Хивинский поход графа Перовского (7)
И. Н. Захарьин (Якунин). Граф В. А. Перовский и его зимний поход в Хиву. - СПб., 1901.
Другие части: [ 1], [ 2], [ 3], [ 4], [ 5], [ 6], [7], [ 8].
XIII.
Что погубило экспедицию? - Во что обошлась она русской казне? - Результаты этой экспедиции. - Возвращение наших пленных. - Обед, данный им в Оренбурге. - Посол хивинского хана Атаниас-хаджи. - Освобождение задержанных хивинцев. - Договор о свободной торговле с Хивою.
Что же погубило эту экспедицию, так вовремя задуманную и даже, для интересов и чести России, столь необходимую? Этот тяжелый вопрос напрашивается, в конце концов, сам собою… И теперь, когда со времени этой несчастной экспедиции прошло более полувека, мы, кажется, не только можем, но и должны, и обязаны отвечать на этот вопрос прямо, не боясь высказать истину.
Первым погубителем этой экспедиции был, несомненно, Генерального штаба полковник Ф. фон Берг, который дал «совет лукавый» относительно пути на Хиву и даже наметил два пункта для укреплений; но на указанном пути из Оренбурга до Эмбы оказались такие глубокие овраги, чрез которые, по нанесенному снегу, довелось устраивать понтонные мосты, и только таким образом переправлять через эти овраги артиллерию. Из двух укреплений не годилось, как мы говорили уже, ни одно: в Чушка-Куле вода оказалась настолько пагубною для здоровья людей, что первое время люди подозревали, не отравлена ли она хивинцами?.. А на втором пути от Эмбы к Ак-Булаку (или Чушка-Кулю) встретились две высокие горы, которых не знали даже названия и о самом существовании коих не подозревали, и лишь киргизы султана Айчувакова объяснили господам «ученым» отряда, вооруженным топографическою картою фон Берга, что в первой горе масса меди, а потому она и называется Бакыр, а вторая гора названа по имени убитого на ней батыря Али…
Второю причиною неудачи экспедиции, и самою главною, была необычайно суровая зима с сильными морозами, частыми буранами и глубоким снегом, каких не могли запомнить самые древние старики-киргизы. Являлась, конечно, полная возможность избежать и этих морозов, и всей этой необыкновенной зимы с ее глубоким снегом; но для этого надо было выступить из Оренбурга только месяцем раньше, как, напр., выступила авангардная колонна подполковника Данилевского, дошедшая до Эмбы, как мы знаем, «вполне благополучно». Так же «благополучно» колонна эта могла бы дойти и до Хивы, если бы ей не надо было сидеть на Эмбе и ожидать прибытия экспедиционного отряда. Но дело в том, что авангард мог выйти из Оренбурга в половине октября, а колонна не могла: ее сборы не были вполне окончены даже и в половине ноября, когда она выступала. Такие экспедиции подготовляются, по мнению знатоков военного дела, годами, а не месяцами.
Было и еще одно обстоятельство, и очень немаловажное, способствовавшее неудаче экспедиции: это было традиционное русское «авось». В качестве беспристрастного летописца происходивших событий, мы должны упомянуть и об этом серьезном факте, выплывающем на свет Божий, между прочим, и из писем самого генерала Перовского. Вот, напр., что писал он московскому почт-директору Булгакову 6 декабря 1839 года из Биш-Тамака (или Баш-Талыка), пройдя от Оренбурга всего лишь 250 верст, т. е. немного более шестой части всего пути до Хивы: «До сих пор стоят холода, хотя и очень сильные, но без ветру, которого я, без защитного места и без дров, особенно боюсь, потому что тогда уже не знаю, какие принять меры, чтоб избегнуть гибели…» В том же письме, далее, генерал Перовский выражает полное уже отчаяние: «Лишь с Божиею помощью, - пишет он, - можем мы надеяться, что преодолеем стихии и неприятеля; мы чувствуем, что если молитва наша не будет теперь же услышана, то нам придется погибнуть». А вот несколько строк из письма того же генерала Перовского от 4 января 1840 года, писанного тому же Булгакову, с Эмбы: «Поить скотину (верблюдов и лошадей), даже и самих себя, придется растаявшим снегом; но будет ли еще чем обратить его в воду? Вот тут-то и беда: вот где нужна нам будет помощь свыше; человек тут бессилен…» Но выступая в поход, да еще такой, как Хивинский, немыслимо было рассчитывать лишь на «помощь свыше», и мудрая русская пословица недаром гласит: «на Бога надейся, а сам не плошай». [Данный абзац в издании 1901 года отсутствует; привожу его по: Захарьин И. Н. Хива. Зимний поход в Хиву Перовского в 1839 году и первое посольство в Хиву в 1842 году. (По рассказам и запискам очевидцев). СПб., 1898. - rus_turk].
Во главе экспедиции поставлен был, как мы видим, человек даровитый, закаленный в боях, образованный и очень любимый солдатами и офицерами. Но человек этот имел в Петербурге такую массу врагов (главным образом, за свою безукоризненную, чисто рыцарскую честность, выказанную им во все время службы, а главное, в бытность его директором канцелярии начальника Морского штаба), что ему «бросали палки в колеса» всякий раз, как только представлялся к тому случай. В. А. Перовский презирал своих врагов и не боялся их, но постоянно от них терпел и мучился. А тут восстали противу него не только враги, но и стихии: суровая зима, бураны, «противные ветры», отогнавшие шедшую к нему на помощь флотилию обратно к Астрахани… Даже такие робкие номады как кайсаки, и те осмелились, на этот раз, сделать разбойничье нападение на маленький отряд, сопровождавший пересылаемых на Эмбу, к отряду, верблюдов, забрали этих верблюдов, а также и офицера с несколькими человеками, сопровождавшими транспорт, и все это, в качестве военных трофеев, препроводили в Хиву.
________
Хивинская экспедиция обошлась, сравнительно, очень немного, если не считать погибнувших солдат и офицеров: из ассигнованных на «военное предприятие противу Хивы» 1.698.000 рублей и 12 тысяч червонных (золотом), бережливый генерал издержал лишь немного более полумиллиона рублей; да Башкирское войско, если перевести на деньги все, что оно доставило, истратило «более миллиона» рублей. Это войско, как известно, не платило в то время никаких податей и не отбывало ни воинской, ни какой иной повинности; а потому, привлекая его к участию в расходах на Хивинскую экспедицию, Перовский поступал вполне справедливо.
Но если бы даже на эту экспедицию истрачено было не полмиллиона только русских денег, но все ассигнованные два и даже дважды два миллиона, то и тогда не следовало бы об этом много печаловаться. Если Англия пожертвовала более 44 миллионов металлических рублей на Абиссинскую войну 1867-68 гг., для освобождения нескольких десятков своих подданных, захваченных абиссинцами, то нашему государству следовало принести не меньшую жертву, памятуя о том, что в неволе у хивинцев томятся не десятки русских людей, а многие сотни. По счастию, почти все наши пленники были освобождены хивинцами, в том же 1840 году; и с этой стороны неудачный поход в Хиву генерала Перовского дал, совершенно неожиданно, желаемые результаты. Случилось это так: едва только проживавшие в Герате англичане узнали из достоверных источников, что экспедиционный отряд назначался не для исследования Аральского моря, а прямо для похода в Хиву, они отправились сами в Хиву и сумели склонить хана Алла-Кула на согласие немедленно освободить русских пленников и установить с нами правильные торговые сношения, т. е. воспретить ограбление русских купеческих караванов. Существует известие, которое, по желанию англичан, держалось вначале в большом секрете, что за всех русских пленных англичане уплатили жадному Алла-Кулу своим собственным золотом и даже приняли на себя все путевые издержки на обратное возвращение пленных в Оренбург: так велико было их опасение нового похода русских войск на Хиву, в успехе коего мог сомневаться лишь тупой и высокомерный правитель Хивы, гордый безводными и песчаными пустынями, окружавшими его ничтожное и бессильное государство.
И вот, 14-го августа 1840 года, прибыл в Оренбург корнет Аитов с двумя русскими бывшими пленниками Хивы, взятыми им в путь в виде прислуги; а спустя несколько дней, пришли в Оренбург же 416 человек обоего пола русских пленных, томившихся долгие годы в Хиве, в неволе. Их сопровождал посланец хана Атаниас-хаджи. При выступлении их из Хивы, каждому пленнику дали на дорогу по золотому (4 рубля), по мешку муки и на каждых двух человек по одному верблюду. Эти несчастные встречены были в Оренбурге очень торжественно и радушно: в их присутствии был отслужен в соборе благодарственный молебен и затем устроен был для них обед на открытом воздухе, на том месте, где выстроен ныне театр. Посмотреть на освобожденных собралось полгорода, и в это время разыгрывались тяжелые и полные глубокого трагизма сцены: в седом, согбенном старике иная женщина едва узнавала своего красавца-мужа, уведенного в Хиву более 25-ти лет назад; во взрослом парне, «уже потурчившемся», старуха-мать узнавала, по имени или по каким-нибудь особым, внешним приметам, своего дорогого сына, схваченного киргизами десятилетним мальчиком и проданного в Хиву…
Пленные рассказали тогда участникам бывшей экспедиции в Хиву все подробности о снаряжении двухтысячного конного отряда туркменов-йомудов, о гибели этого отряда и о той «победе», которая праздновалась хивинцами, когда они узнали, что русский отряд покинул Чушка-Кульское укрепление и отступил на Эмбу.
Те же пленные явились неумолимыми обвинителями и правдивыми свидетелями противу купца Зайчикова, бывшего, так сказать, тайным комиссионером по поставке в Хиву русских невольников. Они рассказывали, затем, что их, по доставке в Хиву, всячески склоняли принять мусульманство и, в случае успеха, женили на хивинках. С девушками поступали гораздо проще: их прямо разбирали по гаремам. Если же замечали у пленника намерение бежать, то делали ему, немного повыше пятки, разрез, насыпали туда мелко нарезанного конского волоса и долго, искусственным образом, растравляли рану, чтобы пленнику нельзя было скоро ходить. Если же кто-нибудь из пленных убегал из Хивы и его ловили, то сажали, в страх другим, на кол, и несчастный умирал в жесточайших мучениях. Спастись от казни, в случае поимки, был лишь один исход - принять ислам и жениться на хивинке, что некоторые и делали. Возвращенные пленные объяснили при этом, что всех русских людей жило в Хиве в неволе более тысячи человек, преимущественно забранных туркменами с рыбных промыслов на Каспийском море и поставленных Зайчиковым; но что во время бывшей в Хиве холеры, в 1829 году, умерло их более половины; что и теперь еще осталось в Хиве несколько десятков пленных русских - частию по доброй воле, особенно женщины, не пожелавшие бросить в Хиве прижитых ими детей, а то и поневоле, оставленные самим ханом, особенно любимые им личные его слуги, которые умоляли возвращавшихся пленников похлопотать за них у оренбургского начальства, дабы оно настояло и на их возвращении. Вследствие этого, посланному хана, Атаниасу-хаджи, было объявлено, что он и задержанные ранее хивинцы будут лишь тогда освобождены, когда хан возвратит всех остальных русских пленников, насильно удержанных им в Хиве. Надо заметить, что в Оренбурге содержалось под караулом тоже более сотни хивинцев: их забирали в то время, когда они являлись на меновой двор, по торговым делам. Мера эта подействовала как нельзя лучше: в конце того же 1840 года и в январе 1841 прибыли в Оренбург из Хивы и все остальные наши пленные; там остались лишь три беглых солдата, несколько десятков потурчившихся женщин и около сотни калмыков, которые сами не пожелали вернуться на родину, так как, будучи магометанами, поженились на туркменках и хивинках и обзавелись семьями и своим хозяйством.
Тотчас же по прибытии наших последних пленных, были отправлены в Хиву все забранные нами ранее подданные хана Алла-Кула, наделенные на дорогу более щедро, чем наделены были наши. При отъезде из Оренбурга Атаниаса-хаджи, с ним был заключен обстоятельный торговый договор о беспрепятственном проходе в Хиву и обратно русских купеческих караванов, и посланец хана дал обещание, от имени своего правителя, воспретить отныне туркменам-йомудам и хивинским киргизам грабить в степи наши караваны. [К сожалению, договор этот не был даже оформлен хивинцами, так как хан отказался, в первое посольство наше в Хиву, в 1841 году, подписать его. Впоследствии, в 1842 году, новому нашему посольству, благодаря перемене правителя в Хиве, удалось-таки добиться подписания торгового договора, который, впрочем, выполнялся хивинцами недолго].
Таким образом, экспедиция, предпринимавшаяся в Хиву, дала все те результаты, которые от нее желались и ожидались, т. е. возвращение пленных и свободу торговли. Вследствие таких мирных и покорных действий хивинского хана, были отменены в том же 1840 году, по высочайшему повелению, все сделанные генералом Перовским пред отъездом его в Петербург распоряжения о новом походе в Хиву. Приказ о том был очень громкий, и воспоследовал он, главным образом, по настоянию канцлера Нессельроде, очень желавшего успокоить англичан и как бы извиниться пред ними, что без их позволения мы решились было двинуться на Восток…
Следует упомянуть также и о главном результате, который дала русским военным людям неудачная экспедиция генерала Перовского в Хиву: она научила, как снаряжать походы в Среднюю Азию. Горьким уроком 1839 г. воспользовался покойный К. П. Кауфман, не только в системе и порядке снаряжения самой экспедиции и в пути следования ее через степь, но даже и во времени года: вместо поздней осени, он двинулся в Хиву раннею весною.
XIV.
Известие о поездке Государя за границу. - Отъезд генерала Перовского в Петербург. - Сухой прием у военного министра. - Томительные ожидания аудиенции у Государя. - Приглашение прибыть в Михайловский манеж. - Сцена с гр. Чернышевым. - Свидание с Государем. - Переезд в Петергофский дворец. - Представления к наградам. - Новые помыслы о хивинском походе. - Отъезд генерала Перовского за границу.
Когда генерал-адъютант Перовский вернулся в Оренбург, то вскоре из получаемых им петербургских писем он убедился окончательно, что о новом походе в Хиву нечего было и думать; что, напротив, следует ехать в Петербург, в качестве обвиняемого, и оправдываться. Об этом, между прочим, писал ему неизменно к нему расположенный министр двора, граф В. Ф. Адлерберг. Но ехать тотчас же в Петербург было немыслимо: Перовский нуждался хотя в небольшом отдыхе, а его открывшаяся рана в лечении; к тому же, наступила в апреле самая распутица.
В конце апреля, Перовский получил конфиденциальное письмо от московского почт-директора Булгакова [А. Я. Булгаков был, как называли его, «всеобщий одолжитель»: он знал все и всех; для аристократического кружка Москвы он заменял нынешние газеты и телефонные агентства. Этим и объясняются обстоятельные сообщения о походе в Хиву, делаемые нарочито Перовским в его письмах к московскому почт-директору.], извещавшее его, что Государь собирается ехать в Варшаву, а оттуда в Эмс. Это известие было крайне неприятно для Перовского, который, будучи без вины виноватым, желал, конечно, оправдаться как можно скорее; а для этого ему необходимо было личное свидание с Государем, который (он знал и был уверен) терпеливо выслушает его и не обвинит.
В половине мая генерал Перовский выехал, наконец, в Петербург. Он ехал безостановочно и пробыл лишь один день в Москве; тем не менее, он прибыл в Петербург лишь 3-го июня. За два дня перед тем возвратился из-за границы Государь, но граф Адлерберг, на содействие которого и дружбу так рассчитывал Перовский, не вернулся вместе с Государем, а остался на некоторое время в Эмсе, при больной императрице Александре Феодоровне, лечившейся там. Таким образом, Перовский лишен был возможности предстательства пред Государем и испрошения у него аудиенции.
На другой же день своего приезда в Петербург, генерал-адъютант Перовский, в силу обычной воинской дисциплины и установленного порядка, отправился представиться военному министру гр. Чернышеву, своему заведомому недоброжелателю и тайному врагу. Гр. Чернышев принял его очень сухо, в общей приемной, ни о чем не спрашивал, и на заявление Перовского, что он, по званию генерал-адъютанта и по должности командира отдельного корпуса, желал бы представиться Государю, небрежно отвечал: «Я извещу, когда Государю благоугодно будет вас видеть».
В той же приемной военного министра В. А. Перовский мог лишний раз убедиться в людском ничтожестве, навыкшем поклоняться лишь успеху: несколько человек из числа представлявшихся и один директор канцелярии министра, бывшие давними знакомыми генерала Перовского, постарались его не узнать и отвернулись от него.
Генерал Перовский вернулся от военного министра мрачный и почти больной, и для него настали самые горькие и тяжелые в его славной и честной жизни дни: прошла неделя, другая, третья - от военного министра нет известия о дне представления Государю…
Граф В. Ф. Адлерберг был все еще за границей… В это время никто, кроме близких родных, даже не посещал опального губернатора: все сторонились от него, как от зачумленного. Постоянным собеседником его был один штабс-капитан Никифоров, приехавший в Петербург вместе с генералом; да еще заходили изредка люди из кружка Жуковского и Плетнева, да приятели и друзья В. И. Даля, который лежал в это время больной в Оренбурге… Лето в Петербурге стояло удушливое и пыльное, и переносить его было для генерала Перовского особенно тяжело; переехать же куда-нибудь на дачу, за город, генерал не решался - в ежечасном ожидании приглашения к Государю, который, возвратясь из-за границы, жил то в Царском Селе, то в Петергофе, и наезжал в душный Петербург изредка, не более как на несколько часов. Наконец, в конце 4-й недели томительного ожидания, генерал-адъютант Перовский получил от военного министра «приглашение» пожаловать на другой день в Михайловский манеж, где имел быть развод в присутствии Государя, которому он и может-де представиться.
На другой день, в девять часов утра, генерал В. А. Перовский, одевшись в полную парадную форму, был в Михайловском манеже. Оказалось, что все уже было готово, и лишь ожидали, с минуты на минуту, прибытия Государя и великого князя Михаила Павловича; военный министр граф Чернышев был тут же. Войдя в манеж и увидя, что в стороне войск, недалеко от правого фланга, стоит небольшая группа генералов, с членами и атташе какого-то посольства, В. А. Перовский, обойдя их, стал совсем отдельно, неподалеку от этой группы. Военный министр, раздосадованный уже тем обстоятельством, что ген.-адъютант Перовский не подошел к нему и окружавшей его свите, послал тотчас же своего адъютанта с поручением - предложить присоединиться к общей группе генералов, имеющих представиться в этот день Государю.
Генерал молча выслушал адъютанта и стоял на одном месте «как окаменелый» (по словам имеющегося у нас письма); затем медленно начал ходить взад и вперед.
Прошло несколько минут. Группа генералов и члены посольства с недоумением поглядывали на представительную фигуру молодого генерала, одетого в красивый мундир атамана казачьих войск с генерал-адъютантскими вензелями и аксельбантами, в высоком, мерлушчатом кивере с длинным султаном и этишкетами, с грудью, покрытою звездами и орденами - русскими и иностранными, с массою разных медалей, между которыми первое место занимала почетная медаль за войну 1812 г., - а этот генерал, опустив, по привычке, на грудь свою красивую курчавую голову, медленно прохаживался взад и вперед на маленьком, намеченном им пространстве манежа, усыпанного песком.
В свите графа Чернышева, когда вернулся адъютант, произошло некоторое недоумение и даже волнение; затем военный министр послал второго адъютанта с следующим приказанием:
- Передайте ген.-адъютанту Перовскому, что военный министр покорнейше просит его не нарушать обычного порядка и присоединиться к общей группе лиц, желающих представиться сегодня Государю Императору.
Адъютант передал это распоряжение; но генерал Перовский выслушал его так же молча и даже не приостановился в своем медленном хождении взад и вперед по песку манежа. Посланец, сильно озадаченный и сконфуженный, подъехал к военному министру и доложил ему о своей неудаче…
Спустя несколько минут, все зашевелилось и подтянулось: в дверях манежа показался Император, сопутствуемый великим князем Михаилом Павловичем. Государь подошел к фронту, принял рапорт военного министра и поздоровался с людьми… В это время взгляд его повернулся вбок: он увидел, что в стороне от всех стоить монументальная фигура генерала, с поднятою «под козырек» правою рукою…
Государь нахмурился: очевидно, нарушался «обычный порядок»…
- Кто это такой? - спросил он недовольным голосом у военного министра.
- Это генерал-лейтенант Перовский, ваше величество.
- Перовский?! - радостно воскликнул Государь и быстро направился к одиноко стоявшему генералу…
- Здравствуй, Перовский, здравствуй! - торопливо заговорил Николай Павлович, и крепко поцеловал Перовского. - Как я рад, что вижу тебя!.. Давно ли ты приехал?
- Почти уже месяц, как я в Петербурге.
- Почему же ты не явился до сих пор ко мне?! - удивленно спросил Император.
- Так угодно было господину военному министру, - отвечал Перовский.
Лицо Государя омрачилось… Он взял под руку Перовского и, обращаясь к великому князю, проговорил: «Замени, брат, меня на сегодня», - и, совершенно не замечая графа Чернышева и его растерянного, побледневшего лица, вышел из манежа, по-прежнему под руку с Перовским, посадил его с собою в коляску и повез во дворец… В тот же день вечером, Перовский, по приглашению Государя, переехал на жительство в Петергоф, где был в это время двор, и ему были отведены во дворце особые покои.
Таким образом вознагражден был этот мужественный, гордый и даровитый человек за все свои страдания и муки и за все принижения, терпеливо им вынесенные. В лице русского царя нашелся единственный справедливый и милостивый судия дел и несчастий главного начальника экспедиционного отряда, погибшего в неудачном походе в Хиву. [В Англии военные авторитеты того времени отдавали тоже должную дань героизму Перовского в его несчастном походе. С особенным уважением относился к нему знаменитый Веллингтон, восхищавшийся именно мужеством и самоотвержением Перовского как военноначальника].
Более двух дней Император Николай Павлович не отпускал от себя генерала Перовского ни на шаг, как говорится: он внимательно расспрашивал и выслушивал все, что касалось несчастного похода и его бедствий. Государь, по рассказам самого Перовского, был особенно сильно поражен и тронут до слез, когда бывший главный начальник отряда стал передавать ему подробно о страшной ночи на 10-е февраля, когда во время бурана все в отряде готовились к смерти, и не стихни этот буран на другой день, на Эмбу не вернулся бы из «отдельной колонны» ни один человек…
Государь сам потребовал от Перовского, чтобы он немедленно сделал общее представление к наградам; при этом приказал ему представить буквально всех офицеров и генералов, «и чтоб солдаты не были забыты»… Через несколько дней, представление это было сделано и тотчас же утверждено Государем, поручившим Перовскому «лично передать его графу Чернышеву для исполнения».
Боже мой, как согнулись тогда перед Перовским все те, которые так недавно от него отворачивались и старались даже совсем не узнавать его!.. А он, довольный и счастливый, словно помолодевший на несколько лет, скромно ходил по аллеям Петергофского парка, опустив на грудь свою курчавую голову и обдумывая новый поход в Хиву, настоятельную необходимость и неизбежность которого он сознавал теперь более, чем прежде. Но все его попытки в этом направлении были графами Нессельроде и Чернышевым отклонены. В начале августа, у Перовского вновь открылась дурно залеченная старая рана в груди, и Государь убедил его уехать лечиться за границу, пожаловав на эту поездку 20 тысяч рублей (асс.).
XV.
Всеобщие награды. - Увольнение от службы и смерть генерала Циолковского. - Миссия капитана Никифорова в Хиву и его смерть. - Трагическая кончина генерала Данилевского. - Генералы Молоствов и Геке. - Подполковник Г. Н. Зеленин. - Назначение в Оренбург генерала Обручева. - Вторичная служба генерала Перовского в Оренбургском крае. - Коканский поход и взятие крепости Ак-Мечети. - Возведение в графское достоинство. - Смерть графа В. А. Перовского.
Вести из Петербурга о ласковом и милостивом приеме, оказанном генералу Перовскому Государем, дошли до Оренбурга вместе с высочайшими приказами о пожалованных за поход наградах: эти вести привез штабс-капитан Никифоров, явившийся в Оренбург уже в чине капитана и с пожалованным ему орденом св. Владимира 4-й степени с бантом. Эти вести, равно как и пожалованные награды, сильно порадовали и оживили совсем было приунывших участников похода, оставшихся еще в живых. Все получили или ордена, или следующие чины и по годовому, не в зачет окладу, жалованья; всем нижним чинам были даны также денежные награды, а юнкера и унтер-офицеры топографы были произведены в прапорщики; даже генерал-майор Циолковский получил Анненскую звезду, хотя, спустя всего неделю после этой награды, в Оренбурге получен был высочайший приказ, коим Циолковский увольнялся от службы по домашним обстоятельствам. Эта отставка, состоявшаяся без желания и прошения жестокосердого поляка, сильно оскорбила его самолюбие: он в следующую же ночь выехал в свое имение, отстоящее 80 с чем-то верст от Оренбурга. Там он вновь принялся было за прежнее, истязуя уже не солдат, а своих крепостных людей; но они не в силах были перенести зверские жестокости этого злого человека, и спустя всего три недели по отъезде Циолковского из Оренбурга, в этот город пришло известие, что генерал убит своими крепостными. Случилось это так.
Тот самый повар, которого Циолковский наказывал во время экспедиции чуть не ежедневно, решился избавить крепостную дворню от злого барина, ставшего еще более злым по приезде в деревню, вследствие своей невольной отставки. Для приведения своего намерения в исполнение, повар выбрал темный и теплый августовский вечер. В доме были отворены все окна. Циолковский сидел в своем кабинете и читал книгу, облокотившись на ладонь правой руки, пуля попала ему прямо в висок, так что он не пошевельнулся и даже не переменил позы - как сидел, прислонившись к письменному столу, так и остался. Повар, взглянув после выстрела в окно и увидя, что барин не упал, вообразил, что промахнулся, и бросился бежать; неподалеку от дома была картофельная яма, в которой он и спрятался; там он просидел до утра, пока мимо ямы шли на работу крестьяне и громко говорили о смерти барина. Услышав слово «смерть», повар догадался, что он не дал промаха, вышел из ямы, прямо прошел в дом, где был уже становой пристав, объявил ему о своей вине и спокойно отдался в руки правосудия. Таков, значит, был страх перед генералом Циолковским, что предстоящее повару наказание чрез палача, на эшафоте, было ничто в сравнении с теми истязаниями, которым мог подвергнуть виновного сам Циолковский, если бы повар промахнулся. «Таким образом окончил свою жизнь этот варвар рода человеческого», - говорится в имеющихся у меня записках подполковника Г. Н. Зеленина.
________
Остается сказать еще несколько слов о других действующих лицах нашего повествования.
Капитан Никифоров был назначен, по рекомендации генерала Перовского, начальником миссии в Хиву, отправленной туда в 1841 г. Но он держал себя с ханом Алла-Кулом с таким достоинством, а по словам хивинцев, «так гордо и дерзко», что не добился у них ничего и уехал из Хивы в Оренбург с неподписанным торговым договором. Возвращаясь, затем, с отчетом о своей неудачной миссии в Петербург, он заехал по дороге к своей старушке-матери в ее маленькое именьице, находившееся близ Сызрани, и там неожиданно умер от разрыва сердца.
Командир авангардной колонны полковник Данилевский отправился в Хиву в следующем 1842 г., во главе целого посольства, добился-таки от хана подписания торгового трактата, был произведен за это в генерал-майоры и перешел на службу в Петербург. Жизнь свою он окончил трагически. Будучи замечательно красив собою и имея всего 35 лет от роду, он страстно влюбился в одну славянскую владетельную княжну и пользовался взаимностью; но на брак этот не согласились ее родители и решили увезти ее на родину. В осенние сумерки, на первой же почтовой станции от Петербурга к Москве, едва только заложили лошадей в карету, в которой ехало семейство княжны и она сама, как к лошадям спереди подошел высокого роста молодой генерал и выстрелил себе в рот. Лошади поднялись было на дыбы, затем рванулись вперед, и карета проехала по трупу уже скончавшегося Данилевского…
Генерал-майор Молоствов, воспротивившийся отступлению отряда с Эмбы, был впоследствии наказным атаманом Оренбургского казачьего войска; а полковник Геке, в чине генерал-лейтенанта, назначен был наказным же атаманом Уральского казачьего войска.
Ген.-лейт. Толмачев, погубивший окончательно свое здоровье во время экспедиции, получил орден Белаго Орла, полную пенсию и уехал к себе на родину, в Тамбовскую губернию.
Сошли в могилу почти и все остальные участники героического зимнего похода в Хиву в 1839 году, и в настоящее время, по прошествии более полувека со времени этой экспедиции, в Оренбурге и его уездах находятся в живых несколько лишь человек, которые весьма охотно и с замечательною скромностью рассказывают о всех ужасах, выпавших на их долю в Хивинском походе.
Из унтер-офицеров топографов, бывших в отряде совсем юношами, были живы еще (в 1891 г.) два брата Зеленины, оба подполковники в отставке; старший из них, Георгий Николаевич, составивший краткие записки о зимнем походе в Хиву, получает шестисотрублевую пенсию и настолько был бодр и крепок, что служил безвозмездно членом местного отделения Крестьянского поземельного банка.
Вместо генерал-адъютанта Перовского, командиром Отдельного Оренбургского корпуса и военным губернатором был вскоре же назначен генерал-лейтенант Обручев, оставивший по себе в Оренбурге добрую память честного и вполне доступного человека.
________
Залечив кое-как свою тяжелую турецкую рану за границей, генерал-адъютант В. А. Перовский вернулся в Россию, и его вновь стало тянуть на Восток. Он горячо доказывал необходимость и неизбежность нашего поступательного движения в Среднюю Азию. Его благосклонно выслушивали, но не соглашались с ним. Тем не менее, он все-таки добился учреждения в Оренбурге особого генерал-губернаторства и был первым генерал-губернатором, назначенным на этот пост. В это время соседние с нами владетели среднеазиатских ханств вновь подняли головы и стали чинить нашим торговым людям всяческие обиды и притеснения. Дерзость их особенно усилилась в то время, когда они узнали, что единоверная им Турция находится с нами в войне. Вследствие этого, в 1853 г. был предпринят генерал-губернатором В. А. Перовским знаменитый Коканский поход, окончившийся для нас полною победою и взятием сильной коканской крепости Ак-Мечети, переименованной впоследствии в Форт-Перовский. За этот, собственно, поход Перовский и возведен был, в 1855 г., в графское достоинство.
Оренбургским краем В. А. Перовский управлял до апреля 1857 г. В августе 1856 г., он уехал из Оренбурга в Москву, на коронацию покойного Государя Александра Николаевича, награжден был орденом Андрея Первозванного и возвратился в излюбленный им край. Но годы, долгий плен, походы и раны сломили, наконец, железный организм Перовского… Он стал часто хворать, попросился на покой - и 7 апреля 1857 г. был уволен. Затем он, по совету врачей, уехал в Крым, и там, в имении князя Воронцова Алупке, 8 декабря 1857 года, тихо скончался… А так как он, предчувствуя свою скорую кончину, говорил, всего за неделю до смерти, окружающим, что радуется тому, что умирает вблизи Черного моря, постоянный шум и плеск которого ему так нравятся, то его и похоронили в известном Георгиевском монастыре, расположенном вблизи Севастополя, на отвесном берегу моря; место же для гроба графа Василия Алексеевича Перовского было высечено в скале, омываемой у своего подножия волнами этого вечно неспокойного моря…
Другие части: [ 1], [ 2], [ 3], [ 4], [ 5], [ 6], [7], [ 8].
XIII.
Что погубило экспедицию? - Во что обошлась она русской казне? - Результаты этой экспедиции. - Возвращение наших пленных. - Обед, данный им в Оренбурге. - Посол хивинского хана Атаниас-хаджи. - Освобождение задержанных хивинцев. - Договор о свободной торговле с Хивою.
Что же погубило эту экспедицию, так вовремя задуманную и даже, для интересов и чести России, столь необходимую? Этот тяжелый вопрос напрашивается, в конце концов, сам собою… И теперь, когда со времени этой несчастной экспедиции прошло более полувека, мы, кажется, не только можем, но и должны, и обязаны отвечать на этот вопрос прямо, не боясь высказать истину.
Первым погубителем этой экспедиции был, несомненно, Генерального штаба полковник Ф. фон Берг, который дал «совет лукавый» относительно пути на Хиву и даже наметил два пункта для укреплений; но на указанном пути из Оренбурга до Эмбы оказались такие глубокие овраги, чрез которые, по нанесенному снегу, довелось устраивать понтонные мосты, и только таким образом переправлять через эти овраги артиллерию. Из двух укреплений не годилось, как мы говорили уже, ни одно: в Чушка-Куле вода оказалась настолько пагубною для здоровья людей, что первое время люди подозревали, не отравлена ли она хивинцами?.. А на втором пути от Эмбы к Ак-Булаку (или Чушка-Кулю) встретились две высокие горы, которых не знали даже названия и о самом существовании коих не подозревали, и лишь киргизы султана Айчувакова объяснили господам «ученым» отряда, вооруженным топографическою картою фон Берга, что в первой горе масса меди, а потому она и называется Бакыр, а вторая гора названа по имени убитого на ней батыря Али…
Второю причиною неудачи экспедиции, и самою главною, была необычайно суровая зима с сильными морозами, частыми буранами и глубоким снегом, каких не могли запомнить самые древние старики-киргизы. Являлась, конечно, полная возможность избежать и этих морозов, и всей этой необыкновенной зимы с ее глубоким снегом; но для этого надо было выступить из Оренбурга только месяцем раньше, как, напр., выступила авангардная колонна подполковника Данилевского, дошедшая до Эмбы, как мы знаем, «вполне благополучно». Так же «благополучно» колонна эта могла бы дойти и до Хивы, если бы ей не надо было сидеть на Эмбе и ожидать прибытия экспедиционного отряда. Но дело в том, что авангард мог выйти из Оренбурга в половине октября, а колонна не могла: ее сборы не были вполне окончены даже и в половине ноября, когда она выступала. Такие экспедиции подготовляются, по мнению знатоков военного дела, годами, а не месяцами.
Было и еще одно обстоятельство, и очень немаловажное, способствовавшее неудаче экспедиции: это было традиционное русское «авось». В качестве беспристрастного летописца происходивших событий, мы должны упомянуть и об этом серьезном факте, выплывающем на свет Божий, между прочим, и из писем самого генерала Перовского. Вот, напр., что писал он московскому почт-директору Булгакову 6 декабря 1839 года из Биш-Тамака (или Баш-Талыка), пройдя от Оренбурга всего лишь 250 верст, т. е. немного более шестой части всего пути до Хивы: «До сих пор стоят холода, хотя и очень сильные, но без ветру, которого я, без защитного места и без дров, особенно боюсь, потому что тогда уже не знаю, какие принять меры, чтоб избегнуть гибели…» В том же письме, далее, генерал Перовский выражает полное уже отчаяние: «Лишь с Божиею помощью, - пишет он, - можем мы надеяться, что преодолеем стихии и неприятеля; мы чувствуем, что если молитва наша не будет теперь же услышана, то нам придется погибнуть». А вот несколько строк из письма того же генерала Перовского от 4 января 1840 года, писанного тому же Булгакову, с Эмбы: «Поить скотину (верблюдов и лошадей), даже и самих себя, придется растаявшим снегом; но будет ли еще чем обратить его в воду? Вот тут-то и беда: вот где нужна нам будет помощь свыше; человек тут бессилен…» Но выступая в поход, да еще такой, как Хивинский, немыслимо было рассчитывать лишь на «помощь свыше», и мудрая русская пословица недаром гласит: «на Бога надейся, а сам не плошай». [Данный абзац в издании 1901 года отсутствует; привожу его по: Захарьин И. Н. Хива. Зимний поход в Хиву Перовского в 1839 году и первое посольство в Хиву в 1842 году. (По рассказам и запискам очевидцев). СПб., 1898. - rus_turk].
Во главе экспедиции поставлен был, как мы видим, человек даровитый, закаленный в боях, образованный и очень любимый солдатами и офицерами. Но человек этот имел в Петербурге такую массу врагов (главным образом, за свою безукоризненную, чисто рыцарскую честность, выказанную им во все время службы, а главное, в бытность его директором канцелярии начальника Морского штаба), что ему «бросали палки в колеса» всякий раз, как только представлялся к тому случай. В. А. Перовский презирал своих врагов и не боялся их, но постоянно от них терпел и мучился. А тут восстали противу него не только враги, но и стихии: суровая зима, бураны, «противные ветры», отогнавшие шедшую к нему на помощь флотилию обратно к Астрахани… Даже такие робкие номады как кайсаки, и те осмелились, на этот раз, сделать разбойничье нападение на маленький отряд, сопровождавший пересылаемых на Эмбу, к отряду, верблюдов, забрали этих верблюдов, а также и офицера с несколькими человеками, сопровождавшими транспорт, и все это, в качестве военных трофеев, препроводили в Хиву.
________
Хивинская экспедиция обошлась, сравнительно, очень немного, если не считать погибнувших солдат и офицеров: из ассигнованных на «военное предприятие противу Хивы» 1.698.000 рублей и 12 тысяч червонных (золотом), бережливый генерал издержал лишь немного более полумиллиона рублей; да Башкирское войско, если перевести на деньги все, что оно доставило, истратило «более миллиона» рублей. Это войско, как известно, не платило в то время никаких податей и не отбывало ни воинской, ни какой иной повинности; а потому, привлекая его к участию в расходах на Хивинскую экспедицию, Перовский поступал вполне справедливо.
Но если бы даже на эту экспедицию истрачено было не полмиллиона только русских денег, но все ассигнованные два и даже дважды два миллиона, то и тогда не следовало бы об этом много печаловаться. Если Англия пожертвовала более 44 миллионов металлических рублей на Абиссинскую войну 1867-68 гг., для освобождения нескольких десятков своих подданных, захваченных абиссинцами, то нашему государству следовало принести не меньшую жертву, памятуя о том, что в неволе у хивинцев томятся не десятки русских людей, а многие сотни. По счастию, почти все наши пленники были освобождены хивинцами, в том же 1840 году; и с этой стороны неудачный поход в Хиву генерала Перовского дал, совершенно неожиданно, желаемые результаты. Случилось это так: едва только проживавшие в Герате англичане узнали из достоверных источников, что экспедиционный отряд назначался не для исследования Аральского моря, а прямо для похода в Хиву, они отправились сами в Хиву и сумели склонить хана Алла-Кула на согласие немедленно освободить русских пленников и установить с нами правильные торговые сношения, т. е. воспретить ограбление русских купеческих караванов. Существует известие, которое, по желанию англичан, держалось вначале в большом секрете, что за всех русских пленных англичане уплатили жадному Алла-Кулу своим собственным золотом и даже приняли на себя все путевые издержки на обратное возвращение пленных в Оренбург: так велико было их опасение нового похода русских войск на Хиву, в успехе коего мог сомневаться лишь тупой и высокомерный правитель Хивы, гордый безводными и песчаными пустынями, окружавшими его ничтожное и бессильное государство.
И вот, 14-го августа 1840 года, прибыл в Оренбург корнет Аитов с двумя русскими бывшими пленниками Хивы, взятыми им в путь в виде прислуги; а спустя несколько дней, пришли в Оренбург же 416 человек обоего пола русских пленных, томившихся долгие годы в Хиве, в неволе. Их сопровождал посланец хана Атаниас-хаджи. При выступлении их из Хивы, каждому пленнику дали на дорогу по золотому (4 рубля), по мешку муки и на каждых двух человек по одному верблюду. Эти несчастные встречены были в Оренбурге очень торжественно и радушно: в их присутствии был отслужен в соборе благодарственный молебен и затем устроен был для них обед на открытом воздухе, на том месте, где выстроен ныне театр. Посмотреть на освобожденных собралось полгорода, и в это время разыгрывались тяжелые и полные глубокого трагизма сцены: в седом, согбенном старике иная женщина едва узнавала своего красавца-мужа, уведенного в Хиву более 25-ти лет назад; во взрослом парне, «уже потурчившемся», старуха-мать узнавала, по имени или по каким-нибудь особым, внешним приметам, своего дорогого сына, схваченного киргизами десятилетним мальчиком и проданного в Хиву…
Пленные рассказали тогда участникам бывшей экспедиции в Хиву все подробности о снаряжении двухтысячного конного отряда туркменов-йомудов, о гибели этого отряда и о той «победе», которая праздновалась хивинцами, когда они узнали, что русский отряд покинул Чушка-Кульское укрепление и отступил на Эмбу.
Те же пленные явились неумолимыми обвинителями и правдивыми свидетелями противу купца Зайчикова, бывшего, так сказать, тайным комиссионером по поставке в Хиву русских невольников. Они рассказывали, затем, что их, по доставке в Хиву, всячески склоняли принять мусульманство и, в случае успеха, женили на хивинках. С девушками поступали гораздо проще: их прямо разбирали по гаремам. Если же замечали у пленника намерение бежать, то делали ему, немного повыше пятки, разрез, насыпали туда мелко нарезанного конского волоса и долго, искусственным образом, растравляли рану, чтобы пленнику нельзя было скоро ходить. Если же кто-нибудь из пленных убегал из Хивы и его ловили, то сажали, в страх другим, на кол, и несчастный умирал в жесточайших мучениях. Спастись от казни, в случае поимки, был лишь один исход - принять ислам и жениться на хивинке, что некоторые и делали. Возвращенные пленные объяснили при этом, что всех русских людей жило в Хиве в неволе более тысячи человек, преимущественно забранных туркменами с рыбных промыслов на Каспийском море и поставленных Зайчиковым; но что во время бывшей в Хиве холеры, в 1829 году, умерло их более половины; что и теперь еще осталось в Хиве несколько десятков пленных русских - частию по доброй воле, особенно женщины, не пожелавшие бросить в Хиве прижитых ими детей, а то и поневоле, оставленные самим ханом, особенно любимые им личные его слуги, которые умоляли возвращавшихся пленников похлопотать за них у оренбургского начальства, дабы оно настояло и на их возвращении. Вследствие этого, посланному хана, Атаниасу-хаджи, было объявлено, что он и задержанные ранее хивинцы будут лишь тогда освобождены, когда хан возвратит всех остальных русских пленников, насильно удержанных им в Хиве. Надо заметить, что в Оренбурге содержалось под караулом тоже более сотни хивинцев: их забирали в то время, когда они являлись на меновой двор, по торговым делам. Мера эта подействовала как нельзя лучше: в конце того же 1840 года и в январе 1841 прибыли в Оренбург из Хивы и все остальные наши пленные; там остались лишь три беглых солдата, несколько десятков потурчившихся женщин и около сотни калмыков, которые сами не пожелали вернуться на родину, так как, будучи магометанами, поженились на туркменках и хивинках и обзавелись семьями и своим хозяйством.
Тотчас же по прибытии наших последних пленных, были отправлены в Хиву все забранные нами ранее подданные хана Алла-Кула, наделенные на дорогу более щедро, чем наделены были наши. При отъезде из Оренбурга Атаниаса-хаджи, с ним был заключен обстоятельный торговый договор о беспрепятственном проходе в Хиву и обратно русских купеческих караванов, и посланец хана дал обещание, от имени своего правителя, воспретить отныне туркменам-йомудам и хивинским киргизам грабить в степи наши караваны. [К сожалению, договор этот не был даже оформлен хивинцами, так как хан отказался, в первое посольство наше в Хиву, в 1841 году, подписать его. Впоследствии, в 1842 году, новому нашему посольству, благодаря перемене правителя в Хиве, удалось-таки добиться подписания торгового договора, который, впрочем, выполнялся хивинцами недолго].
Таким образом, экспедиция, предпринимавшаяся в Хиву, дала все те результаты, которые от нее желались и ожидались, т. е. возвращение пленных и свободу торговли. Вследствие таких мирных и покорных действий хивинского хана, были отменены в том же 1840 году, по высочайшему повелению, все сделанные генералом Перовским пред отъездом его в Петербург распоряжения о новом походе в Хиву. Приказ о том был очень громкий, и воспоследовал он, главным образом, по настоянию канцлера Нессельроде, очень желавшего успокоить англичан и как бы извиниться пред ними, что без их позволения мы решились было двинуться на Восток…
Следует упомянуть также и о главном результате, который дала русским военным людям неудачная экспедиция генерала Перовского в Хиву: она научила, как снаряжать походы в Среднюю Азию. Горьким уроком 1839 г. воспользовался покойный К. П. Кауфман, не только в системе и порядке снаряжения самой экспедиции и в пути следования ее через степь, но даже и во времени года: вместо поздней осени, он двинулся в Хиву раннею весною.
XIV.
Известие о поездке Государя за границу. - Отъезд генерала Перовского в Петербург. - Сухой прием у военного министра. - Томительные ожидания аудиенции у Государя. - Приглашение прибыть в Михайловский манеж. - Сцена с гр. Чернышевым. - Свидание с Государем. - Переезд в Петергофский дворец. - Представления к наградам. - Новые помыслы о хивинском походе. - Отъезд генерала Перовского за границу.
Когда генерал-адъютант Перовский вернулся в Оренбург, то вскоре из получаемых им петербургских писем он убедился окончательно, что о новом походе в Хиву нечего было и думать; что, напротив, следует ехать в Петербург, в качестве обвиняемого, и оправдываться. Об этом, между прочим, писал ему неизменно к нему расположенный министр двора, граф В. Ф. Адлерберг. Но ехать тотчас же в Петербург было немыслимо: Перовский нуждался хотя в небольшом отдыхе, а его открывшаяся рана в лечении; к тому же, наступила в апреле самая распутица.
В конце апреля, Перовский получил конфиденциальное письмо от московского почт-директора Булгакова [А. Я. Булгаков был, как называли его, «всеобщий одолжитель»: он знал все и всех; для аристократического кружка Москвы он заменял нынешние газеты и телефонные агентства. Этим и объясняются обстоятельные сообщения о походе в Хиву, делаемые нарочито Перовским в его письмах к московскому почт-директору.], извещавшее его, что Государь собирается ехать в Варшаву, а оттуда в Эмс. Это известие было крайне неприятно для Перовского, который, будучи без вины виноватым, желал, конечно, оправдаться как можно скорее; а для этого ему необходимо было личное свидание с Государем, который (он знал и был уверен) терпеливо выслушает его и не обвинит.
В половине мая генерал Перовский выехал, наконец, в Петербург. Он ехал безостановочно и пробыл лишь один день в Москве; тем не менее, он прибыл в Петербург лишь 3-го июня. За два дня перед тем возвратился из-за границы Государь, но граф Адлерберг, на содействие которого и дружбу так рассчитывал Перовский, не вернулся вместе с Государем, а остался на некоторое время в Эмсе, при больной императрице Александре Феодоровне, лечившейся там. Таким образом, Перовский лишен был возможности предстательства пред Государем и испрошения у него аудиенции.
На другой же день своего приезда в Петербург, генерал-адъютант Перовский, в силу обычной воинской дисциплины и установленного порядка, отправился представиться военному министру гр. Чернышеву, своему заведомому недоброжелателю и тайному врагу. Гр. Чернышев принял его очень сухо, в общей приемной, ни о чем не спрашивал, и на заявление Перовского, что он, по званию генерал-адъютанта и по должности командира отдельного корпуса, желал бы представиться Государю, небрежно отвечал: «Я извещу, когда Государю благоугодно будет вас видеть».
В той же приемной военного министра В. А. Перовский мог лишний раз убедиться в людском ничтожестве, навыкшем поклоняться лишь успеху: несколько человек из числа представлявшихся и один директор канцелярии министра, бывшие давними знакомыми генерала Перовского, постарались его не узнать и отвернулись от него.
Генерал Перовский вернулся от военного министра мрачный и почти больной, и для него настали самые горькие и тяжелые в его славной и честной жизни дни: прошла неделя, другая, третья - от военного министра нет известия о дне представления Государю…
Граф В. Ф. Адлерберг был все еще за границей… В это время никто, кроме близких родных, даже не посещал опального губернатора: все сторонились от него, как от зачумленного. Постоянным собеседником его был один штабс-капитан Никифоров, приехавший в Петербург вместе с генералом; да еще заходили изредка люди из кружка Жуковского и Плетнева, да приятели и друзья В. И. Даля, который лежал в это время больной в Оренбурге… Лето в Петербурге стояло удушливое и пыльное, и переносить его было для генерала Перовского особенно тяжело; переехать же куда-нибудь на дачу, за город, генерал не решался - в ежечасном ожидании приглашения к Государю, который, возвратясь из-за границы, жил то в Царском Селе, то в Петергофе, и наезжал в душный Петербург изредка, не более как на несколько часов. Наконец, в конце 4-й недели томительного ожидания, генерал-адъютант Перовский получил от военного министра «приглашение» пожаловать на другой день в Михайловский манеж, где имел быть развод в присутствии Государя, которому он и может-де представиться.
На другой день, в девять часов утра, генерал В. А. Перовский, одевшись в полную парадную форму, был в Михайловском манеже. Оказалось, что все уже было готово, и лишь ожидали, с минуты на минуту, прибытия Государя и великого князя Михаила Павловича; военный министр граф Чернышев был тут же. Войдя в манеж и увидя, что в стороне войск, недалеко от правого фланга, стоит небольшая группа генералов, с членами и атташе какого-то посольства, В. А. Перовский, обойдя их, стал совсем отдельно, неподалеку от этой группы. Военный министр, раздосадованный уже тем обстоятельством, что ген.-адъютант Перовский не подошел к нему и окружавшей его свите, послал тотчас же своего адъютанта с поручением - предложить присоединиться к общей группе генералов, имеющих представиться в этот день Государю.
Генерал молча выслушал адъютанта и стоял на одном месте «как окаменелый» (по словам имеющегося у нас письма); затем медленно начал ходить взад и вперед.
Прошло несколько минут. Группа генералов и члены посольства с недоумением поглядывали на представительную фигуру молодого генерала, одетого в красивый мундир атамана казачьих войск с генерал-адъютантскими вензелями и аксельбантами, в высоком, мерлушчатом кивере с длинным султаном и этишкетами, с грудью, покрытою звездами и орденами - русскими и иностранными, с массою разных медалей, между которыми первое место занимала почетная медаль за войну 1812 г., - а этот генерал, опустив, по привычке, на грудь свою красивую курчавую голову, медленно прохаживался взад и вперед на маленьком, намеченном им пространстве манежа, усыпанного песком.
В свите графа Чернышева, когда вернулся адъютант, произошло некоторое недоумение и даже волнение; затем военный министр послал второго адъютанта с следующим приказанием:
- Передайте ген.-адъютанту Перовскому, что военный министр покорнейше просит его не нарушать обычного порядка и присоединиться к общей группе лиц, желающих представиться сегодня Государю Императору.
Адъютант передал это распоряжение; но генерал Перовский выслушал его так же молча и даже не приостановился в своем медленном хождении взад и вперед по песку манежа. Посланец, сильно озадаченный и сконфуженный, подъехал к военному министру и доложил ему о своей неудаче…
Спустя несколько минут, все зашевелилось и подтянулось: в дверях манежа показался Император, сопутствуемый великим князем Михаилом Павловичем. Государь подошел к фронту, принял рапорт военного министра и поздоровался с людьми… В это время взгляд его повернулся вбок: он увидел, что в стороне от всех стоить монументальная фигура генерала, с поднятою «под козырек» правою рукою…
Государь нахмурился: очевидно, нарушался «обычный порядок»…
- Кто это такой? - спросил он недовольным голосом у военного министра.
- Это генерал-лейтенант Перовский, ваше величество.
- Перовский?! - радостно воскликнул Государь и быстро направился к одиноко стоявшему генералу…
- Здравствуй, Перовский, здравствуй! - торопливо заговорил Николай Павлович, и крепко поцеловал Перовского. - Как я рад, что вижу тебя!.. Давно ли ты приехал?
- Почти уже месяц, как я в Петербурге.
- Почему же ты не явился до сих пор ко мне?! - удивленно спросил Император.
- Так угодно было господину военному министру, - отвечал Перовский.
Лицо Государя омрачилось… Он взял под руку Перовского и, обращаясь к великому князю, проговорил: «Замени, брат, меня на сегодня», - и, совершенно не замечая графа Чернышева и его растерянного, побледневшего лица, вышел из манежа, по-прежнему под руку с Перовским, посадил его с собою в коляску и повез во дворец… В тот же день вечером, Перовский, по приглашению Государя, переехал на жительство в Петергоф, где был в это время двор, и ему были отведены во дворце особые покои.
Таким образом вознагражден был этот мужественный, гордый и даровитый человек за все свои страдания и муки и за все принижения, терпеливо им вынесенные. В лице русского царя нашелся единственный справедливый и милостивый судия дел и несчастий главного начальника экспедиционного отряда, погибшего в неудачном походе в Хиву. [В Англии военные авторитеты того времени отдавали тоже должную дань героизму Перовского в его несчастном походе. С особенным уважением относился к нему знаменитый Веллингтон, восхищавшийся именно мужеством и самоотвержением Перовского как военноначальника].
Более двух дней Император Николай Павлович не отпускал от себя генерала Перовского ни на шаг, как говорится: он внимательно расспрашивал и выслушивал все, что касалось несчастного похода и его бедствий. Государь, по рассказам самого Перовского, был особенно сильно поражен и тронут до слез, когда бывший главный начальник отряда стал передавать ему подробно о страшной ночи на 10-е февраля, когда во время бурана все в отряде готовились к смерти, и не стихни этот буран на другой день, на Эмбу не вернулся бы из «отдельной колонны» ни один человек…
Государь сам потребовал от Перовского, чтобы он немедленно сделал общее представление к наградам; при этом приказал ему представить буквально всех офицеров и генералов, «и чтоб солдаты не были забыты»… Через несколько дней, представление это было сделано и тотчас же утверждено Государем, поручившим Перовскому «лично передать его графу Чернышеву для исполнения».
Боже мой, как согнулись тогда перед Перовским все те, которые так недавно от него отворачивались и старались даже совсем не узнавать его!.. А он, довольный и счастливый, словно помолодевший на несколько лет, скромно ходил по аллеям Петергофского парка, опустив на грудь свою курчавую голову и обдумывая новый поход в Хиву, настоятельную необходимость и неизбежность которого он сознавал теперь более, чем прежде. Но все его попытки в этом направлении были графами Нессельроде и Чернышевым отклонены. В начале августа, у Перовского вновь открылась дурно залеченная старая рана в груди, и Государь убедил его уехать лечиться за границу, пожаловав на эту поездку 20 тысяч рублей (асс.).
XV.
Всеобщие награды. - Увольнение от службы и смерть генерала Циолковского. - Миссия капитана Никифорова в Хиву и его смерть. - Трагическая кончина генерала Данилевского. - Генералы Молоствов и Геке. - Подполковник Г. Н. Зеленин. - Назначение в Оренбург генерала Обручева. - Вторичная служба генерала Перовского в Оренбургском крае. - Коканский поход и взятие крепости Ак-Мечети. - Возведение в графское достоинство. - Смерть графа В. А. Перовского.
Вести из Петербурга о ласковом и милостивом приеме, оказанном генералу Перовскому Государем, дошли до Оренбурга вместе с высочайшими приказами о пожалованных за поход наградах: эти вести привез штабс-капитан Никифоров, явившийся в Оренбург уже в чине капитана и с пожалованным ему орденом св. Владимира 4-й степени с бантом. Эти вести, равно как и пожалованные награды, сильно порадовали и оживили совсем было приунывших участников похода, оставшихся еще в живых. Все получили или ордена, или следующие чины и по годовому, не в зачет окладу, жалованья; всем нижним чинам были даны также денежные награды, а юнкера и унтер-офицеры топографы были произведены в прапорщики; даже генерал-майор Циолковский получил Анненскую звезду, хотя, спустя всего неделю после этой награды, в Оренбурге получен был высочайший приказ, коим Циолковский увольнялся от службы по домашним обстоятельствам. Эта отставка, состоявшаяся без желания и прошения жестокосердого поляка, сильно оскорбила его самолюбие: он в следующую же ночь выехал в свое имение, отстоящее 80 с чем-то верст от Оренбурга. Там он вновь принялся было за прежнее, истязуя уже не солдат, а своих крепостных людей; но они не в силах были перенести зверские жестокости этого злого человека, и спустя всего три недели по отъезде Циолковского из Оренбурга, в этот город пришло известие, что генерал убит своими крепостными. Случилось это так.
Тот самый повар, которого Циолковский наказывал во время экспедиции чуть не ежедневно, решился избавить крепостную дворню от злого барина, ставшего еще более злым по приезде в деревню, вследствие своей невольной отставки. Для приведения своего намерения в исполнение, повар выбрал темный и теплый августовский вечер. В доме были отворены все окна. Циолковский сидел в своем кабинете и читал книгу, облокотившись на ладонь правой руки, пуля попала ему прямо в висок, так что он не пошевельнулся и даже не переменил позы - как сидел, прислонившись к письменному столу, так и остался. Повар, взглянув после выстрела в окно и увидя, что барин не упал, вообразил, что промахнулся, и бросился бежать; неподалеку от дома была картофельная яма, в которой он и спрятался; там он просидел до утра, пока мимо ямы шли на работу крестьяне и громко говорили о смерти барина. Услышав слово «смерть», повар догадался, что он не дал промаха, вышел из ямы, прямо прошел в дом, где был уже становой пристав, объявил ему о своей вине и спокойно отдался в руки правосудия. Таков, значит, был страх перед генералом Циолковским, что предстоящее повару наказание чрез палача, на эшафоте, было ничто в сравнении с теми истязаниями, которым мог подвергнуть виновного сам Циолковский, если бы повар промахнулся. «Таким образом окончил свою жизнь этот варвар рода человеческого», - говорится в имеющихся у меня записках подполковника Г. Н. Зеленина.
________
Остается сказать еще несколько слов о других действующих лицах нашего повествования.
Капитан Никифоров был назначен, по рекомендации генерала Перовского, начальником миссии в Хиву, отправленной туда в 1841 г. Но он держал себя с ханом Алла-Кулом с таким достоинством, а по словам хивинцев, «так гордо и дерзко», что не добился у них ничего и уехал из Хивы в Оренбург с неподписанным торговым договором. Возвращаясь, затем, с отчетом о своей неудачной миссии в Петербург, он заехал по дороге к своей старушке-матери в ее маленькое именьице, находившееся близ Сызрани, и там неожиданно умер от разрыва сердца.
Командир авангардной колонны полковник Данилевский отправился в Хиву в следующем 1842 г., во главе целого посольства, добился-таки от хана подписания торгового трактата, был произведен за это в генерал-майоры и перешел на службу в Петербург. Жизнь свою он окончил трагически. Будучи замечательно красив собою и имея всего 35 лет от роду, он страстно влюбился в одну славянскую владетельную княжну и пользовался взаимностью; но на брак этот не согласились ее родители и решили увезти ее на родину. В осенние сумерки, на первой же почтовой станции от Петербурга к Москве, едва только заложили лошадей в карету, в которой ехало семейство княжны и она сама, как к лошадям спереди подошел высокого роста молодой генерал и выстрелил себе в рот. Лошади поднялись было на дыбы, затем рванулись вперед, и карета проехала по трупу уже скончавшегося Данилевского…
Генерал-майор Молоствов, воспротивившийся отступлению отряда с Эмбы, был впоследствии наказным атаманом Оренбургского казачьего войска; а полковник Геке, в чине генерал-лейтенанта, назначен был наказным же атаманом Уральского казачьего войска.
Ген.-лейт. Толмачев, погубивший окончательно свое здоровье во время экспедиции, получил орден Белаго Орла, полную пенсию и уехал к себе на родину, в Тамбовскую губернию.
Сошли в могилу почти и все остальные участники героического зимнего похода в Хиву в 1839 году, и в настоящее время, по прошествии более полувека со времени этой экспедиции, в Оренбурге и его уездах находятся в живых несколько лишь человек, которые весьма охотно и с замечательною скромностью рассказывают о всех ужасах, выпавших на их долю в Хивинском походе.
Из унтер-офицеров топографов, бывших в отряде совсем юношами, были живы еще (в 1891 г.) два брата Зеленины, оба подполковники в отставке; старший из них, Георгий Николаевич, составивший краткие записки о зимнем походе в Хиву, получает шестисотрублевую пенсию и настолько был бодр и крепок, что служил безвозмездно членом местного отделения Крестьянского поземельного банка.
Вместо генерал-адъютанта Перовского, командиром Отдельного Оренбургского корпуса и военным губернатором был вскоре же назначен генерал-лейтенант Обручев, оставивший по себе в Оренбурге добрую память честного и вполне доступного человека.
________
Залечив кое-как свою тяжелую турецкую рану за границей, генерал-адъютант В. А. Перовский вернулся в Россию, и его вновь стало тянуть на Восток. Он горячо доказывал необходимость и неизбежность нашего поступательного движения в Среднюю Азию. Его благосклонно выслушивали, но не соглашались с ним. Тем не менее, он все-таки добился учреждения в Оренбурге особого генерал-губернаторства и был первым генерал-губернатором, назначенным на этот пост. В это время соседние с нами владетели среднеазиатских ханств вновь подняли головы и стали чинить нашим торговым людям всяческие обиды и притеснения. Дерзость их особенно усилилась в то время, когда они узнали, что единоверная им Турция находится с нами в войне. Вследствие этого, в 1853 г. был предпринят генерал-губернатором В. А. Перовским знаменитый Коканский поход, окончившийся для нас полною победою и взятием сильной коканской крепости Ак-Мечети, переименованной впоследствии в Форт-Перовский. За этот, собственно, поход Перовский и возведен был, в 1855 г., в графское достоинство.
Оренбургским краем В. А. Перовский управлял до апреля 1857 г. В августе 1856 г., он уехал из Оренбурга в Москву, на коронацию покойного Государя Александра Николаевича, награжден был орденом Андрея Первозванного и возвратился в излюбленный им край. Но годы, долгий плен, походы и раны сломили, наконец, железный организм Перовского… Он стал часто хворать, попросился на покой - и 7 апреля 1857 г. был уволен. Затем он, по совету врачей, уехал в Крым, и там, в имении князя Воронцова Алупке, 8 декабря 1857 года, тихо скончался… А так как он, предчувствуя свою скорую кончину, говорил, всего за неделю до смерти, окружающим, что радуется тому, что умирает вблизи Черного моря, постоянный шум и плеск которого ему так нравятся, то его и похоронили в известном Георгиевском монастыре, расположенном вблизи Севастополя, на отвесном берегу моря; место же для гроба графа Василия Алексеевича Перовского было высечено в скале, омываемой у своего подножия волнами этого вечно неспокойного моря…