Семиречье, 1909 (5/5): Киргизская вольница
Георгий Гинс. Очерки из поездки по Семиречью. Исторический вестник, 1913, № 10. С сайта www.vostlit.info
Предыдущие части очерков: [1], [2], [3], [4]
На обратном пути
В Семиречье наступила самая тяжелая пора, и путешествие мое, когда в августе, после двух-трех недель пребывания в Джаркенте и его окрестностях, пришлось то в подводе, то на почтовых, то верхом проехать с лишним тысячу верст до самого Ташкента, - было уже гораздо более тяжело, чем раньше. […]
В Пишпекском уезде и в районе озера Иссык-Куль живут кара-киргизы. Это племя и воинственнее кайсаков, и культурнее. У них и украшений больше, и наряды пестрее, а главное, у них гораздо выше стоит земледелие. Кара-киргизы легко усваивают культуру оседлой жизни и готовы к землеустройству. Еще больше, впрочем, готовы к этому чала-казаки. Так называется племя смешанной киргизской и сартовской крови. Они живут деревнями, в хороших домах, имеют мечети и следят за благоустройством селения. Такое селение чала-казаков расположено, между прочим, под Верным. Но вернемся к кара-киргизам. Потомки бывших предводителей отдельных кара-киргизских родов называются у них манапами (это название соответствует султанскому или княжескому титулу) и до сих пор сохраняют большое влияние. Эти манапы, например, знаменитый Шабдан Длеантаев в Пишпекском уезде, живут особыми хуторами, выделяясь из остальной массы. Вся волость находится у них в зависимости. Манапы хранят у себя множество ценных и малоценных документов и обладают нередко полезными знаниями и громадным административным опытом. Волостной, хотя бы он был не одного с манапами рода, все же приезжает к манапу советоваться и далее больше - испросить указаний. У кара-киргизов манапы, а у кайсаков «джакшиляры» - лучшие или аристократы среди киргизов - отличаются от других не только богатством, но очень часто умом и тактом. Поэтому зависимость от них не временная и не случайная, а продолжается до тех пор, пока у противной стороны не найдется выдающийся главарь, который создает новый притягивающий центр. В этих случаях киргизская волость обыкновенно делится и получает название по имени своего главаря (Сланчановская, Саржановская), хотя бы официальное ее название было иное (например, Западно- или Восточно-Талгарская).
Из манапов в Семиреченской области особенно известен войсковой старшина милиции Шабдан Джантаев, проживающий в долине реки Чу, недалеко от того места, где Чу вырывается из узкого величественного Боамского ущелья. Он украшен орденами и имеет почетный халат. Его знают все официальные лица и вызывают на все съезды. Разумеется, простым киргизам он импонирует. Небольшого роста, с седой окладистой бородой, с большим животом, он настоящий аксакал (седобородый, старшина); а так как он притом глава большой семьи и знатного рода, да к тому же имеет силу у начальников, то его не только чтут, но и одаряют. Последнее время дух независимости вместе с постепенным развитием массы все более развивается среди киргизов, и они перестают подчиняться авторитету манапов. Шабдан, однако, понял, чем может он удержать свою силу, и теперь он прилагает все усилия к тому, чтобы завладеть земельными пространствами и сдавать землю в аренду. Но его стремления столкнулись с интересами переселенческого дела. Широких размахов замыслы Шабдана уже не получат, и время расцвета его сил осталось позади (в порядке высочайшего соизволения Шабдан Джантаев получил в 1910 году в пожизненное пользование четыреста десятин земли в воздание заслуги, оказанной им при завоевании края (участие в завоевании Кокандского ханства и в борьбе с непокорными кара-киргизами).
Новая жизнь, новые влияния заметно отражаются на киргизах. Они все более привыкают к оседлости, все более привязываются к земледелию и все более изменяют свои привычки. Они учатся продавать продукты своего труда и покупать то, что раньше делали сами; обычай гостеприимства начинает исчезать, так как выгоднее содержать бекет, где угощение сопровождается счетом. Неудобные одежды домашней кройки заменяют обыкновенным костюмом, необходимые орудия покупными - удобными и дешевыми. Учатся мусульмане-киргизы и русскому пороку - пить; курить они уже давно выучились.
Но, как ни заметно отражается на киргизах постороннее влияние, все же превращение кочевника в земледельца дело десятилетий и далее столетий. В короткое время такое превращение не может сказаться на всей массе. Дух кочевника - любовь к легкой, привольной, хотя и опасной жизни в горах и степях, это - дух самых гор и степи, пока в них не иссяк простор. А простор стесняется почти стихийно. Русский крестьянин-переселенец охотно идет на черную землю и зеленые луга Семиречья и не может и не хочет признать, что он не везде найдет себе место. Так борются и будут бороться два духа - дух пахаря и дух скотовода. Победа, конечно, обеспечена первому, тем более, что самая борьба неравная; счастливы, поэтому, те из киргизов, которые вовремя успею и смогут перейти к земледельческой культуре там, разумеется, где эта культура возможна и выгоднее, чем скотоводство.
Русские крестьяне значительно превосходят киргизов по культурности и часто относятся к последним с презрением. Это презрение доходит иногда до полного отрицания в киргизах человеческой личности. Бывают на этой почве случаи бесчеловечной и бессмысленной жестокости: крестьяне безжалостно убивают киргизов и не чувствуют угрызений совести. Чаще всего дело происходит так. Русские крестьяне возьмут в аренду киргизские земли, построят дома и отказываются уходить по окончании срока аренды. Приезжают киргизы. Начинается свалка, и дело кончается кровопролитием, причем либо вовсе не имеющие ружей, либо вооруженные старинными самопалами киргизы оказываются в таких случаях более слабою стороною.
Бывает и хуже. Мужик работает в саду, видит, что через забор тянется к яблоне киргиз, берет ружье и убивает киргиза наповал. Прибегают соседи. - «Что такое?» - «А вот, убил собаку!» - и даже не тронется с места, чтобы подобрать убитого. С таким убийцей мне пришлось однажды встретиться. Я остановился на ночлег в селении Головачевке (Аулиеатинского уезда Сыр-Дарьинской области). В избе был представительный мужик. Он интересно рассказывал про свои занятия - о том, как трудно ему сбывать телеги и получать все нужное, при отсутствии железной дороги. Рассказывал, и вдруг говорит: «Теперь вот все переменилось».
- Почему?
- Да я убийца… Убил киргиза.
Русские мужики, заражаясь духом завоевателей, нередко теряют здесь свое исконное добродушие, а с ним и ту детскую простодушную улыбку, которую так любил в них Л. Н. Толстой, не находивший этой улыбки у городского пролетария. Они заражаются столь распространенной на окраинах с полудиким населением жаждой наживы, привыкают к эксплуатации, отвыкают от гостеприимства, - они часто делаются неузнаваемы. Но зато сознательность, осмысленность, понимание своих прав, грамотность, все это развивается не менее быстро. Переселение в новые края встряхивает и переворачивает все их существо.
Но не всегда дух киргиза оказывается побежденным, и он, со своей стороны, ведет часто нападения, грабит, угоняет скот, тащит девушек. А иногда своевольный дух гор и степи покоряет и иначе. Помню я одну встречу. На двухколесной повозке в платье из синего бархата и в меховой шапке ехала молодая женщина с лицом красивой краснощекой бабы. Сзади скакал джигит. Кто это? Жена киргизского волостного, дочь русского мужика, бежавшая от родных к соблазнившему ее богатством и красотою киргизу.
Приведу еще один случай. В селении Ново-Покровском Пишпекского уезда разговорился я с хозяйкой.
- Горе у меня, барин, большое.
- А что?
- Сын убежал к киргизам, а сам-то (муж) его проклял и обещался убить.
И рассказала мне, как сын все ездил к киргизам, как они его поили и кормили, как он влюбился в киргизскую девку и как «убёг». Киргизы скрыли его. Дали много скота, поженили и отправили за озеро Иссык-Куль. И где он теперь, неизвестно. Но старик поклялся, что убьет бесстыжего сына, осрамившего семью перед людьми.
Так иногда завлекает к себе киргизская вольница.
Н. Н. Каразин. В степи. Отдых киргизов после охоты
Предыдущие части очерков: [1], [2], [3], [4]
На обратном пути
В Семиречье наступила самая тяжелая пора, и путешествие мое, когда в августе, после двух-трех недель пребывания в Джаркенте и его окрестностях, пришлось то в подводе, то на почтовых, то верхом проехать с лишним тысячу верст до самого Ташкента, - было уже гораздо более тяжело, чем раньше. […]
В Пишпекском уезде и в районе озера Иссык-Куль живут кара-киргизы. Это племя и воинственнее кайсаков, и культурнее. У них и украшений больше, и наряды пестрее, а главное, у них гораздо выше стоит земледелие. Кара-киргизы легко усваивают культуру оседлой жизни и готовы к землеустройству. Еще больше, впрочем, готовы к этому чала-казаки. Так называется племя смешанной киргизской и сартовской крови. Они живут деревнями, в хороших домах, имеют мечети и следят за благоустройством селения. Такое селение чала-казаков расположено, между прочим, под Верным. Но вернемся к кара-киргизам. Потомки бывших предводителей отдельных кара-киргизских родов называются у них манапами (это название соответствует султанскому или княжескому титулу) и до сих пор сохраняют большое влияние. Эти манапы, например, знаменитый Шабдан Длеантаев в Пишпекском уезде, живут особыми хуторами, выделяясь из остальной массы. Вся волость находится у них в зависимости. Манапы хранят у себя множество ценных и малоценных документов и обладают нередко полезными знаниями и громадным административным опытом. Волостной, хотя бы он был не одного с манапами рода, все же приезжает к манапу советоваться и далее больше - испросить указаний. У кара-киргизов манапы, а у кайсаков «джакшиляры» - лучшие или аристократы среди киргизов - отличаются от других не только богатством, но очень часто умом и тактом. Поэтому зависимость от них не временная и не случайная, а продолжается до тех пор, пока у противной стороны не найдется выдающийся главарь, который создает новый притягивающий центр. В этих случаях киргизская волость обыкновенно делится и получает название по имени своего главаря (Сланчановская, Саржановская), хотя бы официальное ее название было иное (например, Западно- или Восточно-Талгарская).
Из манапов в Семиреченской области особенно известен войсковой старшина милиции Шабдан Джантаев, проживающий в долине реки Чу, недалеко от того места, где Чу вырывается из узкого величественного Боамского ущелья. Он украшен орденами и имеет почетный халат. Его знают все официальные лица и вызывают на все съезды. Разумеется, простым киргизам он импонирует. Небольшого роста, с седой окладистой бородой, с большим животом, он настоящий аксакал (седобородый, старшина); а так как он притом глава большой семьи и знатного рода, да к тому же имеет силу у начальников, то его не только чтут, но и одаряют. Последнее время дух независимости вместе с постепенным развитием массы все более развивается среди киргизов, и они перестают подчиняться авторитету манапов. Шабдан, однако, понял, чем может он удержать свою силу, и теперь он прилагает все усилия к тому, чтобы завладеть земельными пространствами и сдавать землю в аренду. Но его стремления столкнулись с интересами переселенческого дела. Широких размахов замыслы Шабдана уже не получат, и время расцвета его сил осталось позади (в порядке высочайшего соизволения Шабдан Джантаев получил в 1910 году в пожизненное пользование четыреста десятин земли в воздание заслуги, оказанной им при завоевании края (участие в завоевании Кокандского ханства и в борьбе с непокорными кара-киргизами).
Новая жизнь, новые влияния заметно отражаются на киргизах. Они все более привыкают к оседлости, все более привязываются к земледелию и все более изменяют свои привычки. Они учатся продавать продукты своего труда и покупать то, что раньше делали сами; обычай гостеприимства начинает исчезать, так как выгоднее содержать бекет, где угощение сопровождается счетом. Неудобные одежды домашней кройки заменяют обыкновенным костюмом, необходимые орудия покупными - удобными и дешевыми. Учатся мусульмане-киргизы и русскому пороку - пить; курить они уже давно выучились.
Но, как ни заметно отражается на киргизах постороннее влияние, все же превращение кочевника в земледельца дело десятилетий и далее столетий. В короткое время такое превращение не может сказаться на всей массе. Дух кочевника - любовь к легкой, привольной, хотя и опасной жизни в горах и степях, это - дух самых гор и степи, пока в них не иссяк простор. А простор стесняется почти стихийно. Русский крестьянин-переселенец охотно идет на черную землю и зеленые луга Семиречья и не может и не хочет признать, что он не везде найдет себе место. Так борются и будут бороться два духа - дух пахаря и дух скотовода. Победа, конечно, обеспечена первому, тем более, что самая борьба неравная; счастливы, поэтому, те из киргизов, которые вовремя успею и смогут перейти к земледельческой культуре там, разумеется, где эта культура возможна и выгоднее, чем скотоводство.
Русские крестьяне значительно превосходят киргизов по культурности и часто относятся к последним с презрением. Это презрение доходит иногда до полного отрицания в киргизах человеческой личности. Бывают на этой почве случаи бесчеловечной и бессмысленной жестокости: крестьяне безжалостно убивают киргизов и не чувствуют угрызений совести. Чаще всего дело происходит так. Русские крестьяне возьмут в аренду киргизские земли, построят дома и отказываются уходить по окончании срока аренды. Приезжают киргизы. Начинается свалка, и дело кончается кровопролитием, причем либо вовсе не имеющие ружей, либо вооруженные старинными самопалами киргизы оказываются в таких случаях более слабою стороною.
Бывает и хуже. Мужик работает в саду, видит, что через забор тянется к яблоне киргиз, берет ружье и убивает киргиза наповал. Прибегают соседи. - «Что такое?» - «А вот, убил собаку!» - и даже не тронется с места, чтобы подобрать убитого. С таким убийцей мне пришлось однажды встретиться. Я остановился на ночлег в селении Головачевке (Аулиеатинского уезда Сыр-Дарьинской области). В избе был представительный мужик. Он интересно рассказывал про свои занятия - о том, как трудно ему сбывать телеги и получать все нужное, при отсутствии железной дороги. Рассказывал, и вдруг говорит: «Теперь вот все переменилось».
- Почему?
- Да я убийца… Убил киргиза.
Русские мужики, заражаясь духом завоевателей, нередко теряют здесь свое исконное добродушие, а с ним и ту детскую простодушную улыбку, которую так любил в них Л. Н. Толстой, не находивший этой улыбки у городского пролетария. Они заражаются столь распространенной на окраинах с полудиким населением жаждой наживы, привыкают к эксплуатации, отвыкают от гостеприимства, - они часто делаются неузнаваемы. Но зато сознательность, осмысленность, понимание своих прав, грамотность, все это развивается не менее быстро. Переселение в новые края встряхивает и переворачивает все их существо.
Но не всегда дух киргиза оказывается побежденным, и он, со своей стороны, ведет часто нападения, грабит, угоняет скот, тащит девушек. А иногда своевольный дух гор и степи покоряет и иначе. Помню я одну встречу. На двухколесной повозке в платье из синего бархата и в меховой шапке ехала молодая женщина с лицом красивой краснощекой бабы. Сзади скакал джигит. Кто это? Жена киргизского волостного, дочь русского мужика, бежавшая от родных к соблазнившему ее богатством и красотою киргизу.
Приведу еще один случай. В селении Ново-Покровском Пишпекского уезда разговорился я с хозяйкой.
- Горе у меня, барин, большое.
- А что?
- Сын убежал к киргизам, а сам-то (муж) его проклял и обещался убить.
И рассказала мне, как сын все ездил к киргизам, как они его поили и кормили, как он влюбился в киргизскую девку и как «убёг». Киргизы скрыли его. Дали много скота, поженили и отправили за озеро Иссык-Куль. И где он теперь, неизвестно. Но старик поклялся, что убьет бесстыжего сына, осрамившего семью перед людьми.
Так иногда завлекает к себе киргизская вольница.
Н. Н. Каразин. В степи. Отдых киргизов после охоты