Трудно не быть Цезарем
Вышесказанное выиграет в понятности, если лучше представлять себе личность, чей образ навсегда останется в центре каприйского ландшафта. Тиберий Клавдий Нерон - человек, который выигрывал войны и усмирял мятежи, казавшиеся роковыми. Самые опасные вызовы римскому могуществу перенаправлялись ему - с неизменным результатом. Когда больше никто не мог, Август поручал дело Тиберию и не ошибался. Так было, например, с труднейшим испытанием прочности империи в 6 - 9 гг. н. э., когда отложились разом Иллирия (территория Югославии в XX веке) и Паннония (Венгрия) - поднялось «великое иллирийское восстание» - и уже в самой Италии вспыхнула паника в ожидании вторжения разъяренных и полных ненависти народов. Железной рукой подавил бунт тогда именно Тиберий.
Насколько весома и глубока была угроза, говорит тот факт, что в дальнейшем именно из балканских местностей, охваченных пожаром войны, происходили самые сильные и способные римские императоры. Клавдий Готский, Аврелиан, Диоклетиан, Константин родились в Иллирии. Проб в Паннонии. Потомки тех, кого победил Тиберий в начале первого века, двести лет спустя правили империей - точнее, потомки выживших. «Самая тяжелая из всех войн римлян с внешними врагами после Пунических: с пятнадцатью легионами и равным количеством вспомогательных войск ему пришлось воевать три года при величайших трудностях всякого рода и крайнем недостатке продовольствия. Его не раз отзывали, но он упорно продолжал войну, опасаясь, что сильный и близкий враг, встретив добровольную уступку, перейдет в нападение», - пишет Светоний.
Можно напомнить ещё несколько фраз биографа, штрихов к портрету: «Порядок в войске он поддерживал с величайшей строгостью, восстановив старинные способы порицаний и наказаний: он даже покарал бесчестием одного начальника легиона за то, что тот послал нескольких солдат сопровождать своего вольноотпущенника на охоту за рекой». «За Рейном [командуя римской армией в Германии] он вел такую жизнь, что ел, сидя на голой траве, спал часто без палатки, все распорядения на следующий день и все чрезвычайные поручения давал письменно с напоминанием, чтобы со всеми неясностями обращались только к нему лично и в любое время, хотя бы и ночью». «В сражениях он никогда не полагался на удачу и случай».
Тексты античных авторов в итоге совпадают, рисуя облик Тиберия: высокого роста, крепкого телосложения, молчаливый, холодный, надменный, расчетливый, абсолютно владеющий собой. Победоносный полководец - да, человек, привыкший повелевать воинами - да, но «благородными искусствами он занимался с величайшим усердием на обоих языках», «очень любил общество грамматиков», «но больше всего занимало его изучение сказочной древности» - фактуры текстов мифологии и эпоса, в первую очередь гомеровских.
Как и Сулла, Тиберий интересен тем, что по нему можно изучать тип представителя изначальной римской знати - тип человека, создавший римское могущество. Он происходил из древнего аристократического рода Клавдиев, одного из славнейших , чьим биографом выступил сам Тит Ливий в своей истории Рима. У Ливия мы и читаем о похождениях многочисленных предков нашего персонажа - высокомерных, агрессивных, воинственных, властных и коллективно успешных. Носителей римского духа господства и державной воли. По словам Светония, «известно, что все Клавдии всегда были убежденными оптиматами, поборниками достоинства и силы патрициев… В отношении к народу все они были так непримиримы и надменны, что даже под уголовным обвинением никто из них не унижался… просить граждан о снисхождении; некоторые в перебранках и распрях наносили побои даже народным трибунам». «Оптиматами» в Риме называли тех, кто на современном политико-метафизическом языке именуется «правыми».
Одна из попавших в историю представительниц рода, пробираясь через скопление людей на римских улицах, вслух пожелала, чтобы воскрес ее покойный брат, когда-то проигравший в ранге командующего морскую битву, чтобы он смог утопить ещё один флот и тем самым поубавить в Риме народа. Высказывание, смысл которого лишь в том, что в нём прорывается принципиальная ненависть аристократии - по определению корпорации крупных хищников - к массе мелких, к «толпе», к неконтролируемому хаосу «многих», к комплексу «маленького человека». Если в типологии государств Рим рос и развивался - как «имперско-аристократическое правое государство», созданное духом власти и величия, как «государство сильных, утверждающих в нём собственную силу, возводя её в систему» - то и в том числе благодаря радикальному высокомерию таких вот патрицианских радикал-консерваторов. Они изнутри «заряжали» республику агрессивным импульсом. Они хранили и концентрировали в себе, излучая в пространство, то, что делало Рим Римом, то есть великим.
Но вот случается нечто удивительное. История совершает странный зигзаг и человек с подобной консервативной генеалогией становится наследником лидера левой партии цезарианцев-популяров, победившего в серии кровопролитных гражданских войн. Его предки награждали тумаками народных трибунов, а теперь пожизненная трибунская власть - важнейший компонент в его императорской титулатуре, то, что позволяет ему официально налагать вето на любые решения сената. Более того, при каких обстоятельствах он присоединился к цезарианской команде? При довольно специфических. Триумвир Гай Юлий Цезарь Октавиан, который по разделу власти между преемниками Цезаря владел Италией, положил глаз на юную супругу реального отца Тиберия, приказал паре развестись и сам женился на женщине, которая стала спутницей его жизни. Через пятьдесят с лишним лет он умер у неё на руках со словами: «Прощай, Ливия, и помни, как жили мы вместе». Тиберий был её первым ребенком, а когда триумвир забрал её от мужа, она носила второго. Вторым родился Друз Старший, будущий завоеватель Германии и отец Германика, дед Калигулы и прадед Нерона.
С самого начала ходили слухи, что этот ребенок - на самом деле от Августа, который задолго до того уделял знаки внимания понравившейся ему замужней даме. Решительное предпочтение, которое Август много позже при выборе наследника оказывал потомству младшего пасынка, наводит на мысли в пользу данной гипотезы. По крайней мере, Тиберий был назначен преемником и усыновлен (то есть введен в императорский род) с условием в свою очередь совершить аналогичный акт в отношении Германика, своего племянника. Но, по мнению биографов, мысль передать императорскую власть напрямую последнему, минуя старшего сына Ливии, долгое время рассматривалась как предпочтительная. Все источники отмечают, насколько Август благоволил сыну Друза.
Сам Друз Старший к тому времени умер при довольно странных обстоятельствах. Официальная версия гласит: неудачно садясь на лошадь, упал, сломал бедро и скончался от последствий. Подобно Тиберию, он был выдающимся полководцем - какова порода! Если бы не несчастный случай и преждевременный уход, вполне вероятно, Германия, покорением которой занимался Друз, разделила бы судьбу Галлии, то есть была бы в полной мере романизирована. С его смертью у Рима просто не осталось военного и политического организатора, способного довести до конца трудное дело завоевания территорий за Рейном (А Тиберий в тот период был лишен должностей и отодвинут в тень: он считался слишком опасным для приоритетных, кровных наследников Августа - детей от брака дочери императора и соратника его молодости Марка Агриппы; только их смерть вернула его в окружение отчима).
Интересный момент: при этом именно Друз пользовался публичной репутацией человека консервативных взглядов - якобы он один из немногих убеждал Августа отказаться от единоличного правления и восстановить древнюю аристократическую коллегиальность. Есть даже и такое мнение, что лошадь, с которой упал Друз, придерживалась на удивление правильной политической позиции. При максимальном сгущении трагедийной гипотетичности выходит, что Август позволил умереть сыну-республиканцу, разойдясь с ним в видении римского будущего, но, опекая внука, стремился сохранить власть за его - и своим собственным - родом.
Тиберий был с детства тяжелее брата травмирован и очарован мощью личности, в орбиту которой попала его семья. Ребенок родился во время войн цезарианцев с республиканцами, его отец и мать принадлежали к числу политических противников Октавия и были вынуждены бежать и скрываться от него с мальчиком на руках. Нежные чувства триумвира к супруге «врага народа» пришлись на более поздний период прекращения террора и восстановления мира в государстве, когда получили прощение и разрешение вернуться уцелевшие республиканцы, а триумвиры заключили друг с другом мир, открывший столицу приверженцам каждого из них. И с тех пор вся жизнь будущего главы империи прошла у подножия кумира - десятки лет в семье Августа, в тени Августа, в подчинении Августа, в опале Августа, позади Августа, рядом с Августом, вместо Августа. Не удивительно, что, придя к власти, он соблюдал императорский культ с исключительной жестокостью - по сообщению биографов смертный приговор «за оскорбление величия» можно было получить даже за факт телесных наказаний раба, если они совершались перед священной статуей Августа. Переодеваться перед статуей тоже считалось святотатством. Величие убивало за такие вольности.
В любом случае диагностика личности нашего героя выявляет признаки драматического конфликта и раздвоения, любви-ненависти к кумиру, которые берут начало в происхождении, обстоятельствах рождения, детства и прослеживаются далее в течение жизни. Как минимум это очень интересная судьба, несущая в себе и всю боль перелома римского мира. Иван Бунин в своём очерке, посвященном Капри, обнаружил не много художественной чуткости, бесхитростно подав Тиберия читателям угрюмым развратным злодеем. Великому литератору надо было постараться так поступить и не заметить столько интригующих деталей, сколько мгновенно выявляет в этой биографии десятиминутное, но внимательное чтение Светония. Но, следует добавить, нечуткость вполне типовой природы была проявлена Буниным по отношению к таким вещам, что это во многом объясняет дефективную слабость представляемой им культуры - которая как раз примерно тогда и рухнула в грязь с громким хлюпаньем и треском на весь двадцатый век. Диагност не исцелился сам. Освальд Шпенглер, чьи отзывы о Тиберии идут вразрез с пошлой обличительной тенденцией, более проницателен. И, опять же, смею я полагать, потому, что располагался на принципиально другой культурной позиции.
В варианте Тиберия человек с максимально выраженными древними аристократическими чертами, с аристократической корпоративностью в крови и сознании, обнаруживает себя солдатом и сотрудником, а затем наследником единоличной диктатуры, с весьма сомнительной на первых порах легитимностью. Однако гений диктатора, масштабы и мощь его военных и политических побед, монументальная поступь культурного оформления власти сделали своё дело. Покровитель Вергилия и Тита Ливия Октавиан становится Августом, не просто царём, каковыми с давних пор кишели элллинистические окрестности империи, нет - сверхчеловеком; придуманные им новое имя власти и её новый образ демонстрировали способность притягивать. Аналогично в отдаленном будущем воинственные соотечественники Наполеона могли ни в грош не ставить «тирана-короля», при том, что готовы были отдать жизнь в бою за императора. За политической революцией Августа последовала культурная контрреволюция. Именно это позволило сформировать новую традицию - и в дальнейшем поколения римских, а затем европейских государей правили именем Августа, которое стало символом власти. Усыновленный отчимом, Тиберий после его смерти носил это сакральное имя как собственное, хотя, по словам историков, подписывался им лишь по самым торжественным поводам (полностью титулуясь как Тиберий Юлий Цезарь Август)
Но в ближайшее к Августу время, когда новая традиция только формировалась, внутренняяя конфликтность наследия переживалась максимально болезненно - сочетаясь в Тиберии с раздвоенностью, усвоенной с детства. Биографы, и Светоний, и Тацит, лишь на различный манер выражают и иллюстрируют сочностью деталей ту истину, что Тиберий так никогда и не справился с ней. Обыгрывая его имена, можно сказать, что Нерон совмещался в нём с Цезарем и совмещался с большим трудом. Умный и прекрасно образованный, владеющий словом и оружием, способный, как и подобает знатному римлянину времени расцвета, произнести речь не менее убедительно, чем приказ, писавший стихи и законы, ценитель греческих поэтов и старых римских нравов, этот человек на голову превосходил большинство своих преемников, включая того же Нерона. Однако приобрел у отдельных потомков репутацию коварного исчадия ада. Не без помощи именитого «безгневного и беспристрастного» автора, но в немалой мере и собственными усилиями, которые слишком часто не достигали цели, изнутри пораженные непоследовательностью.
Вот Светоний констатирует возмутительный моральный диссонанс: Тиберий, уже глава государства, сначала публично осуждает некоего распущенного квирита (Цестия Галла), а затем напрашивается к нему домой на обед, то есть в самое логово порицаемого разврата. И просит, чтобы всё было как обычно, то есть как порицаемо, в частности, чтобы за столом непременно прислуживали обнаженные девушки. Странно? Да, это поведение двух разных людей, уживающихся под одной тогой.
Для знатного консервативного римлянина один из принципов - сдержанность, агрессивное стремление обладать собой, которое изнутри распространяется вовне, на других. Почему человек такого типа хочет ограничивать склонность к накоплению или проявления страсти (вспомним хотя бы законы против роскоши, которые неоднократно принимались во времена республики и даже раннего принципата)? Не потому, в отличие от христианина, что он усматривал нечто греховное в материальном достатке или плотской любви. Христианин требует наложить ограничения на эти стихии, поскольку богатство и секс - зло (иногда необходимое, но зло). Принадлежащий к консервативной элите римлянин предписывает ограничивать богатство и эротическую горячность, руководствуясь прямо противоположной причиной: именно потому, что они в его глазах - нечто хорошее. Принцип, который здесь применяется, в максимально короткой формулировке звучит приблизительно так: власть над хорошим - лучше. Культурно организованное, концентрированное состояние хорошего усиливает, то есть улучшает. А оно обеспечивается при одном условии, мы о нём уже не раз говорили: над всем хорошим царит властвующий субъект, который всегда больше и выше этого хорошего. Утратить себя - как идею высшего, идею власти по отношению к любой данной реальности - попасть в зависимость от хорошего, то есть перестать быть «лучшими» - этого римляне из правящего меньшинства остерегались как потери идентичности. Настоящий римлянин - всегда «над», всегда «выше», о чем бы эмпирическом ни шла речь. Так мыслили «отцы-сенаторы», римские охранители-оптиматы. Конечно, так мыслил и Тиберий Клавдий Нерон.
Но в следующий момент он хлопал себя по лбу и вспоминал, что отныне его имя Тиберий Цезарь, и он - единоличный господин, владелец того, что прежде было государством. Ну а зачем ему как таковому люди, претендующие владеть собой? В первую очередь таким людям не нужен он сам - потому что ведь вот это коллективное «владение собой», осознанное в качестве объединящей сущности, эта способность к самообладанию, способность быть выше самих себя, признанная некими людьми в себе и друг в друге, и называется «республикой». Однако республика умерла. То, что пришло взамен, выступает как компенсация большинству, указанной способности лишенному. Пришедшее взамен призвано владеть теми, кто не хочет и не может владеть собой. Оно существует только ради них. Поэтому принцепс должен лично приехать к известному моту и развратнику, снисходительно пожурить его на месте преступления, но главным образом ободрить. Слегка потрепать за ушко, но дружески похлопать по плечу и поддержать личным присутствием готовность следовать усвоенным привычкам. Мол, плохо, конечно, но ничего страшного, дорогой, пока есть я - сидите дома и творите тут, что душе угодно, а государство, на которое у вас не остается времени и сил, не пропадёт: о нём, так уж и быть, позаботится Цезарь. Точнее, верный и исполнительный префект претория Сеян по поручению Цезаря (Лаврентий Палыч Берия тогдашнего образца).
Внутренний конфликт Клавдиев и Цезарей в Тиберии, безусловно, подрывал его силы и заражал всё большим пессимизмом, переходящим в нигилизм. Биографы цитируют его трагическое письмо, в котором он признаётся «отцам сенаторам», что решительно не знает, «что им писать и чего не писать». Предательство приближенных, вскрывшееся с заговором Сеяна, дополняло картину мира человека, жившего на Капри. Тиберий был вторым римским принцепсом и - с почином! - первым, кого попытался предать созданный им аппарат власти. Пользующиеся доверием «надежные маленькие люди» достаточно серьезно посягнули на его собственный статус. Тиберий справился (но его преемникам это удавалось хуже - Калигула, Клавдий, Домициан погибли в результате заговора ближайшего окружения). Однако он потерял сына, отравленного заговорщиками. Его последующая лютая расправа над реальными и подозреваемыми сторонниками Сеяна, а заодно и над его семьей, навсегда переписала каприйскую историю. Остров был залит кровью, стал местом пыток и казней, а также всё более экзотического и отрешенного поведения императора.
Вероятно, лучше, чем что-либо, о раздвоенной личности Тиберия свидетельствуют его недоведенные до конца планы вернуться в Рим. Он дважды с момента своего удаления на остров предпринимал путешествия в столицу. И оба раза останавливался, не доезжая до городских стен. Молча смотрел издалека на великий город. И поворачивал обратно.
