Семиречье и Кульджа (татарские мемуары). 3. Верный
Г. Ш. Кармышева. К истории татарской интеллигенции (1890-1930-е годы). Мемуары / Пер. с татарского Ф. Х. Мухамедиевой, составитель Б. Х. Кармышева. - М., 2004.
Другие части: 1. Джаркент, Верный, 2. Верный, 3. Верный, 4. Гавриловка, Копал, Попутный, 5. Кульджа.
На исходе зимы наступил месяц рамазан. Начали поститься. Баи стали устраивать угощения на ежевечернее разговение - ифтар. Когда миновал пятнадцатый день рамазана, началась раздача закята. Однажды утром зашла к нам мать Шамсикамар и говорит моей маме: «Идемте, абыстай, на закят. Сегодня Исхак-бай раздает закят». Мама ответила: «Нет, я не пойду. Я никогда не посещала такие места». Соседка возразила: «Почему же не пойти? Ваш сын работает у Исхак-бая, ни копейки за работу не получает, сами вы мусафиры - приезжие, на чужбине, дети у вас есть, а добра нет». Мама на это ответила: «Нет, хотя это и так, но я не пойду». «Если так, - сказала соседка, - то пусть пойдет со мной Ваша меньшая дочка». Мама обратилась ко мне: «Иди, дочка, сходи с бабушкой Фархи, раз она хочет взять тебя с собой». Я ответила: «Нет, я не пойду». Тогда бабушка стала уговаривать: «Ты себе на платье принесешь», а мама добавила: «Если принесешь себе на платье, то к празднику сестра на машине сошьет тебе красивую обнову». «Ладно уж, пойду», - сказала я и, надев свой бешмет, повязавшись сестриной шалью, обувши кауши, сшитые отцом, отправилась, взявшись за руки с бабушкой Фархи.
Верный. Строительство дома купца Исхака Габдулвалиева (1839-1911)
Шли долго, пока дошли до улицы Исхак-бая. Там собралось очень много народу. Мы перешли улицу и с большим трудом пробрались к крыльцу его дома. Дверь еще была закрыта. Тут собралось много татарских женщин. Мы поднялись на крыльцо и встали у самой двери. Немного спустя она открылась, и всех нас впустили в коридор. Когда мы стояли там, раскрыли и ворота и впустили во двор мужчин. Большой двор наполнился, и еще много народу осталось на улице. У ворот стояли и русские женщины. Им раздали ботинки. По двору сновали работники. Среди них издали я увидела и своего брата, работавшего с ними. Когда людей впустили во двор, работники встали у ворот и, вручив каждому посетителю отрез на какую-либо одежду, выпускали через ворота. Нас впустили в одну комнату. Некоторые сели на стулья, остальные встали в ряд вдоль стен. Жена Исхак-бая, Хадича-абыстай, сама вышла и сосчитала всех женщин. И я втиснулась в ряд около бабушки Фархи. Она сказала хозяйке: «Хадича-абыстай, не забудьте и мою девочку». Та оглянулась. Затем вынесли множество отрезов на платья и по одному раздали всем. Мне достался розовый ситец с белыми цветами. После этого женщины, подняв руки, прочитали краткую молитву и, поблагодарив, разошлись. И мы пошли домой. Я, еще не успевши толком войти в дом, стала показывать свой отрез.
Вечером вернулся брат. Он еле дотащил отрезы, полученные от хозяина. Он сказал: «Расспросив у каждого из нас, работников, кто есть у него дома, от имени хозяина дали отрез на платье каждой женщине, а каждому мужчине отрез на верхнюю одежду и на подкладку». Баи заранее распределяли между собой дни раздачи закята. На некоторые дни приходилась раздача в двух местах. Однако никто из нашей семьи не ходил туда. Близкие знакомые сами присылали нам отрезы. Только не помню, закят ли это был или праздничный подарок.
Хождение за получением закята не одобрялось в народе. Ходили лишь те, кто мог выдержать попрание своего достоинства, или очень бедные люди. Никому не хотелось слышать о себе, что такой-то ходил за закятом.
Верный. Магазин купца 1-й гильдиии Исхака Габдулвалиева
(архитектор Поль Гурдэ, 1896)
Однажды старший брат, вернувшись домой, пожаловался родителям: «В последнее время я стал харкать кровью. Бай очень строгий человек. Сам постоянно присутствует. Работа очень тяжелая. Даже в зимние морозы он не разрешает приказчикам надевать перчатки. Большие кипы приходится забрасывать на верхние полки. Раз взялся выполнять эту работу, не можешь не делать, хоть и не под силу». Брат этот был субтильным юношей, как девушка, да к тому же деликатным, всегда готовым услужить людям. Родители ему сказали: «Мы тебя отдавали на работу к баю с намерением, чтобы ты побыл среди людей, чтобы глаза твои раскрылись, чтобы ты поглядел вокруг, научился вести себя среди старших, быть послушным, чтобы привык как к тяжелой работе, так и к легкой. Коли так, хорошо, сынок, попроси у бая разрешение уйти, попрощайся с товарищами и возвращайся домой. Спасибо, сынок, работал ты, видимо, хорошо, ни от кого жалоб мы не слышали».
В те времена некоторые даже зажиточные люди своих сыновей после нескольких лет учебы в медресе посылали в другие города и отдавали в чужие руки на службу. Считалось, что юноше, чтобы стать хорошим человеком, не следует все время жить при родителях. Обычно после двух-трех лет службы забирали обратно. Мой брат у Исхак-бая жил около года. <…>
Вскоре мой брат Ханмухаммад, работавший у Исхак-бая, вернулся домой. Через некоторое время родители стали размышлять: «Надо бы этого сына отдать на обучение какому-нибудь ремеслу. Чем он будет мучиться, работая на баев, пусть трудится по своей воле». У отца Нурали, друга этого моего брата, старший брат был портным. Его звали Юсуф-тегуче, что значит Юсуф-швец. Отец отправился к нему. Тот сказал: «Портняжное дело - очень хорошее ремесло. Приводи сына. Я сам сделаю из него хорошего портного». Отец отвел и вручил ему своего сына. Нурали также жил недалеко от дома своего дяди портного.
Однажды, когда брат был у нас, мама постирала мое любимое платье, и оно потеряло свой вид. Я чуть не расплакалась. Брат сказал: «Что ты огорчаешься? Завтра принеси к нам, выгладим его. У нас постоянно бывает горячий утюг». Я с удивлением думала, что это за утюг. В те времена у нашего народа не было принято гладить белье, его выколачивали вальком или, свернув на скалку, прокатывали деревянным рубелем. На другой день, сунув под мышку платье, я отправилась. У Юсуфа-тегуче была взрослая дочь Махубджамал. Она выгладила мое платье, и оно стало совсем как новое. Радостная, я принесла его домой. Дома рассматривали его со всех сторон и нашли, что оно действительно стало как новое. В то время не было принято ходить в гости в стираном платье.
Я часто ходила к брату на работу. Там было весело. Дом портного был хороший, семья довольно большая, жили шумно. Всей семьей помогали дяде Юсуфу: кто шьет на машине, кто на руках, кто гладит. В детстве ведь нравится многолюдье и шум.
Навещали мы и семью Джалала-аки. И они бывали у нас. gee его домочадцы моих родителей называли отцом и матерью.
Наступила осень. По утрам и вечерам стало холодно. Родители начали говорить: «Ханмухаммад хорошо учится. Бог даст, через месяц вернется домой. Если не переедем на другую квартиру, здесь будет тесно». Люди указали на один хороший дом. Через некоторое время переехали туда. Тот дом также принадлежал одному баю. Сам он жил не то в Тургене, не то еще где-то. Наш флигель стоял в глубине двора. Окна смотрели в сад. Две комнаты, сени и чулан. Полы комнат и маленького коридора были деревянные, крепкие. Со стороны улицы высокий забор и большие ворота. По обе стороны от ворот стояло по большому хорошему деревянному дому. В них жили русские. В одном из них жил приказчик купца Дерова [Деров - крупный павлодарский купец и горнопромышленник].
Когда мы окончательно устроились, отец отправился к дяде Юсуфу, чтобы получить разрешение на возвращение сына домой. Но портной не захотел его отпускать, говоря, что нужно, чтобы ученик еще некоторое время подучился. Отец не решился ему возразить и оставил сына. Тем временем он купил в магазине новую ручную машину и установил на основание той Гау-машины. Спустя примерно месяц дядя Юсуф благословил Ханмухаммада и отпустил домой.
Отец купил десятилинейную лампу и повесил над машиной. В те времена такие лампы очень ценились. Когда вечером ее зажигали, казалось очень светло. Отец начал брать у лавочников для прострачивания халаты и бешметы. Шили не только днем, но и длинными зимними вечерами. Дома было тепло, светло и уютно. Я в одном из углов играла со своими куклами в гости. До сих пор не могу забыть, с каким удовольствием я играла.
Алма-Ата. Татарская мечеть и медресе „Исхакия“,
преобразованные в клуб „Нацмен“. Здание снесено в 1970-х
Почему-то в этом дворе наши русские соседи нас невзлюбили. Возможно, потому, что мы татары. Подошел месяц рамазан. В Алма-Ате мы встречали уже третий рамазан. Отец и братья стали ходить на таравих - дополнительную молитву, которую читают только во время поста, после последней вечерней молитвы. Поэтому из мечети они возвращались поздно. Однако ключ от ворот находился у русских соседей. Нам они ключа не давали. С тех пор как наши мужчины начали посещать мечеть, соседи стали ворота запирать пораньше. Отец и братья были вынуждены перелезать через забор. Иногда соседи давали ключ, но ругались и на следующий день снова отбирали.
Младший из моих братьев, Ахмадхан, был интересный мальчик. У него, как у взрослого мужчины, был особый халат - джилян. В мечеть он надевал этот халат, а на голову наматывал маленькую чалму. Не стеснялся, что в костюме взрослого, лишь бы самому нравилось. Его все любили. Иногда он не ходил в мечеть, а с двумя-тремя товарищами отправлялся славить рамазан: стоя под окнами знакомых, кто побогаче, исполнять обрядовые песни, восхваляя тех, кто постится, а тем, кто этого не делает, напоминая, какая кара их ждет на том свете. У брата и его товарищей голоса были красивые, пели они не стесняясь и не торопясь, поэтому их исполнение всем нравилось и им больше доставалось монет. О них говорили: «Другие ребята исполняют ради денег, а Ахмадхан с друзьями - от души».
Вот уже кончается месяц рамазан. Мама и сестра занимаются стиркой белья и побелкой стен. Они рады приближению праздника, но то, что рамазан кончается, их не радует, потому что весь этот месяц кажется праздником. И во время предутреннего принятия пищи, и во время ужина после захода солнца у всех бывает особо радостное ощущение святости и приподнятое настроение.
Накануне праздника брат Ханмухаммад после предвечерней молитвы со своим другом Нурали отправились в мечеть. Там они поднялись на минарет, где уже было много молодежи. Все они хором мелодично исполнили аль-вида - «прощание» с месяцем рамазан. Совершив вечернюю молитву, поздно вечером они вернулись домой и сообщили, что проводили месяц рамазан, и что имам получил телеграмму от человека, увидевшего народившийся месяц. Это значит, что завтра гает.
Утром я искупалась, надела все новое и вышла во двор, а потом на улицу. Улица полна людей. Идут в мечеть. Брат Ахмадхан, надев халат поновей, намотав свою маленькую чалму, тоже ушел.
Мало кто знает, где мы живем, поэтому поздравлять нас мало кто приходит. Соседи по двору не то, что поздравить, когда мимо проходишь, чуть ли не в лицо плюют. У деровского приказчика была свояченица моих лет, так и она даже близко ко мне не подходила. Они нами брезговали, особенно женщины, потому что мы в туалет брали с собой кувшин с водой. Нам говорили: «У вас руки нечистые, вы руками подмываетесь». Мама эти слова слышала и от других русских женщин. Наша уборная была на виду, а их в другом месте. Если они видели, как наши возвращались с кувшином, то отворачивались и плевались. У соседей, которые жили в другом дворе, были две взрослые дочери, толстые и высокие, невероятно злые.
На нашей улице жил ветеринар, казах Аманжол с семьей. Это была довольно зажиточная семья. У них была дочь Хадича. Они были с нами знакомы давно, и я захаживала к ним играть. Мать была довольно крупная немногословная женщина. Белый кимечек почти полностью покрывал ее фигуру, а вырез для лица с краю был обшит жемчугом в несколько рядов. Поверх кимечека был намотан белый тюрбан немного набекрень, и все это было очень элегантно и шло ей. Отец одевался по-русски и волосы носил длинные. Дом был убран по-русски.
Жена приказчика купца Дерова родила дочь. Назвали ее Зоей. Свояченицу тоже звали Зоей. Все они жили вместе. Отец жены мастерил хорошие рамы и двери, а теща, бедная, из кухни не выходила, не знала ни воскресений, ни праздников, готовила всякие яства. А дочь с зятем вели себя, как генерал с генеральшей. Мы не видели, чтобы дочь спускалась в кухню. Мы диву давались, как они роскошно одевались. В то время женщины не работали. Жена приказчика в десять часов утра, разодетая в пух и прах, уходила на прогулку. А бабушке, помимо кухни, еще добавилась работа - нянчить ребенка. Всегда было слышно, как она баюкала внучку. Эта женщина - жена приказчика - одевалась очень нарядно: в длинное приталенное, со сборками на бедрах и рукавах пальто из черного плюша с множеством блесток, на волосах черная шляпка с пышными перьями на полях. Наряды она меняла часто. Летние шляпы у нее были прелестны, как цветочные корзины. Лицо она закрывала вуалеткой в мушках, а на руки натягивала до локтей ажурные перчатки.
Отец этой семьи - рослый, с большой белой бородой, задумчивый. Мимо проходящих людей он даже не замечал. Казалось, будто он чем-то недоволен. В глубине их двора располагались над дощатым настилом навесы. Их отец там обычно мастерил рамы. От дома к навесам пролегал деревянный тротуар. Однажды он шел от навесов к дому и уже поднимался по лестнице, как ему навстречу вышла дочь и вдруг тут же у лестницы упала, как подстреленная. Отец, не заметив этого, вошел в комнаты. А из кухни выбежали с криком мать и сестра и кинулись к лежащей, словно мертвой, женщине. Мои мама, брат и сестра тоже тотчас прибежали. Моя мама пощупала ее пульс, расстегнула ей пояс и воротник, быстро принесла воды, опрыскала ей водой лицо и грудь. Отец, бледный и взволнованный, ходил вокруг. А моя мама то прыскает водой в лицо больной, то поднимает ей голову и говорит окружающим: «Не бойтесь, она жива». И правда, через некоторое время женщина открыла глаза. Моя мама и ее родные унесли ее в комнату и уложили на постель. Она была крупной и красивой женщиной. Спустя некоторое время, когда она начала разговаривать, мама вернулась домой.
Соседи были очень благодарны маме за помощь, не знали, что и делать. Мать и сестра этой женщины впервые переступили порог нашего дома, чтобы сказать спасибо. А когда в обед вернулся муж молодой соседки, то они, принарядившись, вместе зашли к нам, стояли рядом и, кланяясь, благодарили.
Вот после этого события мы с соседями подружились.
Приближалась русская Пасха. Соседи стали готовится к празднику.
В нашем дворе был еще один дом, деревянный. К нему был пристроен дощатый коридор, обращенный в нашу сторону. В этом коридоре спали мой брат Ханмухаммад и его друг Нургали. Иногда они вечерами исполняли мухаммадия. Русские жильцы этого дома ничего не говорили.
Накануне Пасхи у наших соседей во всех комнатах горел свет, по-видимому, молились.
Я думала, что Зоя (соседская девочка) выйдет с утра нарядная, но ее не было видно. Только к десяти часам Зоя вышла, принарядившись. Как она была красиво одета! Я поразилась. На ней было голубое пышное коротенькое платьице, на голове голубой бант, на ножках голубые чулки, желтые туфельки. Она была похожа на цветочек. А ее старшая сестра тоже в голубом платье. Глаза у нее голубые, волосы светло-русые, так ей все к лицу!
Толстые девушки из другого двора тоже вышли разодетые, но они не обладали изяществом наших соседок.
Весь город гремел от звона колоколов.
Зоя принесла нам испеченные на праздник куличи.
Второй и третий день Пасхи проходили торжественно, весело. На третий день Пасхи я вышла на улицу. Вижу, старшая из соседских толстых девиц прислонилась к забору, не наступая на одну ногу, и плачет. Я долго на нее смотрела, не понимая, почему она плачет. На улице никого не было. Потом откуда-то возвратилась младшая сестра. Старшая, плача, стала ей что-то рассказывать, но не двигалась с места. Младшая сердито посмотрела на меня и пошла к себе в дом. Они нас почему-то ненавидели, и я потому их ни о чем не спрашивала. А соседка смотрела по сторонам, боясь, чтобы никто ее не заметил. А меня не видит. Из дому тоже никто к ней не вышел, чтобы помочь.
Через некоторое время я побежала домой и сказала маме: «Мама, та толстая девочка стоит на улице и плачет. Идем». Мама вышла со мной, посмотрена и сказала: «Она вывихнула колено». Вынесли мы стул. Моя сестра Наджия тоже подошла. Пострадавшую посадили на стул. Наджия крепко прижала ее к стулу, а мама сильно и резко дернула ее за ногу и девочка тут же встала на ногу, обрадовалась, поблагодарила и пошла домой.
После этого случая отношение их к нам как будто изменилось к лучшему.
По городу распространилась молва, что будет большой праздник по случаю восшествия на престол Николая II. Отец сказал: «В такой день состоятся торжества. За городом будет всенародное угощение. Я дочь Галию возьму с собой».
В один из праздничных дней отец взял меня за руку, и мы направились смотреть эти торжества. За городом народу было очень много, а военных еще больше: солдаты и русские казаки. Играл духовой оркестр. Состоялся парад. Отец посадил меня на плечо, чтобы я могла все видеть. Когда солдаты маршировали, земля дрожала. Казаки показывали конные игры.
Пошли дальше. Там угощали пловом. Со всей окрестной степи собрались казахи. Они несли блюда с пловом с места раздачи. У меня до сих пор перед глазами картина, как казахи, сняв свои шапки, истово ели плов. Оттуда мы выбрались с большим трудом и вернулись домой.
У нашего народа тогда не рекомендовалось взрослым девушкам и женщинам посещать такие сборища. Поэтому папа повел маму и Наджию посмотреть город только вечером. Взяли с собой, конечно, и меня. Прежде всего, направились к казарме. Тогда электричества еще не было. Зажигали лампы и свечи. Удивили нас разнообразные костры, какие-то фигурные.
Потом мы пошли к базару, где располагались магазины Исхак-бая. Во всех домах светились окна.
Наступило лето. Мы с Зоей целыми днями играли то на нашей стороне, то во дворе. Роем ямки, месим глину разной густоты, воображая, что это варенец или молоко. В обед подходит Зоина мама и уводит ее, а иногда и меня с собой забирает, хоть я обычно и отказываюсь.
За стол они садились все вместе: зять, сестра Зои, отец, мать, Зоя. Я стеснялась сначала, но потом привыкла.
Помню, меня удивляло, что они среди бела дня усаживались на горшок. Горшок стоял у них в столовой, а выливали они его за окно, выходившее на узкое пространство между домом и оградой, куда солнце не попадало, и земля там не высыхала даже летом. А там внизу рядом была кухня. Это место всегда воняло. Окно в столовой открывали, а обеденный стол стоял недалеко от окна. Помои выливали туда же. Мой брат Ханмухаммад, когда был дома, всегда возмущался, глядя на то место, и ворчал: «Нами брезгуете, а сами что делаете».
Зоина сестра умела делать восковые цветы. Она нам с Зоей давала готовые цветы, а мы раскладывали их рядами. Потом она из них собирала очень красивые букеты и говорила, что некоторые из них продает очень дорого. А наши домашние (мама и остальные) зарабатывали усердным шитьем. Отцу было легче: он обеспечивал работой, отвозил и сдавал готовые халаты, закупал на базаре продукты питания, а также смотрел за двором, обеспечивал топливом.
Купили мы корову с теленком. Корова была пегая - черная с белыми пятнами. Наконец-то мы дожили до того дня, когда у нас свое молоко и варенец, сливки к чаю. Папе работы прибавилось: ухаживать не только за конем, но и за коровой, обеспечивать их кормом.
Зоины родители тоже купили корову, большую, рыжую.
В магазин одного из маминых знакомых купцов поступили из Казани сплошь вышитые канителью готовые калфаки в коробках. Купили такие калфаки маме и сестре. Еще купили рулон шелка, сшили из него выходные чапаны (халаты-накидки) сестре и маме.
Спустя несколько дней мы получили фотографию моего самого старшего брата Валиши. Однажды он по делу выехал из Кульджи в Яркент и сфотографировался с сыном нашего яркентского дяди, Наджибом. Брат одет в казакин, из кармана свисает цепочка от часов, на голове тюбетейка с кисточкой. А двоюродный брат Наджиб в джиляне, на голове шапка, перед ним книга, он сидит. Тогда фотография была редким явлением. Все удивились: «Смотри, как он похож! Как живой!» Вся Зоина семья заходила смотреть, сказали: «Какой у вас хороший сын!» И письмо от него было, что посылает посылку. В некоторых письмах он писал, что скучает по маленькой сестренке Галие. Увидев его фотографию, и я затосковала по нему, все время разглядывала его портрет. <…>
Через несколько дней от брата получили посылку: два сорта хорошего чая в жестяных коробках (так называемый цветочный чай), четыре сахарницы фарфоровые, веера, шелковые носовые платки. Все это китайского производства. Заходили смотреть на эти вещи Зоины родные, были в восторге.
Из второго двора те толстые девочки куда-то переехали. На их место вселилась семья Ахмедшаха из Троицка. Он был недавно женат. Были у него еще брат Абдулла пятнадцати лет и сестра Махибидар, еще моложе. Теперь мы с удовольствием стали заходить в тот двор. Было с кем играть мне и брату Ахмадхану. Мы принесли четыре веревки и устроили себе качели. Какое удовольствие было качаться на качелях, сколько смеху!
Новые соседи жили вполне зажиточно, и обстановка у них была довольно богатая. Одевались хорошо. Имелись у них большие сундуки. Если хозяйка открывала сундук, то мы с ее золовкой Махибадар прибегали смотреть. В один из дней она открывала все сундуки, а мы смотрели. Такие калфаки, ободок с палец! Один из них я понесла показать маме. <…>
Однажды из Талды-Кургана приехал к нам в гости младший брат отца, дядя Галиаскар. У него детей не было. Он, увидев отца с такими хорошими детьми, не хотел уезжать и гостил у нас пятнадцать-двадцать дней. Он говорил отцу: «Мы с тобой два брата, почему не живем в одном городе? Я приехал с намерением перевезти вас к себе. А мне сюда нельзя, сам знаешь: большой дом, скот. Детей у меня нет. Если не хотите переехать, то отдайте мне Ахмадхана». Он очень расхваливал Талды-Курган. Отец вроде соглашался, но маме не хотелось, но, в конце концов, согласилась. Начали готовиться к переезду в Талды-Курган. Услышав об этом, стали нас посещать знакомые из Нугай-калы - Татарского квартала. Они не хотели расставаться с нашими родителями и говорили: «Зачем вы уезжаете? Не найдете места лучше, чем Алма-Ата». Накануне отъезда начали приходить прощаться жены известных богачей и других влиятельных людей. Наблюдая это, дядя задумался и сказал родителям: «Я собрался вас увезти к себе, но вижу, вас здесь уважают, вы пользуетесь авторитетом. Я не знал об этом». Папа с мамой не хотели отдавать сына и решили переехать.
С семьей Зои наша семья тоже подружилась. Перед нашим отъездом мать Зои то одно занесет из своих печений, то другое, а потом принесла одну хорошую чайницу на память. Накануне отъезда наши с Зоей игры прекратились. Чувствовали расставание. Мало смеялись. К Махибадар я захаживаю, но ухожу молча. А ее невестка говорит: «С вами было весело. Что мы будем делать без вас?» Она была беременна. После нашего отъезда она умерла от родов. Мне было очень жаль ее.
Перед самым выездом, когда наши подводы были уже готовы и лошади запряжены, Зоя повела меня к себе обедать. Обедали все вместе. Потом я забежала попрощаться к Махибадар. Она и невестка расплакались. Меня душили слезы, но я держалась, не плакала. Они на улицу не выходили, смотрели в щели забора, так как около подвод были мужчины.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Другие части: 1. Джаркент, Верный, 2. Верный, 3. Верный, 4. Гавриловка, Копал, Попутный, 5. Кульджа.
На исходе зимы наступил месяц рамазан. Начали поститься. Баи стали устраивать угощения на ежевечернее разговение - ифтар. Когда миновал пятнадцатый день рамазана, началась раздача закята. Однажды утром зашла к нам мать Шамсикамар и говорит моей маме: «Идемте, абыстай, на закят. Сегодня Исхак-бай раздает закят». Мама ответила: «Нет, я не пойду. Я никогда не посещала такие места». Соседка возразила: «Почему же не пойти? Ваш сын работает у Исхак-бая, ни копейки за работу не получает, сами вы мусафиры - приезжие, на чужбине, дети у вас есть, а добра нет». Мама на это ответила: «Нет, хотя это и так, но я не пойду». «Если так, - сказала соседка, - то пусть пойдет со мной Ваша меньшая дочка». Мама обратилась ко мне: «Иди, дочка, сходи с бабушкой Фархи, раз она хочет взять тебя с собой». Я ответила: «Нет, я не пойду». Тогда бабушка стала уговаривать: «Ты себе на платье принесешь», а мама добавила: «Если принесешь себе на платье, то к празднику сестра на машине сошьет тебе красивую обнову». «Ладно уж, пойду», - сказала я и, надев свой бешмет, повязавшись сестриной шалью, обувши кауши, сшитые отцом, отправилась, взявшись за руки с бабушкой Фархи.
Верный. Строительство дома купца Исхака Габдулвалиева (1839-1911)
Шли долго, пока дошли до улицы Исхак-бая. Там собралось очень много народу. Мы перешли улицу и с большим трудом пробрались к крыльцу его дома. Дверь еще была закрыта. Тут собралось много татарских женщин. Мы поднялись на крыльцо и встали у самой двери. Немного спустя она открылась, и всех нас впустили в коридор. Когда мы стояли там, раскрыли и ворота и впустили во двор мужчин. Большой двор наполнился, и еще много народу осталось на улице. У ворот стояли и русские женщины. Им раздали ботинки. По двору сновали работники. Среди них издали я увидела и своего брата, работавшего с ними. Когда людей впустили во двор, работники встали у ворот и, вручив каждому посетителю отрез на какую-либо одежду, выпускали через ворота. Нас впустили в одну комнату. Некоторые сели на стулья, остальные встали в ряд вдоль стен. Жена Исхак-бая, Хадича-абыстай, сама вышла и сосчитала всех женщин. И я втиснулась в ряд около бабушки Фархи. Она сказала хозяйке: «Хадича-абыстай, не забудьте и мою девочку». Та оглянулась. Затем вынесли множество отрезов на платья и по одному раздали всем. Мне достался розовый ситец с белыми цветами. После этого женщины, подняв руки, прочитали краткую молитву и, поблагодарив, разошлись. И мы пошли домой. Я, еще не успевши толком войти в дом, стала показывать свой отрез.
Вечером вернулся брат. Он еле дотащил отрезы, полученные от хозяина. Он сказал: «Расспросив у каждого из нас, работников, кто есть у него дома, от имени хозяина дали отрез на платье каждой женщине, а каждому мужчине отрез на верхнюю одежду и на подкладку». Баи заранее распределяли между собой дни раздачи закята. На некоторые дни приходилась раздача в двух местах. Однако никто из нашей семьи не ходил туда. Близкие знакомые сами присылали нам отрезы. Только не помню, закят ли это был или праздничный подарок.
Хождение за получением закята не одобрялось в народе. Ходили лишь те, кто мог выдержать попрание своего достоинства, или очень бедные люди. Никому не хотелось слышать о себе, что такой-то ходил за закятом.
Верный. Магазин купца 1-й гильдиии Исхака Габдулвалиева
(архитектор Поль Гурдэ, 1896)
Однажды старший брат, вернувшись домой, пожаловался родителям: «В последнее время я стал харкать кровью. Бай очень строгий человек. Сам постоянно присутствует. Работа очень тяжелая. Даже в зимние морозы он не разрешает приказчикам надевать перчатки. Большие кипы приходится забрасывать на верхние полки. Раз взялся выполнять эту работу, не можешь не делать, хоть и не под силу». Брат этот был субтильным юношей, как девушка, да к тому же деликатным, всегда готовым услужить людям. Родители ему сказали: «Мы тебя отдавали на работу к баю с намерением, чтобы ты побыл среди людей, чтобы глаза твои раскрылись, чтобы ты поглядел вокруг, научился вести себя среди старших, быть послушным, чтобы привык как к тяжелой работе, так и к легкой. Коли так, хорошо, сынок, попроси у бая разрешение уйти, попрощайся с товарищами и возвращайся домой. Спасибо, сынок, работал ты, видимо, хорошо, ни от кого жалоб мы не слышали».
В те времена некоторые даже зажиточные люди своих сыновей после нескольких лет учебы в медресе посылали в другие города и отдавали в чужие руки на службу. Считалось, что юноше, чтобы стать хорошим человеком, не следует все время жить при родителях. Обычно после двух-трех лет службы забирали обратно. Мой брат у Исхак-бая жил около года. <…>
Вскоре мой брат Ханмухаммад, работавший у Исхак-бая, вернулся домой. Через некоторое время родители стали размышлять: «Надо бы этого сына отдать на обучение какому-нибудь ремеслу. Чем он будет мучиться, работая на баев, пусть трудится по своей воле». У отца Нурали, друга этого моего брата, старший брат был портным. Его звали Юсуф-тегуче, что значит Юсуф-швец. Отец отправился к нему. Тот сказал: «Портняжное дело - очень хорошее ремесло. Приводи сына. Я сам сделаю из него хорошего портного». Отец отвел и вручил ему своего сына. Нурали также жил недалеко от дома своего дяди портного.
Однажды, когда брат был у нас, мама постирала мое любимое платье, и оно потеряло свой вид. Я чуть не расплакалась. Брат сказал: «Что ты огорчаешься? Завтра принеси к нам, выгладим его. У нас постоянно бывает горячий утюг». Я с удивлением думала, что это за утюг. В те времена у нашего народа не было принято гладить белье, его выколачивали вальком или, свернув на скалку, прокатывали деревянным рубелем. На другой день, сунув под мышку платье, я отправилась. У Юсуфа-тегуче была взрослая дочь Махубджамал. Она выгладила мое платье, и оно стало совсем как новое. Радостная, я принесла его домой. Дома рассматривали его со всех сторон и нашли, что оно действительно стало как новое. В то время не было принято ходить в гости в стираном платье.
Я часто ходила к брату на работу. Там было весело. Дом портного был хороший, семья довольно большая, жили шумно. Всей семьей помогали дяде Юсуфу: кто шьет на машине, кто на руках, кто гладит. В детстве ведь нравится многолюдье и шум.
Навещали мы и семью Джалала-аки. И они бывали у нас. gee его домочадцы моих родителей называли отцом и матерью.
Наступила осень. По утрам и вечерам стало холодно. Родители начали говорить: «Ханмухаммад хорошо учится. Бог даст, через месяц вернется домой. Если не переедем на другую квартиру, здесь будет тесно». Люди указали на один хороший дом. Через некоторое время переехали туда. Тот дом также принадлежал одному баю. Сам он жил не то в Тургене, не то еще где-то. Наш флигель стоял в глубине двора. Окна смотрели в сад. Две комнаты, сени и чулан. Полы комнат и маленького коридора были деревянные, крепкие. Со стороны улицы высокий забор и большие ворота. По обе стороны от ворот стояло по большому хорошему деревянному дому. В них жили русские. В одном из них жил приказчик купца Дерова [Деров - крупный павлодарский купец и горнопромышленник].
Когда мы окончательно устроились, отец отправился к дяде Юсуфу, чтобы получить разрешение на возвращение сына домой. Но портной не захотел его отпускать, говоря, что нужно, чтобы ученик еще некоторое время подучился. Отец не решился ему возразить и оставил сына. Тем временем он купил в магазине новую ручную машину и установил на основание той Гау-машины. Спустя примерно месяц дядя Юсуф благословил Ханмухаммада и отпустил домой.
Отец купил десятилинейную лампу и повесил над машиной. В те времена такие лампы очень ценились. Когда вечером ее зажигали, казалось очень светло. Отец начал брать у лавочников для прострачивания халаты и бешметы. Шили не только днем, но и длинными зимними вечерами. Дома было тепло, светло и уютно. Я в одном из углов играла со своими куклами в гости. До сих пор не могу забыть, с каким удовольствием я играла.
Алма-Ата. Татарская мечеть и медресе „Исхакия“,
преобразованные в клуб „Нацмен“. Здание снесено в 1970-х
Почему-то в этом дворе наши русские соседи нас невзлюбили. Возможно, потому, что мы татары. Подошел месяц рамазан. В Алма-Ате мы встречали уже третий рамазан. Отец и братья стали ходить на таравих - дополнительную молитву, которую читают только во время поста, после последней вечерней молитвы. Поэтому из мечети они возвращались поздно. Однако ключ от ворот находился у русских соседей. Нам они ключа не давали. С тех пор как наши мужчины начали посещать мечеть, соседи стали ворота запирать пораньше. Отец и братья были вынуждены перелезать через забор. Иногда соседи давали ключ, но ругались и на следующий день снова отбирали.
Младший из моих братьев, Ахмадхан, был интересный мальчик. У него, как у взрослого мужчины, был особый халат - джилян. В мечеть он надевал этот халат, а на голову наматывал маленькую чалму. Не стеснялся, что в костюме взрослого, лишь бы самому нравилось. Его все любили. Иногда он не ходил в мечеть, а с двумя-тремя товарищами отправлялся славить рамазан: стоя под окнами знакомых, кто побогаче, исполнять обрядовые песни, восхваляя тех, кто постится, а тем, кто этого не делает, напоминая, какая кара их ждет на том свете. У брата и его товарищей голоса были красивые, пели они не стесняясь и не торопясь, поэтому их исполнение всем нравилось и им больше доставалось монет. О них говорили: «Другие ребята исполняют ради денег, а Ахмадхан с друзьями - от души».
Вот уже кончается месяц рамазан. Мама и сестра занимаются стиркой белья и побелкой стен. Они рады приближению праздника, но то, что рамазан кончается, их не радует, потому что весь этот месяц кажется праздником. И во время предутреннего принятия пищи, и во время ужина после захода солнца у всех бывает особо радостное ощущение святости и приподнятое настроение.
Накануне праздника брат Ханмухаммад после предвечерней молитвы со своим другом Нурали отправились в мечеть. Там они поднялись на минарет, где уже было много молодежи. Все они хором мелодично исполнили аль-вида - «прощание» с месяцем рамазан. Совершив вечернюю молитву, поздно вечером они вернулись домой и сообщили, что проводили месяц рамазан, и что имам получил телеграмму от человека, увидевшего народившийся месяц. Это значит, что завтра гает.
Утром я искупалась, надела все новое и вышла во двор, а потом на улицу. Улица полна людей. Идут в мечеть. Брат Ахмадхан, надев халат поновей, намотав свою маленькую чалму, тоже ушел.
Мало кто знает, где мы живем, поэтому поздравлять нас мало кто приходит. Соседи по двору не то, что поздравить, когда мимо проходишь, чуть ли не в лицо плюют. У деровского приказчика была свояченица моих лет, так и она даже близко ко мне не подходила. Они нами брезговали, особенно женщины, потому что мы в туалет брали с собой кувшин с водой. Нам говорили: «У вас руки нечистые, вы руками подмываетесь». Мама эти слова слышала и от других русских женщин. Наша уборная была на виду, а их в другом месте. Если они видели, как наши возвращались с кувшином, то отворачивались и плевались. У соседей, которые жили в другом дворе, были две взрослые дочери, толстые и высокие, невероятно злые.
На нашей улице жил ветеринар, казах Аманжол с семьей. Это была довольно зажиточная семья. У них была дочь Хадича. Они были с нами знакомы давно, и я захаживала к ним играть. Мать была довольно крупная немногословная женщина. Белый кимечек почти полностью покрывал ее фигуру, а вырез для лица с краю был обшит жемчугом в несколько рядов. Поверх кимечека был намотан белый тюрбан немного набекрень, и все это было очень элегантно и шло ей. Отец одевался по-русски и волосы носил длинные. Дом был убран по-русски.
Жена приказчика купца Дерова родила дочь. Назвали ее Зоей. Свояченицу тоже звали Зоей. Все они жили вместе. Отец жены мастерил хорошие рамы и двери, а теща, бедная, из кухни не выходила, не знала ни воскресений, ни праздников, готовила всякие яства. А дочь с зятем вели себя, как генерал с генеральшей. Мы не видели, чтобы дочь спускалась в кухню. Мы диву давались, как они роскошно одевались. В то время женщины не работали. Жена приказчика в десять часов утра, разодетая в пух и прах, уходила на прогулку. А бабушке, помимо кухни, еще добавилась работа - нянчить ребенка. Всегда было слышно, как она баюкала внучку. Эта женщина - жена приказчика - одевалась очень нарядно: в длинное приталенное, со сборками на бедрах и рукавах пальто из черного плюша с множеством блесток, на волосах черная шляпка с пышными перьями на полях. Наряды она меняла часто. Летние шляпы у нее были прелестны, как цветочные корзины. Лицо она закрывала вуалеткой в мушках, а на руки натягивала до локтей ажурные перчатки.
Отец этой семьи - рослый, с большой белой бородой, задумчивый. Мимо проходящих людей он даже не замечал. Казалось, будто он чем-то недоволен. В глубине их двора располагались над дощатым настилом навесы. Их отец там обычно мастерил рамы. От дома к навесам пролегал деревянный тротуар. Однажды он шел от навесов к дому и уже поднимался по лестнице, как ему навстречу вышла дочь и вдруг тут же у лестницы упала, как подстреленная. Отец, не заметив этого, вошел в комнаты. А из кухни выбежали с криком мать и сестра и кинулись к лежащей, словно мертвой, женщине. Мои мама, брат и сестра тоже тотчас прибежали. Моя мама пощупала ее пульс, расстегнула ей пояс и воротник, быстро принесла воды, опрыскала ей водой лицо и грудь. Отец, бледный и взволнованный, ходил вокруг. А моя мама то прыскает водой в лицо больной, то поднимает ей голову и говорит окружающим: «Не бойтесь, она жива». И правда, через некоторое время женщина открыла глаза. Моя мама и ее родные унесли ее в комнату и уложили на постель. Она была крупной и красивой женщиной. Спустя некоторое время, когда она начала разговаривать, мама вернулась домой.
Соседи были очень благодарны маме за помощь, не знали, что и делать. Мать и сестра этой женщины впервые переступили порог нашего дома, чтобы сказать спасибо. А когда в обед вернулся муж молодой соседки, то они, принарядившись, вместе зашли к нам, стояли рядом и, кланяясь, благодарили.
Вот после этого события мы с соседями подружились.
Приближалась русская Пасха. Соседи стали готовится к празднику.
В нашем дворе был еще один дом, деревянный. К нему был пристроен дощатый коридор, обращенный в нашу сторону. В этом коридоре спали мой брат Ханмухаммад и его друг Нургали. Иногда они вечерами исполняли мухаммадия. Русские жильцы этого дома ничего не говорили.
Накануне Пасхи у наших соседей во всех комнатах горел свет, по-видимому, молились.
Я думала, что Зоя (соседская девочка) выйдет с утра нарядная, но ее не было видно. Только к десяти часам Зоя вышла, принарядившись. Как она была красиво одета! Я поразилась. На ней было голубое пышное коротенькое платьице, на голове голубой бант, на ножках голубые чулки, желтые туфельки. Она была похожа на цветочек. А ее старшая сестра тоже в голубом платье. Глаза у нее голубые, волосы светло-русые, так ей все к лицу!
Толстые девушки из другого двора тоже вышли разодетые, но они не обладали изяществом наших соседок.
Весь город гремел от звона колоколов.
Зоя принесла нам испеченные на праздник куличи.
Второй и третий день Пасхи проходили торжественно, весело. На третий день Пасхи я вышла на улицу. Вижу, старшая из соседских толстых девиц прислонилась к забору, не наступая на одну ногу, и плачет. Я долго на нее смотрела, не понимая, почему она плачет. На улице никого не было. Потом откуда-то возвратилась младшая сестра. Старшая, плача, стала ей что-то рассказывать, но не двигалась с места. Младшая сердито посмотрела на меня и пошла к себе в дом. Они нас почему-то ненавидели, и я потому их ни о чем не спрашивала. А соседка смотрела по сторонам, боясь, чтобы никто ее не заметил. А меня не видит. Из дому тоже никто к ней не вышел, чтобы помочь.
Через некоторое время я побежала домой и сказала маме: «Мама, та толстая девочка стоит на улице и плачет. Идем». Мама вышла со мной, посмотрена и сказала: «Она вывихнула колено». Вынесли мы стул. Моя сестра Наджия тоже подошла. Пострадавшую посадили на стул. Наджия крепко прижала ее к стулу, а мама сильно и резко дернула ее за ногу и девочка тут же встала на ногу, обрадовалась, поблагодарила и пошла домой.
После этого случая отношение их к нам как будто изменилось к лучшему.
По городу распространилась молва, что будет большой праздник по случаю восшествия на престол Николая II. Отец сказал: «В такой день состоятся торжества. За городом будет всенародное угощение. Я дочь Галию возьму с собой».
В один из праздничных дней отец взял меня за руку, и мы направились смотреть эти торжества. За городом народу было очень много, а военных еще больше: солдаты и русские казаки. Играл духовой оркестр. Состоялся парад. Отец посадил меня на плечо, чтобы я могла все видеть. Когда солдаты маршировали, земля дрожала. Казаки показывали конные игры.
Пошли дальше. Там угощали пловом. Со всей окрестной степи собрались казахи. Они несли блюда с пловом с места раздачи. У меня до сих пор перед глазами картина, как казахи, сняв свои шапки, истово ели плов. Оттуда мы выбрались с большим трудом и вернулись домой.
У нашего народа тогда не рекомендовалось взрослым девушкам и женщинам посещать такие сборища. Поэтому папа повел маму и Наджию посмотреть город только вечером. Взяли с собой, конечно, и меня. Прежде всего, направились к казарме. Тогда электричества еще не было. Зажигали лампы и свечи. Удивили нас разнообразные костры, какие-то фигурные.
Потом мы пошли к базару, где располагались магазины Исхак-бая. Во всех домах светились окна.
Наступило лето. Мы с Зоей целыми днями играли то на нашей стороне, то во дворе. Роем ямки, месим глину разной густоты, воображая, что это варенец или молоко. В обед подходит Зоина мама и уводит ее, а иногда и меня с собой забирает, хоть я обычно и отказываюсь.
За стол они садились все вместе: зять, сестра Зои, отец, мать, Зоя. Я стеснялась сначала, но потом привыкла.
Помню, меня удивляло, что они среди бела дня усаживались на горшок. Горшок стоял у них в столовой, а выливали они его за окно, выходившее на узкое пространство между домом и оградой, куда солнце не попадало, и земля там не высыхала даже летом. А там внизу рядом была кухня. Это место всегда воняло. Окно в столовой открывали, а обеденный стол стоял недалеко от окна. Помои выливали туда же. Мой брат Ханмухаммад, когда был дома, всегда возмущался, глядя на то место, и ворчал: «Нами брезгуете, а сами что делаете».
Зоина сестра умела делать восковые цветы. Она нам с Зоей давала готовые цветы, а мы раскладывали их рядами. Потом она из них собирала очень красивые букеты и говорила, что некоторые из них продает очень дорого. А наши домашние (мама и остальные) зарабатывали усердным шитьем. Отцу было легче: он обеспечивал работой, отвозил и сдавал готовые халаты, закупал на базаре продукты питания, а также смотрел за двором, обеспечивал топливом.
Купили мы корову с теленком. Корова была пегая - черная с белыми пятнами. Наконец-то мы дожили до того дня, когда у нас свое молоко и варенец, сливки к чаю. Папе работы прибавилось: ухаживать не только за конем, но и за коровой, обеспечивать их кормом.
Зоины родители тоже купили корову, большую, рыжую.
В магазин одного из маминых знакомых купцов поступили из Казани сплошь вышитые канителью готовые калфаки в коробках. Купили такие калфаки маме и сестре. Еще купили рулон шелка, сшили из него выходные чапаны (халаты-накидки) сестре и маме.
Спустя несколько дней мы получили фотографию моего самого старшего брата Валиши. Однажды он по делу выехал из Кульджи в Яркент и сфотографировался с сыном нашего яркентского дяди, Наджибом. Брат одет в казакин, из кармана свисает цепочка от часов, на голове тюбетейка с кисточкой. А двоюродный брат Наджиб в джиляне, на голове шапка, перед ним книга, он сидит. Тогда фотография была редким явлением. Все удивились: «Смотри, как он похож! Как живой!» Вся Зоина семья заходила смотреть, сказали: «Какой у вас хороший сын!» И письмо от него было, что посылает посылку. В некоторых письмах он писал, что скучает по маленькой сестренке Галие. Увидев его фотографию, и я затосковала по нему, все время разглядывала его портрет. <…>
Через несколько дней от брата получили посылку: два сорта хорошего чая в жестяных коробках (так называемый цветочный чай), четыре сахарницы фарфоровые, веера, шелковые носовые платки. Все это китайского производства. Заходили смотреть на эти вещи Зоины родные, были в восторге.
Из второго двора те толстые девочки куда-то переехали. На их место вселилась семья Ахмедшаха из Троицка. Он был недавно женат. Были у него еще брат Абдулла пятнадцати лет и сестра Махибидар, еще моложе. Теперь мы с удовольствием стали заходить в тот двор. Было с кем играть мне и брату Ахмадхану. Мы принесли четыре веревки и устроили себе качели. Какое удовольствие было качаться на качелях, сколько смеху!
Новые соседи жили вполне зажиточно, и обстановка у них была довольно богатая. Одевались хорошо. Имелись у них большие сундуки. Если хозяйка открывала сундук, то мы с ее золовкой Махибадар прибегали смотреть. В один из дней она открывала все сундуки, а мы смотрели. Такие калфаки, ободок с палец! Один из них я понесла показать маме. <…>
Однажды из Талды-Кургана приехал к нам в гости младший брат отца, дядя Галиаскар. У него детей не было. Он, увидев отца с такими хорошими детьми, не хотел уезжать и гостил у нас пятнадцать-двадцать дней. Он говорил отцу: «Мы с тобой два брата, почему не живем в одном городе? Я приехал с намерением перевезти вас к себе. А мне сюда нельзя, сам знаешь: большой дом, скот. Детей у меня нет. Если не хотите переехать, то отдайте мне Ахмадхана». Он очень расхваливал Талды-Курган. Отец вроде соглашался, но маме не хотелось, но, в конце концов, согласилась. Начали готовиться к переезду в Талды-Курган. Услышав об этом, стали нас посещать знакомые из Нугай-калы - Татарского квартала. Они не хотели расставаться с нашими родителями и говорили: «Зачем вы уезжаете? Не найдете места лучше, чем Алма-Ата». Накануне отъезда начали приходить прощаться жены известных богачей и других влиятельных людей. Наблюдая это, дядя задумался и сказал родителям: «Я собрался вас увезти к себе, но вижу, вас здесь уважают, вы пользуетесь авторитетом. Я не знал об этом». Папа с мамой не хотели отдавать сына и решили переехать.
С семьей Зои наша семья тоже подружилась. Перед нашим отъездом мать Зои то одно занесет из своих печений, то другое, а потом принесла одну хорошую чайницу на память. Накануне отъезда наши с Зоей игры прекратились. Чувствовали расставание. Мало смеялись. К Махибадар я захаживаю, но ухожу молча. А ее невестка говорит: «С вами было весело. Что мы будем делать без вас?» Она была беременна. После нашего отъезда она умерла от родов. Мне было очень жаль ее.
Перед самым выездом, когда наши подводы были уже готовы и лошади запряжены, Зоя повела меня к себе обедать. Обедали все вместе. Потом я забежала попрощаться к Махибадар. Она и невестка расплакались. Меня душили слезы, но я держалась, не плакала. Они на улицу не выходили, смотрели в щели забора, так как около подвод были мужчины.
ПРОДОЛЖЕНИЕ