Европейские истории
Вот эту икону византийского происхождения подарил Сполето император Фридрих Барбаросса. В знак своей милости и примирения после того, как летом 1155 года разгромил и разграбил город, не заплативший ему налогов. Масштабы разрушений были таковы, что перестал существовать прежний кафедральный собор. Нынешний Duomo Santa Maria Assunta построен на его месте. Там и сделано это фото.
Римский театр в Сполето не менее культовое место, чем великолепный собор. Один из центров организации городского пространства. В него упирается, пожалуй, самая красивая улица города corso Mazzini. Вокруг отели и рестораны, в том числе с возможностью в теплое время года посидеть за чашкой кофе прямо над античной сценой. И тут есть, что вспомнить.
В 1320 г. в Сполето взяли верх гибеллины. Под трибунами театра было заперто около 400 гвельфов. Их держали в заключении два года, можно представить, в каких условиях. А потом всех убили. Вот здесь.
Хороший вопрос - было ли в мире что-то более величественное, напряженное, принципиальное, длительное, бескомпромиссное, жестокое, чем эта борьба, которая, начавшись со споров за инвеституру, с конфликта Генриха IV и Григория VII, украшала собой землю Италии почти двести лет.
Понятно, что у неё существовали свои экономические аспекты, партийная и родовая инерция - многие семьи были гвельфскими или гибеллинскими на протяжении поколений, были гвельфские и гибеллинские города (например, в Тоскане, соответственно, Флоренция и Сиена). И все-таки, в основе лежало столкновение по поводу принципов, пусть и в искаженной, нечеткой форме, не достигшей солнечной метафизической ясности: принципа империи - то есть возможности, идеи сакрального величия власти, её собственной, изнутри раскрывающейся ценности, и церковно-христианского жреческого принципа придания ей ценности извне - освящения силы слабостью. Двести лет с оружием в руках выяснять правоту в таком тонком, возвышенном, отвлеченном вопросе - это производит впечатление.
Пока христианство оставалось неприкосновенным в качестве господствующей идеологической системы, у этой борьбы не могло быть другого исхода, чем тот, которым всё продолжилось несколько позднее. Но в европейской культурно-политической среде всегда существовало мощнейшее движение отторжения причин того феномена, который Макиавелли впоследствии охарактеризовал так: «мир обессилен и небеса разоружились» («Рассуждение о первой декаде...», гл. 2 кн. 2), объясняя, «отчего люди стали слабее» и более склонны к несвободе (или, как сказали бы впоследствии, отчего они стали левее). Это противостояние выражало себя в разных образах и концептах, варьируясь в широких пределах по степени осознанности и адекватного понимания своих целей. История гибеллинов - едва ли не самая значительная глава в книге, соавторами которой были Сулла, Диоклетиан и Фридрих II.
И вот ходишь по каменным коридорам и думаешь: да, это были гвельфы, противники, чуждая партия. И какое символическое место: подвалы римского театра. Вот тут «мы» их держали, морили голодом и нечистотами. Каково им было - в темноте, вповалку в тесных смрадных помещениях, зимой нестерпимо холодных? Площади очень небольшие, осматривая их, я всё пытался понять, как сюда можно было втолкнуть 400 человек и как тут можно было существовать. Ну, они же сами были метафизически «за это», выбирая «отречение от мира». Затем «мы» их убили. И правильно сделали.
Но ведь и Данте был гвельф.
Римский театр в Сполето не менее культовое место, чем великолепный собор. Один из центров организации городского пространства. В него упирается, пожалуй, самая красивая улица города corso Mazzini. Вокруг отели и рестораны, в том числе с возможностью в теплое время года посидеть за чашкой кофе прямо над античной сценой. И тут есть, что вспомнить.
В 1320 г. в Сполето взяли верх гибеллины. Под трибунами театра было заперто около 400 гвельфов. Их держали в заключении два года, можно представить, в каких условиях. А потом всех убили. Вот здесь.
Хороший вопрос - было ли в мире что-то более величественное, напряженное, принципиальное, длительное, бескомпромиссное, жестокое, чем эта борьба, которая, начавшись со споров за инвеституру, с конфликта Генриха IV и Григория VII, украшала собой землю Италии почти двести лет.
Понятно, что у неё существовали свои экономические аспекты, партийная и родовая инерция - многие семьи были гвельфскими или гибеллинскими на протяжении поколений, были гвельфские и гибеллинские города (например, в Тоскане, соответственно, Флоренция и Сиена). И все-таки, в основе лежало столкновение по поводу принципов, пусть и в искаженной, нечеткой форме, не достигшей солнечной метафизической ясности: принципа империи - то есть возможности, идеи сакрального величия власти, её собственной, изнутри раскрывающейся ценности, и церковно-христианского жреческого принципа придания ей ценности извне - освящения силы слабостью. Двести лет с оружием в руках выяснять правоту в таком тонком, возвышенном, отвлеченном вопросе - это производит впечатление.
Пока христианство оставалось неприкосновенным в качестве господствующей идеологической системы, у этой борьбы не могло быть другого исхода, чем тот, которым всё продолжилось несколько позднее. Но в европейской культурно-политической среде всегда существовало мощнейшее движение отторжения причин того феномена, который Макиавелли впоследствии охарактеризовал так: «мир обессилен и небеса разоружились» («Рассуждение о первой декаде...», гл. 2 кн. 2), объясняя, «отчего люди стали слабее» и более склонны к несвободе (или, как сказали бы впоследствии, отчего они стали левее). Это противостояние выражало себя в разных образах и концептах, варьируясь в широких пределах по степени осознанности и адекватного понимания своих целей. История гибеллинов - едва ли не самая значительная глава в книге, соавторами которой были Сулла, Диоклетиан и Фридрих II.
И вот ходишь по каменным коридорам и думаешь: да, это были гвельфы, противники, чуждая партия. И какое символическое место: подвалы римского театра. Вот тут «мы» их держали, морили голодом и нечистотами. Каково им было - в темноте, вповалку в тесных смрадных помещениях, зимой нестерпимо холодных? Площади очень небольшие, осматривая их, я всё пытался понять, как сюда можно было втолкнуть 400 человек и как тут можно было существовать. Ну, они же сами были метафизически «за это», выбирая «отречение от мира». Затем «мы» их убили. И правильно сделали.
Но ведь и Данте был гвельф.