Про то, что языки таки иногда меняются
Не прошло и полгода после разведопроса как ваш эсто-о-онский коллега таки перевёл материалы к нему в html-формат.
Нужно сказать о, может быть, не совсем мифе, но очень расхожем представлении. Представлении о том, что, собственно говоря, предмета для нашего разговора никакого нет. Потому что язык -- это нечто постоянное, неизменное и органично присущее тому или иному народу. Поэтому, какая вообще история?
Хотя прямо такую чушь решаются сказать далеко не все. Разве что какие-нибудь нацистские деятели, та же Ирина Фарион, могут заявлять, «що українець повинен розмовляти українською» потому что она ему от природы присуща.
Но, к сожалению, многие зато руководствуются такими соображениями в рассуждениях на другие темы. Ну, например, когда один любитель-генетик мимоходом по обнаруженной определённой гаплогруппе нам сообщает про языковую принадлежность некоей популяции -- это именно оно. Язык у него получается, как будто бы обусловлен генетикой. Ну, как у волнистых попугайчиков.
Об этом сразу скажем пару слов. Есть отличный пример: турецкие курды. Этот народ в силу исторических обстоятельств (в виде молодого турецкого националистического государства) сменил язык с индоевропейского курдского на тюркский турецкий. Но обращаю особое внимание: гаплогруппы у них от этого отчего-то не поменялись. Более того, они даже курдами не перестали быть, ведут сейчас национально-освободительную борьбу.
Но если не брать мошенников, которые на подобных заблуждениях паразитируют, то, вообще, понятно, откуда у таких соображений могут расти ноги. Они растут из нашего житейского повседневного опыта. Я говорю по-русски, вы говорите по-русски. Ну, следовательно все нормальные люди всегда говорили по-русски. Очевидно же! Как это говорилось у Гуннара Бенгтссона в «Драконах моря»: «Орму и его товарищам казалось удивительным, что чужеземцы берут на себя труд издавать эти тяжелые звуки, вместо того чтобы говорить по-человечески, как у них на Севере».
Такое восприятие языка -- оно в некотором роде «естественное» и оттого широчайше распространено даже сегодня, не говоря уж о прошлом. Отражением этого «естественно-обывательского» подхода к языку является, например, греческое слово βαρβαρος -- к нам оно заимствовалось через Византийскую империю в виде варвар. Оно обозначало человека, не говорящего на «цивилизованном языке» [Фасмер, I: 274]. Слово само звукоподражательное: «быр-быр», лопочут там что-то по-своему -- нормальным людям не понять.
И принципиально такое же по происхождению и наше слово нѣмец. Оно за, собственно немецкими немцами закрепилось довольно поздно. А изначально слово скорее всего обозначало иностранца из Европы вообще [Фасмер, III: 62; Черных, 1: 568-569]. Правда, есть нюансы: оно и издревле применялась всё равно в первую очередь к германоговорящим. Но не только. В памятниках письменности к слову часто добавлялись прилагательные, указывающие на страну происхождения иностранца. И мы в текстах встретим и аглинского немца, и венецкого немца, и францужского немца, и шпанского немца и множество других [СлРЯ XI-XVII вв., 11: 178]. Метафора тут примерно такая же как в слове варвар: иностранец как бы немой, т.е. сказать ничего не может по-русски. И это отлично поддерживается контекстом из Лаврентьевской летописи. Там описываются народы, с которыми Новгород взаимодействовал в XI веке: «Югра же людѥ суть языкъ нѣмъ и сѣдѧть с Самоядью на полунощны страна» (л. 85) -- т.е. угорские народы (ханты и прочие) и самоеды-ненцы проживают на Севере и языком немы -- говорят непонятно [СлРЯ XI-XVII вв., 11: 174].
Тут мы сталкиваемся с такой тонкой вещью, когда слово, вроде, было в древнерусском и есть сейчас, да и значит, вроде, примерно одно и то же, но если начать копаться, могут обнаружиться нюансы, показывающие, что мы и наши предки одну и ту же вещь воспринимали немного по-разному. Например, слово немой в древнерусском имело более широкий спектр значений, чем сегодня. Немым можно было быть не только из-за проблем со здоровьем (т.е. собственно немым или глухонемым в современном значении),[ 1] но и из-за косноязычия. Например, однокоренное слово немовати (кстати, сам факт образования от корня -нем- глагола уже показывает разницу в восприятии немоты современным и древним человеком -- в современном русском таких глаголов нет, потому что значение корня -нем- в восприятии современного человека связано как раз с неспособностью совершать определённые действия, ср. 'лишенный способности говорить') означало вовсе не молчать, а 'говорить косноязычно' -- переводчик одного из пасхальных слов Иоанна Златоуста[ 2] пишет в XII веке: «И гнѣвающие ся навыкнуть послушати, и языци нѣмующихъ навыкнуть вѣщати миръ» -- т.е., по контексту, они «вещали» и до этого, но не то и не так, а теперь будут как надо. Ну а если мы посмотрим греческий оригинал, то там стоит слово ψελλιζουσαι [СлРЯ XI-XVII вв., 11: 175] -- что означает, если я не ошибаюсь, шепелявящий. Это, конечно, тоже человек с проблемами, но отнюдь не немой. А слово немотовати означало 'лепетать': «яко и младенцы, у сосцов сущие, въ немотующимъ еще вѣку» [СлРЯ XI-XVII вв., 11: 175].
Конечно, такое восприятие получается из-за ограниченности нашего опыта. Далеко не каждый вообще видел живьём иностранца и понимает, что для него тот -- незнакомый и непонятный -- язык является родным. И уж почти совсем никто не видел, чтобы язык, на котором он сам говорит, значительно поменялся. А это потому, что язык меняется на отрезках времени больших, чем доступно для наблюдения обычному обывателю. Хотя, вообще-то, если пристально присмотреться хотя бы даже и к нашему житейскому опыту, то всё же можно кое-что заметить.
Например, есть старая советская документалистика. Можно, например, посмотреть отличный фильм конца 40-х про строительство высотки Московского государственного университета.
Можно заметить, что диктор в фильме говорит не совсем привычно. В самом начале звучит фраза: «Ленинские горы. Правый берег Москва-реки поднимается [з'д']есь на высоту в се[м'д']есят пять метров», «уже начала[с] застройка этого района». Диктор смягчает согласные, а возвратный постфикс -ся произносит твёрдо.
Произносит окончания прилагательных -ий как -ой. Например, «Московск[ъj] государственн[ъj] университет».
Или вот хороший пример из песни Высоцкого: «Моше Даян, сте[р']ва одноглазая». Владимир Семёнович в песне[ 3] произносит сте[р']ва именно с мягким [р']. Насколько я знаю, у него и в других песнях такое периодически проскакивает, т.е. Высоцкий был носителем «старомосковской орфоэпической нормы» -- в противоположность ныне действующей петербургской. И совсем недавно именно такое произношение было господствующем. Мы можем это увидеть и по литературе, и по кино, и даже пока ещё можем встретить живых носителей. То есть можно прямо лично живьём убедиться в очевидной вещи: что язык эволюционирует со временем.
Поскольку язык со временем меняется, то вот это вот "не быть языком немым", т.е. говорить по-русски понятно в разное время значило разное, в том числе в одно время -- даже и совсем не по-русски. Ну и, наконец, было время, когда и русского языка как такового не было вовсе.
Здесь надо сделать оговорку, что такие рассуждения в некотором роде условны. Т.е. с одной стороны, язык, конечно, может »умереть» -- для этого надо, чтобы не осталось людей, для которых он был бы родным. А вот с »рождением» немного сложнее, потому что эволюция человека и человеческого общества непрерывна. И двигаясь по цепочке от детей к родителям мы можем так дойти до очень древних времён, чуть ли не до австралопитеков. И при этом изменения на каждом этапе будут не очень сильными: дети будут похожи на отцов, и будут говорить на почти том же самом языке.[ 4] Поэтому к языку как к очень сложной системе часто применяют метафоры из биологии, а к истории языка -- из части биологии про эволюцию, поскольку происходящее с языками действительно в некотором роде похоже на то, что происходит с биологическими видами.
И в итоге перед нами встаёт вопрос: а как провести границу-то? Вот такие небольшие и, вроде, не влияющие на понимание изменения как с московской и питерской нормами от поколения к поколению накапливаются, а потом может оказаться, что внук и его пра-пра-пра-пра-пра-дедушка говорят вообще на разных языках.
Так что под «не было вовсе» имеются в виду в первую очередь ряд характерных языковых особенностей, отличающих его от других. Плюс, что тоже важно, осознание языка отдельным самими носителями. Академик Андрей Анатольевич Зализняк, например, в качестве одного из критериев (очень условных и относительных, конечно) предлагает смотреть на время начала употребления названия языка.
И у нас нет какого-то одного чёткого параметра, который позволил бы безапелляционно заявить: вот 30 апреля 501 года новой эры это был ещё общеславянский язык, а с 1 мая -- уже будет древнерусский.
Верхнюю границу существования общеславянского языка и, соответственно, нижнюю границу существования отдельных западно-, южно- и восточославянских языков связывают с событиями времён Великого переселения народов -- V-VI вв. н.э. В результате стремительных перемещений по карте связи между славянскими племенами ослабевают и ряд процессов в языке, начинавшихся как совместные, начинает протекать по-разному. Что даёт видимые невооружённым глазом различия в речи разных племён.
Но сами-то славяне при этом вовсе не так быстро начинают осознавать себя, во-первых, вообще в принципе народами. А во-вторых народами разными.
Посмотрим, какое эти крайне непростые процессы получили опосредованное отражение в нашем языке.
В каждом языке есть пласт лексики для называния народов (в том числе и самих себя) -- этнонимы. В древнерусском, с одной стороны, конечно, сохранялись старые племенные этнонимы -- названия восточнославянских племён: кривичи, словене, вятичи, поляне, древляне и другие. В летописях большая их часть, конечно, сосредоточена в Повести временных лет, описывающей самые ранние события времени объединения земель. А в последующих записях жители княжеств обычно называются уже по названию главного города, т.е., например, псковичи, новгородцы и т.д. Но всё равно даже ещё в XIII веке в связи с событиями распада государства в ходе феодальной раздробленности в текстах периодически «всплывают» племенные названия.
Например, в Ипатьевской летописи, когда рассказывается о походе Мстислава Великого (сына Владимира Мономаха) на Полоцк в 1128 году упоминаются кривичи: «посла кнѧзь Мьстиславъ съ братьею своею многы Кривичи четырьми путьми» (л. 109). А в Галицко-Волынской летописи, когда рассказывается о распре в княжестве в начале XIII века (с активным привлечением сторонних сил в лице поляков, венгров и половцев), по итогам которой к власти как раз пришёл знаменитый Даниил Романович Галицкий, говорится, что брат Даниила Романовича Василько Романович в 1208 году отправил от себя на помощь одного из бояр с полянами: «Василку же кнѧжащю во Белзѣ, и приидоша же ω него великии Вѧчеславъ Толъстый и Мирославъ и Дьмьѧнъ и Воротиславъ, инии бояре мнозѣ и вои ω Белза, а ω Лестка из Лѧховъ Судиславъ Бернатовичь со многими полѧны».
С другой стороны, в части текстов присутствует, так сказать, панславянский пафос.
Например, ещё в начале X века болгарский монах черноризец Храбр[ 5] в своём трактате «О письменах» говорит про словен (то бишь славян)[ 6] и словенскую речь, хотя к тому времени южные, западные и восточные славяне уже имели и свои отдельные государства, и говорили на относительно близких, но разных языках. Тут, впрочем, есть нюанс: у славян в то время был единый литературный язык, о котором тогда говорили, что он словенский, а сегодня его принято называть старославянским. И, таким образом, они были объединены в единое культурное пространство. Тот же текст болгарина Храбра чуть позже, когда на Русь пришли христианство и письменность, прекрасно могли прочитать и в Киеве, и в Новгороде, точно так же как мы сегодня можем не очень сильно напрягаясь его прочитать.
Текст московского списка, хранящегося в РГБ в Москве.
Наконец, с третьей стороны ещё были слова Русь и будущий наш этноним русский, значения которых в это же время претерпевают интересные метаморфозы.
Например, примерно в то же время, что и черноризец Храбр -- в начале X века -- византийский император Константин Багрянородный в трактате «Об управлении империей» среди соседей перечисляет как разные народы славян и русов.[ 7] А в 9 главе (про путь из варяг в греки) он приводит названия днепровских порогов на языках славянском и русском. Причём славянские названия -- это действительно прозрачные восточнославянизмы, причём часть этих названий сохранялась аж до 1932 года (пока ДнепроГЭС не затопила эти самые пороги), а русские -- это в свою очередь довольно прозрачные скандинавизмы.
Надо сделать оговорку: император Константин, понятное дело, не лично по Днепру сплавлялся, у него были источники. Причём по тексту прослеживается, что их было даже несколько: некоторые части более подробны, чем другие; в разных частях одни и те же славянские слова передаются по-разному. Например, название города Киева передаётся то как Κιοαβα, то как Κιοβα, то как Κιαβον. При этом, судя по тексту, Константин понимал, что это один и тот же город, просто, видимо, не был до конца уверен, кто из его информаторов произносит название правильно, поэтому оставил все варианты. Так что получается, что и славянские, и скандинавские топонимы даются в тексте в виде «испорченного телефона»: это пересказ греком того, что ему пересказал ряд других людей (среди которых, очевидно, был южный славянин) о том, что они знали про восточных славян и скандинавов.
Поэтому названия в тексте искажены. Но всё равно понятны. Например, Константин упоминает славянское название порога Неасит и поясняет, что «в камнях порога гнездятся пеликаны». А пеликан по-древнерусски -- неясыть [СлРЯ XI-XVII вв., 11: 362], и порог ещё в конце XIX века назывался Ненасытецкий.[ 8] Ну и да, вы таки будете смеяться, но кудрявый пеликан -- это один из видов птиц, которые гнездились на территории бывшего СССР, и, в частности, в низовьях Днепра.
А название другого порога приводится в виде Вулнипрах. Прах -- это греческая интерпретация южнославянского прагъ, которое в свою очередь соответствует восточнославянскому порогъ. А сам порог ещё в XIX веке назывался Волнисским.
А русские соответствия для этих названий -- это Аифор -- и здесь просматриваются скандинавские слова fors 'водопад' и aeidr 'волок'. Т.е. название переводилось примерно как 'водопад на волоке'. И, например, в Швеции в провинции Норрботтен есть одноимённый населённый пункт -- Edefors. А второе название Варуфорос. И в нём просматривается та же самая часть fors и, в разных трактовках, либо bara -- 'волна', либо vara -- 'скала, выступающая из воды'. И название переводилось либо как 'водопад с волнами' (и тогда получается, что скандинавское название в точности соответствует славянскому), либо как 'водопад со скалами'.[ 8]
Получается, что для Константина Багрянородного в X веке по-русски значило по-скандинавски.
А вот, например, уже XI веке митрополит Илларион -- первый Киевский и всея Руси митрополит славянского происхождения, поставленный при Ярославе Мудром -- в «Слове о законе и благодати» тоже употребляет словосочетание русский язык, но при этом говорит уже о славянском населении. Правда, словосочетание он употребляет в не совсем привычном нам значении. Он пишет: «Вѣра бо благодѣтьнаа по всеи земли прострѣся и до нашего языка рускааго доиде».
Т.е. язык здесь означает 'народ'. Как у Пушкина в «Памятнике»:
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
(Кстати, когда Пушкин рифмует дикий с великой -- это тоже старомосковская орфоэпическая норма.)
Слово Русь в памятниках первоначально связывалось с княжеской династией Рюриковичей и принадлежащими им землями, а потом перешло и на население этих земель. Для таких слов даже есть специальный термин -- политонимы. Это примерно как нынешнее слово россияне.
В письменных памятниках при описании событий XII-XIV вв. Русь могло употребляться для обозначения относительно компактной территории, ныне занимаемой Киевской, Черниговской и Переяславской областями.
Вот пример из новгородской берестяной грамоты XII века. Cлова отдельные, вроде, понятны, но вообще новгородский диалект XII века требует перевода
«Ѿ Сьмъка къ Кулотъкѣ оже то ѥси казале Несъдѣ вѣверичь тихъ делѧ коли то еси приходиле в Русь съ Лазъвкъмъ тъгъдъ възѧле у мене Лазъвке Переѧславлѣ»
(грамота № 105).
Письмо написано неким Семком к некоему Кулотке -- его партнёру по бизнесу.
Оже -- это союзное слово, примерно современное что [СлРЯ XI-XVII вв., 12: 296]. Еси казале -- это перфект, одно из утратившихся прошедших времён, которое означает действие в прошлом, актуальное для настоящего -- «что ты говорил Несде» И это в точности соответствует английскому perfect-у: «what you have said». То есть письмо -- явно продолжение какой-то переписки, в которой участвовало ещё и третье лицо, некий Несда.
Речь, как и полагается в Новгородской торговой республике, идёт конечно же про деньги, которые партнёры делят между собой. Правда, само слово деньги они не употребляют. И это как раз не удивительно: грамота-то домонгольская -- XII века, а тюркские слова деньга ('монета') и деньги[ 9] прискакали к нам только вместе с татаро-монгольской конницей.
На всякий случай специально подчеркну: не было именно слова деньги, а сами-то деньги у наших предков (особенно у новгородцев) водились. Чтобы не прерывать мысль, мы про деньги скажем чуть позже, а пока, возвращаясь к нашей грамоте, -- речь идёт про веверицы -- то есть шкурки пушных зверей (белки, ласки, горностая), которые использовались как денежные единицы [СлРЯ XI-XVII вв., 2: 42].
Получается, этот самый Семок пишет Кулотке, что, мол, те деньги (шкурки-веверицы), про которые этот Кулотка говорил Несде, у Семка взял ещё один их партнёр -- Лазовко в то время, когда они с этим Лазовком ходили в Русь, а конкретнее в город Переяславль.
Мы не знаем, кто из них в итоге кому остался должен, но для нас важно, что они в XII веке пишут, что из Новгородской земли можно было ездить в Русь, то есть в данном случае в Переяславль. Вообще, новгородцы начинают самих себя осознавать русскими одними из самых последних -- только примерно с XIV века.
И мы в Новгородской первой летописи младшего извода можем в записи за 1337 год уже прочитать: «тои же зимы Корѣла приведшее нѣмець побиша Русь новгородцовъ много и ладожанъ» (НПЛ мл. извода, л. 205) -- т.е. тут Русь, которую в этот раз немцы побили -- это новгородцы и ладожане.
А примерно за век до этого в Новгородской летописи читаем: «В лѣто 6729 (т.е. 1221 -- Ю.К.). Показаша путь (т.е. 'выгнали' [СлРЯ XI-XVII вв., 16: 143] -- Ю.К.) новгородци князю Всѣволоду: "не хочемъ тебе; поиди камо хочеши". Иде къ отцеви въ Русь» (НПЛ ст. извода, л. 94). Князь, которого новгородцы отправили по известному адресу -- Всеволод Мстиславич, сын Мстислава Романовича Старого. А Мстиславу Романовичу в 1221 году как раз случилось на несколько лет стать Великим Киевским князем, т.е. «иде къ отцеви в Русь» -- это в данном случае как раз про то, что он уехал в Киев.
Чтобы завершить со словом Русь. К XIV веку, получается, это название распространяется на все древнерусские княжества. Но в дальнейшем обозначаемая им территория снова сокращается, так как часть земель отошла к Литве. В том числе здоровый кусок тех земель, которые были Русью изначально.
А веку к XVII оно приобретает немного иной смысл. Компонент его значения, связанный с этносом, именно в этом слове уходит на задний план (он остаётся в слове русский), а здесь остаётся в первую очередь название территории. И мы в какой-нибудь приходно-расходной книге монастыря в Архангельске за 1668 год можем прочитать: «Намѣстнику иеромонаху Дионисию, поехав в Русь, на дорогу ему дана рыба семга» [СлРЯ XI-XVII вв., 22: 261]. Казалось бы -- так это то же самое, что мы видели в Новгородской первой летописи: не считали себя архангелогородцы русскими. Но если начать проверять -- нет, считали. И, в отличие от новгородцев XII века, пишут про себя как про русских. Получается, здесь слово обозначает просто центральную территорию в отличие от окраин.
Точно так же и сегодня я лично от калининградцев и крымчан слышал, что кто-то «поехал в Россию». И первый раз, когда такое слышишь -- это очень сильно коробит. Но если разобраться, то выясняется, что говорящие так -- не сепаратисты. Они имеют в виду всего лишь то, что этот кто-то поехал куда-то ближе к столице, то есть Россия в данном контексте -- это не название страны, а название территории, примерно т.н. европейская часть России. Есть подозрение, что анклавное территориальное положение появлению таких слов сильно способствует.
Вот. А Галицко-Волынская летопись (которая сохранилась в составе Ипатьевской) уже в XIII веке пишет про русский язык в совсем привычном для нас значении.
Вкратце поясню, чтобы понимать контекст. Речь пойдёт о том, как Бурундай (темник покойного хана Батыя, назначенный наместником в западную часть Улуса Джучи) приводил Галицко-Волынское княжество к повиновению. Княжеством в это время -- спустя сорок с лишним лет после того, как мы его помянули в первый раз -- руководил всё тот же Даниил Романович Галицкий. Он в своё время вместе с другими князьями потерпел поражение в битве на реке Калке, и вынужден был признать зависимость от Орды. А теперь набрал силу, стал (как и его отец в своё время) вести переговоры с Папой Римским, и у Орды в отношении его лояльности возникли некоторые подозрения. Для приведения Даниила Романовича в чувство прибыл сам Бурундай.
Ну а в данном конкретном отрывке речь пойдёт про замирение одного из городов Галицко-Волынского княжества -- Холма (ныне райцентра в Люблинском воеводстве Польши). Итак, в записи за 1261 год читаем: «И посла Бурундай] с Василкомъ три татаринѣ именемь Куичия, Ашика, Болюя, и к тому толмача, розумѣюща рускый языкъ, што иметь молвити Василко, приѣхавъ подъ городъ» (л. 283об.) - т.е. Бурундай Васильку не доверял (и, как показала практика, совершенно не напрасно) и потому послал с ним своих подручных и переводчика, чтобы удостовериться, что Василько в Холме будет говорить не что ему вздумается, а именно то, что велено. Ну а дальше в летописи описано как Василько таки умудрился переводчика обмануть и подать горожанам знак, что надо продолжать сопротивление, чтобы князья могли с Бурундаем ещё чуть-чуть поторговаться.
Но для нас в данном случае важно, что для понимания, о чём Василько будет общаться с населением Холма, Бурундаю требуется переводчик с русского. Т.е. в отличие от императора Константина, для Бурундая в XIII веке русский язык -- это уже именно древнерусский, а никак не древнескандинавский.
Получается, что наши предки (основная их часть) стали осознавать себя отдельным народом -- русскими (а свой язык собственно своим, отдельным от прочих языком восточных славян -- русским) во время, хронологически примерно совпадающее с периодом наивысшего расцвета домонгольской Руси.
Тот факт, что народ и национальный язык назвали по имени прибывшей с династией группы, которая принадлежала к другому этносу (причём в данном случае совершенно не важно, скандинавы они были, или балты, или даже западные славяне -- они в любом случае были чужие, как пишут в Новгородской первой летописи находници -- т.е. пришельцы, посторонние [СлРЯ XI-XVII вв., 10: 300]) -- это случай совсем не уникальный.
Есть, например, такое замечательное государство Франция. Которое в своё время было населено галлами, говорящими вообще на кельтском. Потом их завоевала Римская империя (о чём сохранился подробный мемуар «Записки о галльской войне» Цезаря) и заставила перейти на романский язык -- латынь. И стало всё это называться римской провинцией Галлия. А когда Римская империя развалилась, туда в V-VI веках пришли завоеватели из германского (немецкого то бишь) племени франков. Пришли с той территории нынешнего государства Германия, где, вы таки будете смеяться, сегодня находится город Франкфурт-на-Майне. Die Furt -- это, кстати, по-немецки 'брод', брод, понятно, на реке Майне -- притоке Рейна. А Frank- он потому, что находился брод на территории племени франков.
Так вот, эти самые франки захватили не только Галлию, но и вообще здоровенный кусок бывшей Римской империи. Но поскольку в культурном отношении они были бывшим римлянам всё-таки совсем не чета, а в их новой большой империи сразу же потребовалось вести учёт и делопроизводство -- то в этот раз уже не они заставили всех выучить германский, а наоборот -- сами франки серьёзнейшим образом ассимилировались с местными, И, в частности, переняли местный диалект латыни,[ 10] из которого впоследствии развился самостоятельный язык. И язык этот ныне в честь тех немцев называется французским.
Не менее отличный пример -- южнославянское государство Болгария. Школьников (и лично меня в своё время в частности) сильно смущает сходство названий двух древних государств -- славянской Болгарии (которая приняла от Византии христианство), и находящейся сильно восточнее тюркской Волжской Булгарии (которая назло хазарам приняла ислам, ну и, собственно, потом на её территории после распада Золотой Орды образовалось Казанское ханство). И вот казалось бы -- где твоя Казань, а где твоя София. Правда, в то время столицей Волжской Булгарии была не Казань (Казань была основана позднее), а город Булгар, а столицей Болгарии была не римская Сердика (позже переименованная в Софию), а город Плиска.
Так а дело в том, что основатель первой династии, превративший протогосударственное объединение семи южнославянских племён в, собственно, Болгарское царство -- булгарский хан Аспарух (типично такие славянские имя и титул :). Он был тюрком и понаехал с дружиной на Балканы с берегов Волги (как раз оттуда, где сейчас Казань). Понаехал как водится вынужденно. Потому что образовавшуюся после распада Тюркского каганата племенную Великую Булгарию разгромил и частично подчинил Хазарский каганат. Ну и, соответственно, своё новое государство получило своё название по этнической принадлежности династии. И ничего -- название прижилось, а заодно дало названия южнославянскому народу -- болгарам и его языку -- болгарскому.
И всё это существует по сей день и абсолютно никого не смущает (кроме отдельных болгарских фоменок).
Продолжение тут. Окончание тут.
Примечания:
[ 1] А если мы возьмём самый подробный Большой академический словарь, то мы увидим в нём ровно одно прямое значение -- 'лишенный способности говорить', и ряд связанных с ним переносных ('тихий, безмолвный' -- сосны стояли неподвижные и немые, 'скрытый' -- немой вопрос и т.д.) [БАС, 7: 978].
[ 2] Не того, где «ад, где твоя победа?» -- которое каждый год на Пасху читает в прямом эфире Патриарх.
[ 3] По крайней мере в ряде вариантов исполнения -- а то в некоторых и слова стерва-то нет, а есть более крепкое словечко.
[ 4] Точно так же какие-нибудь древние кистепёрые рыбы стали с мелководья вылезать на сушу -- и у них от родителей к детям стали накапливаться изменения для приспособления к новым условиям. А другие их ближайшие сородичи остались в воде и накапливали свои изменения. И в каждом поколении дети были, в общем, почти неотличимы от родителей. Но в итоге сегодня, спустя всего-то 380 миллионов лет, мы имеем совсем не похожих друг на друга земноводных и кистепёрую рыбу латимерию. А у них один общий предок.
[ 5] Тут нужно понимать контекст: это не просто некоему болгарскому монаху вдруг захотелось похвалить кириллический алфавит. Это, во-первых, был один из самых первых славянских книжников. Как он сам пишет «сѫт бω еще живи иже сѫть видѣли их» (л. 382; их -- это Кирилла и Мефодия), это самая-самая заря славянской письменности. А во-вторых это было сочинение злободневное и к тому же остро полемическое. Великий раскол официально оформился только в XI веке, но борьба за влияние между Византией и теперь уже не Римом, а империей франков -- шла уже полным ходом. И (такой вот парадокс) ещё формально не существующее католичество, уже успело на франкских мечах вытеснить православие (которого тоже пока ещё как бы не было) с прародины христианства во всех славянских землях -- из Моравии. А запрет на славянскую письменность и богослужение на местных языках (против которых как раз и написан трактат) был одним из важных средств борьбы за культурную гегемонию.
[ 6] Наше современное написание славяне через «А» -- восточнославянское (у других славян сохраняется в более старом виде ср. у поляков -- słowianie, у чехов -- slované, у сербов -- словени, и только у акающих болгар будет тоже славяни) и довольно позднее: первая фиксация в XVII веке [СлРЯ XI-XVII вв., 25: 61], в то время как в варианте словѣни слово встречается практически с самого начала письменного периода [СлРЯ XI-XVII вв., 25: 94]. Такой вариант написания появился как результат аканья, плюс, видимо, был поддержан народной этимологией, связывающей его со словом слава -- ср. как пресса недавно обыгрывала название города Слáвянска/Славянска.
[ 7] Которое начиная с Вильгельма Томсена обычно связывают с финским Ruotsi.
[ 8] Примечательно, что в «новом» названии порога (которое, несомненно, является видоизменённым и переосмысленным «старым») с одной стороны утратилась связь с наименованием птицы, которая у нас примерно с XVII века называется заимствованным из греческого словом Πελεκανος -- пеликан [СлРЯ XI-XVII вв., 14: 187], а с другой -- зато актуализировалась старая внутренняя форма, ведь древнерусский пеликан неясыть -- это как раз 'ненасытный' [Фасмер, III: 71].
[ 8] См.: Константин Багрянородный. Об управлении империей: Текст, перевод, комментарий. -- М., 1991. -- С. 319-325.
[ 9] И начинает фиксироваться на письме оно у нас примерно в XIV веке в качестве названия монеты -- деньга [Фасмер 1: 499], а по-татарски будет täŋkä ('деньги, серебряная монета'), а примерно с XV века слово деньги встречается в памятниках как общее название собственно денег [СЛРЯ XI-XVII вв., 4: 217].
[ 10] Аналогичным образом потом монгольской династии в Китае пришлось учить китайский, а Великому княжеству Литовскому (которое, собственно, и стало великим с присоединением русских земель) на время делать языком государственного делопроизводства русский -- что дало миру т.н. западнорусский язык (он же старобелорусский), из которого развились впоследствии нынешние украинский и белорусский языки.