Гл 3. Видение
PREV | NEXT
содержание
3.1. Образ
Раздражимость и чувствительность
Образная ткань
Паттерн гнилостности
Проблему ощущений в психологической литературе зачастую пытаются связать с субъективностью восприятия. Ниже мы собираемся высказаться по поводу этой вечной философской проблемы, здесь же сделаем несколько замечаний по поводу феномена образов.
Читатель наш, видимо, обратил внимание на то, что концепт образа играет в наших построениях существенную роль - мы отвели ему, например, важное место в структуре высказывания. Что мы имеем в виду, когда говорим об образах?
Существуют ли образы у животных? Интерпретируя поведение животных, нам легко допустить, что такие образы существуют. Нам слишком хорошо знакомо поведение собаки, учуявшей запах. Однако ни одно животное не рассказало нам еще о своих образах. Это последнее утверждение можно было бы принять за шутку, если бы в нем не содержался некоторый принципиальный вопрос. Почему животные не рассказывают нам о своих образах? Потому что не умеют говорить? А если бы умели, то рассказали бы?
Ответ зависит от того, что мы будет понимать под образами. Нам нужно договориться о терминологии. У животных отсутствует язык. Вместе с этим животные не практикуют «я». В силу этих обстоятельств не существует того, кому образ мог бы быть дан. Если мы считаем, что животное - это существо без личной истории, то в вопросе «Существуют ли образы у животных?» намечается терминологическая путаница. Понятие об образе подразумевает всегда субъекта, но именно такового в случае с животными нет в наличии. Вопрос об образах у животных не имеет ни положительного, ни отрицательного ответа, поскольку это бессмысленный вопрос.
Вместе с тем мы везде будем свободно говорить об «образной ткани» у животного, хотя в свете вышесказанного и этот термин стоило бы поставить под некоторое сомнение (оставим, однако, этот термин за неимением лучшего). Механизмы запечатления и предметное восприятие работают здесь во всю силу.
Представим себе шахматного робота, передвигающего фигуры по игровой доске согласно некоторой программе. Допустим, что этой активностью «бытие» робота и ограничивается. Ничто не мешает нам рассматривать весь процесс в терминах обработки информации (механистически). Можно было бы говорить, например, об «образе игрового поля», поскольку действия робота опираются на некоторую картину, отражающую положение фигур на доске. Однако этот образ никому не дан. В строгом смысле слова это и не образ вовсе. При желании мы могли бы вывести эту картину на некоторый экран, хотя в этом нет необходимости. Фактически текущая позиция хранится в структуре базы данных. Возможно даже, что сама игровая доска с расставленными на ней фигурами используется в качестве базы данных. Прежде чем робот сделает свой ход, эти данные проходят обработку, распознаются и группируются. В каком-то переносном смысле мы могли бы сказать, что робот «видит» игровую доску. Однако
в любом случае здесь нет никаких оснований говорить об осознании. Если тут и имеет смысл говорить об образах, то образы эти пребывают в состоянии «небытия».
Животное, в отличие от шахматного робота, имеет «образ» собственного тела (можно лишь догадываться, какой «образ» собственного тела могло бы иметь существо, не способное ни обозреть себя непосредственно, ни увидеть себя в зеркале). В сущности, это ничего не меняет. Животное не может помыслить ничего о своем теле.
Сделаем следующее, важное для последующего изложения заявление. В примерах, которые мы привели, нет ничего скрытого. Жизнь животного в этом смысле не замысловатее жизни камня или тростника. Трудно было бы распознать здесь нечто, имеющее отношение к философской проблеме сознательного восприятия.
Вряд ли кому-нибудь из людей удавалось отождествить себя с механизмом. Шахматный робот очень далек от того, чтобы мы могли узнать в нем себя. Впрочем, к состоянию шахматного робота можно приближаться, подавляя в себе некоторое количество активностей (или под действием лекарства). Такое состояние, если угодно, можно было бы назвать забытьем. Оставаясь в забытьи, мы были бы не способны что-либо осознавать. Всякое возвращение к своему «я» вывело бы нас из забытья.
Чем были наши образы до того, как в нас проснулось сознание? Кому был дан этот образ, если еще не могло идти речи ни о каком субъекте переживания? На каком уровне обработки информации всплывал этот образ? Складывался «образ» в слое клеток, реагирующих на движение горизонтальных и вертикальных линий? Может быть, в областях, где составляются сигналы к двигательным реакциям?
Бесспорно, наша культура опиралась на широкие пласты образной ткани. Задача исследования и заключается в том, чтобы выяснить, каким образом эта образная ткань была освоена структурами высказывания и ассимилирована институцией личной истории. На этом пути нам предстоит прояснять смысл предложения «образ дан человеку».
Что же является исходной посылкой в нашем теоретическом построении? Прежде всего это тезис о характере внутреннего опыта течения представлений. Этот опыт не отличается от опыта животного в своем элементарном составе. Когда я произношу фразу «Я вижу дерево», активируется образная ткань. Само это течение настолько же непосредственно, как и у животного. Мы не видим ни возможности, ни необходимости изобретать тут какой-то новый механизм чувствительности. Единственное новшество заключается в том, что эта образная ткань освоена (ассимилирована) институцией личной истории.
Распознавание образов есть неотъемлемая часть любого восприятия. Всякая деятельность, предметом которой является яблоко, подразумевает систему опознания яблока. Эту реальность следует понимать непосредственно. Центральную же роль в освоении образов приходится отдать языку. Во всей своей сложности перед нами встает следующий вопрос. Как это случается, что «небытийная» образность включается в структуры выражения? Тут прежде всего приходится решать такую дилемму. Либо основные структуры языка образованы вне этих образов, и тогда должна существовать процедура их освоения, либо язык формируется в рамках самой активности, в которую образы уже включены.
содержание
3.1. Образ
Раздражимость и чувствительность
Образная ткань
Паттерн гнилостности
Проблему ощущений в психологической литературе зачастую пытаются связать с субъективностью восприятия. Ниже мы собираемся высказаться по поводу этой вечной философской проблемы, здесь же сделаем несколько замечаний по поводу феномена образов.
Читатель наш, видимо, обратил внимание на то, что концепт образа играет в наших построениях существенную роль - мы отвели ему, например, важное место в структуре высказывания. Что мы имеем в виду, когда говорим об образах?
Существуют ли образы у животных? Интерпретируя поведение животных, нам легко допустить, что такие образы существуют. Нам слишком хорошо знакомо поведение собаки, учуявшей запах. Однако ни одно животное не рассказало нам еще о своих образах. Это последнее утверждение можно было бы принять за шутку, если бы в нем не содержался некоторый принципиальный вопрос. Почему животные не рассказывают нам о своих образах? Потому что не умеют говорить? А если бы умели, то рассказали бы?
Ответ зависит от того, что мы будет понимать под образами. Нам нужно договориться о терминологии. У животных отсутствует язык. Вместе с этим животные не практикуют «я». В силу этих обстоятельств не существует того, кому образ мог бы быть дан. Если мы считаем, что животное - это существо без личной истории, то в вопросе «Существуют ли образы у животных?» намечается терминологическая путаница. Понятие об образе подразумевает всегда субъекта, но именно такового в случае с животными нет в наличии. Вопрос об образах у животных не имеет ни положительного, ни отрицательного ответа, поскольку это бессмысленный вопрос.
Вместе с тем мы везде будем свободно говорить об «образной ткани» у животного, хотя в свете вышесказанного и этот термин стоило бы поставить под некоторое сомнение (оставим, однако, этот термин за неимением лучшего). Механизмы запечатления и предметное восприятие работают здесь во всю силу.
Представим себе шахматного робота, передвигающего фигуры по игровой доске согласно некоторой программе. Допустим, что этой активностью «бытие» робота и ограничивается. Ничто не мешает нам рассматривать весь процесс в терминах обработки информации (механистически). Можно было бы говорить, например, об «образе игрового поля», поскольку действия робота опираются на некоторую картину, отражающую положение фигур на доске. Однако этот образ никому не дан. В строгом смысле слова это и не образ вовсе. При желании мы могли бы вывести эту картину на некоторый экран, хотя в этом нет необходимости. Фактически текущая позиция хранится в структуре базы данных. Возможно даже, что сама игровая доска с расставленными на ней фигурами используется в качестве базы данных. Прежде чем робот сделает свой ход, эти данные проходят обработку, распознаются и группируются. В каком-то переносном смысле мы могли бы сказать, что робот «видит» игровую доску. Однако
в любом случае здесь нет никаких оснований говорить об осознании. Если тут и имеет смысл говорить об образах, то образы эти пребывают в состоянии «небытия».
Животное, в отличие от шахматного робота, имеет «образ» собственного тела (можно лишь догадываться, какой «образ» собственного тела могло бы иметь существо, не способное ни обозреть себя непосредственно, ни увидеть себя в зеркале). В сущности, это ничего не меняет. Животное не может помыслить ничего о своем теле.
Сделаем следующее, важное для последующего изложения заявление. В примерах, которые мы привели, нет ничего скрытого. Жизнь животного в этом смысле не замысловатее жизни камня или тростника. Трудно было бы распознать здесь нечто, имеющее отношение к философской проблеме сознательного восприятия.
Вряд ли кому-нибудь из людей удавалось отождествить себя с механизмом. Шахматный робот очень далек от того, чтобы мы могли узнать в нем себя. Впрочем, к состоянию шахматного робота можно приближаться, подавляя в себе некоторое количество активностей (или под действием лекарства). Такое состояние, если угодно, можно было бы назвать забытьем. Оставаясь в забытьи, мы были бы не способны что-либо осознавать. Всякое возвращение к своему «я» вывело бы нас из забытья.
Чем были наши образы до того, как в нас проснулось сознание? Кому был дан этот образ, если еще не могло идти речи ни о каком субъекте переживания? На каком уровне обработки информации всплывал этот образ? Складывался «образ» в слое клеток, реагирующих на движение горизонтальных и вертикальных линий? Может быть, в областях, где составляются сигналы к двигательным реакциям?
Бесспорно, наша культура опиралась на широкие пласты образной ткани. Задача исследования и заключается в том, чтобы выяснить, каким образом эта образная ткань была освоена структурами высказывания и ассимилирована институцией личной истории. На этом пути нам предстоит прояснять смысл предложения «образ дан человеку».
Что же является исходной посылкой в нашем теоретическом построении? Прежде всего это тезис о характере внутреннего опыта течения представлений. Этот опыт не отличается от опыта животного в своем элементарном составе. Когда я произношу фразу «Я вижу дерево», активируется образная ткань. Само это течение настолько же непосредственно, как и у животного. Мы не видим ни возможности, ни необходимости изобретать тут какой-то новый механизм чувствительности. Единственное новшество заключается в том, что эта образная ткань освоена (ассимилирована) институцией личной истории.
Распознавание образов есть неотъемлемая часть любого восприятия. Всякая деятельность, предметом которой является яблоко, подразумевает систему опознания яблока. Эту реальность следует понимать непосредственно. Центральную же роль в освоении образов приходится отдать языку. Во всей своей сложности перед нами встает следующий вопрос. Как это случается, что «небытийная» образность включается в структуры выражения? Тут прежде всего приходится решать такую дилемму. Либо основные структуры языка образованы вне этих образов, и тогда должна существовать процедура их освоения, либо язык формируется в рамках самой активности, в которую образы уже включены.