наши историки: Н.М.Лукин - преподаватель
Чуть ранее опубликован текст Р.А.Авербух,
сейчас перед вами - воспоминания академика Исаака Израилевича МИНЦА
«На чем Гамбетта выбрался из осажденного Парижа?» - такой вопрос был задан мне, когда я прямо из Конного корпуса, не сменив еще военной формы и даже не сняв сабли, явился сдавать экзамен в Институт красной профессуры. «Ну, и сухарь! И какое это имеет отношение к науке?» - подумал я, не очень дружелюбно взглянув на экзаменатора, плотного человека, с крупными чертами лица и с пенсне на носу.
На чем все же Гамбетта выбрался, я не помнил, но ...«из осажденного Парижа...», значит не в поезде или коляске... оставалось одно - по воздуху, а о полетах братьев Монгольфье я помнил. «На воздушном шаре», - довольно нерешительно ответил я, и только вздрогнувшее пенсне, да едва уловимый след улыбки экзаменатора, подсказали мне, что я угадал. «А с чем Маркс сравнивал крестьянство в своей исторической работе и какой?» - последовал новый вопрос. «Но это совсем другое дело», - облегченно вздохнул я. Никому в голову не приходило до этого так метко и образно охарактеризовать распыленность крестьянства, как это сделал Маркс, сравнив его с мешком картофеля.
Вопросы продолжали сыпаться и дальше в том же духе. Я стал замечать в самой постановке вопросов какую-то тенденцию: они носили не столько конкретный характер - когда? кто? где? - сколько требовали сообразительности. Во всяком случае экзамен оставил по себе такое сильное впечатление, что, когда я был принят в институт и избран слушателями их представителем в дирекцию, то прежде всего добился отмены экзаменов, во всяком случае в их привычной форме. В дальнейшем при приеме в институт - мне самому уже приходилось экзаменовать вновь принимаемых - весь разговор велся вокруг письменной вступительной работы. Таким путем, нам казалось, легче познакомиться с общим кругозором экзаменуемого, выяснить подробно его знакомство с историографией вопроса. К моему удивлению, профессор Н.М.Лукин - именно он и был моим первым экзаменатором - не возражал против реформы и даже добавил ряд аргументов в пользу нашего предложения. Помню один из них: Н.М.Лукин говорил о беседе Фауста с учеником Вагнером, пришедшим советоваться, какую избрать специальность в науке.
«Ведь Фауст вывернул его наизнанку, чтобы выяснить, годится ли он для науки», - добавил Н.М.Лукин.
Мне пришлось не раз встречаться с Н.М.Лукиным в правлении ИКП, где решались вопросы учебных планов и организации семинаров, участвовать в семинарах Николая Михайловича, и я довольно скоро убедился, что «сухость» его являлась своего рода прикрытием великолепных качеств воспитателя. Трудно нарисовать полный портрет болыпевика-педагога, каким был Н.М.Лукин, да и не берусь за это, но о некоторых чертах сказать можно, тем более, что его методы не устарели до сих пор.
Прежде всего надо отметить его требование и стремление воспитать в слушателях уменье разбираться в методологических вопросах. Он мог простить слушателю незнание, когда родилась Парижская Коммуна, но был беспощаден к тем, кто не сумел сказать, в чем ее значение, какое место -она занимает в истории международного рабочего движения. Для Н.М.Лукина «как» и «почему» были важнее, чем «когда» и «что». Он часто и говаривал во время длительных прогулок, которые так ему нравились: «Вы мне объясните, почему Энгельс занялся крестьянской войной XVI века в Германии, а потом уж можете рассказывать, что он написал». Н.М.Лукин сам составлял списки произведений основоположников марксизма и на экзаменах чаще всего останавливался на теоретических вопросах. Старый член партии большевиков, Н.М.Лукин тщательно отбирал и рекомендовал произведения В.И.Ленина. Это было тем более нужно, что в начале 20-х годов еще не было издано собрание сочинений Ленина.
Неистощим был Николай Михайлович и в критике раздельного изучения всеобщей истории и истории России. Он возражал против раннего выбора специальности и особенно против того, чтобы слушатели изучали только вопросы своей специальности. «Исторические события крайне индивидуальны, они не повторяются, - неустанно говорил Н.М.Лукин, - а раз не повторяются, то как же можно открыть закономерность в их развитии... Очень часто то, что намечается в одной стране, в другой уже является пройденным, а это-то и позволяет вывести закономерность». По настоянию главным образом профессора Лукина все историки обязаны были в Институте красной профессуры не только работать по специальности, скажем, истории России, но и готовить доклады в семинарах по всеобщей истории. При этом требования в обоих семинарах были одинаково высокими.
И с таким же постоянством Николай Михайлович боролся против, как он сам выражался, «безъязычности»: «Мы с вами замкнемся в своем доме, будем читать друг друга, а наши противники, у которых пока и средств больше и типографская техника выше, будут заполнять книжный рынок своими пасквилями... А затем нам останется удивляться, как извращения нашей истории стали настолько общим местом, что даже в учебники вошли...» Наряду с ректором института М.Н.Покровским Н.М.Лукин добивался заграничных командировок не только для специализировавшихся по всеобщей истории, но и по истории русской. Первые выпуски института побывали в длительных заграничных командировках. Я не встречал среди них ни одного, кто бы пожалел о требовательности в этом вопросе Н.М.Лукина. Впрочем, следует подчеркнуть, что Николай Михайлович отличался вообще большой требовательностью и к себе и к слушателям. Он очень внимательно читал доклады слушателей, долго готовился к своим заключительным словам, - они всегда являлись хорошо подготовленными лекциями, - но и от слушателей требовал глубокой и большой работы и в критических замечаниях не стеснялся. Одному слушателю, представившему весьма слабый доклад, Н.М.Лукин напомнил слова чеховского героя из «Дяди Вани» Вафли (Телегина): «Я питаю к науке не только уважение, но и родственные чувства. Моей жены двоюродный брат, изволите ли знать, был магистром ботаники». Второго доклада слушателю писать не пришлось, ибо и слушателем он перестал быть.
Н.М.Лукин очень внимательно следил за художественной литературой. Он знал не только те книги, которые нужны были для той эпохи, которую он изучал. Он был широко осведомлен в мировой классике и знакомился с каждым новым произведением, чем-либо примечательным. Любовь к литературе Н.М.Лукин старался привить и своим слушателям, непрерывно советуя оживлять язык. И тут для него как подать материал имело не меньшее значение, чем что написать. Но в то же время он нередко предупреждал против литературных фиоритур, излишней красивости. Он рекомендовал чтение художественной литературы для образности письма и для использования литературных образов. «Иной образ, во время приведенный, - замечал Н.М.Лукин, - говорит больше, чем длинные рассуждения, переполненные цитатами и общими местами». Но он никогда не забывал при этом добавить, что интерес работы прежде всего определяется глубоким знанием материала, уменьем тщательно его анализировать - в этом основа и залог и интереса и доходчивости научного произведения.
Можно сказать об этом словами Гете:
Когда есть ум и толк
В словах у нас,
Речь хороша и без прикрас.
#боизаисторию #нашиисторики
сейчас перед вами - воспоминания академика Исаака Израилевича МИНЦА
«На чем Гамбетта выбрался из осажденного Парижа?» - такой вопрос был задан мне, когда я прямо из Конного корпуса, не сменив еще военной формы и даже не сняв сабли, явился сдавать экзамен в Институт красной профессуры. «Ну, и сухарь! И какое это имеет отношение к науке?» - подумал я, не очень дружелюбно взглянув на экзаменатора, плотного человека, с крупными чертами лица и с пенсне на носу.
На чем все же Гамбетта выбрался, я не помнил, но ...«из осажденного Парижа...», значит не в поезде или коляске... оставалось одно - по воздуху, а о полетах братьев Монгольфье я помнил. «На воздушном шаре», - довольно нерешительно ответил я, и только вздрогнувшее пенсне, да едва уловимый след улыбки экзаменатора, подсказали мне, что я угадал. «А с чем Маркс сравнивал крестьянство в своей исторической работе и какой?» - последовал новый вопрос. «Но это совсем другое дело», - облегченно вздохнул я. Никому в голову не приходило до этого так метко и образно охарактеризовать распыленность крестьянства, как это сделал Маркс, сравнив его с мешком картофеля.
Вопросы продолжали сыпаться и дальше в том же духе. Я стал замечать в самой постановке вопросов какую-то тенденцию: они носили не столько конкретный характер - когда? кто? где? - сколько требовали сообразительности. Во всяком случае экзамен оставил по себе такое сильное впечатление, что, когда я был принят в институт и избран слушателями их представителем в дирекцию, то прежде всего добился отмены экзаменов, во всяком случае в их привычной форме. В дальнейшем при приеме в институт - мне самому уже приходилось экзаменовать вновь принимаемых - весь разговор велся вокруг письменной вступительной работы. Таким путем, нам казалось, легче познакомиться с общим кругозором экзаменуемого, выяснить подробно его знакомство с историографией вопроса. К моему удивлению, профессор Н.М.Лукин - именно он и был моим первым экзаменатором - не возражал против реформы и даже добавил ряд аргументов в пользу нашего предложения. Помню один из них: Н.М.Лукин говорил о беседе Фауста с учеником Вагнером, пришедшим советоваться, какую избрать специальность в науке.
«Ведь Фауст вывернул его наизнанку, чтобы выяснить, годится ли он для науки», - добавил Н.М.Лукин.
Мне пришлось не раз встречаться с Н.М.Лукиным в правлении ИКП, где решались вопросы учебных планов и организации семинаров, участвовать в семинарах Николая Михайловича, и я довольно скоро убедился, что «сухость» его являлась своего рода прикрытием великолепных качеств воспитателя. Трудно нарисовать полный портрет болыпевика-педагога, каким был Н.М.Лукин, да и не берусь за это, но о некоторых чертах сказать можно, тем более, что его методы не устарели до сих пор.
Прежде всего надо отметить его требование и стремление воспитать в слушателях уменье разбираться в методологических вопросах. Он мог простить слушателю незнание, когда родилась Парижская Коммуна, но был беспощаден к тем, кто не сумел сказать, в чем ее значение, какое место -она занимает в истории международного рабочего движения. Для Н.М.Лукина «как» и «почему» были важнее, чем «когда» и «что». Он часто и говаривал во время длительных прогулок, которые так ему нравились: «Вы мне объясните, почему Энгельс занялся крестьянской войной XVI века в Германии, а потом уж можете рассказывать, что он написал». Н.М.Лукин сам составлял списки произведений основоположников марксизма и на экзаменах чаще всего останавливался на теоретических вопросах. Старый член партии большевиков, Н.М.Лукин тщательно отбирал и рекомендовал произведения В.И.Ленина. Это было тем более нужно, что в начале 20-х годов еще не было издано собрание сочинений Ленина.
Неистощим был Николай Михайлович и в критике раздельного изучения всеобщей истории и истории России. Он возражал против раннего выбора специальности и особенно против того, чтобы слушатели изучали только вопросы своей специальности. «Исторические события крайне индивидуальны, они не повторяются, - неустанно говорил Н.М.Лукин, - а раз не повторяются, то как же можно открыть закономерность в их развитии... Очень часто то, что намечается в одной стране, в другой уже является пройденным, а это-то и позволяет вывести закономерность». По настоянию главным образом профессора Лукина все историки обязаны были в Институте красной профессуры не только работать по специальности, скажем, истории России, но и готовить доклады в семинарах по всеобщей истории. При этом требования в обоих семинарах были одинаково высокими.
И с таким же постоянством Николай Михайлович боролся против, как он сам выражался, «безъязычности»: «Мы с вами замкнемся в своем доме, будем читать друг друга, а наши противники, у которых пока и средств больше и типографская техника выше, будут заполнять книжный рынок своими пасквилями... А затем нам останется удивляться, как извращения нашей истории стали настолько общим местом, что даже в учебники вошли...» Наряду с ректором института М.Н.Покровским Н.М.Лукин добивался заграничных командировок не только для специализировавшихся по всеобщей истории, но и по истории русской. Первые выпуски института побывали в длительных заграничных командировках. Я не встречал среди них ни одного, кто бы пожалел о требовательности в этом вопросе Н.М.Лукина. Впрочем, следует подчеркнуть, что Николай Михайлович отличался вообще большой требовательностью и к себе и к слушателям. Он очень внимательно читал доклады слушателей, долго готовился к своим заключительным словам, - они всегда являлись хорошо подготовленными лекциями, - но и от слушателей требовал глубокой и большой работы и в критических замечаниях не стеснялся. Одному слушателю, представившему весьма слабый доклад, Н.М.Лукин напомнил слова чеховского героя из «Дяди Вани» Вафли (Телегина): «Я питаю к науке не только уважение, но и родственные чувства. Моей жены двоюродный брат, изволите ли знать, был магистром ботаники». Второго доклада слушателю писать не пришлось, ибо и слушателем он перестал быть.
Н.М.Лукин очень внимательно следил за художественной литературой. Он знал не только те книги, которые нужны были для той эпохи, которую он изучал. Он был широко осведомлен в мировой классике и знакомился с каждым новым произведением, чем-либо примечательным. Любовь к литературе Н.М.Лукин старался привить и своим слушателям, непрерывно советуя оживлять язык. И тут для него как подать материал имело не меньшее значение, чем что написать. Но в то же время он нередко предупреждал против литературных фиоритур, излишней красивости. Он рекомендовал чтение художественной литературы для образности письма и для использования литературных образов. «Иной образ, во время приведенный, - замечал Н.М.Лукин, - говорит больше, чем длинные рассуждения, переполненные цитатами и общими местами». Но он никогда не забывал при этом добавить, что интерес работы прежде всего определяется глубоким знанием материала, уменьем тщательно его анализировать - в этом основа и залог и интереса и доходчивости научного произведения.
Можно сказать об этом словами Гете:
Когда есть ум и толк
В словах у нас,
Речь хороша и без прикрас.
#боизаисторию #нашиисторики