Атлар: Повесть-быль из среднеазиатской жизни (2/2)
Н. Н. Каразин. Атлар. Повесть-быль из среднеазиатской жизни // Русский вестник, 1891, № 6.
НАЧАЛО
Сбор рабов-персиян, для отправки их на родину, по заключении
Россиею мира с ханом хивинским. С фот. Григория Кривцова
5
Очутился Мат-Ниаз на небольшом чистом дворе, кругом тянулись навесы на резных колонках, под навесами, на возвышениях, разостланы были дорогие ковры - и мутаки (подушки) узорные. Посреди двора - бассейн с водою, и по четырем углам бассейна росли карагачи (чинары), покрывая весь двор своею тенью. Здесь новоприбывший увидал еще мальчиков, таких же маленьких, как он сам, и побольше немного; те его сначала обижать начали, но кроткий вид Мат-Ниаза и его все еще заплаканные глазенки смирили забияк, и мир восстановился скоро, а за миром и дружба. По стенам висели саазы, бубны и разные инструменты, а в соседнем дворе - стояли на привязях красивые лошади, их покрывали дорогими попонами.
- Уж не к беку ли самому попал я? - подумал Мат-Ниаз, видя блестящую обстановку. Но до бека и его дворца было еще далеко.
Несколько дней прошло; новичка оставляли в покое. Он только должен был смотреть, что проделывают другие мальчики.
Приходили два человека, в рваных, старых, но когда-то дорогих шелковых халатах, - один брал большой бубен, а другой флейточку, и начиналась музыка. Мальчики по одному выходили на середину двора, к бассейну, там был разостлан ковер. Прислушиваясь к такту, выбиваемому на бубне, очередной мальчик должен был стать в позу и сначала медленно раскачиваться всем корпусом, держась руками за бедра. Одни делали это неловко, некрасиво, а были такие, наловчившиеся, что описывали телом целый круг, не сдвигая ног с места, смотреть даже было страшно, точно у него в поясе все вытянуто да растянуто… Проделав это движение, он шел по ковру, стараясь не сойти с его каймы, и шел особенною походкою, маленькими шажками, не более длины ступни, с каждым шагом, чуть-чуть сгибая колени и быстро выпрямляясь… Затем он описывал этот круг бойчее, ускоряя такт, спиралью приближаясь к средине, дойдя наконец до центра, он проделывал какую-нибудь удивительную штуку, то перегибался назад, взмахнув над головою руками, доставая этими руками до своих пяток, то перекувыркивался через голову назад, или, подняв - раскинутыми врозь крестом руками - полы своего халатика, начинал так быстро вертеться на одной пятке, что нельзя было уследить, где у него что… просто волчок-вертушка перед глазами… останавливался разом и приседал на корточки. Разные хитрые вещи проделывали новые товарищи Мат-Ниаза, а учитель их, этот противный на вид, но добрый и ласковый старик, говорил новичку, чтобы старался перенимать пока как умеет, а после скоро его начнут учить всему по порядку.
Все это весьма интересовало Мат-Ниаза, он легко и охотно перенимал многое у своих старших товарищей, много помогали ему природная сила и грация, а красивое почти девичье личико ребенка и кроткий характер скоро сделали его любимцем и баловнем всей школы.
Кормили детей прекрасно. Подавали плов жирный с мясом, чаю сколько хочешь, дынь и винограду вволю… Но за ворота не пускали… Эти тяжелые двойные ворота были всегда на замке, как в тюрьме… Да и редкие посетители попадали сюда, - в узенькую и низкую калитку проползали чуть не на четвереньках.
Кроме того, учили играть на флейтах и бить в бубны. Заставляли петь разные песни и выучивать наизусть стихи.
Иногда по вечерам сюда, кроме музыкантов, приходили еще странные люди, на вид почтенные, но что они начинали делать, так это поверить нельзя, самому не видев.
Один набирал полный рот горячих угольев и бегал с ними по двору, под музыку, а из его рта били фонтаны огненных искр, другой играл ножами, пуская их кольцом вокруг головы… того и гляди, что убьет себя на месте… Ломались они так, будто кости у них совсем мягкие, а то разыгрывали разные сцены, такие смешные, что во всем дворе поднимался дружный неудержимый хохот… И все эти люди относились к хозяину дома как к старшему, почтительно кланяясь при входе и так же почтительно, отступая задом с поклонами до самой калитки, при выходе.
Хозяин, купивший Мат-Ниаза, был знаменитый в свое время батча (мальчик-танцор), Турсук-бала, потом - известный машкара-баз (актер) при дворе самого хивинского хана, а теперь, под старость, живущий на пенсии и содержащий школу батчей и машкара-базов.
Вот на какую дорогу попал пастух-раб Мат-Ниаз, и Турсук-бала, гладя его по голове, предсказывал ему великую, в этом направлении, будущность.
А Мат-Ниаз оказался батча способный и ловкий, отличный певец и даже остроумный импровизатор. Когда начинал петь Мат-Ниаз, все стихало и слушало, затаив дыхание, а у кое-кого, даже у самого Турсук-бала, на глазах дрожали слезинки.
И вот, не прошло и двух лет, со дня вступления в школу батчей Мат-Ниаза, как об нем заговорили даже за пределами школы.
Говорили о новом батче, как о каком-то чуде, который должен затмить даже самого Алиджана, нынешнего любимого ханского батчу в Хиве, но, конечно, говорили пока по слухам. Старый Турсук-бала не торопился хвастаться своим талантливым учеником, поджидая для этого более торжественного, подходящего случая.
И случай этот скоро представился.
6
Однажды рано утром, к воротам дома Турсук-балы подъезжал всадник. Конь был взмылен, его тонкие ноги дрожали, а всадник покрыт потом и пылью - и от усталости едва переводил дыхание, - очевидно - тот и другой сделали большой и спешный перегон, не тратя дорогого времени на отдых.
Торопливо привязал всадник коня к кольцу у ворот и принялся стучаться, совсем без подобающего уважения к дому отставного батчи и машкара-база. Отворили ему ворота.
Наскоро проговоривши обычное приветствие, новоприбывший вытащил из-за пазухи, завернутую в платок, узенько сложенную бумажку и подал ее хозяину.
- От светлейшего Хаджи-Селим-бея. Велел передать, что тебя помнит, - коротко отчеканил посланец, и тотчас же, без всякой церемонии, присел на ковер, под навесом, и крикнул, обращаясь не к кому-нибудь, а просто в сторону, где толпились любопытные, чтобы подали ему чаю и коньяк.
- Живее, козлята! - подтвердил его приказание и сам Турсук-бала.
Пока готовили угощение, хозяин, почтительно приложив бумажку ко лбу, к губам и сердцу, принялся разворачивать послание.
«Досточтимому увеселителю, славному из славных, Турсуку-бала, - стал он читать вслух и прибавил свое „Ого… го!..“ - Досточтимому увеселителю, славному из славных, Турсуку-бала… В четверг, в третий день по новолунии… Прибуду лично выразить тебе, Турсук, свое всегдашнее благоволение, а кстати посмотреть, что в твоей школе объявилось новое… Надеюсь, ты не ленишься и заботишься по-прежнему о своем деле, дабы доставить его высокому, недосягаемому, для обыкновенных смертных, величию, властителю земель и народов, и нам, его ближайшим советникам, забаву и удовольствие…
Остановлюсь по приезде в Урде, у моего покровителя и друга, Науруз-инака, бека кунградского, а в тот же день, по закате солнца, посетим твой дом… Гонца с письмом посылаю и к тебе за день вперед, дабы ты успел приготовиться.
Всегда к тебе благосклонный, - диван-беги - величайшего из величайших, Хана Хивинского
Селим-бей-хаджа».
Прочитав это письмо, усиливая свой и без того крикливый голос по мере чтения, Турсук-бала чуть не прокричал конец, сложил бумажку и торопливо побежал к себе с саклю. Через минуту он вернулся оттуда с новым канаусовым халатом в руках и накинул его на плеча гостя-посланца.
- О, какой же ты стал щедрый! - засмеялся тот, - видно, чуешь хорошую наживу от Селим-бея… Смотри, потом не забудь пошарить у себя в сундуках… Ведь как гнал-то!.. Выехал вчера перед закатом солнца, а чуть стало всходить, я уже и тут… Вели-ка ввести лошадь, да поставь ее получше; конь дорогой, с ханской конюшни.
Опять засуетился Турсук… он и к коню отнесся с должным уважением… Сам ввел, сам и седло снял, легкою попонкою прикрыл, и велел угощать гостя получше, да постлать ему отдохнуть помягче…
И начались во дворе Турсук-бала спешные приготовления к встрече высоких посетителей, на самую широкую ногу. Тут только увидел Мат-Ниаз, какие сокровища хранились в темных недрах сакли, служившей спальнею самого хозяина.
Пришли машкара-базы помогать, - пришли и просто нанятые люди с базара, - вытащили громадные, дорогие ковры, завесили ими все стены, весь мощеный двор устлали, вынесли куски красивого канауса и адрасса и обвили ими стволы деревьев, протянули гирляндами между колонн, и по коврам цветные дорожки вывели. Подушек навалили во всех углах горы-горами. Стала расставлять подносы со всякими сластями с целыми головами сахара, у тагана - вытянулся ряд узорных кунганов и фарфоровых чашек для чая… кальян принесли такой, что у всех глаза разгорелись. Весь в цветных камнях и бирюзе, - даже камышинка во всю длину жемчужною ниткою была обвита.
Пришел «плоучи» - с базара, - Шарип-бай. Никто лучше его не готовил плова, на тридцать четыре способа умел он приготовлять это блюдо. Он серьезно выслушал заказ хозяина, приговаривая все «хоп» да «хоп», и взял десять серебряных монет задатку.
Всех перемыли и загнали во второй двор, в большую саклю-уборную… Туда же им понесли целые сундуки дорогих одежд и уборов и приставили к ним двух машкара-базов - красителей и одевателей. Мат-Ниаза Турсук подозвал к себе и сказал, что он, его учитель, вполне надеется, что сегодня Мат-Ниаз оправдает его надежды.
А пока шли эти торопливые приготовления, день догорал, и с базара доносился глухой гул ликующей толпы: то встречали конную процессию диван-беги Селим-бея, прибывшего навестить своего друга, - бека кунградского.
Только стемнело, - весь двор Турсук-балы загорелся огнями. Сотни разноцветных фонарей развешаны были по стенам и колоннам, а вокруг бассейна из них сделана была сплошная огненная кайма; кроме того, - на крышах поставлены были высокие треноги, и на них котлы с паклею, пропитанною кунжутным маслом. Эти громадные факелы ярко пылали, отбрасывая на темном небе, далеко видимое, пожарное зарево. Ворота были отворены настежь, и в них появились, вооруженные палками, полицейские, чтобы сдерживать любопытные массы народа, запрудившие сплошь все узенькие улицы, ведущие к дому. Скоро послышался, - заглушаемый гулом толпы, - топот конских копыт, и в воротах стали показываться парные всадники; - они были в красных халатах и высоких черных бараньих шапках; гремя оружием, они соскакивали с лошадей и выстраивались по обеим сторонам ворот. Наконец появились гости, пышно одетые, в белых чалмах, в роскошных халатах, и тоже стали слезать с коней; все это были гости, приглашенные беком, почетные лица города. Наконец показались и сам бек с Селимом-хаджою рядом. Эти, не слезая, прямо въехали в ворота. Чудные кони, покрытые раззолоченными чапраками, бряцая дорогим набором уздечек, пугливо поводили ушами, храпя и слегка упираясь, топтали копытами дорогие ковры…
Турсук-бала стоял, согнувшись под прямым углом, сложив руки на животе… Он считал себя недостойным прикоснуться даже к лошадям своих высоких посетителей… Почетные жители города буквально на руках сняли с седел бека и Селим-бея и усадили их на приготовленных местах… А у ворот шум разом усилился до криков мало даже уважительных, и разом все это заглохло, чуть не стихло. Это - с большим трудом затворили ворота, пропустив только приглашенных.
Тогда бек, обращаясь к хозяину, - приветствовал его:
- Здравствуй, Турсук, давно не видались!
- Здравствуй, любезный Турсук, - проговорил и Селим-бей и протянул ему руку…
Тот кинулся стремительно, поцеловал рукав халата своего гостя и полу одежды бека…
- Удостоен без меры… и мой бедный язык немеет перед величием…
- Хорошо. Я тобою доволен! - проворчал бек Наурус-инак, - ты верный слуга и хороший человек.
А Селим-бей добавил просто:
- Угощай и показывай!
Началось представление.
Арка ворот во внутренний двор была завешана тяжелыми коврами, посредине эти ковры раздвигались невидимыми руками, когда надо было пропускать исполнителей.
Первыми оттуда появились четыре музыканта, в длинных белых рубахах, подпоясанных галунными поясами, и в парчовых тюбетейках. Музыканты, низко поклонившись гостям, сели в ряд на свои места и стали налаживать инструменты.
Турсук-бей хлопнул в ладоши и по этому сигналу из-за ковра стали выскакивать самые маленькие мальчики, смешно одетые в козьи шкурки. На их головках торчали рожки, и они принялись прыгать и резвиться по двору, изображая диких коз.
Через минуту показался охотник, - старик с длинною подвязною бородою, в рваном халате, в высокой меховой шапке, с фитильным самопалом в руках. Началось представление, изображающее удачную охоту. После каждого выстрела, падал очередной мальчик, сохраняя до конца свою позу. Позы же эти выбирались самые смешные, вызывавшие улыбки на губах гостей. В воздухе запахло порохом… Представление несколько затянулось, и бек проговорил:
- Довольно!
Моментально арена опустела. Выступили четыре мальчика, из старших, в богатых парчовых халатах, надушенные, и стали прислуживать гостям, подавая чай и подносы с угощением.
Селим-бей внимательно осмотрел их.
- Этот новый! - произнес он, указывая на одного из прислужников, - как тебя зовут?
- Селим, - вполголоса проговорил мальчик, вспыхнув так, что краска разлилась по всему лицу.
- Ого! Тёзка! Запиши! - кивнул головою диван-беги своему секретарю, сидящему поодаль.
Тот вытянул из-за пояса «календар» (прибор для письма) и сверток с бумагою.
По знаку Турсука появились еще два актера. Они, по костюмам и гримировке, должны были изображать осла и ослицу… Реву и движениям животных они подражали удивительно верно. Все гости смеялись и выражали свое одобрение. Селим-бей даже бросил актерам несколько монет…
Под звуки бубнов и рокот литавр началась пляска, сначала плавная, тихая, затем переходящая в бурное настроение, снова затихающая и снова разгорающаяся с удвоенною быстротою и силою.
- Освети! - произнес бек Науруз-инак…
Двое из прислуживающих батчей взяли по фонарю и поднесли их к лицам плясунов, замерших на мгновение, в причудливых позах.
- Хороши! - кивнул головою бек.
Пляска батчей опять сменилась выходом машкара-базов. На этот раз представление носило несколько обличительный характер: - двое нищих (байгушей) - разговаривали между собою, что бы сделал каждый из них, если бы они были беками. Предложения одного оспаривались другим, и в этом-то споре заключалась вся соль обличения. Местами выходило даже очень смело и резко, но конец все сглаживал к общему удовольствию, а конец был таков, что оба сошлись на одном: поступать так, как поступает - «да продлит Аллах его жизнь на много веков» - ныне властвующий бек, великий Науруз-инак.
Гости были, конечно, довольны и не сердились на ядовитые намеки предшествующих разговоров…
Кунградский бек велел выдать актерам по халату, что и было исполнено немедленно.
Наступила пауза, и появилась процессия с горячими блюдами - шурпы, плова и жареного мяса.
- Не поздно ли будет! - заметил Селим-бей, поглядывая вверх на звезды.
- О, повелитель, - стал успокаивать его Турсук-бала… Ночь длинна, а солнце не будет торопиться, чтобы не помешать удовольствию таких редких и высокопоставленных гостей.
После ужина представление продолжалось в том же порядке: батчи сменяли машкара-базов, машкара-базы батчей. Наконец арена на несколько минут опустела. Все стихло.
Посредине арены стоял Мат-Ниаз в одной только длинной, белой кисейной рубахе, подпоясанной высоко под мышками жемчужным ожерельем, из-под тюбетейки, сплошь вышитой бирюзою, выбивались черные, как смоль, вьющиеся пряди волос, падая по плечам, путаясь в массе дорогих украшений, на ногах были надеты вызолоченные цепи, на руках тоже… Эти оковы видимо тяготили его… Он печально посмотрел вокруг, и на его длинных ресницах задрожали слезы… Глубоко вздохнул ребенок и начал первый круг своей пляски… Его позы и выражение лица изображали глубокое страдание…
Общее недоумение… Старый бек вопросительно посмотрел на своего гостя, тот нахмурился и подозвал Турсук-балу…
- Это уже такое представление, - шептал тот, вовсе не обескураженный первым впечатлением… - Сейчас он петь будет, и все объяснится…
Мат-Ниазу подали инструмент. Он тихо стал перебирать струны сааза и остановился, дойдя до центра арены. Прелестный, мелодичный голос раздался отчетливо в наступившей тишине.
Когда ветер свободно гуляет в степи, он несет прохладу и влагу, освежая усталого путника. Заслони ему дорогу, и солнце спалит все живое своими лучами…
Дай волю степному спасительному ветру.
Когда роза цветет, наполняя воздух своим ароматом, заслони от нее солнце, окутай ее мраком ночи… и она поблекнет, опадут ее лепестки… замрет аромат…
Дай света красавице розе.
Когда быстроногий конь бодро несет тебя в далекой дороге, - гони его день и ночь, гони без отдыха - и ослабеет конь, подогнутся его железные ноги, остановится запаленное сердце, и падалью, трупом повалится он на горе всаднику.
Дай отдых коню быстроногому…
Когда веселье и радость играют в сердце человека, когда и в труде своем находит он утешение - закуй его в цепи - и смолкнет веселая радость, изноет душа в подневольной работе, угаснет человек, останется скот бессловесный.
Сними с него цепи во славу милосердного Аллаха…
Смолкнул певец… Молчат и все слушатели… Только Турсук-бала стоит бледен, как полотно, и со страха глаза поднять не смеет. Он не ту песню ожидал… другую, совсем другую… Так вот зачем Мат-Ниаз просил у него именно эти золотые цепочки!.. Наделает ему бед этот мальчик, - Богом вдохновенный импровизатор…
Старый бек сидит нахмурившись, исподлобья глядя. Селим-бей опомнился раньше.
- А ну, снимите-ка с него эти цепи… Посмотрим!
Сам Турсук бросился исполнять приказание.
С Мат-Ниазом мгновенно совершилось волшебное превращение. Его глаза засверкали огнем радости и веселья, всё гибкое, стройное тело затрепетало, лицо озарилась яркою улыбкою. Он глубоко вздохнул, потянулся и бойко ударил по струнам…
Слава вовеки мир и свободу даровавшему. Бог пошлет ему радость и счастие, победу над врагами, утешение в семье. Слава - мир даровавшему…
Мат-Ниаз отбросил инструмент и ринулся в пляску… Это быль танец, не похожий на все, что перед тем видели гости. Глаза не успевали следить за его быстрыми, полными грации движениями. Выражение лица горело неподдельною радостью, и когда он, окончив пляску, усталый, задыхающийся, опустился на ковер, раздались рукоплескания.
Участь Мат-Ниаза, в этот роковой для него вечер, была решена.
______
Кончился пир незадолго до рассвета. По узким, уже уснувшим улицам Кунграда, запылали факелы в руках красных всадников. Уехали гости. Осчастливленный, довольный Турсук-бала уже успел сосчитать барыши и говорил Мат-Ниазу:
- Тебе хорошо там будет… Всё счастье в твоих руках… все от тебя зависит… И когда ты будешь большой и славный - не забудь своего бедного, старого учителя.
Он не сообразил, что когда Мат-Ниаз вырастет и войдет в милость и славу - вряд ли Аллах будет так милостив к нему, Турсуку, что продлит на двойной век его собственную греховную жизнь.
Но Турсук-бала был в эту минуту счастлив, и все ему представлялось в розовом свете.
7
Году не прошло, как все заговорили о дружбе, завязавшейся между молодым четырнадцатилетним ханом-наследником, и новым придворным песенником, Мат-Ниазом.
Сам старый хан полюбил Мат-Ниаза и видимо доволен был выбором сына. Дети учились вместе, а учитель у них был большого ума и познаний, сам Даулет-хаджа, двенадцать раз на своем веку бывший в Мекке.
Ученый мулла поражен был способностями Мат-Ниаза и его удивительною памятью, с которою он сразу запоминал наизусть не только все строфы Корана, но даже целые страницы из избранных персидских и индийских поэтов… Да Мат-Ниаз и сам так говорил стихами, что его по часам заслушивались придворные ханского дворца…
Подрастал молодой хан-наследник, подрастал и его молодой друг. Много хорошего ждал народ от будущего хана, предчувствуя, что тот будет править душою и сердцем Мат-Ниазовым…
Старый хан любил воевать… Много народу гибло в этих кровавых распрях с соседями. Много народу разорялось дотла.
Любил молодой хан-наследник на охоту ездить… Охота не охота, а так больше, по всем далеким углам ханства Хивинского, и Мат-Ниаз всегда с ним, неотлучно… Была ли польза кому от этих поездок, нет ли, еще не выяснилось, только нашлись около старого хана люди, завидовавшие близости «выскочки», и стали нашептывать властителю слова недобрые…
Говорили, что Мат-Ниаз, сам раб-персиянин, задумывает дело неладное, измену черную, учит молодого ханского наследника совсем непутевому… Говорит, будто настоящие, добрые подданные ханства плохие слуги, нерадивые, неумелые, привыкли, мол, только к жизни праздной, на чужой счет, к набегам да разбоям, а все за них работают рабы подневольные, земляки Мат-Ниазовы да сродичи… В них, мол, и сила вся, им и надо поблажку давать и льготы всякие… Они, вишь, те, и ученые, и искусники… Они все лучшие здания построили, хитрыми узорами изукрасили… Они и ковры лучшие делают, и серебро чеканить умеют, и грамотные чуть не поголовно, а наши… Куда им!.. Вот какие слова говорил-де на ухо хану-наследнику этот песенник…
И не хочет хан слушать ядовитых изветов, а слушает, и не хочет верить, а верится…
Подарили Мат-Ниазу большой сад. Стал Мат-Ниаз строиться. Рабов у него было уже десять человек, все жалованные, не купленные за деньги… Подарили в то же время сад и Мат-Мураду, дальнему племяннику ханскому, знаменитому воину, прославившемуся своими набегами, во главе туркменских дружин, за персидскую границу… Этот тоже стал строиться. У Мат-Ниаза десять человек принялось за работу, у Мат-Мурада - сто… День за днем проходит, у первого, на глазах, растут постройки, арки выводят, лепную и живописную работу начинают… Питомники новые разбиты, садики расчищены, а у второго - только еще кирпичи лепят, а надсмотрщиков за работами видимо-невидимо, сам Мат-Мурад с плетью гуляет…
Спросил сам хан у Мат-Ниаза: почему это так, что каждый из его рабов больше, чем десять Мурадовых строит?..
- У меня нет рабов, - отвечал Мат-Ниаз. - Они для меня все равно, что для себя строются… Мне и стеречь их не для чего…
- Отчего же они не убегут от тебя, если нет над ними стражи никакой?
- А зачем им бегать, когда сами волею и честью уйти могут, когда захотят… Разве им у меня худо?
Задумался хан, нахмурил свои седые брови, ничего не сказал своему любимцу… А ночью, в своей сакле, у постели, письмо нашел, подметное, а в письме том значилось следующее:
«Берегись, хан всемогущий! Над твоею головою гроза собирается: Мат-Ниаз всех рабов взбунтовал, и не только тебе, сыну твоему погибель готовят проклятые собаки-шииты».
Всю ночь не спал хан, а рано утром первым на глаза ему Мат-Мурад попался, приехал с поклоном и жалобою.
Рассказывает, что у него половина рабов разбежалась, да, слава Аллаху, недалеко ушли, переловлены, что, мол, двое из беглых повинились; указывают на Ниаза: он, мол, их научил. Хороший такой человек, этот Мат-Ниаз, даром что родом сам персюк, а такими делами занимается, и наследному хану это порча одна, ничего больше!..
Рассердился властитель.
- Где эти рабы? Доставить мне их к личному моему допросу!..
- Прости, великодушнейший и справедливейший хан, - стал виниться Мурад, - не выдержали пыток…
Стоит только хану нахмуриться, стоит только чуть немилость свою выказать к сильному сановнику, все враги, что тише воды были, сразу заговорят. Так и теперь. Со всех сторон пошли на голову Мат-Ниаза изветы да жалобы… не помогло и заступничество молодого хана-наследника, и вместо сада роскошного, вместо новоселья в дому, на диво выстроенном, попал Мат-Ниаз в темницу, под стражу, пока до суда и казни.
Без малого год томился несчастный. Наследника престола в Чимбай сослали на это время. Выехал хан на молитву в мечеть, на самой середине площади конь испугался чего-то, взвился на дыбы и опрокинулся, прижав старого властителя высокою, кованною золотом лукою седла, прямо против сердца… подняли хана, до дворца не успели донести, Аллах принял его душу.
Вступил на престол молодой, освободил своего друга, притихли враги, ждут своей погибели. Хан и не прочь бы жестоко наказать злых клеветников, да Мат-Ниаз заступился. Мат-Мурада сделал главным военачальником, а прочих при дворе всех оставил, только сам, на место совсем больного, уже полоумного Селим-бея, диван-беги сделался. Это, говорит, такая должность, что работы много, что же вас затруднять делом непосильным.
Начались дни, а за днями годы мира и благоденствия для всего ханства Хивинского…
Многие годы прошли. Состарился Мат-Ниаз и по воле Божией пережил своего царственного друга.
Наследовал хану малолетний Сеид-Богадур, воспитателем же и полным за него правителем, по завещанию покойного, назначен был бывший батча, этот самый, Богом вдохновенный песенник, нынче, - диван-беги Мат-Ниаз, добровольно разделивший власть и влияние с своим, когда-то злейшим врагом, ныне другом, Мат-Мурадом, инаком, всех сил главнокомандующим.
8
Много воды унесла Аму в Аральское норе, много песку нагнало ветром на окраины обработанных полей, много народу родилось, много и повымерло, пока вырос малолеток хан и черною бородою опушился. Много событий свершилось в мире, и пала грозная соседка Бухара под ударами врагов с севера…
Знали в Хиве про все это и, конечно, лучше всех знал Мат-Ниаз, первый кормчий. Слухи слухами, вести вестями - разобраться трудно! Знали также, что этот самый враг не раз в сторону на Хиву ходить покушался и был посрамлен по воле Аллаха… То погибал под мечом правоверных, то не пускала его самим Богом сооруженная преграда, непроходимые степи, песчаные, лишенные воды, дышащие смертельным жаром… и вот этот самый враг, снова на свободу Аллахом хранимой Хивы посягает, письма шлет, призывающие к покорности, грозит боевою карою…
Мат-Мурад с пеною у рта мечется, полки собирает, пушки готовит. Мат-Ниаз, хоть и враг пролития крови, а тут воззвание сам пишет… Дело, не набег, не разбой, дело святое, защита отечества.
Призванные тюркменские племена уже наводнили ханство и на ту сторону Аму-Дарьи в пески ушли, навстречу врагам с севера… Сам хан со всеми силами по эту сторону заняли три высоких холма на берегу, называемые Уч-Чучаном… На одном из этих холмов, самом большом, раскинулась цветными шатрами ханская ставка… Ждут с полною верою в победу. Ждут не дождутся, когда прискачут с вестью из передовых отрядов о гибели вражеских полчищ под сыпучими барханами Адам-Крилгана, недаром же слово это человеческую погибель означает.
Скачут первые гонцы.
- Нас сбили, - говорят, - гонят!.. Тихо, но верно, все вперед и вперед идут «ак-кульмак» (белые рубахи), и пушки с ними идут медные…
Скачут вторые гонцы:
- Сбили тюркменские дружины… Бегут йомуды и чодары… портят за собою последнюю воду в немногих колодцах… Все вперед да вперед идут белые рубахи…
Скачут третьи гонцы:
- Зной и песчаный вихрь слепит нам очи… языки пересохли от жары, гибнут верблюды врагов, весь путь своими телами устлали… Медленно, верно, все вперед да вперед идут белые рубахи!..
Скачут последние, с размаха, с крутого берега в реку бросаются, последние силы напрягают, лишь бы на этот берег живыми выбраться, и назад со страхом озираются…
- Воду уже чуят враги… близко за нами едут… словно змей-великан растянулись в песках их белые батальоны… и песочная пустыня им покорилась.
И, словно в подтверждение роковой вести, - донес порыв ветра с той стороны глухие раскаты далекого грома…
Это русские пушки подали свой голос.
______
Задумчиво стоял Мат-Ниаз на высоком холме; под ним, далеко внизу, расстилалась бесконечная в обе стороны водная поверхность, и причудливыми пятнами темнели на ней оголенные отмели. Дальше ночная мгла скрывала противуположный берег, пока еще тихий, беззвучный, а вокруг холмов, сколько глаз мог видеть, все огни да огни несметных мусульманских полчищ… Слышно злобное ржанье коней, слышны командные клики, гул массового движения, тяжелый грохот колес.
Длинными рядами вытянулись по гребням холмов грозные пушки, покрытые святыми изречениями Корана… Ветер колышет группы знамен и бунчужных хвостов… Все готовится к бою на утро.
Мат-Мурад седьмого коня меняет. Тигром мечется по всему стану. Хан Сеид сидит в шатре, и сна ему нет, а кругом толпою льстивые придворные заранее хвалу воздают, с победою наперед поздравляют, клянутся в верности, в полнейшей готовности за него сложить свои головы.
Смутен Мат-Ниаз, и глаз оторвать не может с того загадочно-тихого берега… а дело к рассвету близится.
Вот забелело на востоке. Вон Ориона меч высоко уже поднялся на небе, вон и Утренняя звезда ярким алмазом догорает. Туман предрассветный затянул реку, и еще страшнее, еще таинственнее стала эта завеса.
И вдруг чудится Мат-Ниазу, что из недр тумана выдвигается гора не гора, сияющая холодным светом, а серебряный шлем богатырский… Вот и лицо его покойно-грозное, вот и плеча, словно льдом покрытые латами, вот и рука правая, вооруженная молниями, вот и зеленая ветвь росистая в левой руке колышется…
И вспомнил старик свое далекое детство, вспомнил высокий купол Атлара, вспомнил, что ему, ребенку, давно уснувший праведник показывал в вещем сне…
Схватился Мат-Ниаз за голову, шатаясь пошел к ханской ставке и говорит хану:
- Хочешь мне верить на благо твоего же народа, - твое собственное?
- Говори, - пытливо смотрит на него хан Сеид-Богадур.
- Собирай полки, веди их назад. Высылай посольство на ту сторону с миром и покорностью… Я сам во главе того посольства пойду, здесь меч бессилен. Воля Аллаха совершается.
Ропот послышался кругом.
- Состарился, малодушный, трус, - загудели голоса. - Хана смущаешь… не слушай его!.. Аллах нам дарует победу, и солнце не успеет подняться на небе, как окрасятся воды Аму вражескою кровью; жаль только вот, что неповинную воду опоганит…
Влетел ураганом Мат-Мурад в палатку… кричит, позабыв все.
- Головою своею за победу отвечаю. Только и ты своею головою за нечестивые речи ответишь. Персиянин льстивый…
Проснулась, знать, у Мурада вся исстари затаенная ненависть к диван-беги… сорвалась с языка и вылилась.
- Мне моей головы не жалко, - покойно отвечал Мат-Ниаз. - Я, может быть, не свою спасаю, а с твоею тысячи голов правоверных. Увидит солнце кровь, только не вражескую. Увидит солнце наш позор и посрамление. Послушай, как своего учителя, ныне слугу и раба верного.
Не дали даже договорить старику. Перед ним за час дрожали, пуще чем перед самим ханом, тут чуть не силою из шатра вытолкали.
- Да свершится воля твоя! - вздохнул Мат-Ниаз и побрел снова на гребень вековой твердыни.
А солнце уже всходит и гонит туман своими первыми лучами. На том берегу таинственная завеса поднимается, и, видно теперь ясно, как на желтых песках, словно снег, белеют стройные линии. Вереницы верблюдов спускаются к воде. У низкого берега кипит спешная работа, железные лодки готовят.
Не дремлет Мат-Мурад, по его знаку загрохотали ряды пушечных жерл. Густые клубы дыма покрыли все сплошь. Чуть слышно, словно эхо, отозвались пушки с того берега, и с адским громом и визгом лопнули в воздухе первые гранаты, а с ними пришла и первая смерть.
Гремят хивинские пушки, громче их рвутся снаряды врагов. Стон раненых, вопли, проклятия… Мелькают тени бегущих то в одиночку, то уже целыми толпами. Охрип голос Мат-Мурада… и грозит он, и молит, и святые слова говорит, и мечет проклятиями…
Подали нукеры коня Мат-Ниазу, чуть не силою посадили. Едет шагом старик, сквозь дым и смерть, скользит конь в кровавых лужах.
- Где хан? - спрашивает.
- Там за холмом, тебя дожидается.
- Что же это тише стало? Что же наши пушки смолкают?
- Бросили их… бегут оробевшие сарбазы…
Оглянулся кругом Мат-Ниаз. Как стада баранов с перепугу толпами бежит блестящее воинство… стонут раненые, корчась в предсмертных муках. Грудами тел покрыты гребни и скаты курганов… взглянул вещий старик на реку, а уже вся поверхность рябит чужими, железными лодками, сверкают на лодках штыки… и быстро к берегу близятся.
Мат-Мурад на окровавленном коне только что в бессильной злобе расколол череп одному из беглецов, ищет обезумевшим взором новую жертву…
- Ты головою своею за победу ручался! - укорил его Мат-Ниаз. - Эта кровь на твою падет голову.
- Молчи - колдун! - а то и с тобою то же будет!
Еле прикрыли старика его нукеры от наскока опозоренного полководца.
Продолжал путь диван-беги, и все тише да тише слышались ему звуки потерянного боя.
Вон впереди, в пыльном облаке мелькает парчевой халат хана и колышется его высокая черная шапка.
Молча поравнялись друг с другом, - раб-наставник с властительным учеником. Молча обменялись взглядами.
Заметил Мат-Ниаз слезу на ресницах хана, нагнулся к нему с седла, крепко обнял.
- Даст Бог, - сказал он ему. - Политые кровью мертвые пески оживут цветущими садами… За тысячи смертей Аллах пошлет десятки тысяч жизней… Сохранишь ты престол и доброе имя. И капля росы с благотворной ветви упадет и на твою венчанную голову.
- О какой ветви говоришь ты? - спросил изумленный хан.
Но Мат-Ниаз словно не слышал этого вопроса.
- Благословен крепкий, покорный воле Божией, - продолжал он… и властным движением руки подозвав нукеров, приказал им свернуть на Ак-Мазар, с пути отступления охваченных паникою войск, и там далеко, в стороне, готовить шатры для ханского ночлега.
Другие произведения Николая Каразина: [ На далеких окраинах] (роман), [ В камышах] (отрывок из повести), [ Юнуска-головорез], [ Старый Кашкара], [ Богатый купец бай Мирза-Кудлай], [ Докторша], [ Как чабар Мумын берег вверенную ему казенную почту], [ Байга], [ Джигитская честь], [ Тюркмен Сяркей], [ Наурусова яма], [ Кочевья по Иссык-Кулю], [ Три дня в мазарке], [ Писанка], [ От Оренбурга до Ташкента], [ Скорбный путь].
НАЧАЛО
Сбор рабов-персиян, для отправки их на родину, по заключении
Россиею мира с ханом хивинским. С фот. Григория Кривцова
5
Очутился Мат-Ниаз на небольшом чистом дворе, кругом тянулись навесы на резных колонках, под навесами, на возвышениях, разостланы были дорогие ковры - и мутаки (подушки) узорные. Посреди двора - бассейн с водою, и по четырем углам бассейна росли карагачи (чинары), покрывая весь двор своею тенью. Здесь новоприбывший увидал еще мальчиков, таких же маленьких, как он сам, и побольше немного; те его сначала обижать начали, но кроткий вид Мат-Ниаза и его все еще заплаканные глазенки смирили забияк, и мир восстановился скоро, а за миром и дружба. По стенам висели саазы, бубны и разные инструменты, а в соседнем дворе - стояли на привязях красивые лошади, их покрывали дорогими попонами.
- Уж не к беку ли самому попал я? - подумал Мат-Ниаз, видя блестящую обстановку. Но до бека и его дворца было еще далеко.
Несколько дней прошло; новичка оставляли в покое. Он только должен был смотреть, что проделывают другие мальчики.
Приходили два человека, в рваных, старых, но когда-то дорогих шелковых халатах, - один брал большой бубен, а другой флейточку, и начиналась музыка. Мальчики по одному выходили на середину двора, к бассейну, там был разостлан ковер. Прислушиваясь к такту, выбиваемому на бубне, очередной мальчик должен был стать в позу и сначала медленно раскачиваться всем корпусом, держась руками за бедра. Одни делали это неловко, некрасиво, а были такие, наловчившиеся, что описывали телом целый круг, не сдвигая ног с места, смотреть даже было страшно, точно у него в поясе все вытянуто да растянуто… Проделав это движение, он шел по ковру, стараясь не сойти с его каймы, и шел особенною походкою, маленькими шажками, не более длины ступни, с каждым шагом, чуть-чуть сгибая колени и быстро выпрямляясь… Затем он описывал этот круг бойчее, ускоряя такт, спиралью приближаясь к средине, дойдя наконец до центра, он проделывал какую-нибудь удивительную штуку, то перегибался назад, взмахнув над головою руками, доставая этими руками до своих пяток, то перекувыркивался через голову назад, или, подняв - раскинутыми врозь крестом руками - полы своего халатика, начинал так быстро вертеться на одной пятке, что нельзя было уследить, где у него что… просто волчок-вертушка перед глазами… останавливался разом и приседал на корточки. Разные хитрые вещи проделывали новые товарищи Мат-Ниаза, а учитель их, этот противный на вид, но добрый и ласковый старик, говорил новичку, чтобы старался перенимать пока как умеет, а после скоро его начнут учить всему по порядку.
Все это весьма интересовало Мат-Ниаза, он легко и охотно перенимал многое у своих старших товарищей, много помогали ему природная сила и грация, а красивое почти девичье личико ребенка и кроткий характер скоро сделали его любимцем и баловнем всей школы.
Кормили детей прекрасно. Подавали плов жирный с мясом, чаю сколько хочешь, дынь и винограду вволю… Но за ворота не пускали… Эти тяжелые двойные ворота были всегда на замке, как в тюрьме… Да и редкие посетители попадали сюда, - в узенькую и низкую калитку проползали чуть не на четвереньках.
Кроме того, учили играть на флейтах и бить в бубны. Заставляли петь разные песни и выучивать наизусть стихи.
Иногда по вечерам сюда, кроме музыкантов, приходили еще странные люди, на вид почтенные, но что они начинали делать, так это поверить нельзя, самому не видев.
Один набирал полный рот горячих угольев и бегал с ними по двору, под музыку, а из его рта били фонтаны огненных искр, другой играл ножами, пуская их кольцом вокруг головы… того и гляди, что убьет себя на месте… Ломались они так, будто кости у них совсем мягкие, а то разыгрывали разные сцены, такие смешные, что во всем дворе поднимался дружный неудержимый хохот… И все эти люди относились к хозяину дома как к старшему, почтительно кланяясь при входе и так же почтительно, отступая задом с поклонами до самой калитки, при выходе.
Хозяин, купивший Мат-Ниаза, был знаменитый в свое время батча (мальчик-танцор), Турсук-бала, потом - известный машкара-баз (актер) при дворе самого хивинского хана, а теперь, под старость, живущий на пенсии и содержащий школу батчей и машкара-базов.
Вот на какую дорогу попал пастух-раб Мат-Ниаз, и Турсук-бала, гладя его по голове, предсказывал ему великую, в этом направлении, будущность.
А Мат-Ниаз оказался батча способный и ловкий, отличный певец и даже остроумный импровизатор. Когда начинал петь Мат-Ниаз, все стихало и слушало, затаив дыхание, а у кое-кого, даже у самого Турсук-бала, на глазах дрожали слезинки.
И вот, не прошло и двух лет, со дня вступления в школу батчей Мат-Ниаза, как об нем заговорили даже за пределами школы.
Говорили о новом батче, как о каком-то чуде, который должен затмить даже самого Алиджана, нынешнего любимого ханского батчу в Хиве, но, конечно, говорили пока по слухам. Старый Турсук-бала не торопился хвастаться своим талантливым учеником, поджидая для этого более торжественного, подходящего случая.
И случай этот скоро представился.
6
Однажды рано утром, к воротам дома Турсук-балы подъезжал всадник. Конь был взмылен, его тонкие ноги дрожали, а всадник покрыт потом и пылью - и от усталости едва переводил дыхание, - очевидно - тот и другой сделали большой и спешный перегон, не тратя дорогого времени на отдых.
Торопливо привязал всадник коня к кольцу у ворот и принялся стучаться, совсем без подобающего уважения к дому отставного батчи и машкара-база. Отворили ему ворота.
Наскоро проговоривши обычное приветствие, новоприбывший вытащил из-за пазухи, завернутую в платок, узенько сложенную бумажку и подал ее хозяину.
- От светлейшего Хаджи-Селим-бея. Велел передать, что тебя помнит, - коротко отчеканил посланец, и тотчас же, без всякой церемонии, присел на ковер, под навесом, и крикнул, обращаясь не к кому-нибудь, а просто в сторону, где толпились любопытные, чтобы подали ему чаю и коньяк.
- Живее, козлята! - подтвердил его приказание и сам Турсук-бала.
Пока готовили угощение, хозяин, почтительно приложив бумажку ко лбу, к губам и сердцу, принялся разворачивать послание.
«Досточтимому увеселителю, славному из славных, Турсуку-бала, - стал он читать вслух и прибавил свое „Ого… го!..“ - Досточтимому увеселителю, славному из славных, Турсуку-бала… В четверг, в третий день по новолунии… Прибуду лично выразить тебе, Турсук, свое всегдашнее благоволение, а кстати посмотреть, что в твоей школе объявилось новое… Надеюсь, ты не ленишься и заботишься по-прежнему о своем деле, дабы доставить его высокому, недосягаемому, для обыкновенных смертных, величию, властителю земель и народов, и нам, его ближайшим советникам, забаву и удовольствие…
Остановлюсь по приезде в Урде, у моего покровителя и друга, Науруз-инака, бека кунградского, а в тот же день, по закате солнца, посетим твой дом… Гонца с письмом посылаю и к тебе за день вперед, дабы ты успел приготовиться.
Всегда к тебе благосклонный, - диван-беги - величайшего из величайших, Хана Хивинского
Селим-бей-хаджа».
Прочитав это письмо, усиливая свой и без того крикливый голос по мере чтения, Турсук-бала чуть не прокричал конец, сложил бумажку и торопливо побежал к себе с саклю. Через минуту он вернулся оттуда с новым канаусовым халатом в руках и накинул его на плеча гостя-посланца.
- О, какой же ты стал щедрый! - засмеялся тот, - видно, чуешь хорошую наживу от Селим-бея… Смотри, потом не забудь пошарить у себя в сундуках… Ведь как гнал-то!.. Выехал вчера перед закатом солнца, а чуть стало всходить, я уже и тут… Вели-ка ввести лошадь, да поставь ее получше; конь дорогой, с ханской конюшни.
Опять засуетился Турсук… он и к коню отнесся с должным уважением… Сам ввел, сам и седло снял, легкою попонкою прикрыл, и велел угощать гостя получше, да постлать ему отдохнуть помягче…
И начались во дворе Турсук-бала спешные приготовления к встрече высоких посетителей, на самую широкую ногу. Тут только увидел Мат-Ниаз, какие сокровища хранились в темных недрах сакли, служившей спальнею самого хозяина.
Пришли машкара-базы помогать, - пришли и просто нанятые люди с базара, - вытащили громадные, дорогие ковры, завесили ими все стены, весь мощеный двор устлали, вынесли куски красивого канауса и адрасса и обвили ими стволы деревьев, протянули гирляндами между колонн, и по коврам цветные дорожки вывели. Подушек навалили во всех углах горы-горами. Стала расставлять подносы со всякими сластями с целыми головами сахара, у тагана - вытянулся ряд узорных кунганов и фарфоровых чашек для чая… кальян принесли такой, что у всех глаза разгорелись. Весь в цветных камнях и бирюзе, - даже камышинка во всю длину жемчужною ниткою была обвита.
Пришел «плоучи» - с базара, - Шарип-бай. Никто лучше его не готовил плова, на тридцать четыре способа умел он приготовлять это блюдо. Он серьезно выслушал заказ хозяина, приговаривая все «хоп» да «хоп», и взял десять серебряных монет задатку.
Всех перемыли и загнали во второй двор, в большую саклю-уборную… Туда же им понесли целые сундуки дорогих одежд и уборов и приставили к ним двух машкара-базов - красителей и одевателей. Мат-Ниаза Турсук подозвал к себе и сказал, что он, его учитель, вполне надеется, что сегодня Мат-Ниаз оправдает его надежды.
А пока шли эти торопливые приготовления, день догорал, и с базара доносился глухой гул ликующей толпы: то встречали конную процессию диван-беги Селим-бея, прибывшего навестить своего друга, - бека кунградского.
Только стемнело, - весь двор Турсук-балы загорелся огнями. Сотни разноцветных фонарей развешаны были по стенам и колоннам, а вокруг бассейна из них сделана была сплошная огненная кайма; кроме того, - на крышах поставлены были высокие треноги, и на них котлы с паклею, пропитанною кунжутным маслом. Эти громадные факелы ярко пылали, отбрасывая на темном небе, далеко видимое, пожарное зарево. Ворота были отворены настежь, и в них появились, вооруженные палками, полицейские, чтобы сдерживать любопытные массы народа, запрудившие сплошь все узенькие улицы, ведущие к дому. Скоро послышался, - заглушаемый гулом толпы, - топот конских копыт, и в воротах стали показываться парные всадники; - они были в красных халатах и высоких черных бараньих шапках; гремя оружием, они соскакивали с лошадей и выстраивались по обеим сторонам ворот. Наконец появились гости, пышно одетые, в белых чалмах, в роскошных халатах, и тоже стали слезать с коней; все это были гости, приглашенные беком, почетные лица города. Наконец показались и сам бек с Селимом-хаджою рядом. Эти, не слезая, прямо въехали в ворота. Чудные кони, покрытые раззолоченными чапраками, бряцая дорогим набором уздечек, пугливо поводили ушами, храпя и слегка упираясь, топтали копытами дорогие ковры…
Турсук-бала стоял, согнувшись под прямым углом, сложив руки на животе… Он считал себя недостойным прикоснуться даже к лошадям своих высоких посетителей… Почетные жители города буквально на руках сняли с седел бека и Селим-бея и усадили их на приготовленных местах… А у ворот шум разом усилился до криков мало даже уважительных, и разом все это заглохло, чуть не стихло. Это - с большим трудом затворили ворота, пропустив только приглашенных.
Тогда бек, обращаясь к хозяину, - приветствовал его:
- Здравствуй, Турсук, давно не видались!
- Здравствуй, любезный Турсук, - проговорил и Селим-бей и протянул ему руку…
Тот кинулся стремительно, поцеловал рукав халата своего гостя и полу одежды бека…
- Удостоен без меры… и мой бедный язык немеет перед величием…
- Хорошо. Я тобою доволен! - проворчал бек Наурус-инак, - ты верный слуга и хороший человек.
А Селим-бей добавил просто:
- Угощай и показывай!
Началось представление.
Арка ворот во внутренний двор была завешана тяжелыми коврами, посредине эти ковры раздвигались невидимыми руками, когда надо было пропускать исполнителей.
Первыми оттуда появились четыре музыканта, в длинных белых рубахах, подпоясанных галунными поясами, и в парчовых тюбетейках. Музыканты, низко поклонившись гостям, сели в ряд на свои места и стали налаживать инструменты.
Турсук-бей хлопнул в ладоши и по этому сигналу из-за ковра стали выскакивать самые маленькие мальчики, смешно одетые в козьи шкурки. На их головках торчали рожки, и они принялись прыгать и резвиться по двору, изображая диких коз.
Через минуту показался охотник, - старик с длинною подвязною бородою, в рваном халате, в высокой меховой шапке, с фитильным самопалом в руках. Началось представление, изображающее удачную охоту. После каждого выстрела, падал очередной мальчик, сохраняя до конца свою позу. Позы же эти выбирались самые смешные, вызывавшие улыбки на губах гостей. В воздухе запахло порохом… Представление несколько затянулось, и бек проговорил:
- Довольно!
Моментально арена опустела. Выступили четыре мальчика, из старших, в богатых парчовых халатах, надушенные, и стали прислуживать гостям, подавая чай и подносы с угощением.
Селим-бей внимательно осмотрел их.
- Этот новый! - произнес он, указывая на одного из прислужников, - как тебя зовут?
- Селим, - вполголоса проговорил мальчик, вспыхнув так, что краска разлилась по всему лицу.
- Ого! Тёзка! Запиши! - кивнул головою диван-беги своему секретарю, сидящему поодаль.
Тот вытянул из-за пояса «календар» (прибор для письма) и сверток с бумагою.
По знаку Турсука появились еще два актера. Они, по костюмам и гримировке, должны были изображать осла и ослицу… Реву и движениям животных они подражали удивительно верно. Все гости смеялись и выражали свое одобрение. Селим-бей даже бросил актерам несколько монет…
Под звуки бубнов и рокот литавр началась пляска, сначала плавная, тихая, затем переходящая в бурное настроение, снова затихающая и снова разгорающаяся с удвоенною быстротою и силою.
- Освети! - произнес бек Науруз-инак…
Двое из прислуживающих батчей взяли по фонарю и поднесли их к лицам плясунов, замерших на мгновение, в причудливых позах.
- Хороши! - кивнул головою бек.
Пляска батчей опять сменилась выходом машкара-базов. На этот раз представление носило несколько обличительный характер: - двое нищих (байгушей) - разговаривали между собою, что бы сделал каждый из них, если бы они были беками. Предложения одного оспаривались другим, и в этом-то споре заключалась вся соль обличения. Местами выходило даже очень смело и резко, но конец все сглаживал к общему удовольствию, а конец был таков, что оба сошлись на одном: поступать так, как поступает - «да продлит Аллах его жизнь на много веков» - ныне властвующий бек, великий Науруз-инак.
Гости были, конечно, довольны и не сердились на ядовитые намеки предшествующих разговоров…
Кунградский бек велел выдать актерам по халату, что и было исполнено немедленно.
Наступила пауза, и появилась процессия с горячими блюдами - шурпы, плова и жареного мяса.
- Не поздно ли будет! - заметил Селим-бей, поглядывая вверх на звезды.
- О, повелитель, - стал успокаивать его Турсук-бала… Ночь длинна, а солнце не будет торопиться, чтобы не помешать удовольствию таких редких и высокопоставленных гостей.
После ужина представление продолжалось в том же порядке: батчи сменяли машкара-базов, машкара-базы батчей. Наконец арена на несколько минут опустела. Все стихло.
Посредине арены стоял Мат-Ниаз в одной только длинной, белой кисейной рубахе, подпоясанной высоко под мышками жемчужным ожерельем, из-под тюбетейки, сплошь вышитой бирюзою, выбивались черные, как смоль, вьющиеся пряди волос, падая по плечам, путаясь в массе дорогих украшений, на ногах были надеты вызолоченные цепи, на руках тоже… Эти оковы видимо тяготили его… Он печально посмотрел вокруг, и на его длинных ресницах задрожали слезы… Глубоко вздохнул ребенок и начал первый круг своей пляски… Его позы и выражение лица изображали глубокое страдание…
Общее недоумение… Старый бек вопросительно посмотрел на своего гостя, тот нахмурился и подозвал Турсук-балу…
- Это уже такое представление, - шептал тот, вовсе не обескураженный первым впечатлением… - Сейчас он петь будет, и все объяснится…
Мат-Ниазу подали инструмент. Он тихо стал перебирать струны сааза и остановился, дойдя до центра арены. Прелестный, мелодичный голос раздался отчетливо в наступившей тишине.
Когда ветер свободно гуляет в степи, он несет прохладу и влагу, освежая усталого путника. Заслони ему дорогу, и солнце спалит все живое своими лучами…
Дай волю степному спасительному ветру.
Когда роза цветет, наполняя воздух своим ароматом, заслони от нее солнце, окутай ее мраком ночи… и она поблекнет, опадут ее лепестки… замрет аромат…
Дай света красавице розе.
Когда быстроногий конь бодро несет тебя в далекой дороге, - гони его день и ночь, гони без отдыха - и ослабеет конь, подогнутся его железные ноги, остановится запаленное сердце, и падалью, трупом повалится он на горе всаднику.
Дай отдых коню быстроногому…
Когда веселье и радость играют в сердце человека, когда и в труде своем находит он утешение - закуй его в цепи - и смолкнет веселая радость, изноет душа в подневольной работе, угаснет человек, останется скот бессловесный.
Сними с него цепи во славу милосердного Аллаха…
Смолкнул певец… Молчат и все слушатели… Только Турсук-бала стоит бледен, как полотно, и со страха глаза поднять не смеет. Он не ту песню ожидал… другую, совсем другую… Так вот зачем Мат-Ниаз просил у него именно эти золотые цепочки!.. Наделает ему бед этот мальчик, - Богом вдохновенный импровизатор…
Старый бек сидит нахмурившись, исподлобья глядя. Селим-бей опомнился раньше.
- А ну, снимите-ка с него эти цепи… Посмотрим!
Сам Турсук бросился исполнять приказание.
С Мат-Ниазом мгновенно совершилось волшебное превращение. Его глаза засверкали огнем радости и веселья, всё гибкое, стройное тело затрепетало, лицо озарилась яркою улыбкою. Он глубоко вздохнул, потянулся и бойко ударил по струнам…
Слава вовеки мир и свободу даровавшему. Бог пошлет ему радость и счастие, победу над врагами, утешение в семье. Слава - мир даровавшему…
Мат-Ниаз отбросил инструмент и ринулся в пляску… Это быль танец, не похожий на все, что перед тем видели гости. Глаза не успевали следить за его быстрыми, полными грации движениями. Выражение лица горело неподдельною радостью, и когда он, окончив пляску, усталый, задыхающийся, опустился на ковер, раздались рукоплескания.
Участь Мат-Ниаза, в этот роковой для него вечер, была решена.
______
Кончился пир незадолго до рассвета. По узким, уже уснувшим улицам Кунграда, запылали факелы в руках красных всадников. Уехали гости. Осчастливленный, довольный Турсук-бала уже успел сосчитать барыши и говорил Мат-Ниазу:
- Тебе хорошо там будет… Всё счастье в твоих руках… все от тебя зависит… И когда ты будешь большой и славный - не забудь своего бедного, старого учителя.
Он не сообразил, что когда Мат-Ниаз вырастет и войдет в милость и славу - вряд ли Аллах будет так милостив к нему, Турсуку, что продлит на двойной век его собственную греховную жизнь.
Но Турсук-бала был в эту минуту счастлив, и все ему представлялось в розовом свете.
7
Году не прошло, как все заговорили о дружбе, завязавшейся между молодым четырнадцатилетним ханом-наследником, и новым придворным песенником, Мат-Ниазом.
Сам старый хан полюбил Мат-Ниаза и видимо доволен был выбором сына. Дети учились вместе, а учитель у них был большого ума и познаний, сам Даулет-хаджа, двенадцать раз на своем веку бывший в Мекке.
Ученый мулла поражен был способностями Мат-Ниаза и его удивительною памятью, с которою он сразу запоминал наизусть не только все строфы Корана, но даже целые страницы из избранных персидских и индийских поэтов… Да Мат-Ниаз и сам так говорил стихами, что его по часам заслушивались придворные ханского дворца…
Подрастал молодой хан-наследник, подрастал и его молодой друг. Много хорошего ждал народ от будущего хана, предчувствуя, что тот будет править душою и сердцем Мат-Ниазовым…
Старый хан любил воевать… Много народу гибло в этих кровавых распрях с соседями. Много народу разорялось дотла.
Любил молодой хан-наследник на охоту ездить… Охота не охота, а так больше, по всем далеким углам ханства Хивинского, и Мат-Ниаз всегда с ним, неотлучно… Была ли польза кому от этих поездок, нет ли, еще не выяснилось, только нашлись около старого хана люди, завидовавшие близости «выскочки», и стали нашептывать властителю слова недобрые…
Говорили, что Мат-Ниаз, сам раб-персиянин, задумывает дело неладное, измену черную, учит молодого ханского наследника совсем непутевому… Говорит, будто настоящие, добрые подданные ханства плохие слуги, нерадивые, неумелые, привыкли, мол, только к жизни праздной, на чужой счет, к набегам да разбоям, а все за них работают рабы подневольные, земляки Мат-Ниазовы да сродичи… В них, мол, и сила вся, им и надо поблажку давать и льготы всякие… Они, вишь, те, и ученые, и искусники… Они все лучшие здания построили, хитрыми узорами изукрасили… Они и ковры лучшие делают, и серебро чеканить умеют, и грамотные чуть не поголовно, а наши… Куда им!.. Вот какие слова говорил-де на ухо хану-наследнику этот песенник…
И не хочет хан слушать ядовитых изветов, а слушает, и не хочет верить, а верится…
Подарили Мат-Ниазу большой сад. Стал Мат-Ниаз строиться. Рабов у него было уже десять человек, все жалованные, не купленные за деньги… Подарили в то же время сад и Мат-Мураду, дальнему племяннику ханскому, знаменитому воину, прославившемуся своими набегами, во главе туркменских дружин, за персидскую границу… Этот тоже стал строиться. У Мат-Ниаза десять человек принялось за работу, у Мат-Мурада - сто… День за днем проходит, у первого, на глазах, растут постройки, арки выводят, лепную и живописную работу начинают… Питомники новые разбиты, садики расчищены, а у второго - только еще кирпичи лепят, а надсмотрщиков за работами видимо-невидимо, сам Мат-Мурад с плетью гуляет…
Спросил сам хан у Мат-Ниаза: почему это так, что каждый из его рабов больше, чем десять Мурадовых строит?..
- У меня нет рабов, - отвечал Мат-Ниаз. - Они для меня все равно, что для себя строются… Мне и стеречь их не для чего…
- Отчего же они не убегут от тебя, если нет над ними стражи никакой?
- А зачем им бегать, когда сами волею и честью уйти могут, когда захотят… Разве им у меня худо?
Задумался хан, нахмурил свои седые брови, ничего не сказал своему любимцу… А ночью, в своей сакле, у постели, письмо нашел, подметное, а в письме том значилось следующее:
«Берегись, хан всемогущий! Над твоею головою гроза собирается: Мат-Ниаз всех рабов взбунтовал, и не только тебе, сыну твоему погибель готовят проклятые собаки-шииты».
Всю ночь не спал хан, а рано утром первым на глаза ему Мат-Мурад попался, приехал с поклоном и жалобою.
Рассказывает, что у него половина рабов разбежалась, да, слава Аллаху, недалеко ушли, переловлены, что, мол, двое из беглых повинились; указывают на Ниаза: он, мол, их научил. Хороший такой человек, этот Мат-Ниаз, даром что родом сам персюк, а такими делами занимается, и наследному хану это порча одна, ничего больше!..
Рассердился властитель.
- Где эти рабы? Доставить мне их к личному моему допросу!..
- Прости, великодушнейший и справедливейший хан, - стал виниться Мурад, - не выдержали пыток…
Стоит только хану нахмуриться, стоит только чуть немилость свою выказать к сильному сановнику, все враги, что тише воды были, сразу заговорят. Так и теперь. Со всех сторон пошли на голову Мат-Ниаза изветы да жалобы… не помогло и заступничество молодого хана-наследника, и вместо сада роскошного, вместо новоселья в дому, на диво выстроенном, попал Мат-Ниаз в темницу, под стражу, пока до суда и казни.
Без малого год томился несчастный. Наследника престола в Чимбай сослали на это время. Выехал хан на молитву в мечеть, на самой середине площади конь испугался чего-то, взвился на дыбы и опрокинулся, прижав старого властителя высокою, кованною золотом лукою седла, прямо против сердца… подняли хана, до дворца не успели донести, Аллах принял его душу.
Вступил на престол молодой, освободил своего друга, притихли враги, ждут своей погибели. Хан и не прочь бы жестоко наказать злых клеветников, да Мат-Ниаз заступился. Мат-Мурада сделал главным военачальником, а прочих при дворе всех оставил, только сам, на место совсем больного, уже полоумного Селим-бея, диван-беги сделался. Это, говорит, такая должность, что работы много, что же вас затруднять делом непосильным.
Начались дни, а за днями годы мира и благоденствия для всего ханства Хивинского…
Многие годы прошли. Состарился Мат-Ниаз и по воле Божией пережил своего царственного друга.
Наследовал хану малолетний Сеид-Богадур, воспитателем же и полным за него правителем, по завещанию покойного, назначен был бывший батча, этот самый, Богом вдохновенный песенник, нынче, - диван-беги Мат-Ниаз, добровольно разделивший власть и влияние с своим, когда-то злейшим врагом, ныне другом, Мат-Мурадом, инаком, всех сил главнокомандующим.
8
Много воды унесла Аму в Аральское норе, много песку нагнало ветром на окраины обработанных полей, много народу родилось, много и повымерло, пока вырос малолеток хан и черною бородою опушился. Много событий свершилось в мире, и пала грозная соседка Бухара под ударами врагов с севера…
Знали в Хиве про все это и, конечно, лучше всех знал Мат-Ниаз, первый кормчий. Слухи слухами, вести вестями - разобраться трудно! Знали также, что этот самый враг не раз в сторону на Хиву ходить покушался и был посрамлен по воле Аллаха… То погибал под мечом правоверных, то не пускала его самим Богом сооруженная преграда, непроходимые степи, песчаные, лишенные воды, дышащие смертельным жаром… и вот этот самый враг, снова на свободу Аллахом хранимой Хивы посягает, письма шлет, призывающие к покорности, грозит боевою карою…
Мат-Мурад с пеною у рта мечется, полки собирает, пушки готовит. Мат-Ниаз, хоть и враг пролития крови, а тут воззвание сам пишет… Дело, не набег, не разбой, дело святое, защита отечества.
Призванные тюркменские племена уже наводнили ханство и на ту сторону Аму-Дарьи в пески ушли, навстречу врагам с севера… Сам хан со всеми силами по эту сторону заняли три высоких холма на берегу, называемые Уч-Чучаном… На одном из этих холмов, самом большом, раскинулась цветными шатрами ханская ставка… Ждут с полною верою в победу. Ждут не дождутся, когда прискачут с вестью из передовых отрядов о гибели вражеских полчищ под сыпучими барханами Адам-Крилгана, недаром же слово это человеческую погибель означает.
Скачут первые гонцы.
- Нас сбили, - говорят, - гонят!.. Тихо, но верно, все вперед и вперед идут «ак-кульмак» (белые рубахи), и пушки с ними идут медные…
Скачут вторые гонцы:
- Сбили тюркменские дружины… Бегут йомуды и чодары… портят за собою последнюю воду в немногих колодцах… Все вперед да вперед идут белые рубахи…
Скачут третьи гонцы:
- Зной и песчаный вихрь слепит нам очи… языки пересохли от жары, гибнут верблюды врагов, весь путь своими телами устлали… Медленно, верно, все вперед да вперед идут белые рубахи!..
Скачут последние, с размаха, с крутого берега в реку бросаются, последние силы напрягают, лишь бы на этот берег живыми выбраться, и назад со страхом озираются…
- Воду уже чуят враги… близко за нами едут… словно змей-великан растянулись в песках их белые батальоны… и песочная пустыня им покорилась.
И, словно в подтверждение роковой вести, - донес порыв ветра с той стороны глухие раскаты далекого грома…
Это русские пушки подали свой голос.
______
Задумчиво стоял Мат-Ниаз на высоком холме; под ним, далеко внизу, расстилалась бесконечная в обе стороны водная поверхность, и причудливыми пятнами темнели на ней оголенные отмели. Дальше ночная мгла скрывала противуположный берег, пока еще тихий, беззвучный, а вокруг холмов, сколько глаз мог видеть, все огни да огни несметных мусульманских полчищ… Слышно злобное ржанье коней, слышны командные клики, гул массового движения, тяжелый грохот колес.
Длинными рядами вытянулись по гребням холмов грозные пушки, покрытые святыми изречениями Корана… Ветер колышет группы знамен и бунчужных хвостов… Все готовится к бою на утро.
Мат-Мурад седьмого коня меняет. Тигром мечется по всему стану. Хан Сеид сидит в шатре, и сна ему нет, а кругом толпою льстивые придворные заранее хвалу воздают, с победою наперед поздравляют, клянутся в верности, в полнейшей готовности за него сложить свои головы.
Смутен Мат-Ниаз, и глаз оторвать не может с того загадочно-тихого берега… а дело к рассвету близится.
Вот забелело на востоке. Вон Ориона меч высоко уже поднялся на небе, вон и Утренняя звезда ярким алмазом догорает. Туман предрассветный затянул реку, и еще страшнее, еще таинственнее стала эта завеса.
И вдруг чудится Мат-Ниазу, что из недр тумана выдвигается гора не гора, сияющая холодным светом, а серебряный шлем богатырский… Вот и лицо его покойно-грозное, вот и плеча, словно льдом покрытые латами, вот и рука правая, вооруженная молниями, вот и зеленая ветвь росистая в левой руке колышется…
И вспомнил старик свое далекое детство, вспомнил высокий купол Атлара, вспомнил, что ему, ребенку, давно уснувший праведник показывал в вещем сне…
Схватился Мат-Ниаз за голову, шатаясь пошел к ханской ставке и говорит хану:
- Хочешь мне верить на благо твоего же народа, - твое собственное?
- Говори, - пытливо смотрит на него хан Сеид-Богадур.
- Собирай полки, веди их назад. Высылай посольство на ту сторону с миром и покорностью… Я сам во главе того посольства пойду, здесь меч бессилен. Воля Аллаха совершается.
Ропот послышался кругом.
- Состарился, малодушный, трус, - загудели голоса. - Хана смущаешь… не слушай его!.. Аллах нам дарует победу, и солнце не успеет подняться на небе, как окрасятся воды Аму вражескою кровью; жаль только вот, что неповинную воду опоганит…
Влетел ураганом Мат-Мурад в палатку… кричит, позабыв все.
- Головою своею за победу отвечаю. Только и ты своею головою за нечестивые речи ответишь. Персиянин льстивый…
Проснулась, знать, у Мурада вся исстари затаенная ненависть к диван-беги… сорвалась с языка и вылилась.
- Мне моей головы не жалко, - покойно отвечал Мат-Ниаз. - Я, может быть, не свою спасаю, а с твоею тысячи голов правоверных. Увидит солнце кровь, только не вражескую. Увидит солнце наш позор и посрамление. Послушай, как своего учителя, ныне слугу и раба верного.
Не дали даже договорить старику. Перед ним за час дрожали, пуще чем перед самим ханом, тут чуть не силою из шатра вытолкали.
- Да свершится воля твоя! - вздохнул Мат-Ниаз и побрел снова на гребень вековой твердыни.
А солнце уже всходит и гонит туман своими первыми лучами. На том берегу таинственная завеса поднимается, и, видно теперь ясно, как на желтых песках, словно снег, белеют стройные линии. Вереницы верблюдов спускаются к воде. У низкого берега кипит спешная работа, железные лодки готовят.
Не дремлет Мат-Мурад, по его знаку загрохотали ряды пушечных жерл. Густые клубы дыма покрыли все сплошь. Чуть слышно, словно эхо, отозвались пушки с того берега, и с адским громом и визгом лопнули в воздухе первые гранаты, а с ними пришла и первая смерть.
Гремят хивинские пушки, громче их рвутся снаряды врагов. Стон раненых, вопли, проклятия… Мелькают тени бегущих то в одиночку, то уже целыми толпами. Охрип голос Мат-Мурада… и грозит он, и молит, и святые слова говорит, и мечет проклятиями…
Подали нукеры коня Мат-Ниазу, чуть не силою посадили. Едет шагом старик, сквозь дым и смерть, скользит конь в кровавых лужах.
- Где хан? - спрашивает.
- Там за холмом, тебя дожидается.
- Что же это тише стало? Что же наши пушки смолкают?
- Бросили их… бегут оробевшие сарбазы…
Оглянулся кругом Мат-Ниаз. Как стада баранов с перепугу толпами бежит блестящее воинство… стонут раненые, корчась в предсмертных муках. Грудами тел покрыты гребни и скаты курганов… взглянул вещий старик на реку, а уже вся поверхность рябит чужими, железными лодками, сверкают на лодках штыки… и быстро к берегу близятся.
Мат-Мурад на окровавленном коне только что в бессильной злобе расколол череп одному из беглецов, ищет обезумевшим взором новую жертву…
- Ты головою своею за победу ручался! - укорил его Мат-Ниаз. - Эта кровь на твою падет голову.
- Молчи - колдун! - а то и с тобою то же будет!
Еле прикрыли старика его нукеры от наскока опозоренного полководца.
Продолжал путь диван-беги, и все тише да тише слышались ему звуки потерянного боя.
Вон впереди, в пыльном облаке мелькает парчевой халат хана и колышется его высокая черная шапка.
Молча поравнялись друг с другом, - раб-наставник с властительным учеником. Молча обменялись взглядами.
Заметил Мат-Ниаз слезу на ресницах хана, нагнулся к нему с седла, крепко обнял.
- Даст Бог, - сказал он ему. - Политые кровью мертвые пески оживут цветущими садами… За тысячи смертей Аллах пошлет десятки тысяч жизней… Сохранишь ты престол и доброе имя. И капля росы с благотворной ветви упадет и на твою венчанную голову.
- О какой ветви говоришь ты? - спросил изумленный хан.
Но Мат-Ниаз словно не слышал этого вопроса.
- Благословен крепкий, покорный воле Божией, - продолжал он… и властным движением руки подозвав нукеров, приказал им свернуть на Ак-Мазар, с пути отступления охваченных паникою войск, и там далеко, в стороне, готовить шатры для ханского ночлега.
Другие произведения Николая Каразина: [ На далеких окраинах] (роман), [ В камышах] (отрывок из повести), [ Юнуска-головорез], [ Старый Кашкара], [ Богатый купец бай Мирза-Кудлай], [ Докторша], [ Как чабар Мумын берег вверенную ему казенную почту], [ Байга], [ Джигитская честь], [ Тюркмен Сяркей], [ Наурусова яма], [ Кочевья по Иссык-Кулю], [ Три дня в мазарке], [ Писанка], [ От Оренбурга до Ташкента], [ Скорбный путь].