Рассказ незнакомца. Про бабушку и горошинку.
начало http://shkrobius.livejournal.com/228925.html
В городе на Волге, недалеко от Твери жил старик-купец, и был у него приказчик, который накопил деньжат и открыл свое собственное торговое дело. Дело его галантерейное пошло на лад, а у старика - бывшего хозяина, наоборот, совсем из рук вон плохо, того и гляди по миру пойдет, а у него дочь на выданье. Приказчик, ныне российский коммерсант, в нее влюблен был с тех пор, что была она девочкой-подростком. Набрался он храбрости и пошел к купцу-благодетелю, руку дочери просить. Говорит, будьте мне отцом родным, женюсь без приданого по любви, только благославите нас. Старик заплакал, бери, говорит, дочь. Вывели ее, а она еле шепчет: как папенька сказали, так и сделаю, но любви между нами не будет. А жених ей говорит, отчего ж не будет? Поживем вместе, Вы меня полюбите. А она отвечает - не быть тому. Иконы принесли и благословили их.
Живут они вместе, муж и жена венчанные, а нет любви. Молодая не улыбнется никогда, как монашка живет. Родилась у них девочка, но и дочка ей чужой кажется. Муж пить начал с горя, что не любим. Наняли девочке няньку, набожную старуху-немку. Бабушка моя к ней очень привязалась, и та к ней тоже, потому что девочка росла, как сирота. Выучила она бабушку Бога бояться и по-немецки говорить, так что она ребенком по-ихнему изъяснялась невпример лучше, чем по-русски. Прадедушка совсем запил и вскоре умер, а там революция грянула и все остатки благополучия размела.
Выросла бабушка, поработала на ударных пятилетках и пошла в пединститут по комсомольской путевке. А как по-немецки она очень бойко говорила, а по анкете более русского человека не сыскать, определили ее в школу детей немецкому учить. Воля у бабушки была железная, а память феерическая, и она шпарила Гете и Гельдерина страницами наизусть. Девушка она была приметная, хотя и неулыбчивая, в мать-затворницу, и привлекла она дедушкино внимание своей красой и странной, нерусской серьезностью. Долго он ухаживал за ней, и вдруг она взяла и полюбила его так сильно, как будто решила и за себя и за мать всю женскую меру отмерить. Поженились они, и в первый день войны моя мама родилась. В город вошли немцы, дедушка недолго прятался в подполе, а потом его выдали, и немцы повели его расстреливать. Больше о нем никаких известий не было, а у бабушки титечный ребенок молока просит. Голод вокруг зверский, городок, где они учительствовали, переходит от немцев к нашим и обратно, и каждый раз, что переходит, людей грабят дочиста. Поняла бабушка, что пропадет она сама и ребенка угробит, и пошла на запад в родной город на Волгу, к матери.
А в том городе немцы стоят. У ее матери в доме этакая белокурая бестия обретается, со слегка подстрелянной ногой, Дитрихом звать. Увидел он мою маму и опешил: мама моя как две капли воды похожа на его малую дочку, что осталась в фатерляндии. А как Дитрих убедился, что бабушка по-немецки понимает, совсем растаял. Говорит, мне большой паек по болезни от фюрера полагается, так я делиться с тобой буду, чтоб ты ела, и дочке грудь давала, а то пропадет она, сопливая. В общем, оказался он человек, а не нехристь какой.
Так живут они у прабабушки, и немец чудить стал от скуки. Не знаю, как партайнгеноссе наши, говорит, а по мне, ты побольше моей Лизхен Гельдерина знаешь. Мне говорит, здесь на Волге, нравится. После войны, когда будет всюду рейх, я тут поместье разобью, мы у рейхсфюрера бумагу справим, что ты фольксдойче, и живи у нас с Лизхен. Я, говорит, родом из австрийцев, как и фюрер, и он все сразу поймет. Ты не смотри, что я простой человек, у меня мечта непростая есть. Прадедушки моего брат монахом был в Силезии, горох разводил, и через этот горох сошла на него великая благодать, открылась ему Божья истина, и за то статуя ему поставлена и почет всего мира. И он, Дитрих, унаследовал от того монаха молитвенник его и горошину, через которую великая правда тогда открылася, вот они. И показывает книжку махонькую, всю в пометках на полях, и медальон со сморщенной, сухою горошиной. Когда, кончится война, говорит, засею я поместье горохом из этой горошины, чтоб и в Руссландии правда была. И смотрит туманно, будущее себе это светлое представляя.
Только судьба иначе решила. Наши поднажали и до Волги дошли. Вышел немец во двор до ветру, а наш снайпер его уложил. Пришли какие-то фрицы, вещи забрали, но впопыхах молитвенник и медальон забыли, и так они у прабабушки и остались. А бабушка уже знала, что будет, когда наши войдут в город, взяла маму и перешла линию фронта обратно на восток. Шла она лесами, и пришла в тот городок откуда бежала; сказала, дескать, была в эвакуации. И сошло как-то. Большая радость ее там ждала, потому что дедушка выжил, и письмо от него пришло из госпиталя. В конце войны они воссоединились; дедушка стал директором железнодорожной школы, и мама подросла. Пора бабушке обратно учительствовать, только никто не хочет учить немецкий. Дедушка говорит: давай ты выучишься на учителя биологии, у нас как раз не хватает биологички - и отправил бабушку на курсы. Там бабушка всю биологию выучила: и про жирномолочных коров, и про яровизацию, и про чеканку растений, и про переопыление самоопылителей, и прочую премудрость - и все это она старательно записывала в общую тетрадь с тисненым портретом вождя, чтобы потом детям рассказывать.
Так стала бабушка учить шпану железнодорожную науке биологии. А школа та привокзальная большой участок опытный имела. И вот из РОНО приходит директива: всвязи с итогами сессии ВАСХНИЛ, срочно провести практические занятия со старшими школьниками по разоблачению менделизма. И разьяснения, как сеять горох, какие опыты проводить и какие результаты получать. Делать нечего, надо сеять. А где его взять? Не до гороха было в войну, никто не сеял, выродился он весь, и даже тот, что остался в предыдущее лето тля поела. Вспомнила бабушка про немецкую горошину. Проведала она прабабушку на Волге, нашла немцев медальон с молитвенником и привезла назад. Посадила она ту горошинку, поливала ее, лелеяла, и выросло из нее гороху видимо-невидимо. Да какого: каждый стручок с ладонь, а горошинка с шарикоподшипник. Видать, монах этот святой человек был, и сила его в чудесной горошинке сохранилась. На следующее лето все засеяли горохом и приступили к практическим разоблачениям. Вот тут начались странности.
Не разоблачался у бабушки менделизм! И так она горох скрещивала и этак, а все получалось, как не должно было быть. Поехала бабушка в облцентр, дали ей после уговоров семена гороха мичуринского, сорта "Красным путем". Посеяли - и никакого менделизма, все по-мичурински. Что за наваждение... Тогда бабушку и осенило молитвенник тот открыть и посмотреть, а в нем на первой странице старинными чернилами написано: Иоханн М. Вот кто был тот монах! Посмотрела бабушка на пометки на полях, а там все ясно написано, что надо с горохом делать, чтоб в нем менделизм работал.
Села бабушка и написала письмо Бошьяну и Презенту, поскольку народный академик Трофим Денисович человек государственный, занятый, и отвлекать его нельзя. Про горох рассказала, про молитвенник Менделев, про секрет гороховый, чтоб им советские селекционеры-мичуринцы пользовались. А ей в ответ: вы, такая-то и такая-то, дура деревенская, учите мичуринскую биологию по утвержденным пособиям, опыты над “Красным путем” ставьте, а не мухолюбов читайте, если хотите жить при коммунизме. Чем горох фашистский сажать, лучше изучайте, как береза лещиной выпотевает, и не кое-как изучайте, а по-мичурински, с любовью, до кровавых мозолей. Горох скрещивать всякий может, а выпотевание-то посложней будет.
Поняла бабушка, что ошиблась, и стала работать над выпотеванием лещины. И так они ее с ребятами выпотевают и эдак, а она не выпотевается. Ну, бабушку это за сердце взяло. Неужели это от нелюбви и лености? Сильно бабушку это завело, никто ей никогда таких слов обидных не говорил. Стала она по-мичурински выводить лещиноустойчивую березу и березоустойчивую лещину. Дело это было кропотливое и заняло почти двадцать лет, но в конце 60х вывела-таки бабушка березу выпотевающую лещину, да не просто вывела, а целое поле этою березою засадила. Диво было дивное, старые люди головой мотали - никто такого отроду не видел. Бабушка прям сияла от гордости. Привела она корреспондента из Гудка, и сфотографировал он лещину на березе. А потом послали фотографию в Академию Наук.
И опять ей пришел ответ. Вы, говорят, серость запечная и простота необразованная, потому что все это волюнтаризм и лысенковщина. Не может береза лещину выпотевать, глупость это и суеверие. Вы, говорят, лучше с детишками советскую материалистическую генетику проходите; горох, скажем, посейте и поизучайте. А сюда писать больше не надо, спасибо.
Бабушка аж заплакала от обиды. Двадцать лет каторжной работы - и ни словечка доброго. Ладно, думает, я Трофиму Денисовичу напишу в "Горки Ленинские", он-то хоть обрадуется. Приходит ей письмо, а там... Вы, пишет Трофим Денисович, тов. Рапопорт, Марь Иваннами из железнодорожной школы не прикидывайтесь, я Вас по почерку сразу признал и Ваши розыгрыши дурацкие насквозь вижу. Фотографию я эту отлично помню, мне ее Лепешинская двадцать лет назад показывала, так что на мякине Вы меня не проведете. Когда коммунизм построят, смотрите как бы Вам народ последний глаз не выковырил, вредителю. С мичуринским приветом, академик Лысенко.
Подумала бабушка: верно, не готова еще Россия к Божьей истине. Ни горох ей не нужен, отмоленный святым человеком, самим Господом вразумленным, ни береза выпотевающая лещиной. Ну и не надо. Позвала она дедушку, и он всю эту чудо-рощу топором срубил. Может, и зря он послушался, потому что с бабушкой беда сразу случилась. Алкоголик один по дереву к ней в кабинет залез, и из препаратов спирт выпил. А как он наклюкался, формалину выпил по ошибке и скончался. Хорошо, что прокурор и начальник милиции дедушкиными учениками были, но пришлось бабушке на пенсию выходить. Да бабушка и не жалела. Что ни говори, пустая эта наука была, биология. Немецкий язык куда был лучше.
Долго жила бабушка, а потом внезапно состарилась и одряхлела, когда дедушка умер. Почти она и не двигалась, сидела на крыльце, думала про жизнь свою, и дедушку, и немца Дитриха, и отца-пьяницу, и мать горемычную, и горох, и березу с лещиною, и все это начинало путаться у нее в голове. Казалось ей, что и немец с мечтою его, и дедушка, что клад пол-века искал, и отец ее нелюбимый женою, и тот алкоголик, выпивший формалин из препаратов, и ученый Бошьян, - что все они один человек, которому нет счастья на земле, потому что охота ему бороться и искать, найти и не сдаваться, а для счастья другое нужно.
В конце жизни забыла она, как говорить по-русски, и перешла на язык своего детства: странный немецкий ее старухи-няньки. Перед самой смертью она чисто, по-русски, попросила положить ей в гроб карманный молитвенник из ее вещей, чтобы одному человеку передать. Еще сказала она посадить на могилу не цветы, а горох со школьного участка. Видишь, как он разросся?
Да, вот они лежат рядом, мои бабушка и дедушка. А ты из здешних будешь?
В городе на Волге, недалеко от Твери жил старик-купец, и был у него приказчик, который накопил деньжат и открыл свое собственное торговое дело. Дело его галантерейное пошло на лад, а у старика - бывшего хозяина, наоборот, совсем из рук вон плохо, того и гляди по миру пойдет, а у него дочь на выданье. Приказчик, ныне российский коммерсант, в нее влюблен был с тех пор, что была она девочкой-подростком. Набрался он храбрости и пошел к купцу-благодетелю, руку дочери просить. Говорит, будьте мне отцом родным, женюсь без приданого по любви, только благославите нас. Старик заплакал, бери, говорит, дочь. Вывели ее, а она еле шепчет: как папенька сказали, так и сделаю, но любви между нами не будет. А жених ей говорит, отчего ж не будет? Поживем вместе, Вы меня полюбите. А она отвечает - не быть тому. Иконы принесли и благословили их.
Живут они вместе, муж и жена венчанные, а нет любви. Молодая не улыбнется никогда, как монашка живет. Родилась у них девочка, но и дочка ей чужой кажется. Муж пить начал с горя, что не любим. Наняли девочке няньку, набожную старуху-немку. Бабушка моя к ней очень привязалась, и та к ней тоже, потому что девочка росла, как сирота. Выучила она бабушку Бога бояться и по-немецки говорить, так что она ребенком по-ихнему изъяснялась невпример лучше, чем по-русски. Прадедушка совсем запил и вскоре умер, а там революция грянула и все остатки благополучия размела.
Выросла бабушка, поработала на ударных пятилетках и пошла в пединститут по комсомольской путевке. А как по-немецки она очень бойко говорила, а по анкете более русского человека не сыскать, определили ее в школу детей немецкому учить. Воля у бабушки была железная, а память феерическая, и она шпарила Гете и Гельдерина страницами наизусть. Девушка она была приметная, хотя и неулыбчивая, в мать-затворницу, и привлекла она дедушкино внимание своей красой и странной, нерусской серьезностью. Долго он ухаживал за ней, и вдруг она взяла и полюбила его так сильно, как будто решила и за себя и за мать всю женскую меру отмерить. Поженились они, и в первый день войны моя мама родилась. В город вошли немцы, дедушка недолго прятался в подполе, а потом его выдали, и немцы повели его расстреливать. Больше о нем никаких известий не было, а у бабушки титечный ребенок молока просит. Голод вокруг зверский, городок, где они учительствовали, переходит от немцев к нашим и обратно, и каждый раз, что переходит, людей грабят дочиста. Поняла бабушка, что пропадет она сама и ребенка угробит, и пошла на запад в родной город на Волгу, к матери.
А в том городе немцы стоят. У ее матери в доме этакая белокурая бестия обретается, со слегка подстрелянной ногой, Дитрихом звать. Увидел он мою маму и опешил: мама моя как две капли воды похожа на его малую дочку, что осталась в фатерляндии. А как Дитрих убедился, что бабушка по-немецки понимает, совсем растаял. Говорит, мне большой паек по болезни от фюрера полагается, так я делиться с тобой буду, чтоб ты ела, и дочке грудь давала, а то пропадет она, сопливая. В общем, оказался он человек, а не нехристь какой.
Так живут они у прабабушки, и немец чудить стал от скуки. Не знаю, как партайнгеноссе наши, говорит, а по мне, ты побольше моей Лизхен Гельдерина знаешь. Мне говорит, здесь на Волге, нравится. После войны, когда будет всюду рейх, я тут поместье разобью, мы у рейхсфюрера бумагу справим, что ты фольксдойче, и живи у нас с Лизхен. Я, говорит, родом из австрийцев, как и фюрер, и он все сразу поймет. Ты не смотри, что я простой человек, у меня мечта непростая есть. Прадедушки моего брат монахом был в Силезии, горох разводил, и через этот горох сошла на него великая благодать, открылась ему Божья истина, и за то статуя ему поставлена и почет всего мира. И он, Дитрих, унаследовал от того монаха молитвенник его и горошину, через которую великая правда тогда открылася, вот они. И показывает книжку махонькую, всю в пометках на полях, и медальон со сморщенной, сухою горошиной. Когда, кончится война, говорит, засею я поместье горохом из этой горошины, чтоб и в Руссландии правда была. И смотрит туманно, будущее себе это светлое представляя.
Только судьба иначе решила. Наши поднажали и до Волги дошли. Вышел немец во двор до ветру, а наш снайпер его уложил. Пришли какие-то фрицы, вещи забрали, но впопыхах молитвенник и медальон забыли, и так они у прабабушки и остались. А бабушка уже знала, что будет, когда наши войдут в город, взяла маму и перешла линию фронта обратно на восток. Шла она лесами, и пришла в тот городок откуда бежала; сказала, дескать, была в эвакуации. И сошло как-то. Большая радость ее там ждала, потому что дедушка выжил, и письмо от него пришло из госпиталя. В конце войны они воссоединились; дедушка стал директором железнодорожной школы, и мама подросла. Пора бабушке обратно учительствовать, только никто не хочет учить немецкий. Дедушка говорит: давай ты выучишься на учителя биологии, у нас как раз не хватает биологички - и отправил бабушку на курсы. Там бабушка всю биологию выучила: и про жирномолочных коров, и про яровизацию, и про чеканку растений, и про переопыление самоопылителей, и прочую премудрость - и все это она старательно записывала в общую тетрадь с тисненым портретом вождя, чтобы потом детям рассказывать.
Так стала бабушка учить шпану железнодорожную науке биологии. А школа та привокзальная большой участок опытный имела. И вот из РОНО приходит директива: всвязи с итогами сессии ВАСХНИЛ, срочно провести практические занятия со старшими школьниками по разоблачению менделизма. И разьяснения, как сеять горох, какие опыты проводить и какие результаты получать. Делать нечего, надо сеять. А где его взять? Не до гороха было в войну, никто не сеял, выродился он весь, и даже тот, что остался в предыдущее лето тля поела. Вспомнила бабушка про немецкую горошину. Проведала она прабабушку на Волге, нашла немцев медальон с молитвенником и привезла назад. Посадила она ту горошинку, поливала ее, лелеяла, и выросло из нее гороху видимо-невидимо. Да какого: каждый стручок с ладонь, а горошинка с шарикоподшипник. Видать, монах этот святой человек был, и сила его в чудесной горошинке сохранилась. На следующее лето все засеяли горохом и приступили к практическим разоблачениям. Вот тут начались странности.
Не разоблачался у бабушки менделизм! И так она горох скрещивала и этак, а все получалось, как не должно было быть. Поехала бабушка в облцентр, дали ей после уговоров семена гороха мичуринского, сорта "Красным путем". Посеяли - и никакого менделизма, все по-мичурински. Что за наваждение... Тогда бабушку и осенило молитвенник тот открыть и посмотреть, а в нем на первой странице старинными чернилами написано: Иоханн М. Вот кто был тот монах! Посмотрела бабушка на пометки на полях, а там все ясно написано, что надо с горохом делать, чтоб в нем менделизм работал.
Села бабушка и написала письмо Бошьяну и Презенту, поскольку народный академик Трофим Денисович человек государственный, занятый, и отвлекать его нельзя. Про горох рассказала, про молитвенник Менделев, про секрет гороховый, чтоб им советские селекционеры-мичуринцы пользовались. А ей в ответ: вы, такая-то и такая-то, дура деревенская, учите мичуринскую биологию по утвержденным пособиям, опыты над “Красным путем” ставьте, а не мухолюбов читайте, если хотите жить при коммунизме. Чем горох фашистский сажать, лучше изучайте, как береза лещиной выпотевает, и не кое-как изучайте, а по-мичурински, с любовью, до кровавых мозолей. Горох скрещивать всякий может, а выпотевание-то посложней будет.
Поняла бабушка, что ошиблась, и стала работать над выпотеванием лещины. И так они ее с ребятами выпотевают и эдак, а она не выпотевается. Ну, бабушку это за сердце взяло. Неужели это от нелюбви и лености? Сильно бабушку это завело, никто ей никогда таких слов обидных не говорил. Стала она по-мичурински выводить лещиноустойчивую березу и березоустойчивую лещину. Дело это было кропотливое и заняло почти двадцать лет, но в конце 60х вывела-таки бабушка березу выпотевающую лещину, да не просто вывела, а целое поле этою березою засадила. Диво было дивное, старые люди головой мотали - никто такого отроду не видел. Бабушка прям сияла от гордости. Привела она корреспондента из Гудка, и сфотографировал он лещину на березе. А потом послали фотографию в Академию Наук.
И опять ей пришел ответ. Вы, говорят, серость запечная и простота необразованная, потому что все это волюнтаризм и лысенковщина. Не может береза лещину выпотевать, глупость это и суеверие. Вы, говорят, лучше с детишками советскую материалистическую генетику проходите; горох, скажем, посейте и поизучайте. А сюда писать больше не надо, спасибо.
Бабушка аж заплакала от обиды. Двадцать лет каторжной работы - и ни словечка доброго. Ладно, думает, я Трофиму Денисовичу напишу в "Горки Ленинские", он-то хоть обрадуется. Приходит ей письмо, а там... Вы, пишет Трофим Денисович, тов. Рапопорт, Марь Иваннами из железнодорожной школы не прикидывайтесь, я Вас по почерку сразу признал и Ваши розыгрыши дурацкие насквозь вижу. Фотографию я эту отлично помню, мне ее Лепешинская двадцать лет назад показывала, так что на мякине Вы меня не проведете. Когда коммунизм построят, смотрите как бы Вам народ последний глаз не выковырил, вредителю. С мичуринским приветом, академик Лысенко.
Подумала бабушка: верно, не готова еще Россия к Божьей истине. Ни горох ей не нужен, отмоленный святым человеком, самим Господом вразумленным, ни береза выпотевающая лещиной. Ну и не надо. Позвала она дедушку, и он всю эту чудо-рощу топором срубил. Может, и зря он послушался, потому что с бабушкой беда сразу случилась. Алкоголик один по дереву к ней в кабинет залез, и из препаратов спирт выпил. А как он наклюкался, формалину выпил по ошибке и скончался. Хорошо, что прокурор и начальник милиции дедушкиными учениками были, но пришлось бабушке на пенсию выходить. Да бабушка и не жалела. Что ни говори, пустая эта наука была, биология. Немецкий язык куда был лучше.
Долго жила бабушка, а потом внезапно состарилась и одряхлела, когда дедушка умер. Почти она и не двигалась, сидела на крыльце, думала про жизнь свою, и дедушку, и немца Дитриха, и отца-пьяницу, и мать горемычную, и горох, и березу с лещиною, и все это начинало путаться у нее в голове. Казалось ей, что и немец с мечтою его, и дедушка, что клад пол-века искал, и отец ее нелюбимый женою, и тот алкоголик, выпивший формалин из препаратов, и ученый Бошьян, - что все они один человек, которому нет счастья на земле, потому что охота ему бороться и искать, найти и не сдаваться, а для счастья другое нужно.
В конце жизни забыла она, как говорить по-русски, и перешла на язык своего детства: странный немецкий ее старухи-няньки. Перед самой смертью она чисто, по-русски, попросила положить ей в гроб карманный молитвенник из ее вещей, чтобы одному человеку передать. Еще сказала она посадить на могилу не цветы, а горох со школьного участка. Видишь, как он разросся?
Да, вот они лежат рядом, мои бабушка и дедушка. А ты из здешних будешь?