Атлар: Повесть-быль из среднеазиатской жизни (1/2)
Н. Н. Каразин. Атлар. Повесть-быль из среднеазиатской жизни // Русский вестник, 1891, № 6.
ОКОНЧАНИЕ
Н. Н. Каразин. Гробница богатыря Илешеса, близ реки Темири
1
С кургана Атлар-бек далеко видно кругом. Куда ни взглянешь, всюду расстилается привольная, беспредельная степь.
На той стороне, где восходит солнце, там еще синеют два кургана, стоят рядом почти что, кажется, что совсем один подле другого, а ближе подъедешь, так нет, - далеконько! Это простые, неважные сторожевики-курганы, насыпанные еще на памяти старых людей, по приказу бия Аблая-Кениссары, когда тот орду поднимал против русских. Под курганами не лежат богатырские кости, и над ними не веет косматый бунчук над святою могилою. Далеко тем - до кургана Атлар, с его высоким мазаром [мазар - надмогильное сооружение]!
Мазар этот сложен не просто из глины, а из плитного, жженого кирпича, привезенного издалека; над мазаром хитро выведен высокий купол, у входа фронтон с узорчатою резьбою по карнизу и бортам смело очерченной арки, на внутренних стенах полосами тянутся изображения воинов, пеших и конных, сцены охоты и боя, верблюжьи караваны, боевые доспехи, борзые собаки и парящие ястреба и орлы. Посреди мазара стоит тяжелый, с трех сторон отесанный камень, а на его гладких сторонах, еще и до сих пор, видны следы временем источенных надписей. Под этим камнем, чуть не на десятисаженной глубине, зарыт великий богатырь и хранитель степной вольности, Атлар-мулла. Слава о его подвигах прошла по всему свету, из конца в конец; разнесли по свету эту славу певцы, да и до сих пор поют ее. И нет никого, кто бы не слыхал и не знал про Атлара, не чтил бы свято его памяти и не преклонившись проехал бы мимо его могилы.
На самой вершине кургана стоит знаменитый мазар, над его входом чернеет наискось высокий шест с медным шаром на цепи и длинным конским хвостом. В его, местами провалившейся, купол - заглядывает золотой, солнечный луч, освещая на могильном камне стертые надписи, заливает дождь, обильно смачивая почву в расселинах мостовых плит; проросли оттого густым бурьяном эти расселины… Лес лесом - высокие стебли к куполу тянутся, словно хотят выглянуть сквозь его пробоины на свет Божий…
Когда ветер, врываясь в высокую, входную арку, вновь вырывается на свободу сквозь купол, мазар словно стонет протяжно и жалобно, и этот могильный стон далеко разносится по степи, пугает народ по ночам, и говорят тогда:
- Это Атлар запел!.. к непогоде, к беде какой-нибудь… наверное!
У подножия кургана расстилаются превосходные овечьи пастбища, все солончаки, а на них полынь, чебер и солянка, любимая пища баранов. Несметные отары бродят по степи, и полуголые пастухи с места на место перетаскивают свои войлочные шалашики, дымком сторожевого костра обозначая свою стоянку… Там и сям поднимаются синеватые струйки, а ночью красные огоньки искрятся в степном тумане. Самые кочевья далеко отсюда, верст двенадцать, - только с вершины кургана чуть видны чернеющие верхи многочисленных кибиток. Там и речка извивается серебряной нитью, обросшая густым камышом и кустами лозняка и вереска. В другую сторону смотреть, видна желтая лента караванной дороги, и за нею серебряная полоса соляного озера, с белыми берегами, на которых выветрившаяся соль, словно снег, сверкает на солнце.
Кочевья эти принадлежат богатому роду букеевскому испокон веков, и никто, даже сам грозный хивинский хан, не посягал на их, исстари насиженное, право.
______
Два пастуха, один лет семнадцати, коренастый парень, широкоскулый с сверкающими, крепкими, как у волка, зубами, другой, года на три моложе, только что сняли с огня котелок и покрыли его рваным, армячным халатом, чтобы просо с бараньим салом пропрело хорошенько. Старший вытащил из сапога маленькую тыквянку, взял щепотку тертого табаку в рот и даже зажмурился от наслаждения, младший ручкою нагайки поправлял еще горящую золу, подкидывая туда кусочки сухого кизяка… Обед готов, пора бы и поесть!.. да и время! Солнце далеко склонилось за полдень, тени стали длиннее и гуще… Последний раз поглодали всухомятку еще утром, по росе, как раз теперь бы время, да третьего товарища поджидают.
- Джюра! кричи этого ишака Мат-Ниаза, - сказал старший младшему.
- Сам кричи! Чего я один кричать буду, - отозвался младший.
- Ну, давай кричать вместе, - уступил Джюра… - Начинай!
Оба мальчика повернулись лицом к мазару, наставили руки ко рту трубою, понатужились и крикнули…
Только дети степей умеют издавать такие пронзительные, резкие звуки… На всем пространстве, занимаемом отарами, меланхолические овцы разом подняли свои головы и посмотрели, словно по команде, в одну сторону. Дремавший неподалеку ишак, под тяжелым вьючным седлом, вздрогнул, вскочив на ноги, и испуганно повел своими длинными ушами, стая степных куропаток, с шумным хлопаньем крыльев, снялась из густой заросли - и низко, почти стелясь над землею, полетела дальше от беспокойных криков людских.
- Ма…ат Ни…аз! - повторили свой призыв пастухи.
Чуть слышно отклик донесся по ветру со стороны мазара. Там, на самой вершине купола чернелась крохотная точка; издали казалось, что эта птица спустилась на купол отдохнуть от далекого полета. - Точка эта быстро и ловко сползла вниз на карниз мазара, - пробежала по этому карнизу и осторожно стала спускаться по выступам и расщелинам кирпичной кладки. Прошло добрых четверть часа, когда к нашим пастухам присоединился третий, совсем ребенок, лет десяти, не больше, стройный, черноглазый, - с прямым тонким носом и красивым овалом рта, совсем уже не монгольского типа…
- Ну, давай есть! - произнес прибывший и приподнял армяк, закрывавший котелок.
Пастухи принялись за ужин. Ели молча, усердно. Первый прервал молчание Джюра.
- Слышь, Мат-Ниаз, - поглядел он на младшего товарища. - Я тебе говорю: надоешь ты до смерти Атлару, он рассердится и превратит тебя или в птицу, или в ящерку, и будешь ты жить всегда в мазаре… Помяни мое слово!
- С Атларом не шути! - добавил второй, Кадык. - Атлар не любит, когда на него лазят…
- Меня любит! - перебил Мат-Ниаз… - Я сижу там и слышу, как он говорит: «Джаным Мат-Ниаз, джаным-бала [душа Мат-Ниаз, душа мальчик]…» Атлар мне все показывает. И волка показывает, когда тот к нашим овцам подбирается, - и орла, когда тот ягненка украсть хочет, и дедушку Гайнулу, когда тот нам из аула хлеба везет… все вижу… Я даже вижу… - Мальчик вдруг остановился, раздумался на минуту… покосился в ту сторону, где солнце розоватым светом окрасило высокие стены мазара, и повторил: - Я много другого вижу… Много, много…
Мат-Ниаз глубоко вздохнул и замолчал.
- Что же ты еще видишь? - пытливо проговорил Джюра.
Ребенок будто не слышал вопроса.
- А я бы, кажется, ни за что на свете не полез на Атлара, - произнес Кадык, - я бы, если бы там услышал что, умер бы со страха. Смотри!
Все вздрогнули и взглянули по указанному направленно.
Два громадные орла, - описав медленные круги над могильным куполом, поочередно спустились один на купол, другой на вершину бунчука - и сложили крылья.
- Вот этих больше всего бойся! - указал пальцем Джюра. - Ты там сидеть будешь… Ты маленький… Налетит такой, собака, клюнет, и нет Мат-Ниаза… Полетишь ты оттуда вниз кувырком, костей не соберешь… А то и совсем унесет орел… На прошлой неделе у нас какого барашка утащили орлы, а ты много ли больше сам-то.
- Я орла не боюсь! у меня вот что есть! - храбрился Мат-Ниаз и вытащил из-за пазухи короткий ножик, в кожаном чехольчике.
- Ишь ты богатырь какой! - засмеялся Джюра… - А не бойсь спать-то не пойдешь в мазар - спать-то сюда, не бойсь, к нам в шалаш норовишь забраться…
- Отчего не пойти спать! - задумался Мат-Ниаз. - Я и спать пойду. Отчего не пойти… Меня Атлар любит… любит…
- Ну так вот пойди сегодня! - подзадорил Кадык.
- Пойду!..
- Не дури, не ходи! Это еще что выдумал?!
- Вчера к нам, в аул Бугай-бия, знахари пришли - и тот старик, что в прошлом году все играл и песни пел про Кениссару, - заговорил Кадык.
- Кто тебе сказал?
- Да ездил я утром вон туда, - на Косую балку; там говорили.
У Мат-Ниаза глаза разгорелись любопытством, и уши насторожились.
- Только Бугай-бий не принял знахарей - они в прошлом году лечили у него рыжую лошадь его любимую, ее-то не вылечили, а девять жеребят угнали ночью.
- Почему же думают, что они?
- А по следу видели! Бугай говорит… Только вот люди знающие - опасные. Еще зла какого-нибудь наколдуют, нагонят черную силу, а то бы я их выходил, - плохо пришлось бы! Ну пускай, говорит, лопают, подавятся. А нынче не принял… Проходите, говорит, дальше, люди добрые - у меня все здорово, лечить некого.
- А песенник? - спросил Мат-Ниаз.
- Песенник остался ночевать, а утром рано тоже уехал.
Мальчик вздохнул глубоко…
- Спать пора! - проговорил Джюра… - Сходи, Кадык, набери колючки на костер - этого не хватит до утра.
Снарядились пастухи, запаслись топливом, окликнули собак, Джюра сел на ишака и объехал кругом отару, посбил ее в кучу потеснее; забрались потом все трое в шалаш, Мат-Ниаза посредине положили, закрылись с головами халатами и заснули.
А ночь стала холодная. Темное небо вызвездило ярко; словно кто алмазы рассыпал пригоршнею по темно-синему полю… Затихло все в степи, только баран какой-то, поблизости, больной, должно быть, заперхал и засопел, да собака старая, косматая, - во сне, может, волка зачуяла, - глухо проворчала, открыла один глаз, снова зажмурила и вытянулась… успокоилась тоже.
2
- Отчего Мат-Ниаз не пойдет ночью на Атлара? Почему же днем не страшно, а ночью страшно?.. Ведь Мат-Ниаз любит старого Атлара и его Атлар любит… Мат-Ниаз такой маленький, его и орел унести может, а Атлар большой, сильный… разве тяжело ему, когда такой малютка по нем лазит… Нет, не тяжело!.. Атлар ему днем все показывает, а что он покажет ночью? Что, если он будет добрый и покажет ему, что там, где звезды, делается… Пойти разве туда… чего бояться?..
Так думал Мат-Ниаз, лежа между товарищами - и не спалось ему, все его тянуло к старому другу… на этот таинственный, вековой купол.
Храпит Джюра, вторит ему Кадык, и не слышат, что мальчик поднялся и ушел, чуть шурша своими легкими ногами в степном бурьяне.
Атлар днем велик, а ночью кажется еще больше - растут с каждым шагом вперед его громады, и высоко уходят в небо грандиозные очертания купола…
«Не взлезть теперь, пожалуй, - колеблется мальчик. - Атлар… святой, добрый Атлар… можно?..»
И чудится Мат-Ниазу, что вздохнул кто-то вверху, под темным сводом, и тихо засмеялся… да так приветливо, что, ободренный, он мигом отыскал знакомую трещину, а по ней привычную дорогу, все выше да выше, вплоть до самого большого отверстия, под карнизом, где теперь ярко искрились звезды, на темной синеве холодного, ночного неба.
Выбрался Мат-Ниаз на карниз наружу, ловко забрался на купол и сел… Хорошо так сидеть, легко дышится, и далеко расстилается вокруг уснувшая степь, и не видно в мраке, где она кончается, - где это звездное небо начинается…
Задумался пастушок, к дремоте клонит, а ночной холод дремоту разгоняет; закутался плотней в свой халат, свернулся в комочек, съежился…
И чудится Мат-Ниазу, что не камень под ним, а железо… Ничего под головою не было, а теперь, словно дерево вековое, высокий султан колышется… не на куполе он сидит, а на богатырском шлеме, и из-под шлема этого, теперь уже ясно, отчетливо, слышится голос человеческий.
- Спасибо, малютка, что меня, старика, потешил, не побоялся прийти навестить меня ночью, спасибо!.. Покажу я тебе много такого, что потом пригодится, покажу тебе то, что люди еще не скоро увидят. Даже то покажу, что твои внуки и правнуки разве дождутся… Смотри и вдумывайся!.. Поймешь, - твое счастье, не поймешь, - меня не спрашивай.
Только сказал это старый Атлар, как вся степь осветилась, но не дневной это свет, не видно солнца, и по-прежнему - темно небо. Ярко светят на нем только звездочки. И не степь это совсем, не то, что было прежде… нет ни озера, ни бесконечной полосы караванной дороги, ни этой равнины с отарами и черными точками закопченных, киргизских кибиток… развернулись теперь перед глазами ребенка зеленые сады, поля золотистого хлеба, огороженные, каменные сакли, стройные иглы минаретов. Всюду снуют люди, на киргиз совсем не похожие, смуглые, горбоносые, с большими черными глазами… женщины на полях копошатся, дети резвятся, а далеко за садами синие горы поднимаются. Что за страна такая невиданная!
- Смотри, смотри… - слышно из-под шлема, - смотри, это родина твоей матери.
И припомнил Мат-Ниаз, что давно как-то, - мать его, покойница, говорила ему сказку какую-то, - а в сказке этой, ну вот точь-в-точь такие сады были и горы синелись вдали, высокие…
Жадно воззрился он и видит, что поднимается страшное смятение… пожарное зарево заливает окрестность, черный дым валит сплошными тучами, слышны кругом вопли страха и отчаянья.
Из-за дыма скачут дикие всадники, жгут и рубят все, и в полон берут… потоками льется кровь, лужами собирается в низких местах.
- Смотри, - шепчет под шлемом старый Атлар.
Пески, знойные и раскаленные… пропали сады, и поля роскошные тянутся в этих песках, словно ныряя в сыпучих барханах длинного каравана. Идут тяжело верблюды, навьюченные разным добром, за ними гонят скот, и со скотом вместе и людей, скованных железом, связанных, падающих от изнурения. Гонят их все такие дикие всадники, а между теми всадниками много таких, что и на деда Гайнулу похожи, и на бия Бугая, и на Курмыш-хана из соседнего аула… совсем как наши букеевцы. Вот едет один на поджарой чалой лошади, сзади за седлом сидит женщина, руки и ноги у ней к седлу привязаны, сидит чуть жива и голову понурила. Молодая такая, красивая. Была бы старее, совсем на мать похожая.
- Мама, - шепчут губы Мат-Ниаза…
- Смотри, - шепчет чуть слышно голос под шлемом.
Снова гул тревоги, снова смятение, лязг оружия, дикие крики борьбы и проклятия.
Несутся из-за песчаных барханов новые всадники, в чалмах, в цветных халатах, на стройных прытких конях, - сшиблись с теми, пески обагряются кровью, пыль поднялась кругом и все тою пылью затянуло. Пыль налетевшим ветром понесло в сторону, а с нею и все, что перед этим видел обезумевший от страха ребенок.
Мирно спят богатые аулы, счета нет кибиткам, счета нет дремлющим стадам. Широкая река плавно катит свои воды, и густые камыши шелестят, волнуются на ее берегах… А за рекою уже сбирается что-то недоброе. Вот тихо, беззвучно плывут легкие плоты, а на плотах люди… вон и просто верхом переправляются. Проснись, аул… враг подходит! Спит мирным сном богатое становище, - не чует.
И опять голоса мольбы, злобы, отчаяния.
Снова собираются люди, правят оружие, седлают коней… и готовятся к мести кровавой. Что же, значит, опять прольется кровь?!..
- Смотри, смотри.
Площадь большого, богатого города. По всем четырем сторонам стоят громадные здания, хитрыми, цветными узорами разукрашенные. Кишит народом эта площадь, и смотрят все вверх, руками показывают. А там, на высоких шестах, все головы и головы, и каких только голов здесь не видно - и старые, седобородые, и молодые, безусые. Черная кровь стекает по шестам на землю, а там, под роскошною аркою, сверкает топор палача, и с каждым взмахом его все новые и новые головы валятся.
Дрожит Мат-Ниаз, закрыл глаза от ужаса, а топор все стучит и стучит… тук-тук-тук…
- Скоро ли это кончится?
- Смотри, смотри!
Снова их степь, такая же, как и днем, с высоты Атлара видна, - только на север она гораздо дальше протянулась, а с севера, гора не гора, - богатырь на белом коне, шагом едет.
Весь серебром залит этот витязь, спокойно на юг смотрят голубые глаза, в одной руке богатырь молнию держит, в другой зеленую ветку, покрытую утренней росою.
Все, и стар и млад, поднялось навстречу пришельцу с севера, собрались несметные полчища, дорогу загораживают… и нельзя, сил нет загородить ему путь, сил нет остановить покойный, мерный шаг его лошади.
Падают перед ним рядами люди вооруженные, встают позади безоружные… друг на друга глядят, словно от глубокого сна очнулись. Льется потоками кровь перед всадником, цветами и золотым хлебом позади его эта кровь расстилается.
И дальше да дальше, все к югу да к югу, едет дивный богатырь, молнией разит вперед, благотворной росою кропит то, что за ним осталось…
- Кто это? кто?
- Не спрашивай! - отвечает голос под шлемом.- Поймешь сам, другим расскажешь, и благо будет тем, кто тебя послушает…
И чудится Мат-Ниазу, что одна капелька росы с волшебной ветки коснулась его лба. Покойно, тепло, радостно стало у него на сердце, глаза сами собою закрылись, и глубокий сон овладел утомленным мальчиком.
Проснулся пастух, - когда солнце поднялось высоко и сильно нагрело каменный купол, а с ним и его самого… Потянулся ребенок, смотрит… Все тот же самый - Атлар, как и был, а со степи несутся резкие голоса…
- Ма-ат-Ниаааз! Шааайтан… Иди - есть пора!..
- Иду!.. - отозвался он и осторожно стал спускаться на землю.
3
Весь день молчал Мат-Ниаз и ничего не отвечал на расспросы товарищей… Все ждет не дождется ночи, решил идти снова к Атлару… Тянула его туда непреодолимая сила… А на беду Джюра с Кадыком отогнали отары подальше, почти к самому озеру, по ту сторону караванной дороги. Далеко теперь Атлар, а все его как на ладони видно… Разве можно уйти так далеко, чтобы его совсем не видно было!
Ночь наступила, уснули пастухи… Снова тихо поднялся Ниаз и пошел…
Вот и дорога караванная, как ни темна ночь, а все-таки ее широкая, натоптанная полоса светлеет. Вот и мазар, теперь уже близко… Только что это, словно огонек там краснеет… чуть-чуть светится?.. Никогда этого до сих пор не было…
Приостановился на минуту Мат-Ниаз… Идти ли?.. - подумал. Отчего - не идти… Атлар не даст его злому духу в обиду. Добрался ребенок до входа, заглянул; люди сидят, - трое, огонек развели и чайник греют… Узнал он этих людей и струсил не на шутку. То были два знахаря бродячих, колдуны, что жеребят у деда Гайнулы украли, а с ними седобородый песенник… Тихо подкрался мальчик, а люди у огня все-таки его услышали… И показалось Мат-Ниазу, что не он - малютка, а эти - трое больших - его испугались…
- Кто там? - тревожно окликнул первый колдун.
- Загаси огонь! - посоветовал песенник.
А третий забился за могильный камень и оттуда волком выглядывает…
Но страх этот длился недолго.
Первый узнал гостя седобородые песенник, поднялся на ноги и подошел к Мат-Ниазу.
- Э, да это мальчонка - персюк, из того аула, - Ниазка прозывается… Так, что ли?
- Я Мат-Ниаз.
- Зачем сюда пришел?.. Убежал, что ли, от хозяйки… Что ж - это дело!
Обидно показалось Ниазу такое подозрение.
- Нет, я не убежал… Я тут вот отары стерегу, - начал он оправдываться… - Я не один, со мною и Джюра и Кадык… Нас тоже, как и вас, трое.
Переглянулись меж собою собеседники, заговорили не по-здешнему, руками замахали, сговорились…
- Садись! - снова обратился к Мат-Ниазу песенник, - чаем тебя напоим, урюком сладким накормим… Садись с нами, не бойся…
- Чаю дай, урюку дай, а лучше расскажи сказку… Помнишь ту, хорошую, про золотого хана и его вороную лошадь? - оживился мальчик, и, запахнув полы своего халатика, бойко и радостно присел у огонька на корточки…
- А ты любишь сказки?
У мальчика глаза заблистали, он утвердительно кивнул головою.
- А хочешь, я тебе каждый день буду говорить сказки… Да какие!.. Что там «золотой хан и его вороная лошадь»!.. Лучше, гораздо лучше… Расскажу я тебе про Китайскую царицу, - про белого верблюда, - про Тимурову саблю, заговоренную…
- И Кадык любит сказки, и Джюра любит… Хочешь, я побегу, разбужу их… Они тоже придут послушать.
- Так вот я и буду для этих ишаков свои слова тратить, - рассердился будто бы песенник… - Я тебе одному рассказывать буду, а ты с нами ступай… Что тебе здесь, в неволе, пропадать… Ты здесь чужой… Подрастешь - тебя бить будут, кормить как собаку, а работать заставят как верблюда двужильного… Пойдем с нами!
- Нельзя мне идти, - замялся мальчик. - Кадык утром кричать будет: «Мат-Ниаз… Иди, собака!..»
Засмеялся песенник, засмеялись и оба колдуна.
- Вишь ты - тебя даже за человека не считают… Ну, да что тут разговаривать… Ложись спать, завтра пойдешь к своему Кадыку…
- Я туда пойду…
- Куда это?
- А вон туда, на самую верхушку шлема Атларова.
Мальчик указал рукою кверху…
- Зачем?
- Атлар мне опять диво показывать будет… Он осветит степь - и пойдут по ней люди разные… Белый витязь поедет… О, Атлар много хорошего покажет!..
Колдуны переглянулись меж собою, не то со страхом, не то с недоумением, а старый песенник долго и пристально всматривался в разгоравшееся от волнения лицо мальчика, затем встал, подошел к узлу, где у него всякий скарб хранился, и стал доставать и налаживать свой сааз пятиструнный…
- Сегодня Атлар тебе ничего не покажет… Он не любит, когда чужие люди к нему приходят, как мы вот сюда забрались… Слушай, малютка… Я тебе сегодня петь буду и сказки говорить, пусть и Атлар их послушает… Не ходи наверх, сиди с нами…
Стал затухать огонек, подбросил старик несколько сухих былинок - светлее стало… Сдвинулись плотнее колдуны… Тихо-тихо зарокотали струны сааза… и под высоким куполом Атлара раздался первый звук песни-импровизации.
Теплый, ароматный ветер Хорасана - занес малое зерно в бесплодную дикую пустыню.
Холодный ветер далекого севера занес туда же каплю воды и оросил засохшее зернушко.
Жизнь пробудилась в нем - и юный, зеленый глазок выглянул на свет из сыпучих песков.
Стройным, ветвистым кустом разросся зародыш - и дивные розы на нем расцвели…
Слава тебе, ветер Хорасана!
______
Долго ли цвесть тебе, куст, здесь, в угрюмой стране - где тебя солнце сожжет…
Долго ль цветам твоим ярким в воздухе лить аромат… Жгучий - песчаный бархан - сдвинувшись с места, тебя занесет.
С солнцем и песчаным вихрем борьба не по силам тебе.
______
Слабые корни твои влаги тебе не разыщут - пить не дадут; розы поблекнут - семя созреть не успеет… Чуждый пришелец, погибнешь ты здесь без следа. И никто тебя здесь не помянет…
Так говорили кусту - грубые здешние дети пустыни: - серый джизган, соксаул и колючка…
______
Из чудных долин Хорасана - ветром сюда занесло семя мое - с ним и память о прошлом, - далеком.
Помню я, будто во сне, свил у меня соловей легкое гнездышко… Каждую ночь соловей дивные песни мне пел. В песнях его - сила хранится моя…
В полдень под тень мою голубь с подругой своей прилетали. Дивные сказки, волшебные, он ворковал… Любовью и негою сказки эти дышали.
В сказках его сила хранится моя.
К вечеру сокол ясноокий с охоты домой возвращался… Он говорил про войну, про кровавую тризну, победы, про сильных героев, стяжавших себе великую славу в народе.
В этих рассказах про битвы сила хранится моя…
______
И запел розовый куст, вспоминая былое - полилась волною песнь соловьиная о Творце, о красотах природы, полилась ручьем про любовь голубиная песнь, бурным потоком хлынула песнь про дела богатырские.
______
Жгучий луч солнца словно меч размахнулся над дерзким пришельцем, но заслушался песней его и остыл на взмахе, двинулся тяжкий, сыпучий бархан - и стал, очарованный песнью… Грозный налетал ураган - но сильнее, громче его завываний - грянула дивная песнь… и смирился беспощадный разрушитель…
Слава - тебе… Одаренное Богом дитя Хорасана!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Спит! - шепнул один из колдунов.
- Слава тебе… Одаренное Богом дитя Хорасана!.. - понижая голос до шепота, повторил старый песенник…
- В дорогу собираться… да тише. Вы берите мой мешок… Я его на руках понесу… Живо в дорогу!..
- Отсюда прямо, пройдем на Волчью балку, - заговорил вполголоса младший колдун… - Я знаю, этою балкою мы пройдем до рассвета, а там день переждем… Такое есть местечко там, что сам шайтан не разыщет…
- Гайда! - утвердительно кивнул старший…
А песенник, осторожно взяв спящего Мат-Ниаза на руки, уже шагнул за порог Атларовой гробницы… и все трое скоро скрылись во мраке ночи… Даже шаги их босых ног затихли… А до рассвета было еще далеко.
4
Как ни укутывал песенник своего пленника халатом, но свежий ветер-утренник забрался в его складки… Продрогнул Мат-Ниаз и проснулся.
Далеко уже ушли за ночь похитители, и глазам Мат-Ниаза представилась теперь совсем незнакомая местность… Справа и слева высились каменистые, оголенные уступы Волчьей балки, в расселинах утесов чернелись лисьи норы, густой колючий бурьян местами сплошь зарастил дно оврага… никакой тропы здесь не было проложено.
Солнце всходило, и путники расположились на отдых. Они выбрали глубокую расселину, где их никто не мог заметить, а на всякий случай послали колдуна помоложе наверх, на самый гребень, выглядывать, не видать ли чего в степи похожего на погоню и поиски…
Заплакал ребенок, спрашивает песенника:
- Зачем же вы меня украли?
- Не украли, - отвечал старик, - на волю выпустили… Там ты был точно чужой, украденный. Выберемся из этих мест, хорошо тебе, вольно будет…
И стал рассказывать ему старый песенник про его мать, умершую в рабстве, которую он знал прежде, про печальную участь рабов, шиитов, про то, что его самого ожидало между этими разбойниками…
Заслушался Мат-Ниаз и помирился с своим положением. Вспоминал только про Джюру и Кадыка: «Кого теперь они утром будут кликать?..» Но только представились его воображению могучие очертания Атлара, он тихо заплакал…
Словно угадал его мысли песенник, погладил по голове.
- Атлар тебя не забудет, как и ты его всю жизнь помнить будешь… Вырастешь большой, захочешь, снова сюда вернешься на поклон. Может, тогда, ты сам то Атлару покажешь, что ему теперь и не выдумать…
Так утешал его старый песенник, и скоро ребенок совершенно освоился с своим новым положением…
Долго шли они, все на юг да на юг. Сначала ночью только шли, днем сидели где-нибудь, хитро спрятавшись, а потом и днем не боялись идти открыто. Старший колдун, где-то, на пути ишаном раздобылся… Стало много удобнее. Навьючили на ишака мешки и поверх Мат-Ниаза верхом посадили.
Останавливались иногда, на денек и на два, - одного из колдунов оставляли с пленником, a песенник с другим колдуном куда-то ходили, - приносили лепешек, а то и мяса - раз даже привели хорошую белую кобылу с жеребенком, да не справились с непокорным животным; - кобыла ушла от них скоро, а жеребенка они зарезали и съели.
На двадцатый день пути выбрались из пустыни, и на горизонте зазеленели сплошные сады, а за ними высокие стены города. Это был Кунград, тогда еще не заброшенный, опустелый, а живший полною торговою жизнью.
Переночевав последний раз на пути и первый раз под крышею пригородного караван-сарая, утром вступили в тенистые, мрачные такие, городские ворота, и прямо на базарную площадь.
С живым интересом, осыпая своего покровителя, старика-песенника, вопросами, смотрел Мат-Ниаз на все окружающее, до сих пор им не виданное. Па эти узкие улицы без окон, на высокие куполы мечетей, на узорные фронтоны медрессе, усеянные по верхним карнизам косматыми, аистовыми гнездами, на эти сумрачные, прохладные базары, под сплошными навесами, с сотнями настежь отворенных лавок, переполнеиных разнообразными товарами, на пестрые толпы кругом, на все живое, что суетилось вокруг, шныряло в узких щелях-переулках, толпилось, живописными, говорливыми группами, у чай-хахе - или сидело молчаливо у лавочных порогов, бесстрастно и терпеливо дожидаясь покупателей.
Видел Мат-Ниаз и пышную процессию. Ехал сам бек кунградский, а за ним, богатою свитою, цветисто одетые сановники… Впереди ехали попарно мальчики, в красных халатах, расшитых золотом, и грозно держали блестящие ружья-самопалы, а еще впереди их бежали пешком люди с палками, - оповещали о проезде властителя, расчищая дорогу…
Поместились наши путешественники близ базара, на заезжем дворе… никогда не оставляли Мат-Ниаза одного, всегда под охраною. Двое уходили, третий стерег… Вымыли его в бане, хорошо кормили и чаем поили… Приходили к ним разные люди, все больше старые такие, солидные, смотрели на Мат-Ниаза, спорили о чем-то, рука об руку хлопали и прочь уходили… А раз пришел один, старый-престарый, а бороды нет, голос тонкий да пискливый. Он его смотрел, заставлял его кричать, как можно громче, - петь заставлял, а потом кинул мешок с деньгами, вырвал из-за пояса у песенника шелковый платок, разостлал этот платок на полу и стал бросать туда деньги.
Бросил десять золотых монет, остановился и хлопнул рукою. Хотел по руке песенника, да тот отдернул. Рассердился старик, - прикинул еще две монеты, опять хотел по руке хлопнуть, а песенник не дается… Еще прибавил золотую монету и полез за другим мешком, где у него серебро хранилось. Долго они все спорили, наконец, рассердился тот, загреб все деньги и назад хотел уйти. Тут уже и песенник пошел на уступку… Сладили наконец, сговорились.
И вдруг видит Мат-Ниаз, что этот противный старик взял его за руку и потащил с собою… Вспомнилось ему, что так точно, у них в ауле, дед Гайнула покупал верблюдицу… Тоже подкидывали деньги на платок, тоже спорили и по рукам друг друга хлопали… и повел чужую верблюдицу дед Гайнула к своей кибитке.
Оглянулся Мат-Ниаз на песенника, - сильно привязался к нему за дорогу, хотел слово сказать… слезы на глазах навернулись… а песенник не смотрит, стоит, отвернувшись, наступил ногою на платок с деньгами, а не берет их пока.
- Иди-иди, чего упираешься! - говорят Мат-Ниазу колдуны, - иди! что стал, в самом деле!.. Тебе очень хорошо будет… иди, не бойся!..
И повели его опечаленного через весь базар, покрыли только с головою легким шелковым халатиком. А дорогою Мат-Ниаз слышал, как один из встречных почтительно приветствовал его нового владельца и поздравлял с выгодною покупкою.
ОКОНЧАНИЕ
Другие произведения Николая Каразина: [ На далеких окраинах] (роман), [ В камышах] (отрывок из повести), [ Юнуска-головорез], [ Старый Кашкара], [ Богатый купец бай Мирза-Кудлай], [ Докторша], [ Как чабар Мумын берег вверенную ему казенную почту], [ Байга], [ Джигитская честь], [ Тюркмен Сяркей], [ Наурусова яма], [ Кочевья по Иссык-Кулю], [ Три дня в мазарке], [ Писанка], [ От Оренбурга до Ташкента], [ Скорбный путь].
ОКОНЧАНИЕ
Н. Н. Каразин. Гробница богатыря Илешеса, близ реки Темири
1
С кургана Атлар-бек далеко видно кругом. Куда ни взглянешь, всюду расстилается привольная, беспредельная степь.
На той стороне, где восходит солнце, там еще синеют два кургана, стоят рядом почти что, кажется, что совсем один подле другого, а ближе подъедешь, так нет, - далеконько! Это простые, неважные сторожевики-курганы, насыпанные еще на памяти старых людей, по приказу бия Аблая-Кениссары, когда тот орду поднимал против русских. Под курганами не лежат богатырские кости, и над ними не веет косматый бунчук над святою могилою. Далеко тем - до кургана Атлар, с его высоким мазаром [мазар - надмогильное сооружение]!
Мазар этот сложен не просто из глины, а из плитного, жженого кирпича, привезенного издалека; над мазаром хитро выведен высокий купол, у входа фронтон с узорчатою резьбою по карнизу и бортам смело очерченной арки, на внутренних стенах полосами тянутся изображения воинов, пеших и конных, сцены охоты и боя, верблюжьи караваны, боевые доспехи, борзые собаки и парящие ястреба и орлы. Посреди мазара стоит тяжелый, с трех сторон отесанный камень, а на его гладких сторонах, еще и до сих пор, видны следы временем источенных надписей. Под этим камнем, чуть не на десятисаженной глубине, зарыт великий богатырь и хранитель степной вольности, Атлар-мулла. Слава о его подвигах прошла по всему свету, из конца в конец; разнесли по свету эту славу певцы, да и до сих пор поют ее. И нет никого, кто бы не слыхал и не знал про Атлара, не чтил бы свято его памяти и не преклонившись проехал бы мимо его могилы.
На самой вершине кургана стоит знаменитый мазар, над его входом чернеет наискось высокий шест с медным шаром на цепи и длинным конским хвостом. В его, местами провалившейся, купол - заглядывает золотой, солнечный луч, освещая на могильном камне стертые надписи, заливает дождь, обильно смачивая почву в расселинах мостовых плит; проросли оттого густым бурьяном эти расселины… Лес лесом - высокие стебли к куполу тянутся, словно хотят выглянуть сквозь его пробоины на свет Божий…
Когда ветер, врываясь в высокую, входную арку, вновь вырывается на свободу сквозь купол, мазар словно стонет протяжно и жалобно, и этот могильный стон далеко разносится по степи, пугает народ по ночам, и говорят тогда:
- Это Атлар запел!.. к непогоде, к беде какой-нибудь… наверное!
У подножия кургана расстилаются превосходные овечьи пастбища, все солончаки, а на них полынь, чебер и солянка, любимая пища баранов. Несметные отары бродят по степи, и полуголые пастухи с места на место перетаскивают свои войлочные шалашики, дымком сторожевого костра обозначая свою стоянку… Там и сям поднимаются синеватые струйки, а ночью красные огоньки искрятся в степном тумане. Самые кочевья далеко отсюда, верст двенадцать, - только с вершины кургана чуть видны чернеющие верхи многочисленных кибиток. Там и речка извивается серебряной нитью, обросшая густым камышом и кустами лозняка и вереска. В другую сторону смотреть, видна желтая лента караванной дороги, и за нею серебряная полоса соляного озера, с белыми берегами, на которых выветрившаяся соль, словно снег, сверкает на солнце.
Кочевья эти принадлежат богатому роду букеевскому испокон веков, и никто, даже сам грозный хивинский хан, не посягал на их, исстари насиженное, право.
______
Два пастуха, один лет семнадцати, коренастый парень, широкоскулый с сверкающими, крепкими, как у волка, зубами, другой, года на три моложе, только что сняли с огня котелок и покрыли его рваным, армячным халатом, чтобы просо с бараньим салом пропрело хорошенько. Старший вытащил из сапога маленькую тыквянку, взял щепотку тертого табаку в рот и даже зажмурился от наслаждения, младший ручкою нагайки поправлял еще горящую золу, подкидывая туда кусочки сухого кизяка… Обед готов, пора бы и поесть!.. да и время! Солнце далеко склонилось за полдень, тени стали длиннее и гуще… Последний раз поглодали всухомятку еще утром, по росе, как раз теперь бы время, да третьего товарища поджидают.
- Джюра! кричи этого ишака Мат-Ниаза, - сказал старший младшему.
- Сам кричи! Чего я один кричать буду, - отозвался младший.
- Ну, давай кричать вместе, - уступил Джюра… - Начинай!
Оба мальчика повернулись лицом к мазару, наставили руки ко рту трубою, понатужились и крикнули…
Только дети степей умеют издавать такие пронзительные, резкие звуки… На всем пространстве, занимаемом отарами, меланхолические овцы разом подняли свои головы и посмотрели, словно по команде, в одну сторону. Дремавший неподалеку ишак, под тяжелым вьючным седлом, вздрогнул, вскочив на ноги, и испуганно повел своими длинными ушами, стая степных куропаток, с шумным хлопаньем крыльев, снялась из густой заросли - и низко, почти стелясь над землею, полетела дальше от беспокойных криков людских.
- Ма…ат Ни…аз! - повторили свой призыв пастухи.
Чуть слышно отклик донесся по ветру со стороны мазара. Там, на самой вершине купола чернелась крохотная точка; издали казалось, что эта птица спустилась на купол отдохнуть от далекого полета. - Точка эта быстро и ловко сползла вниз на карниз мазара, - пробежала по этому карнизу и осторожно стала спускаться по выступам и расщелинам кирпичной кладки. Прошло добрых четверть часа, когда к нашим пастухам присоединился третий, совсем ребенок, лет десяти, не больше, стройный, черноглазый, - с прямым тонким носом и красивым овалом рта, совсем уже не монгольского типа…
- Ну, давай есть! - произнес прибывший и приподнял армяк, закрывавший котелок.
Пастухи принялись за ужин. Ели молча, усердно. Первый прервал молчание Джюра.
- Слышь, Мат-Ниаз, - поглядел он на младшего товарища. - Я тебе говорю: надоешь ты до смерти Атлару, он рассердится и превратит тебя или в птицу, или в ящерку, и будешь ты жить всегда в мазаре… Помяни мое слово!
- С Атларом не шути! - добавил второй, Кадык. - Атлар не любит, когда на него лазят…
- Меня любит! - перебил Мат-Ниаз… - Я сижу там и слышу, как он говорит: «Джаным Мат-Ниаз, джаным-бала [душа Мат-Ниаз, душа мальчик]…» Атлар мне все показывает. И волка показывает, когда тот к нашим овцам подбирается, - и орла, когда тот ягненка украсть хочет, и дедушку Гайнулу, когда тот нам из аула хлеба везет… все вижу… Я даже вижу… - Мальчик вдруг остановился, раздумался на минуту… покосился в ту сторону, где солнце розоватым светом окрасило высокие стены мазара, и повторил: - Я много другого вижу… Много, много…
Мат-Ниаз глубоко вздохнул и замолчал.
- Что же ты еще видишь? - пытливо проговорил Джюра.
Ребенок будто не слышал вопроса.
- А я бы, кажется, ни за что на свете не полез на Атлара, - произнес Кадык, - я бы, если бы там услышал что, умер бы со страха. Смотри!
Все вздрогнули и взглянули по указанному направленно.
Два громадные орла, - описав медленные круги над могильным куполом, поочередно спустились один на купол, другой на вершину бунчука - и сложили крылья.
- Вот этих больше всего бойся! - указал пальцем Джюра. - Ты там сидеть будешь… Ты маленький… Налетит такой, собака, клюнет, и нет Мат-Ниаза… Полетишь ты оттуда вниз кувырком, костей не соберешь… А то и совсем унесет орел… На прошлой неделе у нас какого барашка утащили орлы, а ты много ли больше сам-то.
- Я орла не боюсь! у меня вот что есть! - храбрился Мат-Ниаз и вытащил из-за пазухи короткий ножик, в кожаном чехольчике.
- Ишь ты богатырь какой! - засмеялся Джюра… - А не бойсь спать-то не пойдешь в мазар - спать-то сюда, не бойсь, к нам в шалаш норовишь забраться…
- Отчего не пойти спать! - задумался Мат-Ниаз. - Я и спать пойду. Отчего не пойти… Меня Атлар любит… любит…
- Ну так вот пойди сегодня! - подзадорил Кадык.
- Пойду!..
- Не дури, не ходи! Это еще что выдумал?!
- Вчера к нам, в аул Бугай-бия, знахари пришли - и тот старик, что в прошлом году все играл и песни пел про Кениссару, - заговорил Кадык.
- Кто тебе сказал?
- Да ездил я утром вон туда, - на Косую балку; там говорили.
У Мат-Ниаза глаза разгорелись любопытством, и уши насторожились.
- Только Бугай-бий не принял знахарей - они в прошлом году лечили у него рыжую лошадь его любимую, ее-то не вылечили, а девять жеребят угнали ночью.
- Почему же думают, что они?
- А по следу видели! Бугай говорит… Только вот люди знающие - опасные. Еще зла какого-нибудь наколдуют, нагонят черную силу, а то бы я их выходил, - плохо пришлось бы! Ну пускай, говорит, лопают, подавятся. А нынче не принял… Проходите, говорит, дальше, люди добрые - у меня все здорово, лечить некого.
- А песенник? - спросил Мат-Ниаз.
- Песенник остался ночевать, а утром рано тоже уехал.
Мальчик вздохнул глубоко…
- Спать пора! - проговорил Джюра… - Сходи, Кадык, набери колючки на костер - этого не хватит до утра.
Снарядились пастухи, запаслись топливом, окликнули собак, Джюра сел на ишака и объехал кругом отару, посбил ее в кучу потеснее; забрались потом все трое в шалаш, Мат-Ниаза посредине положили, закрылись с головами халатами и заснули.
А ночь стала холодная. Темное небо вызвездило ярко; словно кто алмазы рассыпал пригоршнею по темно-синему полю… Затихло все в степи, только баран какой-то, поблизости, больной, должно быть, заперхал и засопел, да собака старая, косматая, - во сне, может, волка зачуяла, - глухо проворчала, открыла один глаз, снова зажмурила и вытянулась… успокоилась тоже.
2
- Отчего Мат-Ниаз не пойдет ночью на Атлара? Почему же днем не страшно, а ночью страшно?.. Ведь Мат-Ниаз любит старого Атлара и его Атлар любит… Мат-Ниаз такой маленький, его и орел унести может, а Атлар большой, сильный… разве тяжело ему, когда такой малютка по нем лазит… Нет, не тяжело!.. Атлар ему днем все показывает, а что он покажет ночью? Что, если он будет добрый и покажет ему, что там, где звезды, делается… Пойти разве туда… чего бояться?..
Так думал Мат-Ниаз, лежа между товарищами - и не спалось ему, все его тянуло к старому другу… на этот таинственный, вековой купол.
Храпит Джюра, вторит ему Кадык, и не слышат, что мальчик поднялся и ушел, чуть шурша своими легкими ногами в степном бурьяне.
Атлар днем велик, а ночью кажется еще больше - растут с каждым шагом вперед его громады, и высоко уходят в небо грандиозные очертания купола…
«Не взлезть теперь, пожалуй, - колеблется мальчик. - Атлар… святой, добрый Атлар… можно?..»
И чудится Мат-Ниазу, что вздохнул кто-то вверху, под темным сводом, и тихо засмеялся… да так приветливо, что, ободренный, он мигом отыскал знакомую трещину, а по ней привычную дорогу, все выше да выше, вплоть до самого большого отверстия, под карнизом, где теперь ярко искрились звезды, на темной синеве холодного, ночного неба.
Выбрался Мат-Ниаз на карниз наружу, ловко забрался на купол и сел… Хорошо так сидеть, легко дышится, и далеко расстилается вокруг уснувшая степь, и не видно в мраке, где она кончается, - где это звездное небо начинается…
Задумался пастушок, к дремоте клонит, а ночной холод дремоту разгоняет; закутался плотней в свой халат, свернулся в комочек, съежился…
И чудится Мат-Ниазу, что не камень под ним, а железо… Ничего под головою не было, а теперь, словно дерево вековое, высокий султан колышется… не на куполе он сидит, а на богатырском шлеме, и из-под шлема этого, теперь уже ясно, отчетливо, слышится голос человеческий.
- Спасибо, малютка, что меня, старика, потешил, не побоялся прийти навестить меня ночью, спасибо!.. Покажу я тебе много такого, что потом пригодится, покажу тебе то, что люди еще не скоро увидят. Даже то покажу, что твои внуки и правнуки разве дождутся… Смотри и вдумывайся!.. Поймешь, - твое счастье, не поймешь, - меня не спрашивай.
Только сказал это старый Атлар, как вся степь осветилась, но не дневной это свет, не видно солнца, и по-прежнему - темно небо. Ярко светят на нем только звездочки. И не степь это совсем, не то, что было прежде… нет ни озера, ни бесконечной полосы караванной дороги, ни этой равнины с отарами и черными точками закопченных, киргизских кибиток… развернулись теперь перед глазами ребенка зеленые сады, поля золотистого хлеба, огороженные, каменные сакли, стройные иглы минаретов. Всюду снуют люди, на киргиз совсем не похожие, смуглые, горбоносые, с большими черными глазами… женщины на полях копошатся, дети резвятся, а далеко за садами синие горы поднимаются. Что за страна такая невиданная!
- Смотри, смотри… - слышно из-под шлема, - смотри, это родина твоей матери.
И припомнил Мат-Ниаз, что давно как-то, - мать его, покойница, говорила ему сказку какую-то, - а в сказке этой, ну вот точь-в-точь такие сады были и горы синелись вдали, высокие…
Жадно воззрился он и видит, что поднимается страшное смятение… пожарное зарево заливает окрестность, черный дым валит сплошными тучами, слышны кругом вопли страха и отчаянья.
Из-за дыма скачут дикие всадники, жгут и рубят все, и в полон берут… потоками льется кровь, лужами собирается в низких местах.
- Смотри, - шепчет под шлемом старый Атлар.
Пески, знойные и раскаленные… пропали сады, и поля роскошные тянутся в этих песках, словно ныряя в сыпучих барханах длинного каравана. Идут тяжело верблюды, навьюченные разным добром, за ними гонят скот, и со скотом вместе и людей, скованных железом, связанных, падающих от изнурения. Гонят их все такие дикие всадники, а между теми всадниками много таких, что и на деда Гайнулу похожи, и на бия Бугая, и на Курмыш-хана из соседнего аула… совсем как наши букеевцы. Вот едет один на поджарой чалой лошади, сзади за седлом сидит женщина, руки и ноги у ней к седлу привязаны, сидит чуть жива и голову понурила. Молодая такая, красивая. Была бы старее, совсем на мать похожая.
- Мама, - шепчут губы Мат-Ниаза…
- Смотри, - шепчет чуть слышно голос под шлемом.
Снова гул тревоги, снова смятение, лязг оружия, дикие крики борьбы и проклятия.
Несутся из-за песчаных барханов новые всадники, в чалмах, в цветных халатах, на стройных прытких конях, - сшиблись с теми, пески обагряются кровью, пыль поднялась кругом и все тою пылью затянуло. Пыль налетевшим ветром понесло в сторону, а с нею и все, что перед этим видел обезумевший от страха ребенок.
Мирно спят богатые аулы, счета нет кибиткам, счета нет дремлющим стадам. Широкая река плавно катит свои воды, и густые камыши шелестят, волнуются на ее берегах… А за рекою уже сбирается что-то недоброе. Вот тихо, беззвучно плывут легкие плоты, а на плотах люди… вон и просто верхом переправляются. Проснись, аул… враг подходит! Спит мирным сном богатое становище, - не чует.
И опять голоса мольбы, злобы, отчаяния.
Снова собираются люди, правят оружие, седлают коней… и готовятся к мести кровавой. Что же, значит, опять прольется кровь?!..
- Смотри, смотри.
Площадь большого, богатого города. По всем четырем сторонам стоят громадные здания, хитрыми, цветными узорами разукрашенные. Кишит народом эта площадь, и смотрят все вверх, руками показывают. А там, на высоких шестах, все головы и головы, и каких только голов здесь не видно - и старые, седобородые, и молодые, безусые. Черная кровь стекает по шестам на землю, а там, под роскошною аркою, сверкает топор палача, и с каждым взмахом его все новые и новые головы валятся.
Дрожит Мат-Ниаз, закрыл глаза от ужаса, а топор все стучит и стучит… тук-тук-тук…
- Скоро ли это кончится?
- Смотри, смотри!
Снова их степь, такая же, как и днем, с высоты Атлара видна, - только на север она гораздо дальше протянулась, а с севера, гора не гора, - богатырь на белом коне, шагом едет.
Весь серебром залит этот витязь, спокойно на юг смотрят голубые глаза, в одной руке богатырь молнию держит, в другой зеленую ветку, покрытую утренней росою.
Все, и стар и млад, поднялось навстречу пришельцу с севера, собрались несметные полчища, дорогу загораживают… и нельзя, сил нет загородить ему путь, сил нет остановить покойный, мерный шаг его лошади.
Падают перед ним рядами люди вооруженные, встают позади безоружные… друг на друга глядят, словно от глубокого сна очнулись. Льется потоками кровь перед всадником, цветами и золотым хлебом позади его эта кровь расстилается.
И дальше да дальше, все к югу да к югу, едет дивный богатырь, молнией разит вперед, благотворной росою кропит то, что за ним осталось…
- Кто это? кто?
- Не спрашивай! - отвечает голос под шлемом.- Поймешь сам, другим расскажешь, и благо будет тем, кто тебя послушает…
И чудится Мат-Ниазу, что одна капелька росы с волшебной ветки коснулась его лба. Покойно, тепло, радостно стало у него на сердце, глаза сами собою закрылись, и глубокий сон овладел утомленным мальчиком.
Проснулся пастух, - когда солнце поднялось высоко и сильно нагрело каменный купол, а с ним и его самого… Потянулся ребенок, смотрит… Все тот же самый - Атлар, как и был, а со степи несутся резкие голоса…
- Ма-ат-Ниаааз! Шааайтан… Иди - есть пора!..
- Иду!.. - отозвался он и осторожно стал спускаться на землю.
3
Весь день молчал Мат-Ниаз и ничего не отвечал на расспросы товарищей… Все ждет не дождется ночи, решил идти снова к Атлару… Тянула его туда непреодолимая сила… А на беду Джюра с Кадыком отогнали отары подальше, почти к самому озеру, по ту сторону караванной дороги. Далеко теперь Атлар, а все его как на ладони видно… Разве можно уйти так далеко, чтобы его совсем не видно было!
Ночь наступила, уснули пастухи… Снова тихо поднялся Ниаз и пошел…
Вот и дорога караванная, как ни темна ночь, а все-таки ее широкая, натоптанная полоса светлеет. Вот и мазар, теперь уже близко… Только что это, словно огонек там краснеет… чуть-чуть светится?.. Никогда этого до сих пор не было…
Приостановился на минуту Мат-Ниаз… Идти ли?.. - подумал. Отчего - не идти… Атлар не даст его злому духу в обиду. Добрался ребенок до входа, заглянул; люди сидят, - трое, огонек развели и чайник греют… Узнал он этих людей и струсил не на шутку. То были два знахаря бродячих, колдуны, что жеребят у деда Гайнулы украли, а с ними седобородый песенник… Тихо подкрался мальчик, а люди у огня все-таки его услышали… И показалось Мат-Ниазу, что не он - малютка, а эти - трое больших - его испугались…
- Кто там? - тревожно окликнул первый колдун.
- Загаси огонь! - посоветовал песенник.
А третий забился за могильный камень и оттуда волком выглядывает…
Но страх этот длился недолго.
Первый узнал гостя седобородые песенник, поднялся на ноги и подошел к Мат-Ниазу.
- Э, да это мальчонка - персюк, из того аула, - Ниазка прозывается… Так, что ли?
- Я Мат-Ниаз.
- Зачем сюда пришел?.. Убежал, что ли, от хозяйки… Что ж - это дело!
Обидно показалось Ниазу такое подозрение.
- Нет, я не убежал… Я тут вот отары стерегу, - начал он оправдываться… - Я не один, со мною и Джюра и Кадык… Нас тоже, как и вас, трое.
Переглянулись меж собою собеседники, заговорили не по-здешнему, руками замахали, сговорились…
- Садись! - снова обратился к Мат-Ниазу песенник, - чаем тебя напоим, урюком сладким накормим… Садись с нами, не бойся…
- Чаю дай, урюку дай, а лучше расскажи сказку… Помнишь ту, хорошую, про золотого хана и его вороную лошадь? - оживился мальчик, и, запахнув полы своего халатика, бойко и радостно присел у огонька на корточки…
- А ты любишь сказки?
У мальчика глаза заблистали, он утвердительно кивнул головою.
- А хочешь, я тебе каждый день буду говорить сказки… Да какие!.. Что там «золотой хан и его вороная лошадь»!.. Лучше, гораздо лучше… Расскажу я тебе про Китайскую царицу, - про белого верблюда, - про Тимурову саблю, заговоренную…
- И Кадык любит сказки, и Джюра любит… Хочешь, я побегу, разбужу их… Они тоже придут послушать.
- Так вот я и буду для этих ишаков свои слова тратить, - рассердился будто бы песенник… - Я тебе одному рассказывать буду, а ты с нами ступай… Что тебе здесь, в неволе, пропадать… Ты здесь чужой… Подрастешь - тебя бить будут, кормить как собаку, а работать заставят как верблюда двужильного… Пойдем с нами!
- Нельзя мне идти, - замялся мальчик. - Кадык утром кричать будет: «Мат-Ниаз… Иди, собака!..»
Засмеялся песенник, засмеялись и оба колдуна.
- Вишь ты - тебя даже за человека не считают… Ну, да что тут разговаривать… Ложись спать, завтра пойдешь к своему Кадыку…
- Я туда пойду…
- Куда это?
- А вон туда, на самую верхушку шлема Атларова.
Мальчик указал рукою кверху…
- Зачем?
- Атлар мне опять диво показывать будет… Он осветит степь - и пойдут по ней люди разные… Белый витязь поедет… О, Атлар много хорошего покажет!..
Колдуны переглянулись меж собою, не то со страхом, не то с недоумением, а старый песенник долго и пристально всматривался в разгоравшееся от волнения лицо мальчика, затем встал, подошел к узлу, где у него всякий скарб хранился, и стал доставать и налаживать свой сааз пятиструнный…
- Сегодня Атлар тебе ничего не покажет… Он не любит, когда чужие люди к нему приходят, как мы вот сюда забрались… Слушай, малютка… Я тебе сегодня петь буду и сказки говорить, пусть и Атлар их послушает… Не ходи наверх, сиди с нами…
Стал затухать огонек, подбросил старик несколько сухих былинок - светлее стало… Сдвинулись плотнее колдуны… Тихо-тихо зарокотали струны сааза… и под высоким куполом Атлара раздался первый звук песни-импровизации.
Теплый, ароматный ветер Хорасана - занес малое зерно в бесплодную дикую пустыню.
Холодный ветер далекого севера занес туда же каплю воды и оросил засохшее зернушко.
Жизнь пробудилась в нем - и юный, зеленый глазок выглянул на свет из сыпучих песков.
Стройным, ветвистым кустом разросся зародыш - и дивные розы на нем расцвели…
Слава тебе, ветер Хорасана!
______
Долго ли цвесть тебе, куст, здесь, в угрюмой стране - где тебя солнце сожжет…
Долго ль цветам твоим ярким в воздухе лить аромат… Жгучий - песчаный бархан - сдвинувшись с места, тебя занесет.
С солнцем и песчаным вихрем борьба не по силам тебе.
______
Слабые корни твои влаги тебе не разыщут - пить не дадут; розы поблекнут - семя созреть не успеет… Чуждый пришелец, погибнешь ты здесь без следа. И никто тебя здесь не помянет…
Так говорили кусту - грубые здешние дети пустыни: - серый джизган, соксаул и колючка…
______
Из чудных долин Хорасана - ветром сюда занесло семя мое - с ним и память о прошлом, - далеком.
Помню я, будто во сне, свил у меня соловей легкое гнездышко… Каждую ночь соловей дивные песни мне пел. В песнях его - сила хранится моя…
В полдень под тень мою голубь с подругой своей прилетали. Дивные сказки, волшебные, он ворковал… Любовью и негою сказки эти дышали.
В сказках его сила хранится моя.
К вечеру сокол ясноокий с охоты домой возвращался… Он говорил про войну, про кровавую тризну, победы, про сильных героев, стяжавших себе великую славу в народе.
В этих рассказах про битвы сила хранится моя…
______
И запел розовый куст, вспоминая былое - полилась волною песнь соловьиная о Творце, о красотах природы, полилась ручьем про любовь голубиная песнь, бурным потоком хлынула песнь про дела богатырские.
______
Жгучий луч солнца словно меч размахнулся над дерзким пришельцем, но заслушался песней его и остыл на взмахе, двинулся тяжкий, сыпучий бархан - и стал, очарованный песнью… Грозный налетал ураган - но сильнее, громче его завываний - грянула дивная песнь… и смирился беспощадный разрушитель…
Слава - тебе… Одаренное Богом дитя Хорасана!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Спит! - шепнул один из колдунов.
- Слава тебе… Одаренное Богом дитя Хорасана!.. - понижая голос до шепота, повторил старый песенник…
- В дорогу собираться… да тише. Вы берите мой мешок… Я его на руках понесу… Живо в дорогу!..
- Отсюда прямо, пройдем на Волчью балку, - заговорил вполголоса младший колдун… - Я знаю, этою балкою мы пройдем до рассвета, а там день переждем… Такое есть местечко там, что сам шайтан не разыщет…
- Гайда! - утвердительно кивнул старший…
А песенник, осторожно взяв спящего Мат-Ниаза на руки, уже шагнул за порог Атларовой гробницы… и все трое скоро скрылись во мраке ночи… Даже шаги их босых ног затихли… А до рассвета было еще далеко.
4
Как ни укутывал песенник своего пленника халатом, но свежий ветер-утренник забрался в его складки… Продрогнул Мат-Ниаз и проснулся.
Далеко уже ушли за ночь похитители, и глазам Мат-Ниаза представилась теперь совсем незнакомая местность… Справа и слева высились каменистые, оголенные уступы Волчьей балки, в расселинах утесов чернелись лисьи норы, густой колючий бурьян местами сплошь зарастил дно оврага… никакой тропы здесь не было проложено.
Солнце всходило, и путники расположились на отдых. Они выбрали глубокую расселину, где их никто не мог заметить, а на всякий случай послали колдуна помоложе наверх, на самый гребень, выглядывать, не видать ли чего в степи похожего на погоню и поиски…
Заплакал ребенок, спрашивает песенника:
- Зачем же вы меня украли?
- Не украли, - отвечал старик, - на волю выпустили… Там ты был точно чужой, украденный. Выберемся из этих мест, хорошо тебе, вольно будет…
И стал рассказывать ему старый песенник про его мать, умершую в рабстве, которую он знал прежде, про печальную участь рабов, шиитов, про то, что его самого ожидало между этими разбойниками…
Заслушался Мат-Ниаз и помирился с своим положением. Вспоминал только про Джюру и Кадыка: «Кого теперь они утром будут кликать?..» Но только представились его воображению могучие очертания Атлара, он тихо заплакал…
Словно угадал его мысли песенник, погладил по голове.
- Атлар тебя не забудет, как и ты его всю жизнь помнить будешь… Вырастешь большой, захочешь, снова сюда вернешься на поклон. Может, тогда, ты сам то Атлару покажешь, что ему теперь и не выдумать…
Так утешал его старый песенник, и скоро ребенок совершенно освоился с своим новым положением…
Долго шли они, все на юг да на юг. Сначала ночью только шли, днем сидели где-нибудь, хитро спрятавшись, а потом и днем не боялись идти открыто. Старший колдун, где-то, на пути ишаном раздобылся… Стало много удобнее. Навьючили на ишака мешки и поверх Мат-Ниаза верхом посадили.
Останавливались иногда, на денек и на два, - одного из колдунов оставляли с пленником, a песенник с другим колдуном куда-то ходили, - приносили лепешек, а то и мяса - раз даже привели хорошую белую кобылу с жеребенком, да не справились с непокорным животным; - кобыла ушла от них скоро, а жеребенка они зарезали и съели.
На двадцатый день пути выбрались из пустыни, и на горизонте зазеленели сплошные сады, а за ними высокие стены города. Это был Кунград, тогда еще не заброшенный, опустелый, а живший полною торговою жизнью.
Переночевав последний раз на пути и первый раз под крышею пригородного караван-сарая, утром вступили в тенистые, мрачные такие, городские ворота, и прямо на базарную площадь.
С живым интересом, осыпая своего покровителя, старика-песенника, вопросами, смотрел Мат-Ниаз на все окружающее, до сих пор им не виданное. Па эти узкие улицы без окон, на высокие куполы мечетей, на узорные фронтоны медрессе, усеянные по верхним карнизам косматыми, аистовыми гнездами, на эти сумрачные, прохладные базары, под сплошными навесами, с сотнями настежь отворенных лавок, переполнеиных разнообразными товарами, на пестрые толпы кругом, на все живое, что суетилось вокруг, шныряло в узких щелях-переулках, толпилось, живописными, говорливыми группами, у чай-хахе - или сидело молчаливо у лавочных порогов, бесстрастно и терпеливо дожидаясь покупателей.
Видел Мат-Ниаз и пышную процессию. Ехал сам бек кунградский, а за ним, богатою свитою, цветисто одетые сановники… Впереди ехали попарно мальчики, в красных халатах, расшитых золотом, и грозно держали блестящие ружья-самопалы, а еще впереди их бежали пешком люди с палками, - оповещали о проезде властителя, расчищая дорогу…
Поместились наши путешественники близ базара, на заезжем дворе… никогда не оставляли Мат-Ниаза одного, всегда под охраною. Двое уходили, третий стерег… Вымыли его в бане, хорошо кормили и чаем поили… Приходили к ним разные люди, все больше старые такие, солидные, смотрели на Мат-Ниаза, спорили о чем-то, рука об руку хлопали и прочь уходили… А раз пришел один, старый-престарый, а бороды нет, голос тонкий да пискливый. Он его смотрел, заставлял его кричать, как можно громче, - петь заставлял, а потом кинул мешок с деньгами, вырвал из-за пояса у песенника шелковый платок, разостлал этот платок на полу и стал бросать туда деньги.
Бросил десять золотых монет, остановился и хлопнул рукою. Хотел по руке песенника, да тот отдернул. Рассердился старик, - прикинул еще две монеты, опять хотел по руке хлопнуть, а песенник не дается… Еще прибавил золотую монету и полез за другим мешком, где у него серебро хранилось. Долго они все спорили, наконец, рассердился тот, загреб все деньги и назад хотел уйти. Тут уже и песенник пошел на уступку… Сладили наконец, сговорились.
И вдруг видит Мат-Ниаз, что этот противный старик взял его за руку и потащил с собою… Вспомнилось ему, что так точно, у них в ауле, дед Гайнула покупал верблюдицу… Тоже подкидывали деньги на платок, тоже спорили и по рукам друг друга хлопали… и повел чужую верблюдицу дед Гайнула к своей кибитке.
Оглянулся Мат-Ниаз на песенника, - сильно привязался к нему за дорогу, хотел слово сказать… слезы на глазах навернулись… а песенник не смотрит, стоит, отвернувшись, наступил ногою на платок с деньгами, а не берет их пока.
- Иди-иди, чего упираешься! - говорят Мат-Ниазу колдуны, - иди! что стал, в самом деле!.. Тебе очень хорошо будет… иди, не бойся!..
И повели его опечаленного через весь базар, покрыли только с головою легким шелковым халатиком. А дорогою Мат-Ниаз слышал, как один из встречных почтительно приветствовал его нового владельца и поздравлял с выгодною покупкою.
ОКОНЧАНИЕ
Другие произведения Николая Каразина: [ На далеких окраинах] (роман), [ В камышах] (отрывок из повести), [ Юнуска-головорез], [ Старый Кашкара], [ Богатый купец бай Мирза-Кудлай], [ Докторша], [ Как чабар Мумын берег вверенную ему казенную почту], [ Байга], [ Джигитская честь], [ Тюркмен Сяркей], [ Наурусова яма], [ Кочевья по Иссык-Кулю], [ Три дня в мазарке], [ Писанка], [ От Оренбурга до Ташкента], [ Скорбный путь].