.
Целый день Петра Исаакиевича можно было видеть то на острове, где он вместе с Ветром помогал распутывать флаг на вышке у стадиона, то на окраинных новостройках, на которых вместе со специалистами он инспектировал сварные швы на арматуре, то на откосах железнодорожных путей, засмотревшегося на первые цветки мать-и-мачехи, проглянувшие через щебень.
Лишь раз он негромко рыкнул громом на чиновников, перекрывших для своего проезда один из главных проспектов. И вновь облака были разогнаны помощником-Ветром, и вновь у Петра Исаакиевича поднялось солнечно-золотое и небесно-синее настроение.
К вечеру, рассердившись на бестолковых футбольных фанатов, собравшихся помахать кулаками на окраине с такими же молодыми и дурными коллегами, резко выделяющимися красно-белыми пятнами на фоне различных оттенков сине-бело-серо-голубого, и не разбирая, кто прав, кто виноват, разогнал всех по подворотням сильнейшим ветром и снежной крупой.
Уставший Пётр Исаакиевич зевнул, впуская в глубоко скрытые под землёй вены метро влажный ночной воздух, пахнущий корюшкой, погладил по мелким волнам уютно устроившуюся вокруг него Реку, подоткнул под себя разыгравшийся к ночи ветерок и наконец смежил свои уставшие золотокупольные глаза.
Совсем скоро начнётся новый день, многий из прожитых больше чем за 300 с лишним лет...
Иллюстрация - MagnieMakoyana.