Индусы-ростовщики в Бухаре
Садриддин Айни. Воспоминания. - М.; Л., 1960.
Другие отрывки: Калоши казанского шитья, Страховой случай.
Бухара, Регистан. 1890-е
Здание медресе Олим-джон не было похоже на традиционные постройки бухарских медресе, и его хозяин вначале не предполагал, что здесь разместится учебное заведение. Раньше этот дом принадлежал одному богачу по имени Олим-джон, превратившему его впоследствии в медресе. В первом и втором этажах находилось всего десять больших келий, разделенных перегородками на жилые комнатушки.
Первый этаж медресе был построен из жженого кирпича, а второй - из дерева. Перед нижней террасой возвели стену и устроили там мечеть, а одну из верхних террас превратили в классное помещение.
Жилые кельи медресе Олим-джон были темные и тесные, подобно курятникам, а мечеть и классное помещение - длинные и узкие, наподобие прохода между домами. Перед нижними кельями, выходившими на север, находилась терраса, здесь даже в ясный солнечный день ничего нельзя было ни видеть, ни читать.
Мои братья жили в первом этаже в одной из таких келий. Когда мне удалось устроиться подметальщиком, старший брат, как и в прошлом году, уехал на лето учительствовать в Керкинскую степь, а я с младшим братом остался в этом темном и тесном жилье.
Медресе Олим-джон находилось в центре города на Чорсу и имело свой караван-сарай, завещанный в вакф. Из доходов этого караван-сарая, тоже носившего название Олим-джон, прислужнику полагалось ежемесячно десять тенег (рубль пятьдесят копеек), на которые мне с братом и приходилось жить.
Основные обязанности подметальщика в медресе не были слишком обременительны. Мне, молодому парню, уже много потрудившемуся на своем веку, не казалось особенно тяжелым один раз в день подмести небольшое медресе, а во время снегопада почистить крыши. Однако дополнительных обязанностей у меня было очень много, они-то и мешали мне готовить уроки и заниматься литературой. […]
Мутевалли нашего медресе был неграмотный человек. Согласно условиям вакфа, он получал десять процентов доходов, поступающих от караван-сарая. Мутевалли жил у себя в усадьбе. Если там нужно было что-нибудь спешно сделать, то он тоже звал меня к себе и заставлял бесплатно работать.
Летом потребовалось ремонтировать караван-сарай Олим-джон. Мутевалли повел меня туда и поставил на должность старшего. Сам он был неграмотен, поэтому поручил мне вести все счета.
Я здесь проработал два месяца под палящим солнцем Бухары, в грязи и пыли, среди кирпичей, извести и алебастра. Однако мутевалли не заплатил ни одного гроша за мою работу сверх положенного мне жалованья подметальщика.
Старейшины медресе, владельцы келий, имам и преподаватели велели мне незаметно проверять действительные расходы по ремонту и составлять отдельные счета. Эти счета я должен был отдавать им, чтобы они могли проверить, сколько наворовал из затраченных средств мутевалли.
Выполнять это тайное поручение я начал с того, что спросил одного рабочего, из какого расчета в день нанял его мутевалли.
- Хозяин договорился платить каждому из нас по одной теньге в день, - ответил он мне.
Мутевалли записал тогда в отчете по две теньги на каждого рабочего, а в целом двадцать тенег в день (три рубля).
Однако мутевалли имел среди рабочих соглядатая и с его помощью или сам узнал о моей тайной проверке. Как-то раз он отвел меня в сторонку и заявил:
- Перестань проверять расходы по ремонту. Я знаю, что это дело поручили тебе те, которые получают доходы с вакфа, принадлежащего медресе. Но если я захочу, то в течение одного дня выгоню тебя из прислужников, и никто из старейшин ничего не сможет сделать. Слушайся лучше меня!
Я рассказал об этом моему покровителю Мир-Солеху.
- Мутевалли говорит правду, - сказал он, - не проверяй его. Мы с тобой не сможем устранить злоупотреблений. Большинство людей ворует. Если бы одного из тех, кто хочет не допустить воровства мутевалли, поставить во главе этих ремонтных работ, то он сам стал бы красть в десять раз больше.
Индийский караван-сарай в Бухаре. 1890-е
С этого времени я уже не пытался проверять мутевалли. Но для меня в караван-сарае нашлось более интересное занятие. Здесь жили индусы-ростовщики, и я стал наблюдать за их делами и бытом.
Индийцы в караван-сарае. Керки, Бухарский эмират. 1880-е
Индусы-ростовщики были очень грязными, и от них исходил ужасный запах. Хотя они мылись каждый день, но этот запах не исчезал и по временам становился совершенно невыносимым. Говорили, что после мытья они мажут тело каким-то особым маслом. Что же касается вони, которая исходила из их жилищ, то она уже у самого порога била в нос.
Занятия ростовщиков были еще более грязными, чем их жизнь. Даже самым бедным нищим жителям города и деревни они давали в долг деньги только под большие проценты. Ни один человек, который мог занять деньги в другом месте, к ним не обращался. Наиболее значительную группу их должников составляли эмирские солдаты. Они брали в долг от десяти до двадцати тенег (от полутора до трех рублей) и, разделив эту сумму на несколько частей, постепенно возвращали ее в двойном размере в продолжение одного или двух месяцев.
Сарбазы эмира Бухары. Конец XIX века
Свои расчеты индусы не записывали ни в какие тетради. Все их должники были неграмотными людьми. Расчеты они вели с помощью «счетной палочки». Размер палочки не превышал пол-аршина, она имела четырехгранную форму с шириной граней в два сантиметра. На каждого должника заводилась особая счетная палочка. На ней индус писал имя должника и сумму долга по-индийски. Обычно заимодавец получал свои деньги от должников небольшими частями и при уплате каждой части долга ставил на счетной палочке черту.
Ежедневно до полудня индусы безвыходно сидели в своих комнатах. Исключение составляли лишь те дни, когда эмир выплачивал солдатам жалованье. Ростовщики в такие дни с самого утра шли на Регистан к эмирской цитадели, чтобы собрать долги у солдат.
Деньги в долг индусы давали на следующих условиях: например, какой-нибудь нуждающийся хотел взять в долг двадцать тенег, такую сумму он получал под проценты в десять тенег с рассрочкой на два месяца. На счетной палочке отмечали уже не двадцать, а тридцать тенег и делили их на восемь частей. Должник обязан был каждую неделю выплачивать очередную часть долга.
В двенадцать часов дня индусы надевали черные мелкой стежки халаты, которые бухарским правительством были им «назначены для ношения» как «неверным», подвязывались веревкой и надевали на голову четырехугольную тюбетейку без вязаной тесьмы по краям. Положив в грязный мешок сорок-пятьдесят счетных палочек (по числу должников), они засовывали его за пазуху так, чтобы были видны концы палок с именами должников. Это делалось для того, чтобы при встрече с должником заимодавец мог легко отыскать его палочку.
С таким снаряжением индусы до вечера бродили по городу и по караван-сараям, где жили их должники. Собрав деньги, они возвращались к себе домой и пили настой из какого-то растения вроде конопли. Залив листья растения водой, они толкли его в ступке и, как сок опия, процеживали через материю, затем наливали в индийские металлические стаканчики и пили.
По-видимому, этот напиток имел сильное опьяняющее действие, потому что между ростовщиками происходили ссоры и драки.
В караван-сарае Олим-джон жил индус по имени Боярчи. По сравнению с другими он был более опрятен, от него меньше пахло и в комнатке его не стояла удушливая вонь. Он хорошо писал по-таджикски арабским алфавитом и гладко читал. В келье у него хранились всевозможные книги. Здесь я впервые увидел литературные произведения и сборники, изданные в Индии, такие, например, как «Гулистони масаррат», диван Мирзо-Мазхар-джона Джонона и «Хазонаи Омира». Особенно много имелось у него книг, написанных индийскими письменами. Однако он постоянно читал не только индийские, но и таджикские книги, которыми разрешал пользоваться и мне.
Индийцы в караван-сарае. Бухарский эмират. 1880-е
Боярчи не занимался ростовщичеством, он торговал драгоценностями. Камни его не относились к числу дорогих, их обычно покупали ювелиры и медники для украшения изготовляемых ими изделий.
Мой новый знакомый пользовался известностью как специалист по камням. К нему приносили на определение и оценку драгоценности отовсюду, и он получал за это вознаграждение и от продавца, и от покупателя. Если в казну поступал драгоценный камень, то его тоже оценивали с помощью Боярчи.
Однажды Боярчи рассказал мне о своих соотечественниках-ростовщиках, жизнь которых вызывала у меня отвращение.
- Таких людей в Индии миллионы, сотни тысяч из них ежегодно умирают от голода и грязи. В их бедственном положении повинны англичане. Кто имеет хоть малейшую возможность добыть кусочек лепешки и избежать смерти, бежит куда глаза глядят. Люди, которых ты видишь здесь, в Бухаре, из их числа. У них нет иной цели, как только поесть досыта и напиться конопляной водки. Ведь с тех пор, как родились на свет божий многие мои обездоленные соотечественники, они не видели чистоты и не могут себе представить иных условий жизни, а в Индии нет даже возможности для того, чтобы люди задумались над этим. Когда некоторые из них приехали в Бухару и убедились, что из всех профессий самая легкая и спокойная - мелкое ростовщичество, то они им и занялись.
Боярчи задумался и молча сделал две-три затяжки кальяна. Выдохнув облачка дыма, он продолжал:
- Во всем виновато английское правительство, да и бухарское правительство тоже в ответе. Если бы эмир не позволял им заниматься делом, разоряющим его неимущих подданных, они, наверное, стали бы переносить тяжести или выполнять какую-нибудь другую черную работу, чтобы быть сытыми.
Индийцы в караван-сарае. Керки, Бухарский эмират. 1880-е
В городе Бухаре было три караван-сарая, в каждом из которых проживало от ста до ста пятидесяти индусов-ростовщиков. Бухарские власти назначили над ними уполномоченного, называвшегося «есаулом индусов». Этот есаул, кроме того, что надзирал за ростовщиками, был также начальником над эмирскими шпионами. В первую очередь он осуществлял свои шпионские обязанности по отношению к индусам: выведывал, сколько заработал каждый из них, кому и сколько давал денег в долг.
Есаул и чиновники эмирского правительства помогали индусам взыскивать долги, потому что считали их имущество и доходы принадлежащими бухарскому государству. И действительно, если умирал какой-нибудь индус и у него не оставалось наследников, то все наличные и розданные в долг деньги немедленно захватывались правительством. Есаул постоянно проверял все достояние индусов, и они не могли даже перед смертью передать деньги своим соотечественникам.
Вот почему эмирское правительство покровительствовало ростовщикам и снисходительно смотрело на ограбление бухарских бедняков.
В Гидждуване, Вобкенте, Карши и других районах, подчиненных Бухаре, тоже были караван-сараи, населенные индусами, которые под защитой властей обирали народ. Там ограбление происходило в еще больших размерах и порождало много трагедий. У меня тогда накапливались наблюдения, на основе которых впоследствии были написаны главы книги «Дохунда»: «Долг индусу» и «Индус в чалме».
Индийские похороны. Бухарский эмират. 1880-е
Другие отрывки: Калоши казанского шитья, Страховой случай.
Бухара, Регистан. 1890-е
Здание медресе Олим-джон не было похоже на традиционные постройки бухарских медресе, и его хозяин вначале не предполагал, что здесь разместится учебное заведение. Раньше этот дом принадлежал одному богачу по имени Олим-джон, превратившему его впоследствии в медресе. В первом и втором этажах находилось всего десять больших келий, разделенных перегородками на жилые комнатушки.
Первый этаж медресе был построен из жженого кирпича, а второй - из дерева. Перед нижней террасой возвели стену и устроили там мечеть, а одну из верхних террас превратили в классное помещение.
Жилые кельи медресе Олим-джон были темные и тесные, подобно курятникам, а мечеть и классное помещение - длинные и узкие, наподобие прохода между домами. Перед нижними кельями, выходившими на север, находилась терраса, здесь даже в ясный солнечный день ничего нельзя было ни видеть, ни читать.
Мои братья жили в первом этаже в одной из таких келий. Когда мне удалось устроиться подметальщиком, старший брат, как и в прошлом году, уехал на лето учительствовать в Керкинскую степь, а я с младшим братом остался в этом темном и тесном жилье.
Медресе Олим-джон находилось в центре города на Чорсу и имело свой караван-сарай, завещанный в вакф. Из доходов этого караван-сарая, тоже носившего название Олим-джон, прислужнику полагалось ежемесячно десять тенег (рубль пятьдесят копеек), на которые мне с братом и приходилось жить.
Основные обязанности подметальщика в медресе не были слишком обременительны. Мне, молодому парню, уже много потрудившемуся на своем веку, не казалось особенно тяжелым один раз в день подмести небольшое медресе, а во время снегопада почистить крыши. Однако дополнительных обязанностей у меня было очень много, они-то и мешали мне готовить уроки и заниматься литературой. […]
Мутевалли нашего медресе был неграмотный человек. Согласно условиям вакфа, он получал десять процентов доходов, поступающих от караван-сарая. Мутевалли жил у себя в усадьбе. Если там нужно было что-нибудь спешно сделать, то он тоже звал меня к себе и заставлял бесплатно работать.
Летом потребовалось ремонтировать караван-сарай Олим-джон. Мутевалли повел меня туда и поставил на должность старшего. Сам он был неграмотен, поэтому поручил мне вести все счета.
Я здесь проработал два месяца под палящим солнцем Бухары, в грязи и пыли, среди кирпичей, извести и алебастра. Однако мутевалли не заплатил ни одного гроша за мою работу сверх положенного мне жалованья подметальщика.
Старейшины медресе, владельцы келий, имам и преподаватели велели мне незаметно проверять действительные расходы по ремонту и составлять отдельные счета. Эти счета я должен был отдавать им, чтобы они могли проверить, сколько наворовал из затраченных средств мутевалли.
Выполнять это тайное поручение я начал с того, что спросил одного рабочего, из какого расчета в день нанял его мутевалли.
- Хозяин договорился платить каждому из нас по одной теньге в день, - ответил он мне.
Мутевалли записал тогда в отчете по две теньги на каждого рабочего, а в целом двадцать тенег в день (три рубля).
Однако мутевалли имел среди рабочих соглядатая и с его помощью или сам узнал о моей тайной проверке. Как-то раз он отвел меня в сторонку и заявил:
- Перестань проверять расходы по ремонту. Я знаю, что это дело поручили тебе те, которые получают доходы с вакфа, принадлежащего медресе. Но если я захочу, то в течение одного дня выгоню тебя из прислужников, и никто из старейшин ничего не сможет сделать. Слушайся лучше меня!
Я рассказал об этом моему покровителю Мир-Солеху.
- Мутевалли говорит правду, - сказал он, - не проверяй его. Мы с тобой не сможем устранить злоупотреблений. Большинство людей ворует. Если бы одного из тех, кто хочет не допустить воровства мутевалли, поставить во главе этих ремонтных работ, то он сам стал бы красть в десять раз больше.
Индийский караван-сарай в Бухаре. 1890-е
С этого времени я уже не пытался проверять мутевалли. Но для меня в караван-сарае нашлось более интересное занятие. Здесь жили индусы-ростовщики, и я стал наблюдать за их делами и бытом.
Индийцы в караван-сарае. Керки, Бухарский эмират. 1880-е
Индусы-ростовщики были очень грязными, и от них исходил ужасный запах. Хотя они мылись каждый день, но этот запах не исчезал и по временам становился совершенно невыносимым. Говорили, что после мытья они мажут тело каким-то особым маслом. Что же касается вони, которая исходила из их жилищ, то она уже у самого порога била в нос.
Занятия ростовщиков были еще более грязными, чем их жизнь. Даже самым бедным нищим жителям города и деревни они давали в долг деньги только под большие проценты. Ни один человек, который мог занять деньги в другом месте, к ним не обращался. Наиболее значительную группу их должников составляли эмирские солдаты. Они брали в долг от десяти до двадцати тенег (от полутора до трех рублей) и, разделив эту сумму на несколько частей, постепенно возвращали ее в двойном размере в продолжение одного или двух месяцев.
Сарбазы эмира Бухары. Конец XIX века
Свои расчеты индусы не записывали ни в какие тетради. Все их должники были неграмотными людьми. Расчеты они вели с помощью «счетной палочки». Размер палочки не превышал пол-аршина, она имела четырехгранную форму с шириной граней в два сантиметра. На каждого должника заводилась особая счетная палочка. На ней индус писал имя должника и сумму долга по-индийски. Обычно заимодавец получал свои деньги от должников небольшими частями и при уплате каждой части долга ставил на счетной палочке черту.
Ежедневно до полудня индусы безвыходно сидели в своих комнатах. Исключение составляли лишь те дни, когда эмир выплачивал солдатам жалованье. Ростовщики в такие дни с самого утра шли на Регистан к эмирской цитадели, чтобы собрать долги у солдат.
Деньги в долг индусы давали на следующих условиях: например, какой-нибудь нуждающийся хотел взять в долг двадцать тенег, такую сумму он получал под проценты в десять тенег с рассрочкой на два месяца. На счетной палочке отмечали уже не двадцать, а тридцать тенег и делили их на восемь частей. Должник обязан был каждую неделю выплачивать очередную часть долга.
В двенадцать часов дня индусы надевали черные мелкой стежки халаты, которые бухарским правительством были им «назначены для ношения» как «неверным», подвязывались веревкой и надевали на голову четырехугольную тюбетейку без вязаной тесьмы по краям. Положив в грязный мешок сорок-пятьдесят счетных палочек (по числу должников), они засовывали его за пазуху так, чтобы были видны концы палок с именами должников. Это делалось для того, чтобы при встрече с должником заимодавец мог легко отыскать его палочку.
С таким снаряжением индусы до вечера бродили по городу и по караван-сараям, где жили их должники. Собрав деньги, они возвращались к себе домой и пили настой из какого-то растения вроде конопли. Залив листья растения водой, они толкли его в ступке и, как сок опия, процеживали через материю, затем наливали в индийские металлические стаканчики и пили.
По-видимому, этот напиток имел сильное опьяняющее действие, потому что между ростовщиками происходили ссоры и драки.
В караван-сарае Олим-джон жил индус по имени Боярчи. По сравнению с другими он был более опрятен, от него меньше пахло и в комнатке его не стояла удушливая вонь. Он хорошо писал по-таджикски арабским алфавитом и гладко читал. В келье у него хранились всевозможные книги. Здесь я впервые увидел литературные произведения и сборники, изданные в Индии, такие, например, как «Гулистони масаррат», диван Мирзо-Мазхар-джона Джонона и «Хазонаи Омира». Особенно много имелось у него книг, написанных индийскими письменами. Однако он постоянно читал не только индийские, но и таджикские книги, которыми разрешал пользоваться и мне.
Индийцы в караван-сарае. Бухарский эмират. 1880-е
Боярчи не занимался ростовщичеством, он торговал драгоценностями. Камни его не относились к числу дорогих, их обычно покупали ювелиры и медники для украшения изготовляемых ими изделий.
Мой новый знакомый пользовался известностью как специалист по камням. К нему приносили на определение и оценку драгоценности отовсюду, и он получал за это вознаграждение и от продавца, и от покупателя. Если в казну поступал драгоценный камень, то его тоже оценивали с помощью Боярчи.
Однажды Боярчи рассказал мне о своих соотечественниках-ростовщиках, жизнь которых вызывала у меня отвращение.
- Таких людей в Индии миллионы, сотни тысяч из них ежегодно умирают от голода и грязи. В их бедственном положении повинны англичане. Кто имеет хоть малейшую возможность добыть кусочек лепешки и избежать смерти, бежит куда глаза глядят. Люди, которых ты видишь здесь, в Бухаре, из их числа. У них нет иной цели, как только поесть досыта и напиться конопляной водки. Ведь с тех пор, как родились на свет божий многие мои обездоленные соотечественники, они не видели чистоты и не могут себе представить иных условий жизни, а в Индии нет даже возможности для того, чтобы люди задумались над этим. Когда некоторые из них приехали в Бухару и убедились, что из всех профессий самая легкая и спокойная - мелкое ростовщичество, то они им и занялись.
Боярчи задумался и молча сделал две-три затяжки кальяна. Выдохнув облачка дыма, он продолжал:
- Во всем виновато английское правительство, да и бухарское правительство тоже в ответе. Если бы эмир не позволял им заниматься делом, разоряющим его неимущих подданных, они, наверное, стали бы переносить тяжести или выполнять какую-нибудь другую черную работу, чтобы быть сытыми.
Индийцы в караван-сарае. Керки, Бухарский эмират. 1880-е
В городе Бухаре было три караван-сарая, в каждом из которых проживало от ста до ста пятидесяти индусов-ростовщиков. Бухарские власти назначили над ними уполномоченного, называвшегося «есаулом индусов». Этот есаул, кроме того, что надзирал за ростовщиками, был также начальником над эмирскими шпионами. В первую очередь он осуществлял свои шпионские обязанности по отношению к индусам: выведывал, сколько заработал каждый из них, кому и сколько давал денег в долг.
Есаул и чиновники эмирского правительства помогали индусам взыскивать долги, потому что считали их имущество и доходы принадлежащими бухарскому государству. И действительно, если умирал какой-нибудь индус и у него не оставалось наследников, то все наличные и розданные в долг деньги немедленно захватывались правительством. Есаул постоянно проверял все достояние индусов, и они не могли даже перед смертью передать деньги своим соотечественникам.
Вот почему эмирское правительство покровительствовало ростовщикам и снисходительно смотрело на ограбление бухарских бедняков.
В Гидждуване, Вобкенте, Карши и других районах, подчиненных Бухаре, тоже были караван-сараи, населенные индусами, которые под защитой властей обирали народ. Там ограбление происходило в еще больших размерах и порождало много трагедий. У меня тогда накапливались наблюдения, на основе которых впоследствии были написаны главы книги «Дохунда»: «Долг индусу» и «Индус в чалме».
Индийские похороны. Бухарский эмират. 1880-е