Воспоминания князя Васильчикова о ревизионной поездке в Туркестан (4/6)
И. С. Васильчиков. То, что мне вспомнилось… Воспоминания князя Иллариона Сергеевича Васильчикова. - М., 2002.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6.
Верный. Туркестанский кафедральный собор. 1907.
(https://sites.google.com/site/semirechje)
По возвращении нашем в Ташкент, ревизующие группы разъехались по областям. В состав нашей семиреченской группы под председательством товарища прокурора Петербургского окружного суда К. И. Савича вошли, кроме меня, - товарищ прокурора Тамбовского окружного суда граф Капнист и крестьянский начальник Акмолинской степной области г. Граф (большой знаток киргизского вопроса). Выехал я вместе с Капнистом по железной дороге до станции Кабул-Сай - третья или четвертая станция на север от Ташкента. Оттуда надо было продолжать путь уже в тарантасе на лошадях.
Весь путь от Ташкента до Верного (теперь Алма-Ата) составлял около 700 верст. По совету туркестанцев мы взяли с собой легкие кровати и большой матрац, который положен был в длинный тарантас, и с чемоданами и подушками в головах можно было удобно ехать всю дорогу в полулежачем положении. По дороге встретились нам начатые работы по постройке новой большой железнодорожной магистрали, которая должна была соединить Южную Сибирь через Семиречье с хлопковыми районами Центрального Туркестана и тем самым, между прочим снабжая эти районы сибирским хлебом, освободить там новые большие пространства для хлопковых посевов. Постройку этой железной дороги не удалось закончить до войны. Она была закончена уже при советской власти и получила название Турксиба. После большого торгового кишлака Аулиэ-Ата мы вскоре уже въехали в пределы Семиреченской области. Справа синевшие вдали горы стали приближаться, слева потянулись безграничные плоские степи, на которых временами виднелись киргизские кочевья с их круглыми юртами, бродившие около них верблюды, табуны лошадей и стада овец. Часто стали попадаться конные киргизы, разъезжающие по степи. При виде нашего тарантаса они неизменно к нему подъезжали и долго нас провожали, одни сменяясь другими, обмениваясь между собой на своем гортанном и визгливом языке впечатлениями, по-видимому, о нас, так что мы почти все время ехали под конвоем конных киргизов. Раз встретилась нам в степи группа конных киргизов, причем на правой руке у каждого сидел беркут в кожаной шапочке с перышками. Не перевелась еще в степях Туркестана древняя соколиная охота.
Так как торопиться нам не было надобности, то мы останавливались для ночевок и обеда на почтовых станциях. Станции эти находились под начальством смотрителей из бывших унтер-офицеров или казачьих урядников. Ямщики же, в начале пути разных национальностей, в дальнейшем были исключительно киргизы. При перепряжке они бежали в степь, ловили там пасущихся невдалеке от станции лошадей, впрягали их в тарантас и держали их под уздцы, пока один из них усядется на козлы и разберет вожжи. Затем ямщик взвизгивал, киргизы отскакивали от лошадей и четверик срывался с места полным галопом и так скакал, пока лошади, утомившись, не переходили на ровную рысь. Версты за две до следующей станции ямщик останавливал лошадей, давая им передохнуть, и, передав вожжи пассажиру, оправлял на них сбрую, затем, усевшись на козлы, снова взвизгивал и на полном ходу подскакивал к станции. Так въехали мы и в Пишпек, самый южный из уездных городов Семиречья. В нем мне с Капнистом предстояло пробыть некоторое время, Капнисту чтобы обревизовать Управление уездного начальника, а мне чтобы начать ту работу, которую я принял на себя, а именно обследование старых русских поселений и работы Переселенческого управления по заготовке новых участков для заселения их переселенцами и устройству новых поселков.
Пишпек. Больница для крестьян-переселенцев. 1912.
(http://diesel.elcat.kg)
Город Пишпек, расположенный вблизи реки Чу, весь в зелени, оставил во мне очень приятное воспоминание, Знакомясь днем с работой уездного представителя Переселенческого управления в его канцелярии, вечера я проводил у симпатичного, прекрасно знающего край уездного начальника, полковника Семиреченского казачьего войска Затинщикова и слушал игру на рояле его молодой жены, также казачки, окончившей Московскую консерваторию. Странно было в глуши Семиречья слушать прекрасное исполнение сонат Бетховена.
Капнист, закончивший свою работу, уехал дальше в Верный. Я же начал объезд русских селений. В широкой и длинной, тянувшейся на несколько десятков верст долине реки Чу, замыкаемой с севера и юга горами, таковых было несколько и между ними большое русское торговое село Токмак. Все эти села образованы были еще в старые времена переселенцами из России, побывавшими уже в Западной Сибири. Из расспросов в них стариков я узнал, что они с родины, главным образом Курской и Тамбовской губерний, соблазнившись слухами о широких просторах земель, двинулись еще в семидесятых годах прошлого столетия прямо на подводах с семействами и скарбом в Западную Сибирь и оттуда позже, все в той же погоне за более плодородными землями и, подчиняясь какому-то инстинкту тяги вдаль, передвинулись затем в пределы недавно присоединенной Семиреченской области, где наконец осели прочно. Жили в этих старых поселениях весьма зажиточно, владели большим количеством скота, засеивали много хлебов, в особенности пшеницы, пахали плугами, а не сохами, косили конными косилками, но система землепользования была очень отсталая. Царила главным образом залежная система хозяйства, когда пшеница сеялась по тому же полю до десяти лет сряду, затем это поле запускалось и переходили на следующий участок девственной степи, где снова сеяли все ту же пшеницу. Это было возможно, конечно, лишь благодаря большим пространствам свободной земли, никогда еще не паханной, и ее плодородию. Было у них и искусственное орошение небольшими каналами, проведенными из реки Чу. Но в Семиреченской области, в особенности ближе к горам, летом изредка выпадали и дожди, не то что в Центральном Туркестане. Посевы без искусственного орошения, в расчете только на такие дожди, назывались богарными.
Из альбома «Местности Токмак - Пржевальск с построенной
телеграфной линией», 1900 (humus)
В селе Токмак у местного священника я увидел очень любопытную вещь. Большой камень почти черного цвета какой-то очень прочной породы и на нем выдолбленный крест и некие, довольно хорошо сохранившиеся, письмена на неизвестном языке. Оказалось, это был могильный камень древних поселенцев края, христиан-несторианцев, проживавших в этих местах еще до мусульманства и нашествия монголов.
В той же долине реки Чу находилось большое богатое село, заселенное дунганами. Это были китайцы-мусульмане, покинувшие пределы Китая из-за религиозных преследований. Они сохранили все свои китайские обычаи. Дома их и даже мечети строились совершенно по китайским образцам, таково же было и их одеяние, в особенности в праздничные дни. Я был у них в селе и в гостях у их сельского старшины, который, предупрежденный о моем приезде, приготовил и угостил меня настоящим китайским обедом (правда, без ласточкиных гнезд). Занимались дунганы земледелием, причем много сеяли маку, и я впервые там видел большие маковые поля, уже отцветшие, все головки мака имели надрезы с капельками сгустившегося на них сока. Это было то, из чего изготовляется опиум. Но главное их занятие было не земледелие, а возка на подводах грузов из Семиречья в Туркестан и на станции железных дорог. Я потом на большом тракте часто видел их обозы, тяжело нагруженные, запряженные прекрасными лошадьми. Таких дунганских селений в Семиречье было несколько.
Затем отправился я обследовать недавно заселенные переселенческие участки значительно ниже по течению реки Чу, довольно далеко на запад от Пишпека, уже в открытой степи. Таковых было несколько на расстоянии до десяти верст один от другого, заселены они были малороссами из Полтавской и Черниговской губерний. Если старые, добровольные переселенцы в Западную Сибирь и в Семиречье были уроженцами юго-восточных губерний России, то новое организованное Переселенческим управлением переселение уже шло преимущественно из губерний малороссийских, где сильно стала чувствоваться земельная теснота.
Эти чуйские новые поселения не произвели на меня благоприятного впечатления. Открытая голая местность, дома по большей части глинобитные и имевшие характер временных построек, жалкие надворные строения, очень мало скота. Для орошения земли использованы были небольшие арыки, проведенные еще киргизами, имевшими на этих местах свои небольшие посевы, замечалось проведение и новых каналов. Встретился я тут и с общим недовольством крестьян местом их поселения, жалобами на недостаток воды и на то, что река Чу, по берегу которой были расположены эти селения, во время половодья размывала берег и портила головные части арыков, которые приходилось ежегодно исправлять. Тут я столкнулся с тем недостатком работы чинов нашего Переселенческого управления, жалобы на которую дошли до нас уже раньше.
Главное Переселенческое управление в Петербурге, озабоченное удовлетворением очень многих ходатайств крестьян Европейской России о переселении и, желая в то же время ускорить заселение пустующих земель российских окраин, толкало и поощряло своих представителей на местах к скорейшей подготовке участков для заселения. И хотя в отношении Семиреченской области этим представителям была дана точная инструкция заготовлять участки: 1) пригодные для образования русских поселков, 2) лишь из свободных излишков земель, находящихся в пользовании туземного населения и 3) не занимая для этого земель, уже орошенных и обрабатываемых этим населением, чиновники Переселенческого управления на местах, желая отличиться перед начальством, очень часто не придерживались этой инструкции. В результате - недовольство переселенцев и жалобы киргизов на то, что при образовании переселенческих участков захватывались уже обрабатываемые и орошенные ими земли. С такими жалобами мне пришлось неоднократно встретиться и, проверив на месте, установить их справедливость. Таковые действия переселенческих чинов в Семиречье крайне вредно сказывались на отношении киргизского населения к пришлому русскому элементу. Пока что они еще не проявлялись ни в каких насильственных действиях, но впоследствии, во время Первой мировой войны, когда правительство чрезвычайно необдуманно и крайне легкомысленно объявило мобилизацию туземного населения Туркестана для тыловых работ на фронте, на это распоряжение туземное население, никогда еще не привлекаемое к воинской повинности, во многих местах ответило открытыми бунтами. Киргизы Семиречья произвели нападения на некоторые переселенческие поселки и многие из них подвергли разорению.
Во время поездки по степи в районе этих участков я увидел на небольшом сравнительно расстоянии разгуливающих по ней каких-то очень больших птиц. Некоторые из них издали напоминали небольших страусов - то были дрофы. Еще не так давно они нередко встречались в южных и юго-западных степях Европейской России, но мне видеть их до сих пор никогда не приходилось. Подъехать или подойти к ним на верный выстрел в открытой степи, конечно, было невозможно, но мой ямщик оказался опытным охотником. Он, предупредив меня не шевелиться, стал шагом объезжать дроф на широких кругах, постепенно к ним приближаясь. Сблизившись шагов на сто, по его слову, я осторожно скатился с тарантаса с внешней стороны и лежа стал к ним подползать. Ямщик с тарантасом продолжал шагом двигаться, а дрофы, не замечая меня, следили глазами за ним. Я прополз немного вперед и, тщательно прицелившись в самого большого дрофача, спустил курок. Он упал, остальные же, тяжело поднявшись над степью и медленно размахивая широкими крыльями, потянулись вдаль. Когда я поднял убитого дрофача, он оказался размером с большого домашнего гуся, но гораздо выше на ногах. Это была первая в моей жизни и, очевидно, последняя дрофа, мною убитая. Вообще, степи в этом районе изобиловали разными птицами. Высоко над головой парили в небе орлы и ястребы, из-под ног лошадей часто подымались стаи стрепетов. По вечерам из камышей вдоль реки Чу выходило в степь пастись много фазанов. К сожаленью, поохотиться на них у меня не было времени.
Вскоре по возвращении моем в Пишпек, я поехал дальше через невысокий Кастекский перевал в город Верный, столицу Семиреченской области. Ближе к Верному мне стали попадаться по дороге уже станицы семиреченских казаков, богатые, прекрасно обстроенные, с бревенчатыми двухэтажными домами сибирского типа и окруженные большими фруктовыми садами. Сам город Верный, расположенный на западном склоне высоких гор, принадлежащих к общему горному массиву Тянь-Шаня, тоже весь утопал в зелени и все дома в нем были деревянные и одноэтажные, деревянным был даже кафедральный собор. Город несколько лет тому назад был весь разрушен землетрясением, после чего каменных и многоэтажных построек в нем больше не возводили.
Верный, главный город Семиреченской области
В Верном я застал председателя нашей группы К. И. Савича, сделал ему доклад о произведенной уже мною работе и сговорился о дальнейшем моем маршруте. Я хотел из Верного проехать прямо через горы к южному краю озера Иссык-Куль, обследовать селения и участки по его берегу, проехать затем в район между ним и граничащими уже с Китаем горами и затем снова съехаться с К. И. Савичем в уездном городе Пржевальске, на северном конце того же озера.
Военным губернатором и атаманом Семиреченской области, у которого я несколько раз был во время моего пребывания в Верном, состоял в это время генерал-лейтенант Генерального штаба В. И. Покотило, впоследствии наказный войсковой атаман Донского казачьего войска. Человек образованный и очень любезный, он нам в выполнении порученной работы старался оказать самое широкое содействие. В центральных учреждениях города Верного я получил все нужные для моей работы материалы. После чего обратился к местному уездному начальнику, молодому еще казачьему полковнику Иванову, впоследствии известному по Гражданской войне казачьему атаману в армии адмирала Колчака, с просьбой рекомендовать мне хорошего переводчика, который был необходим при намеченной мною поездке верхом прямо через горы. Он мне прислал урядника Семиреченского войска Крюкова, уже несколько раз сопровождавшего экспедиции в горы. Этот Крюков оказался мне действительно очень полезен, прекрасно говорил по-киргизски, расторопный и мастер на все руки. Я уже с ним не расставался до конца моего пребывания в Семиречье.
Изготовившись в путь, я рано утром выехал из соседней с г. Верным Алматинской станицы в сопровождении Крюкова, проводника и киргизов, владельцев лошадей, из которых один вел мою вьючную лошадь. Проехав сады и поля станицы, мы скоро въехали в леса, покрывающие нижние и средние склоны гор, в начале состоящие из разнообразных лиственных пород, а выше - исключительно из пирамидальных пихт и высоких древовидных можжевельников. Не доезжая верхней границы лесов, нас встретили киргизы с переменными лошадьми, привыкшими к крутым горным тропам. Проехав широкие горные пастбища, мы стали подниматься каменистой тропой, идущей зигзагами, на самый Алматинский перевал, высотой свыше 14000 футов. Он был уже на высоте постоянных снегов. Граница снегов в Тянь-Шане, как и вообще в южных и восточных горах, лежит значительно выше, чем в Альпах. На самом перевале мне открылась величественная картина: на восток и север море гор с их снеговыми вершинами, на запад безграничное пространство уходящих вдаль степей. Спускаться с перевала было трудней, чем на него подыматься, но опытные лошади прекрасно справлялись со своей задачей. Надо было только им не мешать. На полпути вниз нас снова встретила группа киргизов с лошадьми и во главе их, лучше других одетый, статный мужчина. То был сын киргизского султана Шабдана, стоянка которого находилась в это время в той горной долине, в которую мы спускались.
Под вечер, переехав довольно многоводную, очень быстро текущую горную реку, мы подъехали к его стоянке. Состояла она из многих юрт, и между ними я увидел одну новую юрту из белой кошмы, приготовленную для меня. У одной из юрт нас встретил сам Шабдан, почтенного вида старик с белой бородой, одетый во что-то вроде кавказской черкески с галунами, широкими серебряными эполетами и большой колодкой русских орденов на груди. Этот Шабдан еще во время генерала Колпаковского стал на сторону России, отличился в боях против коканцев и оказал большие услуги русскому правительству в деле умиротворения края. С тех пор он продолжал пользоваться полным доверием правительства и большим влиянием и авторитетом среди киргизского населения.
Присоединив Семиреченский край, русское правительство не лишило старшин отдельных киргизских племен и аулов их влияния на киргизскую народную массу. Это было удобно для правительства, но имело и свои отрицательные стороны, так как оставляло киргизский народ, в особенности беднейшую его часть, в сущности, в полном порабощении у этих глав племен и киргизских богачей, так называемых баев.
Султан Шабдан пригласил меня в приготовленную для меня юрту, богато убранную коврами и подушками и, после обычных приветствий и вопросов, приказал подать обед. Он состоял преимущественно из молодого барашка, приготовленного в разных видах, из которых мне больше всего понравился куардак, напоминающий русский бефстроганов. Я понял тут происхождение русского слова «кавардак». После обеда внесен был большой тульский самовар с чайной посудой и разными туземными сладостями, и я приступил при помощи переводчика к очень интересной и полезной для меня беседе с султаном Шабданом. Тут кстати я хочу заметить, что тульские самовары получили самое широкое распространение в степи. В редкой юрте сколько-нибудь зажиточного киргиза я их не находил.
Прекрасно выспавшись в моей юрте на мягком тюфяке, я утром, поблагодарив гостеприимного хозяина, поехал дальше в Чуйскую долину, где на почтовом тракте пересел в почтовый тарантас и поехал вдоль верхнего течения реки Чу и через горное ущелье в направлении озера Иссык-Куль. У южной оконечности этого озера был небольшой поселок, почтовая станция и дом, в котором жил чиновник Переселенческого управления, у него я и остановился. Оттуда я намеревался проехать на восток до укрепления Нарын - административный центр восточного района горной страны Тянь-Шаня и конечный пункт почтового тракта. По дороге мне надо было осмотреть несколько участков, заготовляемых для переселенцев, по поводу которых до меня дошли жалобы киргизов.
В укреплении Нарын, где жил начальник округа с небольшой воинской командой, ко мне пришел интересный человек. То был отставной казачий урядник Неживой, служивший агентом известной гамбургской фирмы Гагенбек, поставлявшей животных во все зоологические сады и цирки Европы. Он пригласил меня посетить его небольшой зверинец. В этом зверинце у него находились молодые барсы, дикие козы и бородатые горные козлы тэкэ, а также дикие горные индейки улары. Всех этих животных ловили ему в горах киргизы, и затем раз в год он отправлял транспорт животных в Гамбург, сперва много сотен верст на подводах до станции железной дороги и далее поездом. Я ему тут же заказал прислать мне через год в Литву небольшую группу диких коз для улучшения породы коз, имевшихся там в наших лесах, так как семиреченские козы, принадлежа к той же породе, что и европейские, были значительно крупней и сильней последних. Неживой очень аккуратно выполнил поручение, и козы прибыли вполне благополучно. Он мне много рассказывал про свои охоты в горах, и, соблазнившись его рассказами, я решил урвать два-три дня от своей служебной поездки и испытать свое счастье в охоте на бородатых козлов тэкэ. Он очень рекомендовал для этого проехать еще дальше на восток, ближе к китайской границе, где в горах, по его словам, было их гораздо больше. Начальник Нарынского округа послал вперед приготовить нужных мне для этого людей.
Я доехал в тарантасе до большого туземного торгового кишлака Адбаш, находящегося на караванной дороге через горы, где остановился у местного аксакала (старшина), самого большого охотника. Он уже приготовил для меня верховых лошадей и киргизских проводников-охотников. Проехав несколько десятков верст по широкой Адбашской долине, мы въехали в горное ущелье и стали подниматься в горы. На некоторой, уже довольно значительной высоте, были поставлены юрты, и на другое утро верхом на маленьких горных лошадках мы стали подниматься гуськом по мало заметным тропам вверх, в район скал и утесов. Местами приходилось переезжать россыпи мелких камней и тут иной раз под ногами лошадей эти россыпи приходили в движение и начинали целыми пластами сползать вниз. В таких случаях наши лошадки садились на задние ноги и съезжали в такой позе, пока сползающий пласт не остановится. Надо было в это время сидеть на них смирно, ни в коем случае не проявляя никакой инициативы. Наткнувшись на крупные камни, сползающий пласт останавливался, и мы начинали, с проводником впереди, снова пологими зигзагами подыматься вверх. Достигнув вершин хребта, еще выше которого в разных местах подымались группы скал, проводники, выбрав для меня место, уехали, чтобы издали нагнать на меня козлов. Еще до того я увидел невдалеке группу коз, но то были самки и молодежь. В это время года старые самцы-козлы держатся группами отдельно от своих семейств. Видел я также вдали небольшое стадо горных баранов архаров, но к этим подойти на выстрел чрезвычайно трудно, так как держатся они на горных пастбищах ниже скал (куда легче дойти людям) и потому особенно чутки и осторожны. Место, где я находился, представляло участок горного хребта, впереди и сзади которого высились группы высоких скал. Прождал я там часа два, если не больше, так как киргизам пришлось сделать большой круг по горам. Наконец вдали раздалось несколько выстрелов и выстрелы эти, а затем и крики стали постепенно приближаться. Взглянув случайно на группу скал, находящуюся впереди меня, я вдруг увидел стоящих на них нескольких козлов с большими, загнутыми назад рогами. Силуэты их ясно обрисовывались на фоне неба. Но тут же дальний выстрел их спугнул, они исчезли и только по шуму мелких камней я понял, что они спускаются вниз и вскоре штук пять или шесть козлов показались невдалеке от меня на россыпи, стремясь перейти на группу скал, бывших за моей спиной. Я выстрелил в одного из них, и он упал. Выстрелил потом в другого, но тот, только раненный, стал уходить. Я хотел догнать и прикончить его, но через несколько шагов совершенно задохнулся и должен был лечь, чтобы отдышаться - до того редок был на этой высоте воздух. Киргизы, живущие в горах, поэтому только в крайнем случае слезают со своих горных лошадок и передвигаются на этих высотах всегда верхом. К сожаленью, этот козел так и ушел. Продолжать охоту в этот день было уже поздно, и мы спустились обратно к юртам, где и переночевали. Я все же был очень доволен результатом охоты, впечатлениями и моим трофеем.
Сопровождавшие меня киргизы принадлежали к племени каракиргизов, населявших горные районы Тянь-Шаня. Производили они впечатление людей более первобытных, даже диких, чем киргизы степей. Охотники их вооружены были ружьями очень старых образцов, причем к каждому ружью была приделана рогатка, и стреляли они не иначе как сидя на корточках и оперев ружье на рогатку.
К сожаленью, мне надо было торопиться, и на другое утро я двинулся в обратный путь. В долине Адбаша мне встретился оригинальный караван. Впереди несколько конных людей, из которых два европейца, за ними несколько груженых верблюдов, из вьюков которых торчали зашитые в войлок рога. Когда мы сблизились и поздоровались, то оказалось, что это был англичанин, охотник, спортсмен, специально занятый охотой на горных козлов разных пород, причем стрелял он только по исключительно крупным по рогам экземплярам. Он уже охотился в горах Алтая и теперь через Тянь-Шань спускался в Тибет. С ним были два переводчика - один с английского на русский и другой с русского на киргизский. Пожелав ему успеха и доброго пути, я поехал дальше. Я забыл упомянуть, что в окрестностях Нарына в горах я впервые увидел яков. Эти животные производили очень странное впечатление: небольшого роста, но плотного сложения и очень сильные, на коротких ногах, покрытые длинной шерстью и с густыми, как у лошади, хвостами, с большими головами и широко расставленными рогами, вид у них был довольно свирепый, по существу же это были животные очень кроткие и чрезвычайно полезные. В высоких горных районах они заменяли киргизам и лошадь, и дойную корову, и вьючного верблюда. Мне встретилась киргизская семья, все члены которой сидели верхом на яках, на других же яках был навьючен их скарб и разобранные юрты.
Доехав до южной оконечности озера Иссык-Куль, я поехал вдоль его западного берега в направлении города Пржевальска. Озеро это вначале узкое, расширялось к середине и тянулось с юга на север на много десятков верст. С запада и востока оно окаймлялось горными цепями. Странно было видеть снег на их вершинах сравнительно невысоко, и сами эти горные цепи казались невысокими. Это потому, что озеро лежало на большой высоте над уровнем моря. По западному его берегу горы, вначале близкие, затем все более отдалялись, оставляя широкую полосу между собой и озером, вполне пригодную для земледелия. Прекрасны были также пастбища на предгорьях и склонах гор, что и дало мысль Переселенческому управлению нарезать в этих районах из свободных земель участки специально для крупного промышленного овцеводства. По берегу озера расположено было несколько старых русских поселений, жители которых, кроме земледелия, занимались в большом масштабе скотоводством и овцеводством. Поселения эти, так же как и виденные мною позже, севернее Пржевальска, все производили впечатление вполне окрепших и зажиточных.
Памятник Пржевальскому на берегу озера Иссык-Куль
(воздвигнут в 1893 г. по проекту А. А. Бильдерлинга)
Подъезжая к городу Пржевальск, я увидел на высоком мысу, вдающемся в озеро, большой красивый памятник. Это был памятник известному исследователю Тянь-Шаня и Монголии Н. М. Пржевальскому, который очень любил эти места, часто отдыхал в перерывах между своими экспедициями в городе Каракол, в нем и умер, после чего этот город и был переименован в Пржевальск. Город этот, живописно расположенный на холмистой местности вблизи озера и известный своим прекрасным климатом, мне очень понравился, и я с удовольствием провел в нем вместе с К. И. Савичем, приехавшим туда для ревизии из города Верного, около десяти дней. Возвращаться в Верный я решил снова верхом через горы, с тем чтобы выехать на равнину значительно северней Верного. Пришлось перевалить через два горных хребта, ночуя в киргизских юртах. По дороге, в прекрасных лесах мне попадались небольшие горные озера, по которым плавали стада диких уток, все желтого цвета, таких я только видел в зоологических садах.
Спустившись с гор, я попал в район больших казачьих станиц. Они были окружены яблочными садами и воздух был пропитан запахом яблок, которые в это время, уже снятые с деревьев, были сложены большими кучами в садах. Яблоки эти большие, красивые и очень пахучие, их называют «верненский ранет». Казаки много также занимались пчеловодством, и на лесных полянах предгорья я видел большие пасеки, иной раз несколько сот улий, все рамочные домики. Как мне сказали, меду получалось до трех пудов с каждого улья и он отправлялся в бочонках обозами до станции железной дороги, а оттуда в Ташкент и Москву.
Вернувшись в город Верный, я занялся приведением в порядок собранных мною сведений и материалов и составлением плана поездки в два северных уезда Семиречья, еще мною не обследованных. Но спустя короткое время пришла телеграмма от сенатора графа Палена, вызывающая меня срочно в Ташкент. Пришлось прервать мою работу в Семиречье, и она потом заканчивалась уже нашим сотрудником г. Графом. Я с большим сожалением покидал Семиречье, которое по своему климату, природе и населению чрезвычайно мне понравилось и я охотно пробыл бы в нем еще несколько месяцев. Обратный путь я проделал, не останавливаясь для ночевок, спал в тарантасе на матраце, выходил на станциях лишь во время перепряжки лошадей и для того, чтобы поесть, и прибыл в Ташкент меньше чем через трое суток.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6.
Верный. Туркестанский кафедральный собор. 1907.
(https://sites.google.com/site/semirechje)
По возвращении нашем в Ташкент, ревизующие группы разъехались по областям. В состав нашей семиреченской группы под председательством товарища прокурора Петербургского окружного суда К. И. Савича вошли, кроме меня, - товарищ прокурора Тамбовского окружного суда граф Капнист и крестьянский начальник Акмолинской степной области г. Граф (большой знаток киргизского вопроса). Выехал я вместе с Капнистом по железной дороге до станции Кабул-Сай - третья или четвертая станция на север от Ташкента. Оттуда надо было продолжать путь уже в тарантасе на лошадях.
Весь путь от Ташкента до Верного (теперь Алма-Ата) составлял около 700 верст. По совету туркестанцев мы взяли с собой легкие кровати и большой матрац, который положен был в длинный тарантас, и с чемоданами и подушками в головах можно было удобно ехать всю дорогу в полулежачем положении. По дороге встретились нам начатые работы по постройке новой большой железнодорожной магистрали, которая должна была соединить Южную Сибирь через Семиречье с хлопковыми районами Центрального Туркестана и тем самым, между прочим снабжая эти районы сибирским хлебом, освободить там новые большие пространства для хлопковых посевов. Постройку этой железной дороги не удалось закончить до войны. Она была закончена уже при советской власти и получила название Турксиба. После большого торгового кишлака Аулиэ-Ата мы вскоре уже въехали в пределы Семиреченской области. Справа синевшие вдали горы стали приближаться, слева потянулись безграничные плоские степи, на которых временами виднелись киргизские кочевья с их круглыми юртами, бродившие около них верблюды, табуны лошадей и стада овец. Часто стали попадаться конные киргизы, разъезжающие по степи. При виде нашего тарантаса они неизменно к нему подъезжали и долго нас провожали, одни сменяясь другими, обмениваясь между собой на своем гортанном и визгливом языке впечатлениями, по-видимому, о нас, так что мы почти все время ехали под конвоем конных киргизов. Раз встретилась нам в степи группа конных киргизов, причем на правой руке у каждого сидел беркут в кожаной шапочке с перышками. Не перевелась еще в степях Туркестана древняя соколиная охота.
Так как торопиться нам не было надобности, то мы останавливались для ночевок и обеда на почтовых станциях. Станции эти находились под начальством смотрителей из бывших унтер-офицеров или казачьих урядников. Ямщики же, в начале пути разных национальностей, в дальнейшем были исключительно киргизы. При перепряжке они бежали в степь, ловили там пасущихся невдалеке от станции лошадей, впрягали их в тарантас и держали их под уздцы, пока один из них усядется на козлы и разберет вожжи. Затем ямщик взвизгивал, киргизы отскакивали от лошадей и четверик срывался с места полным галопом и так скакал, пока лошади, утомившись, не переходили на ровную рысь. Версты за две до следующей станции ямщик останавливал лошадей, давая им передохнуть, и, передав вожжи пассажиру, оправлял на них сбрую, затем, усевшись на козлы, снова взвизгивал и на полном ходу подскакивал к станции. Так въехали мы и в Пишпек, самый южный из уездных городов Семиречья. В нем мне с Капнистом предстояло пробыть некоторое время, Капнисту чтобы обревизовать Управление уездного начальника, а мне чтобы начать ту работу, которую я принял на себя, а именно обследование старых русских поселений и работы Переселенческого управления по заготовке новых участков для заселения их переселенцами и устройству новых поселков.
Пишпек. Больница для крестьян-переселенцев. 1912.
(http://diesel.elcat.kg)
Город Пишпек, расположенный вблизи реки Чу, весь в зелени, оставил во мне очень приятное воспоминание, Знакомясь днем с работой уездного представителя Переселенческого управления в его канцелярии, вечера я проводил у симпатичного, прекрасно знающего край уездного начальника, полковника Семиреченского казачьего войска Затинщикова и слушал игру на рояле его молодой жены, также казачки, окончившей Московскую консерваторию. Странно было в глуши Семиречья слушать прекрасное исполнение сонат Бетховена.
Капнист, закончивший свою работу, уехал дальше в Верный. Я же начал объезд русских селений. В широкой и длинной, тянувшейся на несколько десятков верст долине реки Чу, замыкаемой с севера и юга горами, таковых было несколько и между ними большое русское торговое село Токмак. Все эти села образованы были еще в старые времена переселенцами из России, побывавшими уже в Западной Сибири. Из расспросов в них стариков я узнал, что они с родины, главным образом Курской и Тамбовской губерний, соблазнившись слухами о широких просторах земель, двинулись еще в семидесятых годах прошлого столетия прямо на подводах с семействами и скарбом в Западную Сибирь и оттуда позже, все в той же погоне за более плодородными землями и, подчиняясь какому-то инстинкту тяги вдаль, передвинулись затем в пределы недавно присоединенной Семиреченской области, где наконец осели прочно. Жили в этих старых поселениях весьма зажиточно, владели большим количеством скота, засеивали много хлебов, в особенности пшеницы, пахали плугами, а не сохами, косили конными косилками, но система землепользования была очень отсталая. Царила главным образом залежная система хозяйства, когда пшеница сеялась по тому же полю до десяти лет сряду, затем это поле запускалось и переходили на следующий участок девственной степи, где снова сеяли все ту же пшеницу. Это было возможно, конечно, лишь благодаря большим пространствам свободной земли, никогда еще не паханной, и ее плодородию. Было у них и искусственное орошение небольшими каналами, проведенными из реки Чу. Но в Семиреченской области, в особенности ближе к горам, летом изредка выпадали и дожди, не то что в Центральном Туркестане. Посевы без искусственного орошения, в расчете только на такие дожди, назывались богарными.
Из альбома «Местности Токмак - Пржевальск с построенной
телеграфной линией», 1900 (humus)
В селе Токмак у местного священника я увидел очень любопытную вещь. Большой камень почти черного цвета какой-то очень прочной породы и на нем выдолбленный крест и некие, довольно хорошо сохранившиеся, письмена на неизвестном языке. Оказалось, это был могильный камень древних поселенцев края, христиан-несторианцев, проживавших в этих местах еще до мусульманства и нашествия монголов.
В той же долине реки Чу находилось большое богатое село, заселенное дунганами. Это были китайцы-мусульмане, покинувшие пределы Китая из-за религиозных преследований. Они сохранили все свои китайские обычаи. Дома их и даже мечети строились совершенно по китайским образцам, таково же было и их одеяние, в особенности в праздничные дни. Я был у них в селе и в гостях у их сельского старшины, который, предупрежденный о моем приезде, приготовил и угостил меня настоящим китайским обедом (правда, без ласточкиных гнезд). Занимались дунганы земледелием, причем много сеяли маку, и я впервые там видел большие маковые поля, уже отцветшие, все головки мака имели надрезы с капельками сгустившегося на них сока. Это было то, из чего изготовляется опиум. Но главное их занятие было не земледелие, а возка на подводах грузов из Семиречья в Туркестан и на станции железных дорог. Я потом на большом тракте часто видел их обозы, тяжело нагруженные, запряженные прекрасными лошадьми. Таких дунганских селений в Семиречье было несколько.
Затем отправился я обследовать недавно заселенные переселенческие участки значительно ниже по течению реки Чу, довольно далеко на запад от Пишпека, уже в открытой степи. Таковых было несколько на расстоянии до десяти верст один от другого, заселены они были малороссами из Полтавской и Черниговской губерний. Если старые, добровольные переселенцы в Западную Сибирь и в Семиречье были уроженцами юго-восточных губерний России, то новое организованное Переселенческим управлением переселение уже шло преимущественно из губерний малороссийских, где сильно стала чувствоваться земельная теснота.
Эти чуйские новые поселения не произвели на меня благоприятного впечатления. Открытая голая местность, дома по большей части глинобитные и имевшие характер временных построек, жалкие надворные строения, очень мало скота. Для орошения земли использованы были небольшие арыки, проведенные еще киргизами, имевшими на этих местах свои небольшие посевы, замечалось проведение и новых каналов. Встретился я тут и с общим недовольством крестьян местом их поселения, жалобами на недостаток воды и на то, что река Чу, по берегу которой были расположены эти селения, во время половодья размывала берег и портила головные части арыков, которые приходилось ежегодно исправлять. Тут я столкнулся с тем недостатком работы чинов нашего Переселенческого управления, жалобы на которую дошли до нас уже раньше.
Главное Переселенческое управление в Петербурге, озабоченное удовлетворением очень многих ходатайств крестьян Европейской России о переселении и, желая в то же время ускорить заселение пустующих земель российских окраин, толкало и поощряло своих представителей на местах к скорейшей подготовке участков для заселения. И хотя в отношении Семиреченской области этим представителям была дана точная инструкция заготовлять участки: 1) пригодные для образования русских поселков, 2) лишь из свободных излишков земель, находящихся в пользовании туземного населения и 3) не занимая для этого земель, уже орошенных и обрабатываемых этим населением, чиновники Переселенческого управления на местах, желая отличиться перед начальством, очень часто не придерживались этой инструкции. В результате - недовольство переселенцев и жалобы киргизов на то, что при образовании переселенческих участков захватывались уже обрабатываемые и орошенные ими земли. С такими жалобами мне пришлось неоднократно встретиться и, проверив на месте, установить их справедливость. Таковые действия переселенческих чинов в Семиречье крайне вредно сказывались на отношении киргизского населения к пришлому русскому элементу. Пока что они еще не проявлялись ни в каких насильственных действиях, но впоследствии, во время Первой мировой войны, когда правительство чрезвычайно необдуманно и крайне легкомысленно объявило мобилизацию туземного населения Туркестана для тыловых работ на фронте, на это распоряжение туземное население, никогда еще не привлекаемое к воинской повинности, во многих местах ответило открытыми бунтами. Киргизы Семиречья произвели нападения на некоторые переселенческие поселки и многие из них подвергли разорению.
Во время поездки по степи в районе этих участков я увидел на небольшом сравнительно расстоянии разгуливающих по ней каких-то очень больших птиц. Некоторые из них издали напоминали небольших страусов - то были дрофы. Еще не так давно они нередко встречались в южных и юго-западных степях Европейской России, но мне видеть их до сих пор никогда не приходилось. Подъехать или подойти к ним на верный выстрел в открытой степи, конечно, было невозможно, но мой ямщик оказался опытным охотником. Он, предупредив меня не шевелиться, стал шагом объезжать дроф на широких кругах, постепенно к ним приближаясь. Сблизившись шагов на сто, по его слову, я осторожно скатился с тарантаса с внешней стороны и лежа стал к ним подползать. Ямщик с тарантасом продолжал шагом двигаться, а дрофы, не замечая меня, следили глазами за ним. Я прополз немного вперед и, тщательно прицелившись в самого большого дрофача, спустил курок. Он упал, остальные же, тяжело поднявшись над степью и медленно размахивая широкими крыльями, потянулись вдаль. Когда я поднял убитого дрофача, он оказался размером с большого домашнего гуся, но гораздо выше на ногах. Это была первая в моей жизни и, очевидно, последняя дрофа, мною убитая. Вообще, степи в этом районе изобиловали разными птицами. Высоко над головой парили в небе орлы и ястребы, из-под ног лошадей часто подымались стаи стрепетов. По вечерам из камышей вдоль реки Чу выходило в степь пастись много фазанов. К сожаленью, поохотиться на них у меня не было времени.
Вскоре по возвращении моем в Пишпек, я поехал дальше через невысокий Кастекский перевал в город Верный, столицу Семиреченской области. Ближе к Верному мне стали попадаться по дороге уже станицы семиреченских казаков, богатые, прекрасно обстроенные, с бревенчатыми двухэтажными домами сибирского типа и окруженные большими фруктовыми садами. Сам город Верный, расположенный на западном склоне высоких гор, принадлежащих к общему горному массиву Тянь-Шаня, тоже весь утопал в зелени и все дома в нем были деревянные и одноэтажные, деревянным был даже кафедральный собор. Город несколько лет тому назад был весь разрушен землетрясением, после чего каменных и многоэтажных построек в нем больше не возводили.
Верный, главный город Семиреченской области
В Верном я застал председателя нашей группы К. И. Савича, сделал ему доклад о произведенной уже мною работе и сговорился о дальнейшем моем маршруте. Я хотел из Верного проехать прямо через горы к южному краю озера Иссык-Куль, обследовать селения и участки по его берегу, проехать затем в район между ним и граничащими уже с Китаем горами и затем снова съехаться с К. И. Савичем в уездном городе Пржевальске, на северном конце того же озера.
Военным губернатором и атаманом Семиреченской области, у которого я несколько раз был во время моего пребывания в Верном, состоял в это время генерал-лейтенант Генерального штаба В. И. Покотило, впоследствии наказный войсковой атаман Донского казачьего войска. Человек образованный и очень любезный, он нам в выполнении порученной работы старался оказать самое широкое содействие. В центральных учреждениях города Верного я получил все нужные для моей работы материалы. После чего обратился к местному уездному начальнику, молодому еще казачьему полковнику Иванову, впоследствии известному по Гражданской войне казачьему атаману в армии адмирала Колчака, с просьбой рекомендовать мне хорошего переводчика, который был необходим при намеченной мною поездке верхом прямо через горы. Он мне прислал урядника Семиреченского войска Крюкова, уже несколько раз сопровождавшего экспедиции в горы. Этот Крюков оказался мне действительно очень полезен, прекрасно говорил по-киргизски, расторопный и мастер на все руки. Я уже с ним не расставался до конца моего пребывания в Семиречье.
Изготовившись в путь, я рано утром выехал из соседней с г. Верным Алматинской станицы в сопровождении Крюкова, проводника и киргизов, владельцев лошадей, из которых один вел мою вьючную лошадь. Проехав сады и поля станицы, мы скоро въехали в леса, покрывающие нижние и средние склоны гор, в начале состоящие из разнообразных лиственных пород, а выше - исключительно из пирамидальных пихт и высоких древовидных можжевельников. Не доезжая верхней границы лесов, нас встретили киргизы с переменными лошадьми, привыкшими к крутым горным тропам. Проехав широкие горные пастбища, мы стали подниматься каменистой тропой, идущей зигзагами, на самый Алматинский перевал, высотой свыше 14000 футов. Он был уже на высоте постоянных снегов. Граница снегов в Тянь-Шане, как и вообще в южных и восточных горах, лежит значительно выше, чем в Альпах. На самом перевале мне открылась величественная картина: на восток и север море гор с их снеговыми вершинами, на запад безграничное пространство уходящих вдаль степей. Спускаться с перевала было трудней, чем на него подыматься, но опытные лошади прекрасно справлялись со своей задачей. Надо было только им не мешать. На полпути вниз нас снова встретила группа киргизов с лошадьми и во главе их, лучше других одетый, статный мужчина. То был сын киргизского султана Шабдана, стоянка которого находилась в это время в той горной долине, в которую мы спускались.
Под вечер, переехав довольно многоводную, очень быстро текущую горную реку, мы подъехали к его стоянке. Состояла она из многих юрт, и между ними я увидел одну новую юрту из белой кошмы, приготовленную для меня. У одной из юрт нас встретил сам Шабдан, почтенного вида старик с белой бородой, одетый во что-то вроде кавказской черкески с галунами, широкими серебряными эполетами и большой колодкой русских орденов на груди. Этот Шабдан еще во время генерала Колпаковского стал на сторону России, отличился в боях против коканцев и оказал большие услуги русскому правительству в деле умиротворения края. С тех пор он продолжал пользоваться полным доверием правительства и большим влиянием и авторитетом среди киргизского населения.
Присоединив Семиреченский край, русское правительство не лишило старшин отдельных киргизских племен и аулов их влияния на киргизскую народную массу. Это было удобно для правительства, но имело и свои отрицательные стороны, так как оставляло киргизский народ, в особенности беднейшую его часть, в сущности, в полном порабощении у этих глав племен и киргизских богачей, так называемых баев.
Султан Шабдан пригласил меня в приготовленную для меня юрту, богато убранную коврами и подушками и, после обычных приветствий и вопросов, приказал подать обед. Он состоял преимущественно из молодого барашка, приготовленного в разных видах, из которых мне больше всего понравился куардак, напоминающий русский бефстроганов. Я понял тут происхождение русского слова «кавардак». После обеда внесен был большой тульский самовар с чайной посудой и разными туземными сладостями, и я приступил при помощи переводчика к очень интересной и полезной для меня беседе с султаном Шабданом. Тут кстати я хочу заметить, что тульские самовары получили самое широкое распространение в степи. В редкой юрте сколько-нибудь зажиточного киргиза я их не находил.
Прекрасно выспавшись в моей юрте на мягком тюфяке, я утром, поблагодарив гостеприимного хозяина, поехал дальше в Чуйскую долину, где на почтовом тракте пересел в почтовый тарантас и поехал вдоль верхнего течения реки Чу и через горное ущелье в направлении озера Иссык-Куль. У южной оконечности этого озера был небольшой поселок, почтовая станция и дом, в котором жил чиновник Переселенческого управления, у него я и остановился. Оттуда я намеревался проехать на восток до укрепления Нарын - административный центр восточного района горной страны Тянь-Шаня и конечный пункт почтового тракта. По дороге мне надо было осмотреть несколько участков, заготовляемых для переселенцев, по поводу которых до меня дошли жалобы киргизов.
В укреплении Нарын, где жил начальник округа с небольшой воинской командой, ко мне пришел интересный человек. То был отставной казачий урядник Неживой, служивший агентом известной гамбургской фирмы Гагенбек, поставлявшей животных во все зоологические сады и цирки Европы. Он пригласил меня посетить его небольшой зверинец. В этом зверинце у него находились молодые барсы, дикие козы и бородатые горные козлы тэкэ, а также дикие горные индейки улары. Всех этих животных ловили ему в горах киргизы, и затем раз в год он отправлял транспорт животных в Гамбург, сперва много сотен верст на подводах до станции железной дороги и далее поездом. Я ему тут же заказал прислать мне через год в Литву небольшую группу диких коз для улучшения породы коз, имевшихся там в наших лесах, так как семиреченские козы, принадлежа к той же породе, что и европейские, были значительно крупней и сильней последних. Неживой очень аккуратно выполнил поручение, и козы прибыли вполне благополучно. Он мне много рассказывал про свои охоты в горах, и, соблазнившись его рассказами, я решил урвать два-три дня от своей служебной поездки и испытать свое счастье в охоте на бородатых козлов тэкэ. Он очень рекомендовал для этого проехать еще дальше на восток, ближе к китайской границе, где в горах, по его словам, было их гораздо больше. Начальник Нарынского округа послал вперед приготовить нужных мне для этого людей.
Я доехал в тарантасе до большого туземного торгового кишлака Адбаш, находящегося на караванной дороге через горы, где остановился у местного аксакала (старшина), самого большого охотника. Он уже приготовил для меня верховых лошадей и киргизских проводников-охотников. Проехав несколько десятков верст по широкой Адбашской долине, мы въехали в горное ущелье и стали подниматься в горы. На некоторой, уже довольно значительной высоте, были поставлены юрты, и на другое утро верхом на маленьких горных лошадках мы стали подниматься гуськом по мало заметным тропам вверх, в район скал и утесов. Местами приходилось переезжать россыпи мелких камней и тут иной раз под ногами лошадей эти россыпи приходили в движение и начинали целыми пластами сползать вниз. В таких случаях наши лошадки садились на задние ноги и съезжали в такой позе, пока сползающий пласт не остановится. Надо было в это время сидеть на них смирно, ни в коем случае не проявляя никакой инициативы. Наткнувшись на крупные камни, сползающий пласт останавливался, и мы начинали, с проводником впереди, снова пологими зигзагами подыматься вверх. Достигнув вершин хребта, еще выше которого в разных местах подымались группы скал, проводники, выбрав для меня место, уехали, чтобы издали нагнать на меня козлов. Еще до того я увидел невдалеке группу коз, но то были самки и молодежь. В это время года старые самцы-козлы держатся группами отдельно от своих семейств. Видел я также вдали небольшое стадо горных баранов архаров, но к этим подойти на выстрел чрезвычайно трудно, так как держатся они на горных пастбищах ниже скал (куда легче дойти людям) и потому особенно чутки и осторожны. Место, где я находился, представляло участок горного хребта, впереди и сзади которого высились группы высоких скал. Прождал я там часа два, если не больше, так как киргизам пришлось сделать большой круг по горам. Наконец вдали раздалось несколько выстрелов и выстрелы эти, а затем и крики стали постепенно приближаться. Взглянув случайно на группу скал, находящуюся впереди меня, я вдруг увидел стоящих на них нескольких козлов с большими, загнутыми назад рогами. Силуэты их ясно обрисовывались на фоне неба. Но тут же дальний выстрел их спугнул, они исчезли и только по шуму мелких камней я понял, что они спускаются вниз и вскоре штук пять или шесть козлов показались невдалеке от меня на россыпи, стремясь перейти на группу скал, бывших за моей спиной. Я выстрелил в одного из них, и он упал. Выстрелил потом в другого, но тот, только раненный, стал уходить. Я хотел догнать и прикончить его, но через несколько шагов совершенно задохнулся и должен был лечь, чтобы отдышаться - до того редок был на этой высоте воздух. Киргизы, живущие в горах, поэтому только в крайнем случае слезают со своих горных лошадок и передвигаются на этих высотах всегда верхом. К сожаленью, этот козел так и ушел. Продолжать охоту в этот день было уже поздно, и мы спустились обратно к юртам, где и переночевали. Я все же был очень доволен результатом охоты, впечатлениями и моим трофеем.
Сопровождавшие меня киргизы принадлежали к племени каракиргизов, населявших горные районы Тянь-Шаня. Производили они впечатление людей более первобытных, даже диких, чем киргизы степей. Охотники их вооружены были ружьями очень старых образцов, причем к каждому ружью была приделана рогатка, и стреляли они не иначе как сидя на корточках и оперев ружье на рогатку.
К сожаленью, мне надо было торопиться, и на другое утро я двинулся в обратный путь. В долине Адбаша мне встретился оригинальный караван. Впереди несколько конных людей, из которых два европейца, за ними несколько груженых верблюдов, из вьюков которых торчали зашитые в войлок рога. Когда мы сблизились и поздоровались, то оказалось, что это был англичанин, охотник, спортсмен, специально занятый охотой на горных козлов разных пород, причем стрелял он только по исключительно крупным по рогам экземплярам. Он уже охотился в горах Алтая и теперь через Тянь-Шань спускался в Тибет. С ним были два переводчика - один с английского на русский и другой с русского на киргизский. Пожелав ему успеха и доброго пути, я поехал дальше. Я забыл упомянуть, что в окрестностях Нарына в горах я впервые увидел яков. Эти животные производили очень странное впечатление: небольшого роста, но плотного сложения и очень сильные, на коротких ногах, покрытые длинной шерстью и с густыми, как у лошади, хвостами, с большими головами и широко расставленными рогами, вид у них был довольно свирепый, по существу же это были животные очень кроткие и чрезвычайно полезные. В высоких горных районах они заменяли киргизам и лошадь, и дойную корову, и вьючного верблюда. Мне встретилась киргизская семья, все члены которой сидели верхом на яках, на других же яках был навьючен их скарб и разобранные юрты.
Доехав до южной оконечности озера Иссык-Куль, я поехал вдоль его западного берега в направлении города Пржевальска. Озеро это вначале узкое, расширялось к середине и тянулось с юга на север на много десятков верст. С запада и востока оно окаймлялось горными цепями. Странно было видеть снег на их вершинах сравнительно невысоко, и сами эти горные цепи казались невысокими. Это потому, что озеро лежало на большой высоте над уровнем моря. По западному его берегу горы, вначале близкие, затем все более отдалялись, оставляя широкую полосу между собой и озером, вполне пригодную для земледелия. Прекрасны были также пастбища на предгорьях и склонах гор, что и дало мысль Переселенческому управлению нарезать в этих районах из свободных земель участки специально для крупного промышленного овцеводства. По берегу озера расположено было несколько старых русских поселений, жители которых, кроме земледелия, занимались в большом масштабе скотоводством и овцеводством. Поселения эти, так же как и виденные мною позже, севернее Пржевальска, все производили впечатление вполне окрепших и зажиточных.
Памятник Пржевальскому на берегу озера Иссык-Куль
(воздвигнут в 1893 г. по проекту А. А. Бильдерлинга)
Подъезжая к городу Пржевальск, я увидел на высоком мысу, вдающемся в озеро, большой красивый памятник. Это был памятник известному исследователю Тянь-Шаня и Монголии Н. М. Пржевальскому, который очень любил эти места, часто отдыхал в перерывах между своими экспедициями в городе Каракол, в нем и умер, после чего этот город и был переименован в Пржевальск. Город этот, живописно расположенный на холмистой местности вблизи озера и известный своим прекрасным климатом, мне очень понравился, и я с удовольствием провел в нем вместе с К. И. Савичем, приехавшим туда для ревизии из города Верного, около десяти дней. Возвращаться в Верный я решил снова верхом через горы, с тем чтобы выехать на равнину значительно северней Верного. Пришлось перевалить через два горных хребта, ночуя в киргизских юртах. По дороге, в прекрасных лесах мне попадались небольшие горные озера, по которым плавали стада диких уток, все желтого цвета, таких я только видел в зоологических садах.
Спустившись с гор, я попал в район больших казачьих станиц. Они были окружены яблочными садами и воздух был пропитан запахом яблок, которые в это время, уже снятые с деревьев, были сложены большими кучами в садах. Яблоки эти большие, красивые и очень пахучие, их называют «верненский ранет». Казаки много также занимались пчеловодством, и на лесных полянах предгорья я видел большие пасеки, иной раз несколько сот улий, все рамочные домики. Как мне сказали, меду получалось до трех пудов с каждого улья и он отправлялся в бочонках обозами до станции железной дороги, а оттуда в Ташкент и Москву.
Вернувшись в город Верный, я занялся приведением в порядок собранных мною сведений и материалов и составлением плана поездки в два северных уезда Семиречья, еще мною не обследованных. Но спустя короткое время пришла телеграмма от сенатора графа Палена, вызывающая меня срочно в Ташкент. Пришлось прервать мою работу в Семиречье, и она потом заканчивалась уже нашим сотрудником г. Графом. Я с большим сожалением покидал Семиречье, которое по своему климату, природе и населению чрезвычайно мне понравилось и я охотно пробыл бы в нем еще несколько месяцев. Обратный путь я проделал, не останавливаясь для ночевок, спал в тарантасе на матраце, выходил на станциях лишь во время перепряжки лошадей и для того, чтобы поесть, и прибыл в Ташкент меньше чем через трое суток.
ПРОДОЛЖЕНИЕ