Воспоминания князя Васильчикова о ревизионной поездке в Туркестан (3/6)
И. С. Васильчиков. То, что мне вспомнилось… Воспоминания князя Иллариона Сергеевича Васильчикова. - М., 2002.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6.
Сеид-Абдул-Ахад-хан, эмир Бухары. Фото Поля Надара, 1890
Прежде чем нам разъехаться по разным областям для работы, граф Пален решил нанести официальный визит бухарскому эмиру, этому крупному вассалу Российской Империи. Эмир в это время проживал большую часть года не в своей столице Бухаре, а в загородной резиденции Керминэ на расстоянии приблизительно часа езды от Бухары. Выехали мы вечером из Ташкента специальным поездом и прибыли на другое утро на станцию Керминэ. На платформе станции нас встретил сын - наследник эмира, окруженный живописной группой бухарских сановников, все в парчовых халатах и больших белых чалмах, между ними много седобородых красивых старцев. Также встретила нас и наша Дипломатическая миссия, находящаяся при эмире, в составе дипломатического агента и его двух секретарей. После взаимных приветствий нам был предложен «достархан» (угощение), в специально поставленном тут же, на платформе станции, большом шатре: большой стол с блюдами пилава, всяких восточных сладостей, фруктами и кофе. Затем мы расселись в поданные коляски и двинулись к резиденции эмира, отстоящей от станции на расстоянии около двух верст. Курьезно было видеть на козлах колясок, запряженных орловскими рысаками в русской упряжи, бухарских кучеров в их пестрых халатах. Наследник эмира сел в коляску вместе с графом Паленом, а все сановники в сопровождении лиц их свиты - на прекрасных верховых лошадей карабаиров, причем седла у сановников были покрыты чепраками, расшитыми золотом и шелками.
Живописная картина этой поездки до сих пор ярко стоит перед моими глазами. Совершенно гладкая степь, впереди темнеющий как оазис весь в растительности Керминэ, вдали дымка гор, яркое солнце и по обе стороны колясок рассыпавшиеся по степи, скачущие верхом на лошадях бухарцы в своих парчовых и шелковых халатах.
Военный духовой оркестр эмира. Начало XX в.
При въезде в Керминэ нас встретил почетный караул бухарских войск. Вид у него был довольно опереточный: бородатые люди среднего возраста, различного роста, одетые в длиннополые черные мундиры и широкие красные шаровары, в барашковых шапках и вооруженные старыми русскими винтовками системы Бердана. Проехав мимо ряда восточных строений, мы подъехали ко дворцу эмира, представлявшему собой большое одноэтажное здание, окруженное фруктовыми садами с гранатовыми и фиговыми деревьями. Комнаты, в которые мы были введены, меблированные по-европейски, напоминали комнаты губернаторского дома в любом губернском городе. Сам эмир встретил нас в одной из них, и я должен признать, что производил он очень величественное впечатление. Очень высокого роста, довольно полный, с окладистой черной бородой и большими черными глазами, умными и спокойными, на бледном красивом лице. Одет он был в халат темно-синего бархата, с широкой каймой золотого галуна, с генерал-адъютантскими эполетами и аксельбантами и широкой лентой ордена Св. Александра Невского через плечо. На голове, конечно, большая белая чалма. Приветствовал он графа Палена через переводчика, находящегося при нем русского военного врача, цветистым восточным приветствием. Граф Пален ему отвечал, после чего представил сопровождавших его лиц.
Затем мы были приглашены к обеду, накрытому в большой столовой совершенно по-европейски, каким, впрочем, он и был. Кроме эмира и его сына на обеде присутствовали, помимо нас, лишь трое или четверо самых высших его сановников. Разговор шел, конечно, через туземных переводчиков, стоявших за стульями, а у эмира с Паленом - через уже упомянутого военного врача. Во время обеда в саду под окнами играл бухарский военный оркестр с русским капельмейстером, и играл совсем неплохо. К концу обеда, когда разлили шампанское, эмир встал и сказал по-русски: «За здоровье Его Императорского Величества государя императора». Оркестр заиграл русский гимн. Затем граф Пален провозгласил тост за здоровье эмира и оркестр играл бухарский гимн, весьма странный для русского уха. После обеда в разных комнатах пили кофе, и граф Пален беседовал с эмиром. Сына - наследника эмира я знал еще тогда, когда он был кадетом Николаевского кадетского корпуса в Петербурге и его русский воспитатель раз как-то привозил его к нам в Царское Село. Теперь, через много лет, это был располневший мужчина с бородой, гораздо менее представительный, чем его отец. Он носил на халате флигель-адъютантские эполеты и аксельбанты и ленту ордена Св. Станислава. Я ему напомнил наше знакомство, и он очень охотно вспомнил годы, проведенные им в Петербурге. Впоследствии, после Октябрьской революции, он, уже будучи эмиром, долго оказывал в горах сопротивление советской власти. Потом или погиб, или отошел в пределы Афганистана, точно я не знаю. Перед отъездом мы были снова приглашены к эмиру, с которым находился граф Пален, уже украшенный большой Бухарской золотой звездой с несколькими крупными брильянтами, и каждого из нас эмир также наградил Бухарской золотой звездой. Звезды эти делались петербургским ювелиром, в середине каждой, на синем эмалевом фоне, были какие-то белые арабские или персидские письмена.
Затем мы вернулись на станцию, чтобы на другой день посетить древний столичный город Бухару. Для этого поезд наш проехал дальше до железнодорожной станции Каган, от которой самый город находился на расстоянии верст двух. На этой станции в вагонах мы и переночевали. У самой станции расположен был русский городок, и там же находилась наша Дипломатическая миссия и небольшой отряд туркестанских стрелков при ней. В самой Бухаре никто из русских не жил.
Утром мы поехали в город, расположенный на совершенно ровной местности, окруженный высокими глинобитными стенами, с высокими крытыми воротами и поднимающимися над этими стенами минаретами и куполами мечетей. Город издали производил весьма внушительное впечатление. В него можно было въехать только через одни из ворот, охраняемых теми же опереточными бухарскими солдатами. Как только въехали мы в самый город, то окунулись сразу в глубокий мусульманский Восток, совершенно не затронутый цивилизацией Запада. Каким был этот город сто и более лет тому назад, таким остался и теперь. Оживленная восточная толпа на узких улицах, большие крытые базары, бассейны с водой на небольших площадях, осененные плакучими ивами, масса харчевен и чай-хане, брадобреи, бреющие головы своих клиентов прямо на улице, ни одного русского или вообще европейца в этой толпе, ослы и караваны верблюдов, пробирающиеся по этим узким улицам - все это переносило нас в глубину Востока.
Арк - цитадель с дворцом эмира. Фото Поля Надара, 1890
Посреди города на большой площади, на возвышении, находился дворец-цитадель, также окруженный стенами и глубоким рвом. На той же площади высокая башня, с верха которой в прежнее время сбрасывались преступники, приговоренные к смертной казни. В этом дворце-цитадели постоянно проживал первый министр эмира и он же губернатор города Бухары, так называемый куш-беги, всегда назначаемый из числа членов знатных фамилий персидского происхождения. Персидского же происхождения была и династия самого эмира. Также в центре города находилась главная мечеть, и при ней медресе (высшая духовная школа), из которой выходили фанатичные проповедники исламизма и национализма на весь Туркестан. По значению своему и влиянию эта бухарская медресе схожа была со знаменитым каирским университетом и его влиянием на арабский мир Ближнего Востока.
Медресе Мири-Араб, минарет Калон и мечеть Калон.
Фото Поля Надара, 1890
Перейдя мост через ров, крытые ворота и мрачные крытые переходы с бухарской стражей, мы были встречены при входе во дворец самим куш-беги, видным чернобородым мужчиной средних лет, с русской лентой ордена Белого Орла поверх халата. Дворец как снаружи, так и внутри не представлял из себя ничего интересного, но убран был по-восточному с массой повсюду прекрасных бухарских ковров. Куш-беги пригласил нас к обеду, состоявшему на этот раз из ряда местных блюд, и главное между ними, конечно, прекрасно приготовленный пилав.
После обеда сенатор остался беседовать с куш-беги и нашим дипломатическим агентом, мы же разошлись в сопровождении туземных проводников и переводчиков осматривать город. Зашли мы и на главный крытый базар, очень напомнивший мне хорошо знакомый базар Стамбула. Завели нас и на один из главных складов ковров, где перед нами развернули массу чудесных бухарских и текинских ковров. Но цены оказались далеко не дешевые. Дело в том, что главными покупателями этих ковров были агенты больших константинопольских торговых домов, которые затем перепродавали эти ковры в Западную Европу и даже в Америку. За хорошие ковры платили они большие деньги, так что от покупки ковров мы воздержались, и я купил лишь в складе каракулевых мерлушек несколько превосходных черных и темно-серых шкурок как для себя, так и для подарков.
Бродя по городу, мы случайно забрели на небольшую площадь с бассейном посредине, окруженную двухэтажными домами с балконами-галереями во всю ширину домов, увитыми виноградом. На балконах мы увидели женщин и молодых девушек, частью занятых рукоделием, частью просто наблюдающих за проходящими. К моему удивлению, у этих женщин, одетых в туземные наряды, лица были совершенно открыты, и многие из них, в особенности молодые девушки, поразили нас своей красотой и классически правильными чертами лица. Оказалось, что мы забрели в еврейский квартал города.
Евреи поселились в Бухаре уже в очень древние времена, вероятно, еще до разорения римлянами Иерусалима, и с тех пор, не смешиваясь с туземным населением, сохранили в чистоте свою расу и библейскую красоту многих молодых женщин. Бухарцы, в общем, всегда относились к ним с полной терпимостью, за немногими исключениями: так, например, одеваясь по-бухарски, мужчины не могли носить чалмы или тюбетейки и носили на головах маленькие каракулевые шапочки; затем, бухарцы не допускали, чтобы евреи ездили верхом на лошадях, они могли ездить только на мулах и ослах, и если какой-нибудь бухарец случайно встретил бы какого-нибудь еврея на лошади, то он непременно заставил бы его слезть. Говорили мне также, что прежде евреи не имели права опоясывать свои халаты пестрыми платками, а должны были быть опоясаны толстой веревкой, в напоминание о том, что на этой веревке он может быть всегда повешен, но это было только в прошлом. Были тоже довольно крупные поселения азиатских евреев и в других более значительных городах Туркестана, в особенности в Самарканде. Всех их называли бухарскими евреями. Занимались они, как и повсюду, главным образом торговлей и составляли зажиточный класс местного населения.
На возвратном пути мы прошли случайно мимо длинного низкого глинобитного здания с решетчатыми окнами на уровне улицы. Из этих окон, сквозь решетки, протягивались худые руки, а подойдя ближе, увидели мы бледные изможденные лица, прижатые к решеткам, и услышали гортанные умоляющие звуки. Это оказалась бухарская тюрьма, и заключенные молили прохожих о подачках. Тут же близко расположилось и несколько продавцов хлебов, и сердобольные проходящие покупали эти хлеба и бросали их заключенным. То же сделали, конечно, и мы. Надо думать, что эти подачки являлись единственным пропитанием заключенных.
Бухарская тюрьма. Фото С. М. Прокудина-Горского, 1907
Открывшаяся нашим глазам картина произвела на меня удручающее впечатление и дала понять, что во владениях и в управлении нашего вассала эмира бухарского далеко не все благополучно, и в этом убеждении я потом укрепился из расспросов у старых туркестанцев о порядках, существующих в Бухаре. Когда отец теперешнего эмира, после поражения его войск под Ходжентом и Самаркандом, подчинился без дальнейшего сопротивления русской власти, то с ним был заключен мирный договор, по которому за ним было оставлено полное внутреннее самоуправление. Потребовано было только разоружение его войск, отмена рабства и отпущение на свободу всех рабов, а также отказ от всяких внешних сношений с соседями и другими государствами, за этим и следил состоящий при нем наш дипломатический агент. Старый эмир, как и владеющий теперь Бухарой его сын, всегда точно исполняли условия договора, не подавая никогда повода к каким-либо подозрениям в нелояльности. И русская власть, занятая устроением обширного края, избегала вмешиваться во внутренние дела ханства. В результате этого невмешательства в пределах Бухарского ханства сохранились все те порядки, которые в нем существовали и до присоединения его к России, вероятно, и за много веков перед тем. Так, например, отдельные области ханства управлялись генерал-губернаторами, по-местному «беками», в руках которых сосредоточивалась вся власть, как административная, так и судебная. Они же собирали подати деньгами и натурой для эмира. На каждую область по количеству обрабатываемой земли и голов скота назначался размер этой подати, и беки, не получая никакого жалованья, конечно, повышали всю эту подать в свою пользу и на покрытие своих административных расходов. Со своей стороны, ту же систему они применяли по отношению к подчиненным им начальникам более мелких округов. При этой системе, напоминающей бывший в допетровской России порядок назначения воевод в разные города и области «на кормление», население беспощадно обиралось. Народные судьи, назначаемые теми же беками, выносили приговоры всегда в пользу той стороны, кто больше заплатит. Немудрено, что ежегодно много бухарцев бежало из пределов ханства в пределы Туркестанского генерал-губернаторства, порядки в котором, по сравнению с бухарскими, им казались райскими. К сожаленью, по просьбе эмира многие эти перебежчики ловились и водворялись обратно. Узнавая все это, я все более убеждался, что так продолжаться не должно, и русской власти необходимо настоять на многих существенных реформах в Бухарском ханстве, как-никак состоящем под русским протекторатом. Впоследствии, уже будучи членом Государственной думы, я намеревался возбудить о таких реформах вопрос. Но прежде решил ознакомиться с порядками, введенными французами в Северной Африке, где протекторат над Тунисом мог быть сравним с нашим протекторатом над Бухарой.
Осуществить эту поездку мне удалось лишь весной 1913 года. Сперва я приехал в Алжир, к тому времени уже большой французский портовый город, и объехал значительную часть его провинций. Алжир с его территорией, простирающейся через Атласские горы до пустыни Сахары, завоеванный французами уже в первой половине прошлого столетия, после долгой и упорной войны с арабами, в административном отношении составлял три французских департамента, которые управлялись на общем для Франции основании. Широкая полоса земли между Средиземным морем и горами, очень плодородная, была уже в значительной части заселена французскими колонистами.
Но для цели моей поездки мне более интересен был Тунис. По приезде туда, я посетил французского генерального резидента, М. Алапетита, который очень любезно дал мне все разъяснения и снабдил многими материалами. Французское правительство, взяв под свой протекторат Тунис в 1882 году и сохранив внутреннюю автономию края за беем и его правительством, приставило к нему генерального резидента, без одобрения которого не могли получить силу никакие существенные мероприятия правительства бея. Осуществлял он свой контроль при посредстве французских советников в каждом туземном министерстве. Он же понуждал бея к проведению полезных для края реформ и мероприятий.
Объехав часть страны, я убедился, как много полезного было уже сделано за эти немногие еще годы французского протектората. Прежде проводившиеся оросительные работы были восстановлены, осуществлены новые, главным образом, при помощи артезианских колодцев; насаждены обширные плантации оливковых деревьев и виноградники; отстроились и расширились некоторые города, в особенности портовые; начался приток колонистов, в основном итальянцев, не находивших применения своему труду на родине. В общем, я вынес впечатление об успешности системы французского протектората в Тунисе и возможности нам многое полезное оттуда позаимствовать. К сожаленью, за недостатком времени я не смог посетить другой, более обширный протекторат, Марокко, еще очень недавно учрежденный, но в котором под мудрым руководством замечательного французского колониального администратора генерала Лиотэ уже были достигнуты очень крупные и благотворные результаты.
По возвращении моем в Петербург, я скоро убедился, что продвинуть реформы в Бухарском ханстве, изменив при этом всю структуру наших с ним отношений, будет весьма нелегко. С уходом с политической сцены П. А. Столыпина в правительственных кругах наступило настроение пассивности и реакции. Государственная же дума была завалена работой и злободневными вопросами и в своем большинстве мало интересовалась судьбой народов далеких окраин. Наконец, немалое значение имели и те симпатии, которыми пользовался бухарский эмир в высших сферах. Приходилось ждать более благоприятной конъюнктуры. Затем началась война, а за ней и революция. Позже советская власть провела реформы как в Туркестанском крае, так и в Бухарском ханстве, гораздо более радикальные, чем те, которые нами намечались, причем при общей нивелировке, несомненно, исчезли и многие столь красочные бытовые и национальные особенности. И это очень жаль.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6.
Сеид-Абдул-Ахад-хан, эмир Бухары. Фото Поля Надара, 1890
Прежде чем нам разъехаться по разным областям для работы, граф Пален решил нанести официальный визит бухарскому эмиру, этому крупному вассалу Российской Империи. Эмир в это время проживал большую часть года не в своей столице Бухаре, а в загородной резиденции Керминэ на расстоянии приблизительно часа езды от Бухары. Выехали мы вечером из Ташкента специальным поездом и прибыли на другое утро на станцию Керминэ. На платформе станции нас встретил сын - наследник эмира, окруженный живописной группой бухарских сановников, все в парчовых халатах и больших белых чалмах, между ними много седобородых красивых старцев. Также встретила нас и наша Дипломатическая миссия, находящаяся при эмире, в составе дипломатического агента и его двух секретарей. После взаимных приветствий нам был предложен «достархан» (угощение), в специально поставленном тут же, на платформе станции, большом шатре: большой стол с блюдами пилава, всяких восточных сладостей, фруктами и кофе. Затем мы расселись в поданные коляски и двинулись к резиденции эмира, отстоящей от станции на расстоянии около двух верст. Курьезно было видеть на козлах колясок, запряженных орловскими рысаками в русской упряжи, бухарских кучеров в их пестрых халатах. Наследник эмира сел в коляску вместе с графом Паленом, а все сановники в сопровождении лиц их свиты - на прекрасных верховых лошадей карабаиров, причем седла у сановников были покрыты чепраками, расшитыми золотом и шелками.
Живописная картина этой поездки до сих пор ярко стоит перед моими глазами. Совершенно гладкая степь, впереди темнеющий как оазис весь в растительности Керминэ, вдали дымка гор, яркое солнце и по обе стороны колясок рассыпавшиеся по степи, скачущие верхом на лошадях бухарцы в своих парчовых и шелковых халатах.
Военный духовой оркестр эмира. Начало XX в.
При въезде в Керминэ нас встретил почетный караул бухарских войск. Вид у него был довольно опереточный: бородатые люди среднего возраста, различного роста, одетые в длиннополые черные мундиры и широкие красные шаровары, в барашковых шапках и вооруженные старыми русскими винтовками системы Бердана. Проехав мимо ряда восточных строений, мы подъехали ко дворцу эмира, представлявшему собой большое одноэтажное здание, окруженное фруктовыми садами с гранатовыми и фиговыми деревьями. Комнаты, в которые мы были введены, меблированные по-европейски, напоминали комнаты губернаторского дома в любом губернском городе. Сам эмир встретил нас в одной из них, и я должен признать, что производил он очень величественное впечатление. Очень высокого роста, довольно полный, с окладистой черной бородой и большими черными глазами, умными и спокойными, на бледном красивом лице. Одет он был в халат темно-синего бархата, с широкой каймой золотого галуна, с генерал-адъютантскими эполетами и аксельбантами и широкой лентой ордена Св. Александра Невского через плечо. На голове, конечно, большая белая чалма. Приветствовал он графа Палена через переводчика, находящегося при нем русского военного врача, цветистым восточным приветствием. Граф Пален ему отвечал, после чего представил сопровождавших его лиц.
Затем мы были приглашены к обеду, накрытому в большой столовой совершенно по-европейски, каким, впрочем, он и был. Кроме эмира и его сына на обеде присутствовали, помимо нас, лишь трое или четверо самых высших его сановников. Разговор шел, конечно, через туземных переводчиков, стоявших за стульями, а у эмира с Паленом - через уже упомянутого военного врача. Во время обеда в саду под окнами играл бухарский военный оркестр с русским капельмейстером, и играл совсем неплохо. К концу обеда, когда разлили шампанское, эмир встал и сказал по-русски: «За здоровье Его Императорского Величества государя императора». Оркестр заиграл русский гимн. Затем граф Пален провозгласил тост за здоровье эмира и оркестр играл бухарский гимн, весьма странный для русского уха. После обеда в разных комнатах пили кофе, и граф Пален беседовал с эмиром. Сына - наследника эмира я знал еще тогда, когда он был кадетом Николаевского кадетского корпуса в Петербурге и его русский воспитатель раз как-то привозил его к нам в Царское Село. Теперь, через много лет, это был располневший мужчина с бородой, гораздо менее представительный, чем его отец. Он носил на халате флигель-адъютантские эполеты и аксельбанты и ленту ордена Св. Станислава. Я ему напомнил наше знакомство, и он очень охотно вспомнил годы, проведенные им в Петербурге. Впоследствии, после Октябрьской революции, он, уже будучи эмиром, долго оказывал в горах сопротивление советской власти. Потом или погиб, или отошел в пределы Афганистана, точно я не знаю. Перед отъездом мы были снова приглашены к эмиру, с которым находился граф Пален, уже украшенный большой Бухарской золотой звездой с несколькими крупными брильянтами, и каждого из нас эмир также наградил Бухарской золотой звездой. Звезды эти делались петербургским ювелиром, в середине каждой, на синем эмалевом фоне, были какие-то белые арабские или персидские письмена.
Затем мы вернулись на станцию, чтобы на другой день посетить древний столичный город Бухару. Для этого поезд наш проехал дальше до железнодорожной станции Каган, от которой самый город находился на расстоянии верст двух. На этой станции в вагонах мы и переночевали. У самой станции расположен был русский городок, и там же находилась наша Дипломатическая миссия и небольшой отряд туркестанских стрелков при ней. В самой Бухаре никто из русских не жил.
Утром мы поехали в город, расположенный на совершенно ровной местности, окруженный высокими глинобитными стенами, с высокими крытыми воротами и поднимающимися над этими стенами минаретами и куполами мечетей. Город издали производил весьма внушительное впечатление. В него можно было въехать только через одни из ворот, охраняемых теми же опереточными бухарскими солдатами. Как только въехали мы в самый город, то окунулись сразу в глубокий мусульманский Восток, совершенно не затронутый цивилизацией Запада. Каким был этот город сто и более лет тому назад, таким остался и теперь. Оживленная восточная толпа на узких улицах, большие крытые базары, бассейны с водой на небольших площадях, осененные плакучими ивами, масса харчевен и чай-хане, брадобреи, бреющие головы своих клиентов прямо на улице, ни одного русского или вообще европейца в этой толпе, ослы и караваны верблюдов, пробирающиеся по этим узким улицам - все это переносило нас в глубину Востока.
Арк - цитадель с дворцом эмира. Фото Поля Надара, 1890
Посреди города на большой площади, на возвышении, находился дворец-цитадель, также окруженный стенами и глубоким рвом. На той же площади высокая башня, с верха которой в прежнее время сбрасывались преступники, приговоренные к смертной казни. В этом дворце-цитадели постоянно проживал первый министр эмира и он же губернатор города Бухары, так называемый куш-беги, всегда назначаемый из числа членов знатных фамилий персидского происхождения. Персидского же происхождения была и династия самого эмира. Также в центре города находилась главная мечеть, и при ней медресе (высшая духовная школа), из которой выходили фанатичные проповедники исламизма и национализма на весь Туркестан. По значению своему и влиянию эта бухарская медресе схожа была со знаменитым каирским университетом и его влиянием на арабский мир Ближнего Востока.
Медресе Мири-Араб, минарет Калон и мечеть Калон.
Фото Поля Надара, 1890
Перейдя мост через ров, крытые ворота и мрачные крытые переходы с бухарской стражей, мы были встречены при входе во дворец самим куш-беги, видным чернобородым мужчиной средних лет, с русской лентой ордена Белого Орла поверх халата. Дворец как снаружи, так и внутри не представлял из себя ничего интересного, но убран был по-восточному с массой повсюду прекрасных бухарских ковров. Куш-беги пригласил нас к обеду, состоявшему на этот раз из ряда местных блюд, и главное между ними, конечно, прекрасно приготовленный пилав.
После обеда сенатор остался беседовать с куш-беги и нашим дипломатическим агентом, мы же разошлись в сопровождении туземных проводников и переводчиков осматривать город. Зашли мы и на главный крытый базар, очень напомнивший мне хорошо знакомый базар Стамбула. Завели нас и на один из главных складов ковров, где перед нами развернули массу чудесных бухарских и текинских ковров. Но цены оказались далеко не дешевые. Дело в том, что главными покупателями этих ковров были агенты больших константинопольских торговых домов, которые затем перепродавали эти ковры в Западную Европу и даже в Америку. За хорошие ковры платили они большие деньги, так что от покупки ковров мы воздержались, и я купил лишь в складе каракулевых мерлушек несколько превосходных черных и темно-серых шкурок как для себя, так и для подарков.
Бродя по городу, мы случайно забрели на небольшую площадь с бассейном посредине, окруженную двухэтажными домами с балконами-галереями во всю ширину домов, увитыми виноградом. На балконах мы увидели женщин и молодых девушек, частью занятых рукоделием, частью просто наблюдающих за проходящими. К моему удивлению, у этих женщин, одетых в туземные наряды, лица были совершенно открыты, и многие из них, в особенности молодые девушки, поразили нас своей красотой и классически правильными чертами лица. Оказалось, что мы забрели в еврейский квартал города.
Евреи поселились в Бухаре уже в очень древние времена, вероятно, еще до разорения римлянами Иерусалима, и с тех пор, не смешиваясь с туземным населением, сохранили в чистоте свою расу и библейскую красоту многих молодых женщин. Бухарцы, в общем, всегда относились к ним с полной терпимостью, за немногими исключениями: так, например, одеваясь по-бухарски, мужчины не могли носить чалмы или тюбетейки и носили на головах маленькие каракулевые шапочки; затем, бухарцы не допускали, чтобы евреи ездили верхом на лошадях, они могли ездить только на мулах и ослах, и если какой-нибудь бухарец случайно встретил бы какого-нибудь еврея на лошади, то он непременно заставил бы его слезть. Говорили мне также, что прежде евреи не имели права опоясывать свои халаты пестрыми платками, а должны были быть опоясаны толстой веревкой, в напоминание о том, что на этой веревке он может быть всегда повешен, но это было только в прошлом. Были тоже довольно крупные поселения азиатских евреев и в других более значительных городах Туркестана, в особенности в Самарканде. Всех их называли бухарскими евреями. Занимались они, как и повсюду, главным образом торговлей и составляли зажиточный класс местного населения.
На возвратном пути мы прошли случайно мимо длинного низкого глинобитного здания с решетчатыми окнами на уровне улицы. Из этих окон, сквозь решетки, протягивались худые руки, а подойдя ближе, увидели мы бледные изможденные лица, прижатые к решеткам, и услышали гортанные умоляющие звуки. Это оказалась бухарская тюрьма, и заключенные молили прохожих о подачках. Тут же близко расположилось и несколько продавцов хлебов, и сердобольные проходящие покупали эти хлеба и бросали их заключенным. То же сделали, конечно, и мы. Надо думать, что эти подачки являлись единственным пропитанием заключенных.
Бухарская тюрьма. Фото С. М. Прокудина-Горского, 1907
Открывшаяся нашим глазам картина произвела на меня удручающее впечатление и дала понять, что во владениях и в управлении нашего вассала эмира бухарского далеко не все благополучно, и в этом убеждении я потом укрепился из расспросов у старых туркестанцев о порядках, существующих в Бухаре. Когда отец теперешнего эмира, после поражения его войск под Ходжентом и Самаркандом, подчинился без дальнейшего сопротивления русской власти, то с ним был заключен мирный договор, по которому за ним было оставлено полное внутреннее самоуправление. Потребовано было только разоружение его войск, отмена рабства и отпущение на свободу всех рабов, а также отказ от всяких внешних сношений с соседями и другими государствами, за этим и следил состоящий при нем наш дипломатический агент. Старый эмир, как и владеющий теперь Бухарой его сын, всегда точно исполняли условия договора, не подавая никогда повода к каким-либо подозрениям в нелояльности. И русская власть, занятая устроением обширного края, избегала вмешиваться во внутренние дела ханства. В результате этого невмешательства в пределах Бухарского ханства сохранились все те порядки, которые в нем существовали и до присоединения его к России, вероятно, и за много веков перед тем. Так, например, отдельные области ханства управлялись генерал-губернаторами, по-местному «беками», в руках которых сосредоточивалась вся власть, как административная, так и судебная. Они же собирали подати деньгами и натурой для эмира. На каждую область по количеству обрабатываемой земли и голов скота назначался размер этой подати, и беки, не получая никакого жалованья, конечно, повышали всю эту подать в свою пользу и на покрытие своих административных расходов. Со своей стороны, ту же систему они применяли по отношению к подчиненным им начальникам более мелких округов. При этой системе, напоминающей бывший в допетровской России порядок назначения воевод в разные города и области «на кормление», население беспощадно обиралось. Народные судьи, назначаемые теми же беками, выносили приговоры всегда в пользу той стороны, кто больше заплатит. Немудрено, что ежегодно много бухарцев бежало из пределов ханства в пределы Туркестанского генерал-губернаторства, порядки в котором, по сравнению с бухарскими, им казались райскими. К сожаленью, по просьбе эмира многие эти перебежчики ловились и водворялись обратно. Узнавая все это, я все более убеждался, что так продолжаться не должно, и русской власти необходимо настоять на многих существенных реформах в Бухарском ханстве, как-никак состоящем под русским протекторатом. Впоследствии, уже будучи членом Государственной думы, я намеревался возбудить о таких реформах вопрос. Но прежде решил ознакомиться с порядками, введенными французами в Северной Африке, где протекторат над Тунисом мог быть сравним с нашим протекторатом над Бухарой.
Осуществить эту поездку мне удалось лишь весной 1913 года. Сперва я приехал в Алжир, к тому времени уже большой французский портовый город, и объехал значительную часть его провинций. Алжир с его территорией, простирающейся через Атласские горы до пустыни Сахары, завоеванный французами уже в первой половине прошлого столетия, после долгой и упорной войны с арабами, в административном отношении составлял три французских департамента, которые управлялись на общем для Франции основании. Широкая полоса земли между Средиземным морем и горами, очень плодородная, была уже в значительной части заселена французскими колонистами.
Но для цели моей поездки мне более интересен был Тунис. По приезде туда, я посетил французского генерального резидента, М. Алапетита, который очень любезно дал мне все разъяснения и снабдил многими материалами. Французское правительство, взяв под свой протекторат Тунис в 1882 году и сохранив внутреннюю автономию края за беем и его правительством, приставило к нему генерального резидента, без одобрения которого не могли получить силу никакие существенные мероприятия правительства бея. Осуществлял он свой контроль при посредстве французских советников в каждом туземном министерстве. Он же понуждал бея к проведению полезных для края реформ и мероприятий.
Объехав часть страны, я убедился, как много полезного было уже сделано за эти немногие еще годы французского протектората. Прежде проводившиеся оросительные работы были восстановлены, осуществлены новые, главным образом, при помощи артезианских колодцев; насаждены обширные плантации оливковых деревьев и виноградники; отстроились и расширились некоторые города, в особенности портовые; начался приток колонистов, в основном итальянцев, не находивших применения своему труду на родине. В общем, я вынес впечатление об успешности системы французского протектората в Тунисе и возможности нам многое полезное оттуда позаимствовать. К сожаленью, за недостатком времени я не смог посетить другой, более обширный протекторат, Марокко, еще очень недавно учрежденный, но в котором под мудрым руководством замечательного французского колониального администратора генерала Лиотэ уже были достигнуты очень крупные и благотворные результаты.
По возвращении моем в Петербург, я скоро убедился, что продвинуть реформы в Бухарском ханстве, изменив при этом всю структуру наших с ним отношений, будет весьма нелегко. С уходом с политической сцены П. А. Столыпина в правительственных кругах наступило настроение пассивности и реакции. Государственная же дума была завалена работой и злободневными вопросами и в своем большинстве мало интересовалась судьбой народов далеких окраин. Наконец, немалое значение имели и те симпатии, которыми пользовался бухарский эмир в высших сферах. Приходилось ждать более благоприятной конъюнктуры. Затем началась война, а за ней и революция. Позже советская власть провела реформы как в Туркестанском крае, так и в Бухарском ханстве, гораздо более радикальные, чем те, которые нами намечались, причем при общей нивелировке, несомненно, исчезли и многие столь красочные бытовые и национальные особенности. И это очень жаль.
ПРОДОЛЖЕНИЕ