Аспекты духовности: быть и казаться, путь, счастье (Продолжение)
Рациональная сторона сознания выполняет в вопросе ценностей в некотором смысле вспомогательную, но всё же очень важную роль. Её задача понять, какие именно действия приближают нас к этому состоянию наполненности и делают его всё более глубоким и устойчивым. Можно ещё, конечно, попытаться объяснить в чём смысл этого состояния, но это уже шаткий путь, хотя, возможно, и неизбежный.
Те, кто встаёт на него, приходят, как правило, к выводам о наличии души как самостоятельной, не нуждающейся в теле, сущности, о наличии в мире некого разумного и волевого начала - короче уводит мысль в сторону трансцендентного. Проблема в том, что у нас нет никакого способа проверить на опыте, действительно ли всё это существует или является лишь плодом нашей фантазии. Так или иначе, я не отрицаю возможности наличия некой сущности, которую условно можно назвать богом. Скорее даже ощущаю, что что-то такое есть, но стараюсь быть крайне осторожным в предположениях о том, что это “нечто” из себя представляет. Я считаю, что любые попытки человека понять, каков есть бог и, тем более, что он “думает” и “ждёт” от нас, сравнимы с попыткой собаки понять логику своего хозяина. Именно поэтому я сторонюсь конфессиональной религиозности любого толка. Любая религия в своей основе даёт нам картину мира с достаточно подробным описанием бога или богов, наделяя его или их явными признаками антропоморфизма. Когда я слышу, что человек создан по образу и подобию бога, то понимаю, что всё наоборот, что это мы создаём богов по своему образу и подобию, что совершенно естественно, поскольку мы не можем выйти за пределы своего опыта.
Однако состояние, описанное выше, само по себе, в отрыве от рациональных интерпретаций и экстраполяций, переживается так явно и непосредственно и так однозначно отличается по спектру ощущений от других апперцепций, что я полагаю возможным опираться на него с не меньшим доверием, чем, скажем, на зрение или слух. Именно этот опыт стоит в основе того, что я называю духовностью. Именно он является для меня компасом и путеводной звездой, именно к нему я стремлюсь, занимаясь специфической деятельностью, которую можно назвать духовными практиками. Но, на самом деле, это будет звучать не совсем верно, потому что, когда мы слышим словосочетание “духовные практики”, то представляем себе молитвы, медитации, посты и различные религиозные ритуалы. В моём же понимании, некую деятельность можно назвать духовной практикой, только если она даёт это специфическое состояние наполненности. И тогда может оказаться, что в исполнении одного человека ни молитва, ни пост, ни медитация никак не влияют на его духовность, а другой после прогулки по лесу или даже моя посуду наполняется светом.
Теперь обратимся к рациональному взгляду на вещи. Что мы можем сказать про это специфическое состояние, если абстрагируемся от так называемого духовного знания и будем опираться исключительно на опыт, свой и тех, чья феноменальная жизнь в их пересказе звучит как что-то понятное и достоверное. Поясню, почему словосочетание “духовное знание” я предваряю скептическим оборотом “так называемое”. Дело в том, что тот безусловно ценный багаж, который содержат в себе священные книги, знанием, в строгом смысле этого слова, по большей части не является. Это может быть источник человеческой мудрости, своеобразная летопись, свод моральных и бытовых правил, важная часть культуры целых народов, произведение искусства, в конце концов, но это не знание в современном понимании этого слова. Я не буду сейчас углубляться в эпистемологические дебри для обоснования своего суждения, в конце концов сейчас речь идёт лишь о моём личном видении предмета, а не о научном труде, но это не значит, что обоснования у меня нет :) Но теперь я хочу сосредоточится на своём объяснении того, что скрывается под понятием духовность.
В основе моих представлений о нашем внутреннем мире лежит идея уровней, которую я уже озвучивал в своём эссе о смысле жизни. Эти уровни имеют такой же условный характер, как архетипы или субличности, но всё же это удобная метафора или даже, скорее, метаязык, позволяющий если не объяснить то описать процессы, связанные с духовностью и некоторыми другими важными сторонами психики. Эти уровни представляют из себя нечто вроде пирамиды потребностей Маслоу, но только логика, по которой мы разделяем их и размещаем выше или ниже, совсем иная. Внизу находятся наши отрывочные, короткие переживания и мысли, связанные с происходящим здесь и сейчас и непосредственно касающиеся нас лично. Они существуют как бы сами по себе, возникая как пузыри на поверхности лужи во время дождя. Это может быть вдох и выдох, удар сердца, созерцание отдельных предметов вокруг себя, ощущение голода или сытости и так далее. На более высоких уровнях эти отдельные элементы складываются в нечто более общее, объединённое связями и отношениями, обладающее характером и занимающее определённое место в системе. Дыхание, сердцебиение и питание становятся взаимосвязанными элементами, включенными в работу всего организма. На следующем уровне мы можем связать физиологию и психику и так далее. Чем выше уровень, тем шире взгляд на вещи и тем сами эти вещи крупнее, а события длительнее. Это похоже на цепочку переходов от букв к словам, от слов к предложениям, затем к главам, частям, сюжету и его смыслу. Все эти переходы между уровнями по сути являются отражением отношения часть-целое. Каждый следующий уровень представляет из себя целое, состоящее из элементов более низкого уровня. Когда речь идёт о тексте, то и сами уровни и связь между ними достаточно очевидны. В случае с сознанием всё, конечно, сложнее и запутаннее. И всё же мы можем проследить тенденцию. Любое событие состоит из более мелких событий. Например, поездка за границу. В ней есть этап переезда, этап обоснования на новом месте, экскурсии, знакомства с непривычными местами, едой, традициями и так далее. Все эти отдельные события складываются в итоге в путешествие. А путешествие, в свою очередь, становится частью нашего опыта, расширяя его, делая знание мира более полным. Цепочка: события в поездке->путешествие->знание о мире аналогична той, что была в аналогии с текстом. Таких цепочек можно построить бесконечное множество, но при переходе с более низкого уровня на более высокий мы будем наблюдать одни и те же тенденции. Чем выше уровень, тем выше в нём концентрация смыслов, тем эти смыслы более масштабны и глубоки. Подъём на каждый новый уровень требует больше времени, бОльшего труда и способностей, но и получаемые при этом дивиденды тоже выше.
Когда речь идёт о науке, то там эти переходы достаточно понятны, поскольку их легко формализовать. Они связаны с открытием всё более общих законов, с построением теорий, объясняющих всё большее разнообразие явлений. Когда же мы пытаемся понять, что означают такие переходы для собственного внутреннего мира, то всё становится не так однозначно и строго. В человеческой душе эти уровни не имеют чётких границ и формальных признаков, а оценка становится в значительной степени субъективной. И всё же тот, кто стремится к этому движению вверх, и у кого оно получается, ощущает изменения достаточно ясно. Обычно чувствуют это и окружающие. И основным критерием по прежнему является это ощущение наполненности и все сопровождающие его признаки. Оно делается всё более устойчивым, всеобъемлющим и доминирующим в повседневном состоянии. В этом случае человек обретает счастье самого высокого порядка, которое ничем невозможно ни разрушить, ни поколебать. Даже оказываясь в заключении и подвергаясь пыткам, такой человек остаётся внутри и свободнее и счастливее своих мучителей. Об этом говорит и опыт людей, которые шли этим путём, достигая на нём многого, и с этим хорошо коррелирует предложенная мной модель уровней. Ведь наиболее высокие уровни охватывают целиком всю нашу жизнь, как минимум жизнь тела, а, возможно, и какой-то более тонкой нашей сущности, которая остаётся и после физической смерти. Таким образом, поднявшись на этот уровень, мы подчиняем все наши действия этим “большим” смыслам. Тогда в идеале каждый вздох и каждый удар сердца вписывается в этот путь, занимая в нём своё место и служа чему-то большему.
Один из признаков такого движения “наверх” - сходимость. Метафорически это похоже на подъём на высокую конусообразную гору. Люди могут совершать его самыми разными путями, но чем выше они поднимаются, тем ближе они становятся друг к другу. Они постепенно приходят к очень похожим выводам, которые так или иначе связаны с чем-то трансцендентным, которое называют богом, Брахманом, миром как единым целым или чем-то ещё, в зависимости от системы координат. Так или иначе, продолжая метафору горы, мы понимаем, что её вершина скрыта в облаках и недоступна для нас. Подъём в эту гору бесконечен, но сам путь меняет идущего. С какой бы стороны человек ни приближался к вершине, с какого-то момента его всё меньше интересуют потребности тела и материальные блага, он становится всё более терпим и направлен в своей деятельности на других и на окружающую его природу. Причём происходит это как внутренняя потребность, а не желание соответствовать канонам и ожиданиям. Такая “сходимость” очень понятна и логична. При переходе на более высокий уровень происходит соединение нескольких частей в одно целое. Причём это соединение имеет ненасильственный и естественный характер, в противном случае оно не сможет быть устойчивым. Можно говорить, что оно представляет из себя акт любви. При всём многообразии трактовок и классификаций этого важнейшего человеческого чувства, в основе своей оно всегда предполагает сближение и объединение со своим предметом, которое даёт начало новым сущностям более высокого уровня целостности. Любовь побуждает человека отдавать часть себя кому-то или чему-то ещё, и делать это с радостью. Парадокс любви состоит в том, что когда мы отдаём движимые ей, то одновременно наполняемся. Причём наполняемся непосредственно в тот момент, когда отдаём, не ожидая, что получим что-то взамен. Любовь не требует с необходимостью компенсации усилий на том же уровне, на котором мы их отдаём, иначе это был бы просто обмен, честная сделка. Если мы по-настоящему любим своих детей, то тратим на них силы не ради пресловутого стакана воды, который они поднесут нам в старости. Мы хотим, чтобы они были счастливы, хотим наполнить их своей любовью так же, как она наполняет нас, чтобы они понесли её дальше, наполняя ей каждого встречного. При этом нас может наполнять и ситуация, когда мы сами что-то получаем от других, если дающий тоже делает это из любви. Например, мы чувствуем это в случае искренней благодарности или двое любящих людей наполняются и отдавая партнёру часть себя, и принимая от него заботу и внимание.
Суть любви в том, что она поднимает нас на уровень вверх, туда, где мы с её объектом становимся неким целым. Когда мы забираем ресурсы от того, что можно назвать Я-часть, то они идут на усиление того, чем является условное Я-целое. В зависимости от того, о какой любви идёт речь, это целое принимает разные формы. Если мы говорим про любовь к человеку, то оно принимает форму Мы, о котором так много рассуждает психология. Если же это страна, природа или бог, то дать имя этому целому гораздо сложнее, но суть механизма остаётся той же. Замечу здесь “на полях”, что иногда зависимость или ура-патриотизм по форме выглядят очень похоже на любовь, но по сути являются чем-то противоположным ей. Один из достаточно явных признаков, отличающих разновидности псевдолюбови от настоящей, это ощущение опустошения, сопровождающее акты, мотивированные и возникающие там, где должна была бы быть наполненность. Так бывает ещё и в ситуации, когда мы отдаём свои ресурсы другому, движимые искренней и настоящей любовью, но вторая сторона обесценивает их. Вместо какой-то внутренней трансформации, развития, вместо какой-то попытки перехода на другой уровень, эти ресурсы используются не по назначению, они просто проматываются, как наследство кутилой. В этом случае любовь диктует нам необходимость отдаления от её предмета и прекращения субсидирования деградации другого человека за счёт своих сил.
Таким образом любовь и духовность, в моём понимании, это очень близкие по своей сути, понятия. С точки зрения языка и культуры их семантические ареалы заметно отличаются, поэтому их нельзя считать ни тождественными, ни даже синонимами. Но природа переживаний, сопровождающих оба эти чувства, очень близка. Теперь, наконец, настало время дать определение тому, что я подразумеваю под словом духовность. В моей картине мира духовность - это наличие у человека насущной иррациональной потребности к движению “наверх”, сопровождаемому всё более устойчивым и глубоким состоянием наполненности. Я надеюсь, что это определение было достаточно раскрыто в предыдущих рассуждениях и не нуждается в дополнительных пояснениях, поэтому далее мы поговорим о том, как духовность может реализовываться на практике.
Духовный поиск и духовный путь.
При описанном выше подходе к духовности способы, избираемые человеком для осуществления потребности движения “вверх”, уходят на второй план, а главным становится то, что эта потребность конвертируется в специфические действия. Эти действия совсем не обязательно мыслятся человеком как “духовные”. Другими словами, это могут быть не молитвы, не религиозные ритуалы, не медитации и не любые другие процедуры, предлагаемые различными учениями в качестве духовных практик. Человек даже не всегда осознаёт, что какие-то его поступки по своей сути глубоко духовны. Дело в том, что когда эта потребность есть у нас внутри, то она может проявлять себя во всём, и в том, как мы выполняем даже самую рутинную работу, и как взаимодействуем с другими людьми, и как относимся к миру в целом.
Так, например, в работе это проявляется в стремлении сделать её максимально хорошо не ради оплаты и не из репутационных соображений, а исключительно из чувства правильности, чувства прекрасного, из-за того, что неточность в выполнении работы вызывает неприятное ощущение, сравнимое с зубной болью. Человек делает это как бы “для себя”, но для той части себя, которая находится “выше” его телесного метаболизма. Именно из этого уровня исходит знание того “как нужно” и там ощущается боль, если “как нужно” не получилось. Эту боль мы ещё иногда называем стыдом, а генерирующий её психический орган - совестью. Важно отметить, что речь идёт не о том стыде, который мы испытываем перед другими, нарушая общественные нормы, а о том, что возникает, когда мы изменяем своему внутреннему камертону и издаём фальшивую ноту. Я уверен, что безымянные мастера прошлого, которые строили храмы и осуществляли другие многовековые проекты, доподлинно зная, что не увидят их завершения, были движимы именно этим чувством. Причём речь не только об архитекторах и художниках, но и о простых рабочих, тесавших камни или соединявших брёвна таким образом, что эти конструкции выдержали сотни и тысячи лет. Глядя сегодня на плоды их труда и восхищаясь ими, мы можем не знать ничего ни об укладе их жизни, ни о их судьбах, но мы понимаем, что это стремление к гармонии и “правильности” было известно им в неменьшей мере, чем нам.
Из этого стремления родилась эстетика, заставляющая нас тратить огромные ресурсы на свойства предметов, которые порой не только не имеют никакой функциональной ценности, но, напротив, делают вещи бесполезными в примитивном утилитарном смысле. Есть даже специальное слово, обозначающее эту особенность - декоративный, то есть созданный исключительно для украшения. Если вдуматься, то красота это плохо формализуемое и во многом субъективное качество. Оно родственно понятию духовности в том, что тоже связано с этим особым чувством наполненности. Говоря о “подлинной красоте” мы подразумеваем способность предмета именно к этому специфическому воздействию, наполняющему нас и переводящему в более возвышенное состояние. С особой остротой это можно почувствовать глядя на природный пейзаж с высокой точки. И не так важно, будет ли это лес, берег моря, пустыня или тундра. Это всегда действует на того, кто обладает даром перехода на уровень вверх, кто резонирует с изменением масштаба целостности. Зодчие христианских храмов, особенно католических, хорошо понимали это родство красоты и духовности, и старались с помощью архитектуры, внутреннего убранства и акустики создать у входящего то же возвышенное чувство, наполнить человека с порога и помочь ему почувствовать верхние регистры своей души. Более аскетичная византийская ветвь христианства ищет эту красоту в иконописи, где она присутствует в более лаконичном и концентрированном, но менее доступном, виде. Строго говоря, в отношении икон слово “красота” уже не вполне корректно, потому что то, что мы ощущаем в глазах святых, воздействует на нас не опосредованно, не через гармонию форм и красок, а гораздо более прямым и пронзительным способом.
Так же, как духовность может проявляться в анонимном пожертвовании в благотворительлный фонд или в работе в волотёрском движении, она (духовность) может напрочь отсутствовать в целевых, направленных на её обретение практиках. Нигде в своей жизни я не видел большого контраста между претензией на духовность и её реальным наличием (в смысле отсутствием), как в тельавивском рабануте, в который я был вынужден обратиться для завершения процедуры развода. Не думаю, что это как-то связано с иудаизмом, и что в наше время администрации РПЦ или других конфессий как-то качественно отличаются друг от друга. Я находился два года в ортодоксальной иудейской среде, соблюдая почти всё, что должен делать “правильный” иудей, и покинул её именно из-за ощущения того, что люди в массе своей отождествляют соблюдение заповедей и духовность. В результате это приводит к подмене одного другим. Сколько раз я видел, что человек ложится костьми ради соблюдения мельчайших деталей кашрута или исполнения экзотических тонкостей субботних заповедей и считает, что это даёт ему право смотреть на менее “праведных” иудеев свысока. И здесь речь идёт совсем о другой высоте - высоте гордыни, являющейся, с точки зрения моего понимания духовности, падением.
Я полагаю, что предыдущий абзац говорит о достаточно очевидных для большинства читателей вещах. В наше время конфессионная религиозность претерпевает серьёзный кризис, обусловленный относительно высоким уровнем жизни и образованностью среднестатистического жителя Земли. Как ни странно, классическая пирамида потребностей Маслоу работает с точностью до наоборот. Когда люди не способны в силу внешних обстоятельств удовлетворить в полной мере свои базовые (в терминах Маслоу) потребности, то они, как ни странно, в большей степени способны ощущать и идентифицироваться со своими более высокими (в терминах духовности) уровнями. Недаром во всех известных мне религиях практики, нацеленные на пиковые духовные переживания, предваряются постом и воздержанием от удовлетворения некоторых других телесных потребностей. Недаром духовный рост, как правило, сопровождается изменением образа жизни в сторону аскетизма. Эта закономерность действует и в обратную сторону. Если потребности в пище и развлечениях систематически и сполна удовлетворяются, то эпицентр мыслей и желаний начинает ползти “вниз”. Зачем думать о “высоком” если “и так хорошо” - философия “акуна матата”. К сожалению, профессиональное духовенство во всех западных конфессиях состоит из тех же людей и подвержено тем же тенденциям. В итоге произошла девальвация религиозной духовности и появились альтернативы в виде культуры “нью эйдж”, движений в защиту экологии, позитивного мышления, различных эзотерических дисциплин и пр. Но и здесь картина, по большому счёту, та же самая. Возможно, чуть меньше дистанция между “быть и казаться”, но она всё равно велика. Впрочем обо всём этом я уже писал выше.
Таким образом, сегодня в распоряжении человека, испытывающего некий “зов”, гораздо более широкий выбор возможностей для его реализации, но я не думаю, что это облегчает задачу. Возможно, это даже усложняет её, потому что человек может довольно долго бродить вокруг той самой “горы”, оставаясь на одном и том же уровне или даже снижаясь, но не понимая этого. Многие современные учения, претендующие на статус духовных, наследуют постмодернистскому отрицанию системы координат, предполагающей вертикаль ценностей и смыслов. В качестве главного критерия успешности своих практик и как главную цель бытия в принципе они предлагают принять степень благополучия. При этом под благополучием может подразумеваться как материальный его аспект, так и просто субъективное ощущение счастья. “Хочешь быть счастливым будь им” говорят они. В итоге у последователя подобных взглядов возникает сразу несколько проблем. Во-первых, а что значит быть счастливым в рамках подобной идеологии? Ведь счастье, как вариант, может быть пиковым переживанием, вызванным чем угодно, и “маркой” ЛСД, и хорошим сексом, и весёлой вечеринкой. Проблема, что часто за подобным счастливым моментом следует эмоциональное падение, и человек спрашивает себя: “а стоила ли игра свеч?”. Чтобы за радостные переживания не пришлось расплачиваться ни перед самим собой, ни перед окружающим, оно должно быть в достаточной степени экологичным, а это задача уже гораздо более сложная, чем может показаться на первый взгляд. Во-вторых, есть иллюзия того, что всё зависит только от воли человека к переживанию счастья, что достаточно быть “настроенным на позитив” и всё получится. Это приводит к внутреннему запрету на ощущение душевной боли, на состояние не-счастливости, к привычке заниматься самовнушением, отрицая факты, способные разрушить эту иллюзию, и уводя всё дальше и дальше от собственной сути. Кончается это всё в лучшем случае разочарованием и отказом от всей этой “духовности”, а в худшем - к разрухе во всех сферах жизни.
Истинная духовность, в моём представлении, это всегда большой труд. Он может приносить много счастья, но он почти никогда не бывает простым. Я считаю, что потенциал духовности - это такая же врождённая данность, как и любая другая способность, и каждый изначально обладает ей в разной степени. Духовный поиск как жизнеопределяющая парадигма должен быть уделом тех, кто просто не может жить по-другому. Лев Толстой записал в своём дневнике: «Если уж писать, то только тогда, когда не можешь не писать». Я полностью согласен с этой мыслью, однако это условие необходимое, но недостаточное для того, чтобы стать писателем. Помимо непреодолимого желания творить, нужно ещё иметь что сказать и талант переложить это содержание на слова. Потребность в духовном поиске имеет ту же природу. Посвящать себя ему стоит только тогда, когда без этого просто невозможно жить, и ровно до тех пор, пока эта потребность ясно ощутима внутри. И здесь тоже одного стремления недостаточно, нужно ещё обладать способностью к внутренней трансформации. В конечном итоге, именно она является главной задачей всей этой работы, а не востребованность, не известность, и не уровень счастья. И это самая трудная её часть.
Высказанная выше мысль о необходимости внутренней трансформации совсем не нова. Я полагаю, что в любой крупной религии она так или иначе находит своё отражение. В индуизме она проявлена через императив слияния Атмана, индивидуального трансцендентального начала, с Брахманом, всеобщим и абсолютным бытием. Все хорошо известные нам восточные практики как телесные, так и медитативные, направлены в конечном итоге именно на это. В иудаизме говорится о том, что человек должен в течение своей жизни увеличить своё “йецер а-тов” (благое начало) за счёт уменьшения “йецер а-ра” (дурное начало). В христианстве эта трансформация направлена на обретение способности к всепоглощающей любви к миру во всех его проявлениях. Не углубляясь в эти примеры, хочу лишь подчеркнуть с их помощью, что в древних и глубоких религиозных системах счастье само по себе никогда не является самоцелью. Что оно лишь важный, но побочный эффект внутреннего движения “вверх”, и что боль и страдание так же сопровождают человека на этом пути, но со временем их становится всё меньше, уступая место свету и покою.
Говоря о том, что духовный поиск это удел единиц, я не имею в виду, что другим он противопоказан или не нужен. Многие из нас пишут в юности (и не только) стихи и оды своим любимым, мы пишем письма, ведём дневники и личные блоги. Лев Толстой вовсе не хотел сказать, что всего этого делать не надо. Его мысль адресована тем, кто видит себя писателем, кто ищет признания в этом качестве, и она состоит в том, что если в человеке нет непреодолимого желания к творчеству, то настоящим писателем он всё равно не станет. И даже состоявшийся автор не должен садиться за письменный стол, если его не распирает от новых сюжетов и идей. И речь здесь не только и не столько про вдохновение, сколько про непереносимый зуд в голове и в сердце от невысказанных слов. В ситуации с духовностью мы имеем похожую картину. Как каждому человеку в общем случае полезно читать и уметь излагать свои мысли на бумаге, точно так же важно, чтобы каждый имел какую-то свою внутреннюю мировоззренческую парадигму, чтобы у него был хоть какой-то ответ самому себе на вопрос о смысле его жизни. Поиск такого ответа может быть связан с духовностью, а может и нет. Но чего не стоит делать, это тянуть себя в духовность насильно, преследуя какую-то цель, отличную от стремления разобраться в себе или потребности во внутренней трансформации. Если в случае с писательством это приводит к графоманству, то в духовности к подмене содержания формой, то есть к движению в противоположную сторону, “вниз”, к формуле “казаться значит быть”. Человек, не ощущающий в себе специфический зов, найдёт гораздо больше духовности, просто делая то, что его наполняет, и тогда он может приблизиться к просветлению окольным путём, не имея перед собой такой цели в явном виде. И это сделает его более счастливым, чем любые специальные практики.
Окончание
Большая просьба к чиателям оставлять комментарии только под окончанием, чтобы упростить обсуждение