Марина Куновская. 2.Невроз переноса
Начало
Картина третья
Александр и Евсей дома. Евсей чистит туфли.
ЕВСЕЙ. Третий раз за день. Крема не напасешься. А дорогой он здесь, зараза.
АЛЕКСАНДР. Смысл стараться?
ЕВСЕЙ. По одежке встречают. Тем более, меня. Тебе повезло жить с будущим знаменитым модельером. Хочешь, и твои почищу?
АЛЕКСАНДР. Как-то это странно.
ЕВСЕЙ. Я люблю наводить блеск. А ты чаю сделай. Обмен услугами.
АЛЕКСАНДР. Я и так могу чаю сделать, без этого вот…
ЕВСЕЙ. Не ищи смыслы, где их нет. На работу устроился?
АЛЕКСАНДР. Нет. Зато к коучу записался.
ЕВСЕЙ. К кому-кому?
АЛЕКСАНДР. К консультанту по личным вопросам.
ЕВСЕЙ. К сексопатологу, что ли?
АЛЕКСАНДР. Думаешь, мне нужен сексопатолог?
ЕВСЕЙ. Откуда я знаю?
АЛЕКСАНДР. Нет, про секс мы с ним не говорили еще.
ЕВСЕЙ. Чем только люди не зарабатывают.
АЛЕКСАНДР. Он вообще-то крупный бизнесмен. А это почти хобби.
ЕВСЕЙ. Так он бесплатно с тобой нянчится?
АЛЕКСАНДР. Нет, бесплатно нельзя.
ЕВСЕЙ. Есть вещи, которых я никогда не пойму. Зачем платить деньги за общение? Может, и мне с тебя брать?
АЛЕКСАНДР. Ты этому не учился.
ЕВСЕЙ. И слава богу. Потом в простоте слова не скажешь.
АЛЕКСАНДР. Он как раз очень просто говорит.
ЕВСЕЙ. А ты уже запал, я вижу. Вот и где справедливость? Я месяц тебе понравиться стараюсь, а какой-то пузатый дядька - раз-два и в дамках.
АЛЕКСАНДР. Евсей, он не пузатый. А у меня нормальная сексуальная ориентация.
ЕВСЕЙ. Надо говорить - традиционная. Ладно, верю, ты запал, но не в том смысле.
АЛЕКСАНДР. А в каком, интересно?
ЕВСЕЙ. Не знаю, как объяснить. Я же этому не учился.
Картина четвертая
Через месяц. Александр входит к Петру Ивановичу. У него в руке планшет.
АЛЕКСАНДР. Петр Иванович, я решил, что пора рассказать о нашем с вами общении моей матушке. Она очень интересуется всем, что со мной происходит. Но боюсь ее напугать, ведь у нас дома о таких консультациях слыхом не слыхивали. Я принес вам письмо, хочу, чтобы вы оценили, как его может прочесть человек другого поколения.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Я, вообще-то, твоей мамы не знаю, так что могу только гадать, как и что она воспримет.
АЛЕКСАНДР. Все равно, я хочу, чтобы вы послушали.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну что ж, желание клиента закон. Читай.
АЛЕКСАНДР (загружает письмо). Я сразу с вас и начну.
Мамочка, ты волновалась, как я смогу приноровиться к здешней жизни и следовать современным порядкам. Скажу тебе, что мне в этом помогает один человек, своими советами и консультациями. Теперь обращаться к таким людям становится модным, ну вот и я не ушел от этой моды.
Это как бы личный наставник, только не в науках, а просто по жизни. Я встречаюсь с ним примерно раз в неделю, и мы вместе с ним разбираем мои поступки. Я про себя зову его дядей Петей: мне так почему-то проще.
Дядя Петя очень умен, только человек весьма прозаический, вечно в делах, в расчетах... Дух его будто прикован к земле и никогда не возносится до чистого, изолированного от земных дрязгов созерцания явлений духовной природы человека. Небо у него неразрывно связано с землей.
Он горд не горд, но враг всяких искренних излияний. Никогда не сердит особенно, ни добр, ни печален, ни весел. Сердцу его чужды все порывы, все стремления к прекрасному. Бывает, говоришь ему о чем-то великом и возвышенном, говоришь вдохновенно, и сам радуешься, как точны слова, как вольно течет речь. А что же Петр Иванович? Слушает, подняв брови, и смотрит с холодным интересом, или засмеется как-то по-своему, таким смехом, который леденит у меня кровь, - и прощай, вдохновение! Я иногда вижу в нем как будто пушкинского демона... Впрочем, Пушкина, он, думаю, и не читал.
ПЕТР ИВАНОВИЧ смеется.
АЛЕКСАНДР. Чего я смешного сказал?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Я вообразил себе, как сообщаю своей маме, что встречаюсь с демоном.
АЛЕКСАНДР. Думаете, не надо отправлять письма?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Тебе виднее. Но описание странное и далекое от правды.
АЛЕКСАНДР. А какое было бы правдивое?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Хочешь, чтобы я продиктовал тебе письмо о своей персоне? Я могу. Только не маме, а лучше какому-нибудь школьному товарищу. С чужими мамами, знаешь, можно иногда и впросак попасть.
АЛЕКСАНДР. Продиктуйте. Я другу тоже собирался писать.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну, пиши. Обращение, дата, как полагается. Готово? Пропусти пару строк, там напишешь, что я твой дядюшка или нянюшка. Мне это не выговорить. Ну и дальше так.
Петр Иванович не глуп и не зол, мне желает добра, хотя и не вешается мне на шею. А желает добра потому, что не имеет причины желать зла, и еще потому, что я его клиент.
Он ни демон, ни ангел, а такой же человек, как и все, только не совсем похож на нас с тобой. Он думает и чувствует по-земному, полагает, что если мы живем на земле, так и не надо улетать с нее на небо, где нас теперь пока не спрашивают, а заниматься человеческими делами. И мне предлагает рассматривать жизнь в реальном свете, а не заноситься бог знает куда.
Между честными людьми он допускает возможность симпатии, которая, от частых встреч и привычки становится дружбой. Но он полагает также, что в разлуке привычка теряет силу, и люди забывают друг друга, и что это вовсе не преступление. Поэтому он уверяет, что я тебя забуду, а ты меня. Это мне, да и тебе, вероятно, кажется диким, но он советует привыкнуть к этой мысли, отчего мы оба не будем в дураках. О любви он того же мнения, с небольшими оттенками: не верит в неизменную и вечную любовь, как не верит в домовых - и нам не советует верить. Впрочем, об этом он советует мне думать как можно меньше, а я тебе советую. Целый век мечтать об одной любви - глупо, это значит отказывать в уважении своему разуму. Петр Иванович любит заниматься делом, что советует и мне, а я тебе. Он не всегда думает о работе, знает наизусть не только Пушкина..."
АЛЕКСАНДР. Вы, дядя Петя?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ничего, что я хвастаюсь?
Александр вскакивает, достает из кармана небольшой сверток и бросает в окно.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Что это было?
АЛЕКСАНДР (едва не рыдая). Это вещественные знаки... невещественных отношений... Кольцо и носовой платок от Софьи, на память... при прощанье...Вроде талисмана у меня теперь. Сам не понимаю, почему выбросил. Кажется, потому что ошибся с Пушкиным.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Из деревни привез? Лучше бы ты привез еще мешок сушеной малины.
АЛЕКСАНДР. Как назвать мне мой поступок, как его объяснить?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Выбрасыванием из окна ненужного хлама. Некультурно по форме, но по сути верно. Через несколько лет эти знаки напомнили бы тебе глупость, от которой бы ты краснел.
АЛЕКСАНДР. Краснеть от такого чистого, святого воспоминания? Стало быть, вы никогда не любили?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. В дураках оставаться не любил.
АЛЕКСАНДР. Это какая-то деревянная жизнь! Прозябать без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви...
ПЕТР ИВАНОВИЧ. И без сопливых платочков.
АЛЕКСАНДР. Как вы можете так холодно издеваться над тем, что есть лучшего на земле? Вспоминая Софью, я чувствую святые волнения…
ПЕТР ИВАНОВИЧ. В каком месте чувствуешь?
АЛЕКСАНДР. Дядя, дядя, за что ж вы меня так…
Александр выключает планшет и собирается уходить.
ПЕТР ИВАНОВИЧ (с досадой). Что, даже не сохранил? А я-то думал, хотя бы сам перечитаешь…
Александр уходит.
Картина пятая
На следующий день. Кабинет Елизаветы Александровны. Петр и Елизавета сидят в креслах напротив друг друга.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. У него есть такт, и на это можно опираться. Без предупреждения не является и когда заметит, что время закончилось, сразу уходит. Но есть и странности….Говорит, как в романе 19 века. К тому же, зовет меня дядей Петей.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Чего же тут удивительного? Ты уже, чай, четвертый год в нашей группе, и мог убедиться, что мы склонны переносить черты одних важных для себя людей на иных.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Не берусь даже думать, что это за иной. Я вот тебя никогда ни мамой, ни Марьей Петровной не называл, хотя мысли возникали всякие.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. А кто такая Марья Петровна?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Моя первая учительница. Я в нее был по-детски влюблен. Дело прошлое, поэтому могу признаться. А этот чудак совсем не стыдится своих фантазий.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Это у тебя стыд - любимое чувство, у него, наверное, другое. Но перенос - свойство общечеловеческое. И, редкий случай, вы оба сразу отдаете себе в нем отчет.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Я уже пять раз у него спрашивал, мол, ты кого имеешь в виду, что там за дядя Петя. Никого, говорит, это мечта.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Ну и оставь это за скобками. Он же жить к тебе не заселяется, денег в долг не просит. Человек имеет право помечтать.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Не очень-то комфортно быть чьей-то фантазией.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Мы всегда чьи-то фантазии, просто об этом не догадываемся. Кстати, а он сам тебе кого напоминает?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Да... Меня самого в какой-то период. Только у него все куда более запущено.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Как интересно!
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Он дает полную волю воображению, и меня это пугает. Как бы совсем не спятил.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Ты пугаешься своего воображения, а он дает ему полную волю. У вас должен быть хороший контакт.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. И такие чувствительные создания мне прежде встречались только среди совсем юных девиц. Да и те быстрее взрослели.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Да, характер, ориентирующийся на эмоции - редкая штука среди мужчин. Но не невозможная. Просто не бери на себя лишнего. Исправлять характер и не нужно, это ведь не патология. Достаточно поведения.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Я должен учить его притворяться?
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. В последнюю очередь. Начинать лучше с его отношения к своим страстям.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Слушай, а почему ты вообще решила, что мне пора консультировать? Мало у тебя готовых коллег?
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Ты ведь сам говорил на последней группе: мол, тяжелый опыт становится хорош тогда, когда им можно поделиться, передать кому-то через воспитание или хотя бы консультации. Ты все не можешь пережить свою драму с этой, как ее, Варенькой. Вот тебе и случай превратить тяжелый опыт в положительный.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А юноши тебе не жалко? Мне его чувствительность кажется дикой, в настоящем деле она помешает. Но кто сказал, что он должен стать деловым человеком? А я - кого еще я могу из него сделать?
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. А кем он станет без тебя? Сестрой милосердия?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Сестрой милосердия ему бы подошло.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Он взрослый человек, пришел к тебе в здравом уме, понимая, что ему нужно. И всегда может перестать тебя слушать.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну, пусть пеняет на себя.
Картина третья
Александр и Евсей дома. Евсей чистит туфли.
ЕВСЕЙ. Третий раз за день. Крема не напасешься. А дорогой он здесь, зараза.
АЛЕКСАНДР. Смысл стараться?
ЕВСЕЙ. По одежке встречают. Тем более, меня. Тебе повезло жить с будущим знаменитым модельером. Хочешь, и твои почищу?
АЛЕКСАНДР. Как-то это странно.
ЕВСЕЙ. Я люблю наводить блеск. А ты чаю сделай. Обмен услугами.
АЛЕКСАНДР. Я и так могу чаю сделать, без этого вот…
ЕВСЕЙ. Не ищи смыслы, где их нет. На работу устроился?
АЛЕКСАНДР. Нет. Зато к коучу записался.
ЕВСЕЙ. К кому-кому?
АЛЕКСАНДР. К консультанту по личным вопросам.
ЕВСЕЙ. К сексопатологу, что ли?
АЛЕКСАНДР. Думаешь, мне нужен сексопатолог?
ЕВСЕЙ. Откуда я знаю?
АЛЕКСАНДР. Нет, про секс мы с ним не говорили еще.
ЕВСЕЙ. Чем только люди не зарабатывают.
АЛЕКСАНДР. Он вообще-то крупный бизнесмен. А это почти хобби.
ЕВСЕЙ. Так он бесплатно с тобой нянчится?
АЛЕКСАНДР. Нет, бесплатно нельзя.
ЕВСЕЙ. Есть вещи, которых я никогда не пойму. Зачем платить деньги за общение? Может, и мне с тебя брать?
АЛЕКСАНДР. Ты этому не учился.
ЕВСЕЙ. И слава богу. Потом в простоте слова не скажешь.
АЛЕКСАНДР. Он как раз очень просто говорит.
ЕВСЕЙ. А ты уже запал, я вижу. Вот и где справедливость? Я месяц тебе понравиться стараюсь, а какой-то пузатый дядька - раз-два и в дамках.
АЛЕКСАНДР. Евсей, он не пузатый. А у меня нормальная сексуальная ориентация.
ЕВСЕЙ. Надо говорить - традиционная. Ладно, верю, ты запал, но не в том смысле.
АЛЕКСАНДР. А в каком, интересно?
ЕВСЕЙ. Не знаю, как объяснить. Я же этому не учился.
Картина четвертая
Через месяц. Александр входит к Петру Ивановичу. У него в руке планшет.
АЛЕКСАНДР. Петр Иванович, я решил, что пора рассказать о нашем с вами общении моей матушке. Она очень интересуется всем, что со мной происходит. Но боюсь ее напугать, ведь у нас дома о таких консультациях слыхом не слыхивали. Я принес вам письмо, хочу, чтобы вы оценили, как его может прочесть человек другого поколения.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Я, вообще-то, твоей мамы не знаю, так что могу только гадать, как и что она воспримет.
АЛЕКСАНДР. Все равно, я хочу, чтобы вы послушали.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну что ж, желание клиента закон. Читай.
АЛЕКСАНДР (загружает письмо). Я сразу с вас и начну.
Мамочка, ты волновалась, как я смогу приноровиться к здешней жизни и следовать современным порядкам. Скажу тебе, что мне в этом помогает один человек, своими советами и консультациями. Теперь обращаться к таким людям становится модным, ну вот и я не ушел от этой моды.
Это как бы личный наставник, только не в науках, а просто по жизни. Я встречаюсь с ним примерно раз в неделю, и мы вместе с ним разбираем мои поступки. Я про себя зову его дядей Петей: мне так почему-то проще.
Дядя Петя очень умен, только человек весьма прозаический, вечно в делах, в расчетах... Дух его будто прикован к земле и никогда не возносится до чистого, изолированного от земных дрязгов созерцания явлений духовной природы человека. Небо у него неразрывно связано с землей.
Он горд не горд, но враг всяких искренних излияний. Никогда не сердит особенно, ни добр, ни печален, ни весел. Сердцу его чужды все порывы, все стремления к прекрасному. Бывает, говоришь ему о чем-то великом и возвышенном, говоришь вдохновенно, и сам радуешься, как точны слова, как вольно течет речь. А что же Петр Иванович? Слушает, подняв брови, и смотрит с холодным интересом, или засмеется как-то по-своему, таким смехом, который леденит у меня кровь, - и прощай, вдохновение! Я иногда вижу в нем как будто пушкинского демона... Впрочем, Пушкина, он, думаю, и не читал.
ПЕТР ИВАНОВИЧ смеется.
АЛЕКСАНДР. Чего я смешного сказал?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Я вообразил себе, как сообщаю своей маме, что встречаюсь с демоном.
АЛЕКСАНДР. Думаете, не надо отправлять письма?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Тебе виднее. Но описание странное и далекое от правды.
АЛЕКСАНДР. А какое было бы правдивое?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Хочешь, чтобы я продиктовал тебе письмо о своей персоне? Я могу. Только не маме, а лучше какому-нибудь школьному товарищу. С чужими мамами, знаешь, можно иногда и впросак попасть.
АЛЕКСАНДР. Продиктуйте. Я другу тоже собирался писать.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну, пиши. Обращение, дата, как полагается. Готово? Пропусти пару строк, там напишешь, что я твой дядюшка или нянюшка. Мне это не выговорить. Ну и дальше так.
Петр Иванович не глуп и не зол, мне желает добра, хотя и не вешается мне на шею. А желает добра потому, что не имеет причины желать зла, и еще потому, что я его клиент.
Он ни демон, ни ангел, а такой же человек, как и все, только не совсем похож на нас с тобой. Он думает и чувствует по-земному, полагает, что если мы живем на земле, так и не надо улетать с нее на небо, где нас теперь пока не спрашивают, а заниматься человеческими делами. И мне предлагает рассматривать жизнь в реальном свете, а не заноситься бог знает куда.
Между честными людьми он допускает возможность симпатии, которая, от частых встреч и привычки становится дружбой. Но он полагает также, что в разлуке привычка теряет силу, и люди забывают друг друга, и что это вовсе не преступление. Поэтому он уверяет, что я тебя забуду, а ты меня. Это мне, да и тебе, вероятно, кажется диким, но он советует привыкнуть к этой мысли, отчего мы оба не будем в дураках. О любви он того же мнения, с небольшими оттенками: не верит в неизменную и вечную любовь, как не верит в домовых - и нам не советует верить. Впрочем, об этом он советует мне думать как можно меньше, а я тебе советую. Целый век мечтать об одной любви - глупо, это значит отказывать в уважении своему разуму. Петр Иванович любит заниматься делом, что советует и мне, а я тебе. Он не всегда думает о работе, знает наизусть не только Пушкина..."
АЛЕКСАНДР. Вы, дядя Петя?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ничего, что я хвастаюсь?
Александр вскакивает, достает из кармана небольшой сверток и бросает в окно.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Что это было?
АЛЕКСАНДР (едва не рыдая). Это вещественные знаки... невещественных отношений... Кольцо и носовой платок от Софьи, на память... при прощанье...Вроде талисмана у меня теперь. Сам не понимаю, почему выбросил. Кажется, потому что ошибся с Пушкиным.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Из деревни привез? Лучше бы ты привез еще мешок сушеной малины.
АЛЕКСАНДР. Как назвать мне мой поступок, как его объяснить?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Выбрасыванием из окна ненужного хлама. Некультурно по форме, но по сути верно. Через несколько лет эти знаки напомнили бы тебе глупость, от которой бы ты краснел.
АЛЕКСАНДР. Краснеть от такого чистого, святого воспоминания? Стало быть, вы никогда не любили?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. В дураках оставаться не любил.
АЛЕКСАНДР. Это какая-то деревянная жизнь! Прозябать без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви...
ПЕТР ИВАНОВИЧ. И без сопливых платочков.
АЛЕКСАНДР. Как вы можете так холодно издеваться над тем, что есть лучшего на земле? Вспоминая Софью, я чувствую святые волнения…
ПЕТР ИВАНОВИЧ. В каком месте чувствуешь?
АЛЕКСАНДР. Дядя, дядя, за что ж вы меня так…
Александр выключает планшет и собирается уходить.
ПЕТР ИВАНОВИЧ (с досадой). Что, даже не сохранил? А я-то думал, хотя бы сам перечитаешь…
Александр уходит.
Картина пятая
На следующий день. Кабинет Елизаветы Александровны. Петр и Елизавета сидят в креслах напротив друг друга.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. У него есть такт, и на это можно опираться. Без предупреждения не является и когда заметит, что время закончилось, сразу уходит. Но есть и странности….Говорит, как в романе 19 века. К тому же, зовет меня дядей Петей.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Чего же тут удивительного? Ты уже, чай, четвертый год в нашей группе, и мог убедиться, что мы склонны переносить черты одних важных для себя людей на иных.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Не берусь даже думать, что это за иной. Я вот тебя никогда ни мамой, ни Марьей Петровной не называл, хотя мысли возникали всякие.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. А кто такая Марья Петровна?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Моя первая учительница. Я в нее был по-детски влюблен. Дело прошлое, поэтому могу признаться. А этот чудак совсем не стыдится своих фантазий.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Это у тебя стыд - любимое чувство, у него, наверное, другое. Но перенос - свойство общечеловеческое. И, редкий случай, вы оба сразу отдаете себе в нем отчет.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Я уже пять раз у него спрашивал, мол, ты кого имеешь в виду, что там за дядя Петя. Никого, говорит, это мечта.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Ну и оставь это за скобками. Он же жить к тебе не заселяется, денег в долг не просит. Человек имеет право помечтать.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Не очень-то комфортно быть чьей-то фантазией.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Мы всегда чьи-то фантазии, просто об этом не догадываемся. Кстати, а он сам тебе кого напоминает?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Да... Меня самого в какой-то период. Только у него все куда более запущено.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Как интересно!
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Он дает полную волю воображению, и меня это пугает. Как бы совсем не спятил.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Ты пугаешься своего воображения, а он дает ему полную волю. У вас должен быть хороший контакт.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. И такие чувствительные создания мне прежде встречались только среди совсем юных девиц. Да и те быстрее взрослели.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Да, характер, ориентирующийся на эмоции - редкая штука среди мужчин. Но не невозможная. Просто не бери на себя лишнего. Исправлять характер и не нужно, это ведь не патология. Достаточно поведения.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Я должен учить его притворяться?
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. В последнюю очередь. Начинать лучше с его отношения к своим страстям.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Слушай, а почему ты вообще решила, что мне пора консультировать? Мало у тебя готовых коллег?
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Ты ведь сам говорил на последней группе: мол, тяжелый опыт становится хорош тогда, когда им можно поделиться, передать кому-то через воспитание или хотя бы консультации. Ты все не можешь пережить свою драму с этой, как ее, Варенькой. Вот тебе и случай превратить тяжелый опыт в положительный.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А юноши тебе не жалко? Мне его чувствительность кажется дикой, в настоящем деле она помешает. Но кто сказал, что он должен стать деловым человеком? А я - кого еще я могу из него сделать?
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. А кем он станет без тебя? Сестрой милосердия?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Сестрой милосердия ему бы подошло.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСАНДРОВНА. Он взрослый человек, пришел к тебе в здравом уме, понимая, что ему нужно. И всегда может перестать тебя слушать.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну, пусть пеняет на себя.