Хивинский поход графа Перовского (1)
И. Н. Захарьин (Якунин). Граф В. А. Перовский и его зимний поход в Хиву. - СПб., 1901.
Другие части: [ 2], [ 3], [ 4], [ 5], [ 6], [ 7], [ 8].
ПРЕДИСЛОВИЕ
По делам службы, мне два года (1889 и 1890) довелось прожить в Оренбурге, где я встретился и познакомился с несколькими, еще находящимися в живых, свидетелями и участниками несчастного похода наших войск в Хиву в 1839 году, и слышал от них живые рассказы и многие интересные подробности об этом походе. Между этими лицами первое место занимал бывшей военный топограф, отставной подполковник Георгий Николаевич Зеленин, который не только рассказывал мне о походе устно, но и передал имевшиеся у него записки (ими я отчасти и пользовался при составлении настоящей статьи).
Как в Хивинский поход 1839 года, так и потом, спустя 34 года, во время похода в Хиву генерала К. П. Кауфмана, были приняты все меры, чтобы донесения о походе доходили в Петербург лишь официальным путем и чтобы при отрядах не было корреспондентов. Но судьба - по крайней мере, во второй поход - распорядилась иначе: в отряд генерала Кауфмана, когда он достиг уже реки Амударьи, прибыл, преодолев все делаемые ему препятствия, бесстрашный и неутомимый английский путешественник-корреспондент Мак-Гахан, который и описал затем Хивинский поход 1873 г. в особо изданной им книге: «Company on the Oxus and the Fall of Khiva» by J. A. Mac-Gahan. London, 1874. Сочинение это было переведено в 1875 г. в «Русском вестнике» и имело огромный успех среди читающей публики как талантливое и, главное, единственное описание столь редкого и замечательного, в летописях военной истории, похода. Нам, русским людям, довелось, следовательно, узнать все подробности этого героического похода наших войск в глубь Азии от иноземного корреспондента…
К сожалению, поход 1839 г. не имел столь даровитого участника и летописца: он был совершен в такой тайне, что первое известие о нем в русской печати появилось лишь 20 лет спустя, в виде официального изложения подробностей похода в «Чтениях Общества истории и древностей российских», издаваемых при Московском университете. Между тем, в походе принимали участие известный писатель В. И. Даль (казак Луганский), состоявший в то время чиновником особых поручений при оренбургском военном губернаторе Перовском, и знаменитый впоследствии географ и путешественник по Средней Азии Н. В. Ханыков [кроме названных лиц, в экспедиции в Хиву участвовали также П. Чихачев, известный своим путешествием по Индии и Китаю, и Э. Эверсман]. Последний, насколько известно, ничего не написал о походе, в котором он участвовал; Даль же ограничился несколькими частными письмами к разным своим знакомым, писанными с пути, во время похода, и напечатанными 28 лет спустя в «Русском архиве». Более подробные статьи об этом походе, написанные, впрочем, по официальным же источникам, были помешены в «Русском слове» и «Военном сборнике». Затем, имеются письма о Хивинском походе 1839 г. самого графа В. А. Перовского, главного начальника экспедиционного отряда, писанные им, с похода, к московскому почт-директору А. Я. Булгакову, напечатанные в том же «Русском архиве» и в этой книге перепечатываемые. Есть, наконец, и отдельная книжка об этом же походе, изданная одним из участников экспедиции, полковником Иваниным. Очень возможно, что о зимнем походе в Хиву имеются и еще какие-нибудь напечатанные статьи, мне неизвестные.
Но все это - материалы, так сказать, официальные, далеко не полные и не всегда согласные с истиной. А потому, теперь, при подробном описании этого достопамятного, по своему несчастью и героизму солдат и офицеров, похода, мне приходится основываться, главным образом, на частных записках и письмах лиц, участвовавших в походе, и на устных «рассказах очевидцев», являющих собою, вообще, русское традиционное хранилище сведений о новейших событиях отечественной истории.
Затем, существует, как известно, подробное «Дело» об этом «Военном предприятии противу Хивы»; но оно находится в Петербурге, в Архиве Главного штаба, высланное туда из Оренбурга по особому распоряжению.
I.
Наши отношения к Хиве в начале нынешнего столетия. - Заботы императора Александра I о мирном сближении с Хивой. - Рескрипты Государя военному оренбургскому губернатору Эссену. - Оскорбления, чинимые хивинцами нашим посланцам. - Отправление в Хиву караван-баши Ниязмухаметева и штабс-капитана Н. Н. Муравьева.
После первого похода в Хиву русского отряда в 1717 году, в царствование Петра Великого, под начальством князя Бековича-Черкасского, похода, окончившегося, как известно, столь трагически, благодаря обману и вероломству хивинцев, а главное, излишней доверчивости Бековича, наши сношения с Хивою порвались сами собою, и хивинцы, гордые своею вероломною победой, стали к нам, открыто, во враждебные отношения: они грабили наши торговые караваны, направлявшиеся в Бухару, подстрекали туркмен и киргизов похищать русских людей и покупали их, обращая в неволю, укрывали наших дезертиров и беглых, и пр. Так прошло целое столетие. Никто из государственных русских людей того времени не помышлял еще, по-видимому, о той серьезной роли, какая должна была выпасть на долю России в Средней Азии, в силу ее инертного движения на Восток…
Лишь после окончания Наполеоновских войн, император Александр I обратил впервые свое высокое внимание на упорядочение нашей торговли в Средней Азии: тогдашнему оренбургскому военному губернатору генералу Эссену было предложено избрать из служащих в Оренбурге чиновников или военных вполне способного и надежного человека, в небольшом чине, которого и отправить к хивинскому хану, но отнюдь не в качестве дипломатического лица, а как бы обыкновенного чиновника, для установления правильных пограничных сношений. К рескрипту на имя губернатора Эссена была приложена особая записка, где излагались те дружественный предложения, которые должен был сделать избранный чиновник хивинскому хану. Вот содержание этой записки [из дела Оренбургского генерал-губернаторского архива, № 452]:
1. Российский император искренно желает благосостояния своих соседей и, в то же время, готов им изъявлять всякую приязнь, не желая другого с их стороны, как взаимного дружелюбия.
2. Если взаимное дружелюбие будет единожды прочно установлено, то очевидно, что польза обоих народов требует всеми возможными мерами споспешествовать свободным торговым сообщениям, тщательно отстраняя от оных все то, что может служить им во вред, и изыскивая искренно средства сделать сии торговые сообщения час от часу выгоднее для обоих народов.
3. Подобное взаимное положение, кажется, будет полезнее, нежели ныне существующее, столь часто подверженное неприятным происшествиям, ко вреду обоюдных подданных обращающимся. Все сии неприятности весьма легко отвращены быть могут, когда искреннее желание поселится укоренить дружбу на прочных началах.
Если сии мысли будут приняты, то посылаемый чиновник должен будет взойти (пред ханом) в подробное изъяснение препятствий и притеснений, встречаемых торгующими, особливо бухарцами, от хивинцев. Во взаимность отвращения сих неудобств и притеснений, российское правительство готово принять предложения, кои хан хивинский найдет нужным сделать для пользы своего народа, если они будут безвредны пользам России или другим сопредельным народам.
Надобно желать, чтоб чиновник, таковое поручение получающий, был не только по наставлению полон ясного понятия о предстоящем ему деле, но и сам внутренно и чистосердечно убежден в истине, справедливости и пользе оного. Он тогда будет действовать с тою теплотою и непритворностью чувств, который в его положении одни могут заслужить доверенность и усыпить азиатскую мнительность и подозрение и, наконец, оставить благоприятное впечатление в уме и расположениях хивинского хана.
Вот какими миролюбивыми намерениями исполнено было русское правительство относительно Хивы в 1819 году, несмотря на самое разбойничье и хищническое поведение наших соседей, называемое в записке «неприятными происшествиями». Оно, верное своей тогдашней иностранной политике на Западе, мечтало «укоренить дружбу на прочных началах» и на Востоке с Хивою. Но местные оренбургские власти отлично понимали, с кем имеют дело, и не увлеклись фантастической перспективой «дружбы» с закоренелыми разбойниками и исконными врагами России. Вот что писал генерал Эссен в Петербург в ответном рапорте своем на Высочайший рескрипт:
По вступлении моем в управление Оренбургским краем, относился я к хивинскому хану Мухаммет-Рахиму, чрез торгующих здесь его подданных, дружественным письмом о взаимной приязни, но на оное не получил от него никакого ответа.
Получив от статс-секретаря Кикина, по Высочайшему повелению Вашего Величества, всеподданнейшую просьбу купцов Лазарева и Енушева об удовлетворении их за разграбленные хивинцами товары, отправлял я в прошедшем году к хивинскому хану с письмом нарочного, 4-го Башкирского кантона поручика Абдул-Насыра Субкангулова; но нарочный сей угрожаем в Хиве был казнию за прибытие туда, которой избежал единственно убеждением хивинцев в единоверии с ними, в доказательство коего вынужден был обрить голову и с сим знаком унижения выпровожден был из Хивы при отзыве ко мне от имени ханского министра Аталыка-Бегудара, явно обнаруживающем строптивость и недостаток уважения к нашему правительству, и при объявлении, чтобы впредь не возвращался, а в России повестил бы, что всякий свободный чужестранец, по хивинским законам, подвергается у них смерти или рабству, о чем и сообщено было от меня в подробности, тогда же, управляющему Министерством иностранных дел, статс-секретарю графу Нессельроде.
После таковых безуспешных сношений с хивинским правительством, я в необходимости нахожусь заключить, что во исполнение Высочайшей Вашего Императорского Величества воли, в новые переговоры и объяснения с оным войти удобно не иначе, как, в видах силы и справедливой твердости, поддержать достоинство Империи, внушив уважение к предмету тех объяснений и обеспечив безопасность получающего сие поручение.
Затем генерал Эссен называет в рапорте своем и лицо, им намеченное для посольства в Хиву: личного своего адъютанта, поручика Германа, управлявшего в продолжение двух лет «дипломатическим отделением» канцелярии оренбургского губернатора; но прибавляет при этом, что его возможно будет отправить лишь «под прикрытием эскорта».
Кроме всеподданнейшего рапорта, генерал Эссен счел не излишним сделать надлежащее представление о наших сношениях с Хивою и всесильному тогда временщику графу Аракчееву. Мы приведем из этого представления те места, где всего резче обрисовывается наше тогдашнее отношение к Хиве.
«Правительство хивинское, - пишет генерал Эссен, - хотя постоянно производит с Россией торговлю, но от самого начала сношений наших с ним не переставало действовать коварным и хищным образом. Не обращаясь к временам давно протекшим, кои ознаменованы несчастною экспедицией полковника князя Бековича-Черкасского, довольно упомянуть, что от тех времен доныне непрерывно подстрекает оно киргиз-кайсаков [То есть соседних с Оренбургом киргизов, кочевья которых в то время, как и теперь, начинались за р. Уралом. В настоящее время киргизы стали совсем мирным племенем и занимаются лишь изредка конокрадством.] к уводу людей наших, покупает и содержит их в тяжкой неволе, грабит преимущественно те караваны, в коих находятся товары наших киргизов, и в подданной нам Орде Киргиз-кайсацкой производит истребление, хищничества и насилия всякого рода. Так, например, в 1793 году, посланный в Хиву, по Высочайшему повелению, вследствие собственного прошения Хивинского хана, майор Бланкеннагель был там содержан под стражею, ограблен и угрожаем опасностию жизни, которой избежал единственно успехом, с каким вылечил он до 300 больных хивинцев. Понятия сего правительства о народном праве и безрассудная жестокость таковы, что посла персидского шаха со свитою, из тридцати человек состоявшею, велено было бесчеловечно умертвить при самом приближении его к хивинской области. Хотя сие событие предшествовало Бланкеннагелю за 50 лет, но время не изменило оных понятий и не обуздало варварских его расположений, подтверждаемых последним происшествием с прошлогодним моим посланцем, который допрашиван был под кинжалом палача и угрожаем насильствами». «Все таковые воспоминания, вместе с безуспешными покушениями войти с хивинским владельцем в сношения», убеждают его, губернатора, в том, что «ежели всемилостивейшему Государю Императору благоугодно будет повелеть вновь испытать средство переговора с хивинским владельцем, то сие не иначе может быть совершено, как под вооруженным прикрытием», дабы, говорится в конце, «в случае крайней неудачи, обеспечено было возвращение хотя некоторой части сего отряда»…
Эти благоразумные предостережения генерала Эссена рассеяли, по-видимому, маниловские иллюзии графа Нессельроде, и посольство Германа в Хиву не состоялось. Тем не менее, в новом рескрипте оренбургскому военному губернатору от 24 мая 1819-го же года, император Александр, соглашаясь, что посольство в Хиву будет бесполезно и рискованно, выразил все-таки желание «употребить всевозможные меры» к установлению правильных торговых сношений России с Хивой. Для этого, в особой записке, приложенной к Высочайшему рескрипту, указывался и способ к достижению этой цели. Впрочем, «способ» этот оказался и на сей раз обычным продуктом петербургских кабинетных измышлений и, как увидим ниже, не имел никакого успеха.
«За сделанными уже, - говорится в записке, - тщетными покушениями иметь дружественные сношения с ханом хивинским, признается небесполезным испытать еще следующее средство: между хивинцами, живущими в Оренбургской губернии, есть, без сомнения, люди, известные по наклонности к нашему правительству и, в то же время, пользующиеся доверенностью своих соотечественников в Хиве… Надобно найти одного из таких хивинцев, человека добрых свойств, смышленого и предприимчивого. Не давая ему заметить, что сие дело связано с видами правительства, надобно заинтересовать его в нем собственною его пользою. Сие весьма легко сделать, возродив в нем опасение лишиться выгод торговли по неприязненному расположению хана хивинского и заставя его, таким образом, самого желать и искать возможности к отклонению препон торговле с Хивой»… Далее излагается весьма наивный план действий для этого, «известного по наклонности к нашему правительству человека»: как он должен был отправиться в Хиву «в виде частного человека», что он должен был там делать и говорить, как он должен был ознакомить хивинское правительство с правилами международных сношений, сообщив ему, между прочим, что «Австрийская и Российская империи утвердили уже свои торговые сношения с Оттоманскою Портою, а Россия - даже с Персией и Китаем»… При этом предполагалось дать этому посланцу некоторое денежное вспоможение…
Подходящего человека для такой курьезной миссии нелегко, конечно, было найти… Но, тем не менее, генерал Эссен разыскал-таки такого, в лице одного из хивинских караван-башей [караван-баша - т. е. караванный голова, проводник каравана в степи], Атаниаза Ниязмухаметева, отправлявшего свои обязанности при хивинских караванах в течение 30 лет. Но спустя год по возложении на него миссии к хивинскому хану, генерал Эссен, в рапорте Государю Императору, доносил следующее:
Хивинец Атаниаз Ниязмухаметев вернулся в Оренбург с караваном и объяснял мне, что владелец хивинский никакими его представлениями не убедился и не только посланства на упомянутый предмет не отправил, но и в объяснение по оному войти не хотел, не поставляя на то никакой причины. Вместе с сим хивинцем возвратился из Хивы и посланный мною, по другому Высочайшему Вашего Величества повелению, объявленному мне через управляющего Министерством иностранных дел, коллежский советник Мендияр Бекчурин, имевший поручение доставить к хивинскому хану письмо гр. Нессельроде и ходатайствовать об удовлетворении наших купцов за ограбленные у них товары. К исполнению сего поручения избрал я Бекчурина потому, что он одного с хивинцами магометанского исповедания и имеет от роду с лишком 70 лет. Я надеялся, что, из уважения к единоверцу и старости, оказан ему будет благосклонный прием; но вместо того чиновник сей принят был там с сугубым раздражением, четыре месяца содержан под крепкою стражею в унизительном месте и, наконец, не быв выслушан, отправлен в Россию без всякого ответа.
Почти одновременно с поручениями, данными из Оренбурга Ниязмухаметеву и Бекчурину, был послан в Хиву же, совсем с другой стороны, именно с Кавказа, генералом Ермоловым, штабс-капитан Н. Н. Муравьев, которому было поручено «склонить туркмен, или трухменцов, обитающих на восточных берегах Каспийского моря, и хивинцев к приязненным сношениям с Россиею». Миссия Муравьева была так же неудачна, как и Ниязмухаметева: его долго держали в Хиве, как бы в плену, едва допустили до аудиенции у хана, обобрали все привезенные им подарки, и в конце едва выпустили обратно; а отпустив и узнав потом, что это был не таможенный чиновник (за которого выдавал себя Н. Н. Муравьев), а военный офицер, очень сожалели, что не отрубили ему голову…
Вот как отвечали хивинские ханы на все «покушения иметь дружественные сношения с ними»… Оскорбляя неслыханным дотоле образом наших послов, арестуя их, брея им головы и содержа «под крепкою стражею в унизительных местах», хивинцы продолжали, в то же самое время, грабить караваны наших торговых людей, имевшись сношения с соседственной с Хивою Бухарой… Такую безнаказанность и русское долготерпение можно, по-видимому, объяснить лишь двумя обстоятельствами: во-первых, известным личным миролюбием императора Александра I, получившего, как известно, после Наполеоновских войн, глубокое отвращение к войне вообще, и, во-вторых, тем, что во главе иностранной политики России стояли в то время иноземцы, с графом Нессельроде во главе, которым были чужды и непонятны не только торговые интересы нашего отечества на каком-то там дальнем Востоке, но даже его слава и государственная честь, так дерзко оскорбляемые и принижаемые, в данном случае хивинским ханом и его соправителями. Дерзость хивинцев происходила, конечно, от ложного представления их о своей силе, которая вся заключалась лишь в большой трудности похода в Хиву для отряда европейских войск. Но раз, при Петре I, такой поход был сделан, он мог и должен был, рано или поздно, повториться: это был лишь вопрос времени…
Другие части: [ 2], [ 3], [ 4], [ 5], [ 6], [ 7], [ 8].
ПРЕДИСЛОВИЕ
По делам службы, мне два года (1889 и 1890) довелось прожить в Оренбурге, где я встретился и познакомился с несколькими, еще находящимися в живых, свидетелями и участниками несчастного похода наших войск в Хиву в 1839 году, и слышал от них живые рассказы и многие интересные подробности об этом походе. Между этими лицами первое место занимал бывшей военный топограф, отставной подполковник Георгий Николаевич Зеленин, который не только рассказывал мне о походе устно, но и передал имевшиеся у него записки (ими я отчасти и пользовался при составлении настоящей статьи).
Как в Хивинский поход 1839 года, так и потом, спустя 34 года, во время похода в Хиву генерала К. П. Кауфмана, были приняты все меры, чтобы донесения о походе доходили в Петербург лишь официальным путем и чтобы при отрядах не было корреспондентов. Но судьба - по крайней мере, во второй поход - распорядилась иначе: в отряд генерала Кауфмана, когда он достиг уже реки Амударьи, прибыл, преодолев все делаемые ему препятствия, бесстрашный и неутомимый английский путешественник-корреспондент Мак-Гахан, который и описал затем Хивинский поход 1873 г. в особо изданной им книге: «Company on the Oxus and the Fall of Khiva» by J. A. Mac-Gahan. London, 1874. Сочинение это было переведено в 1875 г. в «Русском вестнике» и имело огромный успех среди читающей публики как талантливое и, главное, единственное описание столь редкого и замечательного, в летописях военной истории, похода. Нам, русским людям, довелось, следовательно, узнать все подробности этого героического похода наших войск в глубь Азии от иноземного корреспондента…
К сожалению, поход 1839 г. не имел столь даровитого участника и летописца: он был совершен в такой тайне, что первое известие о нем в русской печати появилось лишь 20 лет спустя, в виде официального изложения подробностей похода в «Чтениях Общества истории и древностей российских», издаваемых при Московском университете. Между тем, в походе принимали участие известный писатель В. И. Даль (казак Луганский), состоявший в то время чиновником особых поручений при оренбургском военном губернаторе Перовском, и знаменитый впоследствии географ и путешественник по Средней Азии Н. В. Ханыков [кроме названных лиц, в экспедиции в Хиву участвовали также П. Чихачев, известный своим путешествием по Индии и Китаю, и Э. Эверсман]. Последний, насколько известно, ничего не написал о походе, в котором он участвовал; Даль же ограничился несколькими частными письмами к разным своим знакомым, писанными с пути, во время похода, и напечатанными 28 лет спустя в «Русском архиве». Более подробные статьи об этом походе, написанные, впрочем, по официальным же источникам, были помешены в «Русском слове» и «Военном сборнике». Затем, имеются письма о Хивинском походе 1839 г. самого графа В. А. Перовского, главного начальника экспедиционного отряда, писанные им, с похода, к московскому почт-директору А. Я. Булгакову, напечатанные в том же «Русском архиве» и в этой книге перепечатываемые. Есть, наконец, и отдельная книжка об этом же походе, изданная одним из участников экспедиции, полковником Иваниным. Очень возможно, что о зимнем походе в Хиву имеются и еще какие-нибудь напечатанные статьи, мне неизвестные.
Но все это - материалы, так сказать, официальные, далеко не полные и не всегда согласные с истиной. А потому, теперь, при подробном описании этого достопамятного, по своему несчастью и героизму солдат и офицеров, похода, мне приходится основываться, главным образом, на частных записках и письмах лиц, участвовавших в походе, и на устных «рассказах очевидцев», являющих собою, вообще, русское традиционное хранилище сведений о новейших событиях отечественной истории.
Затем, существует, как известно, подробное «Дело» об этом «Военном предприятии противу Хивы»; но оно находится в Петербурге, в Архиве Главного штаба, высланное туда из Оренбурга по особому распоряжению.
I.
Наши отношения к Хиве в начале нынешнего столетия. - Заботы императора Александра I о мирном сближении с Хивой. - Рескрипты Государя военному оренбургскому губернатору Эссену. - Оскорбления, чинимые хивинцами нашим посланцам. - Отправление в Хиву караван-баши Ниязмухаметева и штабс-капитана Н. Н. Муравьева.
После первого похода в Хиву русского отряда в 1717 году, в царствование Петра Великого, под начальством князя Бековича-Черкасского, похода, окончившегося, как известно, столь трагически, благодаря обману и вероломству хивинцев, а главное, излишней доверчивости Бековича, наши сношения с Хивою порвались сами собою, и хивинцы, гордые своею вероломною победой, стали к нам, открыто, во враждебные отношения: они грабили наши торговые караваны, направлявшиеся в Бухару, подстрекали туркмен и киргизов похищать русских людей и покупали их, обращая в неволю, укрывали наших дезертиров и беглых, и пр. Так прошло целое столетие. Никто из государственных русских людей того времени не помышлял еще, по-видимому, о той серьезной роли, какая должна была выпасть на долю России в Средней Азии, в силу ее инертного движения на Восток…
Лишь после окончания Наполеоновских войн, император Александр I обратил впервые свое высокое внимание на упорядочение нашей торговли в Средней Азии: тогдашнему оренбургскому военному губернатору генералу Эссену было предложено избрать из служащих в Оренбурге чиновников или военных вполне способного и надежного человека, в небольшом чине, которого и отправить к хивинскому хану, но отнюдь не в качестве дипломатического лица, а как бы обыкновенного чиновника, для установления правильных пограничных сношений. К рескрипту на имя губернатора Эссена была приложена особая записка, где излагались те дружественный предложения, которые должен был сделать избранный чиновник хивинскому хану. Вот содержание этой записки [из дела Оренбургского генерал-губернаторского архива, № 452]:
1. Российский император искренно желает благосостояния своих соседей и, в то же время, готов им изъявлять всякую приязнь, не желая другого с их стороны, как взаимного дружелюбия.
2. Если взаимное дружелюбие будет единожды прочно установлено, то очевидно, что польза обоих народов требует всеми возможными мерами споспешествовать свободным торговым сообщениям, тщательно отстраняя от оных все то, что может служить им во вред, и изыскивая искренно средства сделать сии торговые сообщения час от часу выгоднее для обоих народов.
3. Подобное взаимное положение, кажется, будет полезнее, нежели ныне существующее, столь часто подверженное неприятным происшествиям, ко вреду обоюдных подданных обращающимся. Все сии неприятности весьма легко отвращены быть могут, когда искреннее желание поселится укоренить дружбу на прочных началах.
Если сии мысли будут приняты, то посылаемый чиновник должен будет взойти (пред ханом) в подробное изъяснение препятствий и притеснений, встречаемых торгующими, особливо бухарцами, от хивинцев. Во взаимность отвращения сих неудобств и притеснений, российское правительство готово принять предложения, кои хан хивинский найдет нужным сделать для пользы своего народа, если они будут безвредны пользам России или другим сопредельным народам.
Надобно желать, чтоб чиновник, таковое поручение получающий, был не только по наставлению полон ясного понятия о предстоящем ему деле, но и сам внутренно и чистосердечно убежден в истине, справедливости и пользе оного. Он тогда будет действовать с тою теплотою и непритворностью чувств, который в его положении одни могут заслужить доверенность и усыпить азиатскую мнительность и подозрение и, наконец, оставить благоприятное впечатление в уме и расположениях хивинского хана.
Вот какими миролюбивыми намерениями исполнено было русское правительство относительно Хивы в 1819 году, несмотря на самое разбойничье и хищническое поведение наших соседей, называемое в записке «неприятными происшествиями». Оно, верное своей тогдашней иностранной политике на Западе, мечтало «укоренить дружбу на прочных началах» и на Востоке с Хивою. Но местные оренбургские власти отлично понимали, с кем имеют дело, и не увлеклись фантастической перспективой «дружбы» с закоренелыми разбойниками и исконными врагами России. Вот что писал генерал Эссен в Петербург в ответном рапорте своем на Высочайший рескрипт:
По вступлении моем в управление Оренбургским краем, относился я к хивинскому хану Мухаммет-Рахиму, чрез торгующих здесь его подданных, дружественным письмом о взаимной приязни, но на оное не получил от него никакого ответа.
Получив от статс-секретаря Кикина, по Высочайшему повелению Вашего Величества, всеподданнейшую просьбу купцов Лазарева и Енушева об удовлетворении их за разграбленные хивинцами товары, отправлял я в прошедшем году к хивинскому хану с письмом нарочного, 4-го Башкирского кантона поручика Абдул-Насыра Субкангулова; но нарочный сей угрожаем в Хиве был казнию за прибытие туда, которой избежал единственно убеждением хивинцев в единоверии с ними, в доказательство коего вынужден был обрить голову и с сим знаком унижения выпровожден был из Хивы при отзыве ко мне от имени ханского министра Аталыка-Бегудара, явно обнаруживающем строптивость и недостаток уважения к нашему правительству, и при объявлении, чтобы впредь не возвращался, а в России повестил бы, что всякий свободный чужестранец, по хивинским законам, подвергается у них смерти или рабству, о чем и сообщено было от меня в подробности, тогда же, управляющему Министерством иностранных дел, статс-секретарю графу Нессельроде.
После таковых безуспешных сношений с хивинским правительством, я в необходимости нахожусь заключить, что во исполнение Высочайшей Вашего Императорского Величества воли, в новые переговоры и объяснения с оным войти удобно не иначе, как, в видах силы и справедливой твердости, поддержать достоинство Империи, внушив уважение к предмету тех объяснений и обеспечив безопасность получающего сие поручение.
Затем генерал Эссен называет в рапорте своем и лицо, им намеченное для посольства в Хиву: личного своего адъютанта, поручика Германа, управлявшего в продолжение двух лет «дипломатическим отделением» канцелярии оренбургского губернатора; но прибавляет при этом, что его возможно будет отправить лишь «под прикрытием эскорта».
Кроме всеподданнейшего рапорта, генерал Эссен счел не излишним сделать надлежащее представление о наших сношениях с Хивою и всесильному тогда временщику графу Аракчееву. Мы приведем из этого представления те места, где всего резче обрисовывается наше тогдашнее отношение к Хиве.
«Правительство хивинское, - пишет генерал Эссен, - хотя постоянно производит с Россией торговлю, но от самого начала сношений наших с ним не переставало действовать коварным и хищным образом. Не обращаясь к временам давно протекшим, кои ознаменованы несчастною экспедицией полковника князя Бековича-Черкасского, довольно упомянуть, что от тех времен доныне непрерывно подстрекает оно киргиз-кайсаков [То есть соседних с Оренбургом киргизов, кочевья которых в то время, как и теперь, начинались за р. Уралом. В настоящее время киргизы стали совсем мирным племенем и занимаются лишь изредка конокрадством.] к уводу людей наших, покупает и содержит их в тяжкой неволе, грабит преимущественно те караваны, в коих находятся товары наших киргизов, и в подданной нам Орде Киргиз-кайсацкой производит истребление, хищничества и насилия всякого рода. Так, например, в 1793 году, посланный в Хиву, по Высочайшему повелению, вследствие собственного прошения Хивинского хана, майор Бланкеннагель был там содержан под стражею, ограблен и угрожаем опасностию жизни, которой избежал единственно успехом, с каким вылечил он до 300 больных хивинцев. Понятия сего правительства о народном праве и безрассудная жестокость таковы, что посла персидского шаха со свитою, из тридцати человек состоявшею, велено было бесчеловечно умертвить при самом приближении его к хивинской области. Хотя сие событие предшествовало Бланкеннагелю за 50 лет, но время не изменило оных понятий и не обуздало варварских его расположений, подтверждаемых последним происшествием с прошлогодним моим посланцем, который допрашиван был под кинжалом палача и угрожаем насильствами». «Все таковые воспоминания, вместе с безуспешными покушениями войти с хивинским владельцем в сношения», убеждают его, губернатора, в том, что «ежели всемилостивейшему Государю Императору благоугодно будет повелеть вновь испытать средство переговора с хивинским владельцем, то сие не иначе может быть совершено, как под вооруженным прикрытием», дабы, говорится в конце, «в случае крайней неудачи, обеспечено было возвращение хотя некоторой части сего отряда»…
Эти благоразумные предостережения генерала Эссена рассеяли, по-видимому, маниловские иллюзии графа Нессельроде, и посольство Германа в Хиву не состоялось. Тем не менее, в новом рескрипте оренбургскому военному губернатору от 24 мая 1819-го же года, император Александр, соглашаясь, что посольство в Хиву будет бесполезно и рискованно, выразил все-таки желание «употребить всевозможные меры» к установлению правильных торговых сношений России с Хивой. Для этого, в особой записке, приложенной к Высочайшему рескрипту, указывался и способ к достижению этой цели. Впрочем, «способ» этот оказался и на сей раз обычным продуктом петербургских кабинетных измышлений и, как увидим ниже, не имел никакого успеха.
«За сделанными уже, - говорится в записке, - тщетными покушениями иметь дружественные сношения с ханом хивинским, признается небесполезным испытать еще следующее средство: между хивинцами, живущими в Оренбургской губернии, есть, без сомнения, люди, известные по наклонности к нашему правительству и, в то же время, пользующиеся доверенностью своих соотечественников в Хиве… Надобно найти одного из таких хивинцев, человека добрых свойств, смышленого и предприимчивого. Не давая ему заметить, что сие дело связано с видами правительства, надобно заинтересовать его в нем собственною его пользою. Сие весьма легко сделать, возродив в нем опасение лишиться выгод торговли по неприязненному расположению хана хивинского и заставя его, таким образом, самого желать и искать возможности к отклонению препон торговле с Хивой»… Далее излагается весьма наивный план действий для этого, «известного по наклонности к нашему правительству человека»: как он должен был отправиться в Хиву «в виде частного человека», что он должен был там делать и говорить, как он должен был ознакомить хивинское правительство с правилами международных сношений, сообщив ему, между прочим, что «Австрийская и Российская империи утвердили уже свои торговые сношения с Оттоманскою Портою, а Россия - даже с Персией и Китаем»… При этом предполагалось дать этому посланцу некоторое денежное вспоможение…
Подходящего человека для такой курьезной миссии нелегко, конечно, было найти… Но, тем не менее, генерал Эссен разыскал-таки такого, в лице одного из хивинских караван-башей [караван-баша - т. е. караванный голова, проводник каравана в степи], Атаниаза Ниязмухаметева, отправлявшего свои обязанности при хивинских караванах в течение 30 лет. Но спустя год по возложении на него миссии к хивинскому хану, генерал Эссен, в рапорте Государю Императору, доносил следующее:
Хивинец Атаниаз Ниязмухаметев вернулся в Оренбург с караваном и объяснял мне, что владелец хивинский никакими его представлениями не убедился и не только посланства на упомянутый предмет не отправил, но и в объяснение по оному войти не хотел, не поставляя на то никакой причины. Вместе с сим хивинцем возвратился из Хивы и посланный мною, по другому Высочайшему Вашего Величества повелению, объявленному мне через управляющего Министерством иностранных дел, коллежский советник Мендияр Бекчурин, имевший поручение доставить к хивинскому хану письмо гр. Нессельроде и ходатайствовать об удовлетворении наших купцов за ограбленные у них товары. К исполнению сего поручения избрал я Бекчурина потому, что он одного с хивинцами магометанского исповедания и имеет от роду с лишком 70 лет. Я надеялся, что, из уважения к единоверцу и старости, оказан ему будет благосклонный прием; но вместо того чиновник сей принят был там с сугубым раздражением, четыре месяца содержан под крепкою стражею в унизительном месте и, наконец, не быв выслушан, отправлен в Россию без всякого ответа.
Почти одновременно с поручениями, данными из Оренбурга Ниязмухаметеву и Бекчурину, был послан в Хиву же, совсем с другой стороны, именно с Кавказа, генералом Ермоловым, штабс-капитан Н. Н. Муравьев, которому было поручено «склонить туркмен, или трухменцов, обитающих на восточных берегах Каспийского моря, и хивинцев к приязненным сношениям с Россиею». Миссия Муравьева была так же неудачна, как и Ниязмухаметева: его долго держали в Хиве, как бы в плену, едва допустили до аудиенции у хана, обобрали все привезенные им подарки, и в конце едва выпустили обратно; а отпустив и узнав потом, что это был не таможенный чиновник (за которого выдавал себя Н. Н. Муравьев), а военный офицер, очень сожалели, что не отрубили ему голову…
Вот как отвечали хивинские ханы на все «покушения иметь дружественные сношения с ними»… Оскорбляя неслыханным дотоле образом наших послов, арестуя их, брея им головы и содержа «под крепкою стражею в унизительных местах», хивинцы продолжали, в то же самое время, грабить караваны наших торговых людей, имевшись сношения с соседственной с Хивою Бухарой… Такую безнаказанность и русское долготерпение можно, по-видимому, объяснить лишь двумя обстоятельствами: во-первых, известным личным миролюбием императора Александра I, получившего, как известно, после Наполеоновских войн, глубокое отвращение к войне вообще, и, во-вторых, тем, что во главе иностранной политики России стояли в то время иноземцы, с графом Нессельроде во главе, которым были чужды и непонятны не только торговые интересы нашего отечества на каком-то там дальнем Востоке, но даже его слава и государственная честь, так дерзко оскорбляемые и принижаемые, в данном случае хивинским ханом и его соправителями. Дерзость хивинцев происходила, конечно, от ложного представления их о своей силе, которая вся заключалась лишь в большой трудности похода в Хиву для отряда европейских войск. Но раз, при Петре I, такой поход был сделан, он мог и должен был, рано или поздно, повториться: это был лишь вопрос времени…