ВОЕННЫЙ ДНЕВНИК ЛЕНЫ КАРПОВОЙ. ЧАСТЬ 5
Война все спишет? Но автор этого дневника так не считала. Сегодня об этом и не только об этом...
Есть тут один очень интересный эпизод о нашей летчице, которая была сбита и попала в плен к немцам. Она пошла служить им и принимала участие в расстреле наших парашютистов. Упоминается населенный пункт Пологи. Жаль фамилию этой твари Елена не назвала...
Елена Карпова с военврачом
"ИЮЛЬ СОРОК ТРЕТЬЕГО ГОДА
Мы все ещё в Новочеркасске. На фронте затишье закончилось, начались тяжелейшие бои под Курском, Орлом и Белгородом. Олюшка там, в разведроте. Я так ей завидую! А мне хотя бы в санбат, пусть бы снова было: сестра, сестрица, сестрёнка!.. пусть бы снова разрывался на части, но чувствовал себя нужным, необходимым.
Саша тяжело ранен под Белгородом, находится в госпитале в Гурьеве, возможна ампутация, спрашивает, как я отношусь к этому. Я написала: что бы ни случилось, моё отношение не изменится. Разве можно написать что-то другое? Да, что бы ни случилось!
Снова долбим винтовку.[1] «Стебель, гребень, рукоятка...» Собираем и разбираем затвор. Ходим за город в карьер на стрельбище, занимаемся строевой. Лида Лебедева запевает: солдатушки, бравые ребятушки... Третий раз в жизни приняла присягу.
Наконец-то увидела Алёшу. Мои предположения оправдались. Мне он очень понравился. Я выходила из дома, где расположен третий взвод. Мимо по Кавказской шли два офицера. Вдруг один из них резко повернул в мою сторону, подошёл и представился. Так состоялось знакомство с Алёшей.
Была в музее. Там оформлена экспозиция «Зверства немцев в Новочеркасске». Есть портрет папы, надпись: зверски замучен и расстрелян. В горкоме ВКП(б) во всю стену висит список ответственных партийных и советских работников, замученных фашистами. Среди них тоже папа. И ещё один, хорошо знакомый - Кривопустенко, отец Пети Кривопустенко, моего одноклассника. А справку выдали - во время фашистской оккупации был изъят органами гестапо (потом зачеркнули и поправили: вместо «изъят» написали «числится в списках изъятых»), и дальнейшая судьба его неизвестна.
Кривопустенко держали в Новочеркасске, и когда вскрывали могилы, опознали его по записке в кармане. Арестовали их с папой в один день - после встречи, но папу отправили в Ростов, убили его к седьмому ноября. При вскрытии могил опознать никого было невозможно, так они были обезображены пытками. А судьба всех попавших в гестапо известна - никто ещё оттуда не вернулся. Неизвестно только, где точно зарыли в землю. А вот папиного брата Павла Иосифовича, сидевшего в Новочеркасском гестапо в камере смертников, выпустил полицай. То ли выслужиться решил (наши были очень близко), то ли работал по заданию. Папа был настоящим коммунистом, он никого не выдал фашистам, сказал им, что предателем не станет. Ему специально дали свидание с мамой, чтобы она убедила его, что его жизнь в его собственных руках - так начальник полиции выразился. К фашистам попали в руки партийные архивы; им было известно всё до мельчайших подробностей, даже то, что во время революции он был избран на своем крейсере председателем революционно-судового комитета. Как он рвался на фронт! Лучше бы погиб в бою! Разве можно было в этом осином гнезде контрреволюции оставаться на подпольную работу! Но это от него не зависело.
У него спросили на допросе: «До каких пор он состоял в партии?» Он сказал: «А я и теперь состою - меня никто не исключал».
Освобождён Таганрог! Наконец-то! Миусс-фронт стоил не меньших жертв, чем Сталинград. Со дня на день мы должны покинуть Новочеркасск. Теперь уж с полным основанием можем петь:
Мы снова покидаем наш родимый край,
Не на восток - на запад мы идём
К Днепровским кручам, к волнам певучим,
Теперь и на Днепре наш дом!
Мы в Донбассе. Станция Дебальцево. Люди приветствуют нас. Запомнились два деда: с бородами, они стояли на обочине и кланялись нам в пояс, когда мы проезжали мимо. Сколько я ни оглядывалась, пока их видел глаз, они не переставали кланяться.
Наша рота полностью в Дебальцево. У меня ужасное настроение - я просто, наверное, ещё не вписалась в роту, какое-то инородное тело. И отношение ко мне несерьёзное, хотя никакого повода с моей стороны не было, у меня со всеми ровные деловые отношения, никаких симпатий и антипатий я не проявляю, всё держу при себе. Вчера мне просто негде было ночевать. Я до поздней ночи обходила больных и попросила Гаранина найти мне квартиру. Он нашёл, но её занял старшина, а мне сказал, что будем жить вместе. Пригласил к себе Тарасов - условия такие же. Было уже темно, я села на скамеечке у колодца и наревелась вдоволь. Это начало, что же будет дальше? Меня застал Сапожников и уговорил идти к нему во взвод. Они расположились в большом доме: весь взвод вместе, а в смежной комнате Сапожников, Литвинко, Федорищев, Звездин на полу, а кровать уступают мне. Мне ничего не оставалось делать, и я пошла к ним. Уснула мгновенно. Проснулась от какого-то сопения. Шёпотом окликнула - думала, дежурный по роте пришел поднимать на пробу - но никто не ответил. А сопение продолжалось. Поднимать шум стыдно, и я решила не заниматься выяснением личности, действовать молча. Немного приподнялась и двумя кулаками вместе стукнула, что было силы, в темноту - и оказалось, очень удачно. Этот «кто-то», не ожидавший активных действий с моей стороны, свалился на стул, на котором лежала моя одежда и вместе со стулом упал на спящих на полу. Поднялся крик, шум, весь взвод вскочил как по тревоге. Точно - до утра уже никто не мог уснуть. Всё выяснилось, хотя я ничего не сказала. Оказывается, «вылазку» решил сделать Звездин, он повредил себе рёбра. Ему говорят: сходи к Лене, она ещё тебя подлечит! Идиот несчастный, на что же он рассчитывал? Было бы это что-то более или менее стоящее, я бы не молчала, а у этого можно только спросить, как говорит старший техник-лейтенант Гиляров, где ты был, когда бог мозги раздавал? И в голову никогда бы не пришло ждать такой активности с его стороны. А я вспомнила «сталинского сокола», который проявив «доброту», предложил мне укрыться от дождя в самолёте, стоящем на платформе товарняка. Я, ничего не подозревая, устроилась там и уснула, хотя теснота ужасная - одноместный истребитель. И вдруг «хозяин» свалился сверху. Я стала просить его по-хорошему, сказала, что у меня якобы жених есть, но ему наплевать было на мои убеждения и на всех женихов вместе взятых. И тогда я, что было силы, вцепилась ему в морду своим маникюром, сделанным в первый раз в жизни. И, видно, попала в глаз - он вскрикнул и схватился за лицо, а я вывалилась на крыло. Тогда он выхватил у меня из кармана военного платья (карманы были очень мелкие и без застежки) комсомольский билет (дубликат получила в Новочеркасске) и красноармейскую книжку и сказал, что выбросит их с поезда, если я не вернусь в самолёт. Я сказала, что может заодно и меня сбросить, но я ни за что никуда не пойду. Он запросто мог выполнить свою угрозу, ночь была непроглядная, поезд мчался с бешеной скоростью, человеческая жизнь ничего не стоила. Ливень лил, как в тропиках, от холода и волнения меня колотил такой озноб, что я боялась и без посторонней помощи свалиться с крыла (под крылом места на платформе не было), но я стойко продержалась до утра. Утром, увидев его рожу, я испугалась, но он ещё принёс мне полную фуражку абрикос. Ну, ничего, если жив будет - будет помнить! И что же тогда говорить о немцах?
Вот и вышли мы к Днепровским кручам, к волнам певучим. Чуден он не только при тихой погоде, он чуден в любое время. Я смотрела потрясённая. Но это же не только река, столькими воспетая, в данном случае это величайшая водная преграда. Не укладывается в голове - как можно было её преодолеть?
Переправились у Днепродзержинска, переправа из пустых бочек. Я поскользнулась на мокрых брёвнах и «выкупалась» в Днепре, к счастью, там уже было мелко.
Здесь был наш плацдарм, весь берег усеян осколками, как галькой. Сколько жизней это стоило!
Фрицы настолько капитально обосновались, даже хода сообщений в полный рост, и стенки оплетены ивовыми прутьями, чтобы земля не осыпалась. Остановились на разъезде Широкое. Чем только хозяйка нас не угощала! Даже вкус забыли всего этого - настоящий украинский борщ, вареники и т.д, и т.п. Я снимаю только пробу, а на котловом довольствии состою у хозяйки.
Рота не полностью будет в Днепропетровске, а батальон в Нижне-Днепровске. Наша задача - мост через Днепр (1125 метров). Нашей третьей мостовой предстоит поставить две опоры из пятидесяти трёх. Сваи забивать приходится на большой глубине. Работают днём и ночью, но ночью мешает бомбёжка, вернее, мешала вначале. Все уходили в щели, потом перестали. Налетают почти беспрерывно, но это не сорок первый и не сорок второй годы. Зенитки открывают такой бешеный огонь - всё небо расчерчено разноцветными трассами пуль и снарядов, гигантский светящийся шатёр. Мне это напоминает Москву сорок первого года с той разницей, что самолётов в Москве были сотни, а здесь единицы. Бомбы сбрасывают беспорядочно, попаданий очень мало, и почти все - в находящийся рядом с нами старый разрушенный фашистами мост, который в это же самое время рвут наши минёры. Всё грохочет, трудно что-нибудь понять. Кончается бомбёжка, и 17-й тяжёлый понтонный железнодорожный полк начинает пропускать составы. Однажды я шла по этому мосту в Нижне-Днепровск, и пошёл эшелон с танками. Понтоны качались, как качели - казалось, ещё мгновение, и они уйдут под воду. По мосту никого не пускают, всем желающим попасть на мост дежурный по КПП офицер объясняет двумя словами: «Только генералитет!»
Моя санитарная сумка - как пропуск.
Приезжал майор Цветков, сказал, что меня представили к «Отваге».
Я заболела. Несколько дней температура за сорок, диагноз: брюшной тиф. Капитан направил меня в госпиталь, и там поставили этот диагноз. Приехал майор Цветков, забрал меня в санчасть батальона. И вот я в санчасти, брюшного тифа у меня не оказалось, но температура держится высокая. Аппетит страшный после голодания, ем две порции из солдатской и офицерской столовой, и ещё старшина кое-что передаёт. Кузьма Фёдорович заставляет перед обедом пить 50,0 ликёра.
Узнали очень неприятную новость - Кузьма Фёдорович уходит в бригаду. Голожинский пошёл на повышение. У нас временно будет М.Я., она сейчас болеет, лежит вместе со мной в санчасти. Все очень переживают. Мы просим, если можно, ставить начальником Антонину Александровну. Это золотой человек. Её заботу обо мне я никогда не забуду. Я так привязалась к ней за последнее время, что вот сейчас она уехала со второй ротой, и я очень тоскую по ней, жду хоть какой-нибудь весточки от неё. Мне предлагают остаться в санчасти совсем, но я хочу в роту. Капитан наш лучше всех командиров в батальоне, и я по доброй воле никогда не уйду от него.
Ушёл Кузьма Фёдорович, и я ушла из санчасти, никому ничего не сказав. Сказала капитану, что буду работать и в санчасть больше не пойду. Вызывал майор Цветков и запретил мне работать. Поругалась с М.Я. и с Тамарой. М.Я. очень неприятный человек и мерзкая женщина, и это при всём при том, что в батальоне служит её муж. Тамаре я объявила войну, терпеть её фокусы больше не буду. Ведь в том, что я заболела, виновата она. На мосту я была и дни, и ночи без смены, спала сидя у бочки, а она занималась амурными делами. Да ещё нажаловалась на меня Кузьме Фёдоровичу, и он сказал мне, что разлучит нас. Я сообщила капитану, и он ответил, что никуда меня не отпустит, пусть берут её. А если всё-таки останемся вместе в роте, чёрт с ней, я буду плевать на неё.
Погода отвратительная, мои дела не лучше, всё время держится высокая температура. Приезжал майор Безрук, забрал с собой, отвёз на склад, и там меня утеплили - ватные брюки, меховую телогрейку и т.д. Капитан подарил мне замечательные меховые рукавички. Я еле передвигаюсь, и всё равно знобит. Алёшу избегаю, стараюсь его не видеть и не говорить с ним. Ему, наверное, это кажется странным, а может, он и внимания не обращает. А у меня для такого поведения есть достаточно веские основания, и никому я о них сказать не могу.
Мы уезжаем в Запорожскую область. Я еду со вторым взводом, Вера с третьим. Если посмотреть на моё поведение со стороны по отношению к Алёше, то это поведение иначе как идиотским не назовёшь. Он в недоумении, но не могу же я ему сказать, что я его просто боюсь, боюсь, что это и будет самая настоящая любовь не в облаках, а на земле без всякого номера. Боюсь, что свою первую любовь - такую мимолётную - я просто придумала (есть у меня склонность к идеализации). Она нужна была мне как защита от этой страшной войны, она согревала душу, она помогала быть сильной. Да и Сашу ведь я совсем не знаю, я видела его мгновение. Одно только знаю точно, что он умница и за чужую спину прятаться не будет. Он пишет очень часто, иной день по несколько писем. 15 февраля ему исполняется 21 год, он командует стрелковым батальоном. Совсем недавно письмо было из Пятихатки. Мне кажется, что ему не чужды такие понятия как тщеславие, честолюбие. Может быть, я даю не совсем точное определение, но в письмах проскальзывает такое, что мне не нравится. Саша Шустов тоже пишет часто, он получил майора, командует по-прежнему своим отдельным миномётным батальоном, награждён ордером Александра Невского. Прекрасный он парень, так хочется, чтобы судьба послала ему достойную подругу, уж он-то это заслужил. А самое главное - пусть будут живы.
Война всё спишет - четвёртый год многие живут под этим девизом. Мне говорят, что я ничего не понимаю, не знаю жизни. У каждого свои понятия об этом. Говорят, что на войне, случается, и гибнут. Но ведь может случиться, что и жить останешься, и даже больше того - когда-то замуж выходить придётся. Как же тогда посмотришь в глаза своему мужу? Что ему скажешь? Я очень хорошо понимаю, что четвёртый год война стала бытом. Но должно же быть хоть малейшее представление о чести, совести, долге! Вера - жена, мать, педагог, и не какие-нибудь там «пестики и тычинки», историю преподавала, мировоззрение у людей воспитывала - пытается оправдаться тем, что нет никаких известий о муже. Но может быть, что он и не погиб. А если и погиб, так быстро предать память о нём! А «избранники» кто? Был Скоков, помстаршины, снабжал продуктами (да я бы подавилась ими!). А теперь ещё лучше - Ванька Авдюшкин (это даже окружающим кажется нелепостью; Алёша мне говорит, что, мол, до чего у нас дошли - пустили такую сплетню, что у Веры связь с Авдюшкиным). Я у неё спросила, как же она может? Она мне ответила, что закроет глаза и думает, что это Павел - её муж.
Вот, оказывается, как нужно жить - с закрытыми глазами. Тамара ничем не отличается в этом плане от Веры. Моё счастье, что я очень устаю и сплю как убитая, не являюсь свидетелем всего этого. А недавно и в свидетели попала. Вечером у Тарасова был приступ малярии, tº+40. рано утром, ещё не рассвело, пошла посмотреть больных, чтобы доложить капитану. Прихожу к Тарасову и ничего не могу понять - на том месте, где он лежал, лежит какая-то ужасно толстая тётка чуть ли не в костюме Евы. Я только хотела открыть рот и вдруг увидела, что здесь же на кровати у стены присутствует Тарасов, он съёжился весь и по сравнению с тёткой выглядел каким-то жалким щенком. Я пулей вылетела из этой хаты, мне было так стыдно, будто бы я совершила преступление. Сказала капитану, что обходить больных офицеров больше не буду, пусть являются ко мне.
Зачем я всё это пишу? Неужели потом интересно читать будет? Тошнит от всего этого.
Не теряю времени. Солдаты мне приволокли учебники за мед.училище. освоила фармакологию, хирургию, терапию и т.д. Гинекологию терпеть не могу. Фармакология затруднений никаких не вызвала - немецкий сходен с латынью. Теперь свободно выписываю любой рецепт. Двум солдатам поставила D-s пневмония, направила в госпиталь - подтвердился.
Ехала со вторым взводом, а направили с первым в Пологи. Пологи сильно разбиты, там скопилось большое количество немецкой техники, и наши с воздуха так размолотили, что смотреть страшно, особенно станцию и прилегающий к ней район. Не меньше десятка искорёженных, разбросанных взрывами эшелонов.
Взвод будет нести караульную службу - охранять громадный склад трофейной взрывчатки. Жить негде, взвод живёт в землянке такой ужасной - как нора. Мне пришлось пересилить себя и пойти на квартиру к Тарасову. Я всё ещё с высокой температурой и в землянке совсем дойду. Тарасов взялся меня лечить сам. Заставляет выпить 4 таблетки акрихина и 0,5 ст. самогонки. После этого наваливают на меня шинели, телогрейки и т.д. После трёх сеансов температура упала. И ещё он обеспечил прекрасное питание. Поскольку взвод несёт только караульную службу, он взялся восстанавливать молзавод. Продукция пошла очень быстро - сливки, масло. Вместо воды мы пьём сливки. Пойду снимать пробу - всё буквально плавает в масле, все довольны, а то на третьей норме совсем затосковали. Солдат не обидел, и сам нажился - хозяйка продавала масло, а цены на него фантастические.
Погода отвратительная - метель метёт беспрерывно, очень холодно. Ходить по улице невозможно - утопаешь в снегу. Сначала я ужасно тосковала, безделье убивало. Потом решила заняться просветительской деятельностью - стала читать стихи солдатам, слушали с удовольствием, просили ещё и ещё. Прочитала «Русские женщины» Некрасова, пришлось рассказывать о декабристах, они и понятия ни о чём не имели. И ещё отоспалась за всю войну. Тарасов развлекает игрой на гитаре. И даже в любви объяснился. Господи! Да что он в этом понимает?
Когда-то я читала письмо Инессы Арманд дочери, и там она писала о любви, я согласна была с нею на 100%. Она писала, что есть люди, которые чувствуют себя в любви как дикари. Вступают в брак или развратничают, но любят или любили очень немногие. И таких дикарей большинство. А уж Тарасов - совершеннейший дикарь. Развратничает, не раздумывая и не пытаясь это как-то «опоэтизировать». В эти дни вроде бы «остепенился», никуда не ходит, за исключением проверки часовых. Стал, как он говорит, глядя на меня «идеальным человеком». Свежо предание, да верится с трудом. Хозяин наш так замечательно играет на гитаре, а я за серьёзный инструмент её не принимала.
Вчера чуть не подралась с Тарасовым. Никого не было в комнате, я писала дневник, увлеклась и не заметила, как он подкрался и выхватил его у меня. Отнять в комнате не удалось, он выбежал на улицу. Надо было видеть, как я вцепилась в его гимнастёрку, упала, и он волочил меня по снегу целый двор. А дневник всё-таки не отдал, убежал куда-то раздетый и там прочитал его. Теперь целыми днями острит по этому поводу. Я не страдаю, что он прочитал о себе - пусть знает, а вот о других не хотелось бы. И ещё вздумал ревновать меня, как будто бы я имею к нему какое-то отношение. Уж для него-то я всегда буду только санинструктором и не больше! Да и сообщения ординарца Тарасова не уступят знаменитому Лепорелло. Только вот насчёт наций и рангов возможности ограничены.
Сегодня приезжали капитан и Тамара, которая чуть ли не на задних лапах ходит передо мной. С чего бы это? Говорит, что со всеми перессорилась в роте. Не разговаривает с Белянкиным и Зайцевым. Она мне сказала, что Алёша ждёт моего приезда, что он говорит: «Лена - настоящая советская девушка» - и ещё что-то в этом духе. Капитан пригласил на 8 Марта в роту, а мне не хочется снова вместе быть с «подружками». Тарасов не хочет меня отпускать, говорит, что я поеду к Сергееву. А этот дурак совсем обалдел, шлёт послания, объяснения в любви. «Новочеркасск-Донбасс - все чувства были для вас». Я ему уже десять раз говорила, чтобы он оставил меня в покое.
Писать не хочется, боюсь, что задним числом краснеть придётся, читая эти заметочки. Была в роте, встретили очень хорошо, Вера была искренне рада моему приезду. Снова жалобы на Тамару. Испекли два замечательных «наполеона». Тамара продолжает «дружбу» со старшиной, Вера - с Ванькой Авдюшкиным. Они мне почему-то без всяких объяснений запретили разговаривать с Алёшей. Мне плевать, конечно, на все их запреты, но меня убивает это нахальство - нашлись опекунши. Алёшу я увидела на мосту, он был очень рад встрече. Он мне сказал, что нам необходимо поговорить наедине. Но поговорить не пришлось, помешали. Вечером танцевала с ним, но неудобно было спросить - что же он хотел сказать. Тамара ведёт себя просто нагло, тащила Алёшу танцевать, он не хотел. Испортила мне окончательно настроение и ушла. Не знаю, чем всё это объяснить, может быть, завистью. Ночью со связным Комосой я уехала в Пологи.
Недаром Алёша сказал днём, когда я говорила ему об идеальности Тарасова, что идеальным он будет, когда в четыре доски ляжет. Теперь-то я уж полностью с ним согласна. Я была готова провалиться сквозь землю. Писать об этом больше не хочу, не желаю больше пачкать страницы.
Я всё больше убеждаюсь, что у большинства людей скотские инстинкты берут верх. Я ушла в землянку к солдатам, но долго там не была, меня нашла хозяйка и поселила к своим родственникам. Очень у них тесно, крохотная комнатка, но в тесноте, да не в обиде.
Хозяйка рассказала, что во время оккупации у неё на квартире была женщина, бывшая наша лётчица, предательница. В начале войны летала бомбить Берлин, но была сбита, попала в плен и перешла на сторону фашистов, предала Родину и стала служить в СС. В Пологах были захвачены наши парашютисты, она расстреливала их сама. К нашим пленным относилась хуже, чем сами фашисты. У немцев пользовалась «успехом» во всех отношениях. На «приём» к ней шли чуть ли не строем. Сбежала вместе с фашистами. А вчера вечером явилась какая-то женщина очень красивая, но неприятная. Поговорила с девочкой, я не прислушивалась, ушла. Когда вернулась, девочка мне сказала, что это эсэсовка. Я помчалась к капитану Котову, нашему «СМЕРШ» (он приехал в Пологи) и всё рассказала. Её задержали. Сегодня приводили к хозяйке на очную ставку, она вела себя ужасно нагло, я вышла, не могла видеть эту мразь. Я много видела пленных фрицев в сорок первом году, но она переплюнула всех. Большинство из них ненависть свою при себе держали, а эта тварь истерику устроила.
Позже Котов мне сказал, что её судил трибунал и расстреляли.
Мы в Николаевской области. Наступает весна, апрель месяц. Погода стоит чудная, всё ожило. Как поют соловьи - передать невозможно, нужно услышать. Я лично услышала первый раз в жизни. А сегодня на зелёной лужайке играл наш джаз. Пришли Цветков и Зырянов. Я сидела с Алёшей и Белянкиным, слушали музыку. Джаз наш - профессиональные музыканты, играют прекрасно, начинают всегда с «Вальса цветов» из «Щелкунчика». Мы провальсировали с Алёшей, но явились эти две ведьмы, и джаз уже слушать не хотелось.
Пишу очень редко. Я не перестаю восхищаться нашим капитаном. Не только мои «подружки» разобрались в обстановке, понял и капитан. Но, в отличие от них, сказал, чтобы мне далеко не ходить, живи со вторым взводом. И вот я теперь в 7 км от роты. Алёша проявил максимум внимания, нашёл самую лучшую квартиру и т.д. Я просто удивлена, целый день не отходил от меня. Вечером затащил к себе на ужин и чай, после чего проводил меня домой и у меня ещё сидел часа два в обществе моих хозяек. Я не ждала этого. Такие чудесные вечера. Это девятнадцатая весна в моей жизни, но всё её очарование, не передаваемое никакими описаниями, я ощутила впервые. Думаю, что другой такой весны в моей жизни не будет - это неповторимо. Никогда не забуду Белую Криницу.
Пришёл Комоса и сказал, что Тамару откомандировали, и капитан вызывает меня в роту. Алёша не хочет отпускать меня, а я не хочу с ним расставаться, но приказ есть приказ.
Я в роте. В роту вернулся Сабир Бикташев. Он добровольно был в партизанском отряде. Ночью на мосту рассказывал, как подрывали эшелоны, брали штаб и т.д. Все, кто мог, слушали с открытыми ртами. Капитан сказал, что он представлен к Герою.
Мы стоим в Твердомёдове. Сегодня осталась с Алёшей подрывать. Клали стограммовые толовые шашечки пояском поперёк балки. Алёша вставлял запал, зажигал шнур, и мы что было силы мчались вниз. Один раз, несмотря на то, что я низко скатилась, меня чуть не придавила глыба земли. Подрывали часов до десяти. Очень устали. Домой шли - уже было совсем темно. Алёша ещё не был в деревне, а я хоть и была, но завела чёрт знает куда. Потом всё-таки сориентировались и вышли к деревне. На окраине встретили Тарасова, он узнал Алёшу и подозвал его. Я подошла вместе с ним. Тарасов, видно, не ожидал увидеть меня с Алёшей и стоял, будто громом поражённый. Что выражало лицо его в эту минуту - описывать не буду. Он молчал, потом изрёк:
- Елена Васильевна, так вот Вы как?!
- Как видите, - ответила я, и мы пошли. Алёша спросил, как я смотрю на это? Я пожала плечами:
- Да никак я не смотрю.
- Неужели ты ничего не заметила? Мне кажется, что он очень близкий твой друг…
Да неужели же с таким, как Тарасов, у меня может быть что-нибудь близкое? Не знает меня Алёша, совсем не знает…
Друг - это слово в войну говорит о многом. Друг на фронте - это самый близкий, самый дорогой на земле человек. Таким человеком стал для меня Алёша. Мне уж теперь и не верится, да как же я могла жить без него раньше?
Алёша просит, чтобы я прекратила переписку с Сашей, но я не могу этого сделать, я считаю, что ему и Саше Шустову должна писать до последнего дня войны. Нет у меня права отказать им в этом, они оба в самом пекле.
Какой замечательный у нас капитан, он знает о нашей дружбе и не подаёт вида. Вчера вечером мы втроём гуляли - Алёша, Белянкин и я. Подошёл капитан - был уже двенадцатый час ночи, - мы долго стояли шутили, смеялись, старший лейтенант заметил вскользь, что я стесняюсь капитана, и он убежал. Ушёл и Белянкин. Долго мы стояли обнявшись молча, слова были не нужны. Мне кажется, что большего счастья быть не может.
Мы почти не расстаёмся. Сейчас я пишу вот эти строчки на берегу Ингульца. Красивое место - обрывистый берег, рядом Карнаватская плотина и водопад. Алёша лежит на травке, он, кажется, уснул. Мы мечтали с ним, как будем жить летом, купаться в Ингульце и т.д. у нас полное взаимопонимание. Он говорит мне, что у него какое-то предчувствие, что мы обязательно поженимся, иначе быть не может. Говорит, что не намерен ждать конца войны, называет меня уже Еленой Васильевной Зайцевой. Я посмеиваюсь, а он сердится.
Мне кажется, о женитьбе он думает потому, что верит мне, думает, что я люблю его и буду идеальной женой - верной и честной, как он говорит. А это для него самое главное, он мне очень много говорит об этом, на этот счёт у него целая философия. Я и в этом разделяю его взгляды целиком и полностью. Для меня эталоном женщины являются жёны декабристов, те одиннадцать, которые поехали за своими мужьями в Сибирь на каторгу. И прав Алёша, жена должна быть вне подозрений не только у Цезаря. Я вспомнила князя Андрея, он говорил о том, что, в принципе, падшую женщину можно простить, но он этого сделать не может. Это не дословно, но что-то в этом духе. Не знаю, как мужчину, но женщину я бы тоже не простила. Женщина ведь ещё и мать, поэтому и требования к ней более высокие.
Долго спит Алёша и не видит, что я пишу, он и не подозревает об этом. Пусть потом будет ему сюрпризом. Хоть и не знаю, как он к этому отнесётся, у меня нет никаких тайн от него, вот только дневник до сих пор не решаюсь показать".
(Продолжение следует...)
Начало читать здесь:
http://skaramanga-1972.livejournal.com/68488.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/68717.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/69013.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/69259.html
[1] Образца 1891 года.
Есть тут один очень интересный эпизод о нашей летчице, которая была сбита и попала в плен к немцам. Она пошла служить им и принимала участие в расстреле наших парашютистов. Упоминается населенный пункт Пологи. Жаль фамилию этой твари Елена не назвала...
Елена Карпова с военврачом
"ИЮЛЬ СОРОК ТРЕТЬЕГО ГОДА
Мы все ещё в Новочеркасске. На фронте затишье закончилось, начались тяжелейшие бои под Курском, Орлом и Белгородом. Олюшка там, в разведроте. Я так ей завидую! А мне хотя бы в санбат, пусть бы снова было: сестра, сестрица, сестрёнка!.. пусть бы снова разрывался на части, но чувствовал себя нужным, необходимым.
Саша тяжело ранен под Белгородом, находится в госпитале в Гурьеве, возможна ампутация, спрашивает, как я отношусь к этому. Я написала: что бы ни случилось, моё отношение не изменится. Разве можно написать что-то другое? Да, что бы ни случилось!
Снова долбим винтовку.[1] «Стебель, гребень, рукоятка...» Собираем и разбираем затвор. Ходим за город в карьер на стрельбище, занимаемся строевой. Лида Лебедева запевает: солдатушки, бравые ребятушки... Третий раз в жизни приняла присягу.
Наконец-то увидела Алёшу. Мои предположения оправдались. Мне он очень понравился. Я выходила из дома, где расположен третий взвод. Мимо по Кавказской шли два офицера. Вдруг один из них резко повернул в мою сторону, подошёл и представился. Так состоялось знакомство с Алёшей.
Была в музее. Там оформлена экспозиция «Зверства немцев в Новочеркасске». Есть портрет папы, надпись: зверски замучен и расстрелян. В горкоме ВКП(б) во всю стену висит список ответственных партийных и советских работников, замученных фашистами. Среди них тоже папа. И ещё один, хорошо знакомый - Кривопустенко, отец Пети Кривопустенко, моего одноклассника. А справку выдали - во время фашистской оккупации был изъят органами гестапо (потом зачеркнули и поправили: вместо «изъят» написали «числится в списках изъятых»), и дальнейшая судьба его неизвестна.
Кривопустенко держали в Новочеркасске, и когда вскрывали могилы, опознали его по записке в кармане. Арестовали их с папой в один день - после встречи, но папу отправили в Ростов, убили его к седьмому ноября. При вскрытии могил опознать никого было невозможно, так они были обезображены пытками. А судьба всех попавших в гестапо известна - никто ещё оттуда не вернулся. Неизвестно только, где точно зарыли в землю. А вот папиного брата Павла Иосифовича, сидевшего в Новочеркасском гестапо в камере смертников, выпустил полицай. То ли выслужиться решил (наши были очень близко), то ли работал по заданию. Папа был настоящим коммунистом, он никого не выдал фашистам, сказал им, что предателем не станет. Ему специально дали свидание с мамой, чтобы она убедила его, что его жизнь в его собственных руках - так начальник полиции выразился. К фашистам попали в руки партийные архивы; им было известно всё до мельчайших подробностей, даже то, что во время революции он был избран на своем крейсере председателем революционно-судового комитета. Как он рвался на фронт! Лучше бы погиб в бою! Разве можно было в этом осином гнезде контрреволюции оставаться на подпольную работу! Но это от него не зависело.
У него спросили на допросе: «До каких пор он состоял в партии?» Он сказал: «А я и теперь состою - меня никто не исключал».
Освобождён Таганрог! Наконец-то! Миусс-фронт стоил не меньших жертв, чем Сталинград. Со дня на день мы должны покинуть Новочеркасск. Теперь уж с полным основанием можем петь:
Мы снова покидаем наш родимый край,
Не на восток - на запад мы идём
К Днепровским кручам, к волнам певучим,
Теперь и на Днепре наш дом!
Мы в Донбассе. Станция Дебальцево. Люди приветствуют нас. Запомнились два деда: с бородами, они стояли на обочине и кланялись нам в пояс, когда мы проезжали мимо. Сколько я ни оглядывалась, пока их видел глаз, они не переставали кланяться.
Наша рота полностью в Дебальцево. У меня ужасное настроение - я просто, наверное, ещё не вписалась в роту, какое-то инородное тело. И отношение ко мне несерьёзное, хотя никакого повода с моей стороны не было, у меня со всеми ровные деловые отношения, никаких симпатий и антипатий я не проявляю, всё держу при себе. Вчера мне просто негде было ночевать. Я до поздней ночи обходила больных и попросила Гаранина найти мне квартиру. Он нашёл, но её занял старшина, а мне сказал, что будем жить вместе. Пригласил к себе Тарасов - условия такие же. Было уже темно, я села на скамеечке у колодца и наревелась вдоволь. Это начало, что же будет дальше? Меня застал Сапожников и уговорил идти к нему во взвод. Они расположились в большом доме: весь взвод вместе, а в смежной комнате Сапожников, Литвинко, Федорищев, Звездин на полу, а кровать уступают мне. Мне ничего не оставалось делать, и я пошла к ним. Уснула мгновенно. Проснулась от какого-то сопения. Шёпотом окликнула - думала, дежурный по роте пришел поднимать на пробу - но никто не ответил. А сопение продолжалось. Поднимать шум стыдно, и я решила не заниматься выяснением личности, действовать молча. Немного приподнялась и двумя кулаками вместе стукнула, что было силы, в темноту - и оказалось, очень удачно. Этот «кто-то», не ожидавший активных действий с моей стороны, свалился на стул, на котором лежала моя одежда и вместе со стулом упал на спящих на полу. Поднялся крик, шум, весь взвод вскочил как по тревоге. Точно - до утра уже никто не мог уснуть. Всё выяснилось, хотя я ничего не сказала. Оказывается, «вылазку» решил сделать Звездин, он повредил себе рёбра. Ему говорят: сходи к Лене, она ещё тебя подлечит! Идиот несчастный, на что же он рассчитывал? Было бы это что-то более или менее стоящее, я бы не молчала, а у этого можно только спросить, как говорит старший техник-лейтенант Гиляров, где ты был, когда бог мозги раздавал? И в голову никогда бы не пришло ждать такой активности с его стороны. А я вспомнила «сталинского сокола», который проявив «доброту», предложил мне укрыться от дождя в самолёте, стоящем на платформе товарняка. Я, ничего не подозревая, устроилась там и уснула, хотя теснота ужасная - одноместный истребитель. И вдруг «хозяин» свалился сверху. Я стала просить его по-хорошему, сказала, что у меня якобы жених есть, но ему наплевать было на мои убеждения и на всех женихов вместе взятых. И тогда я, что было силы, вцепилась ему в морду своим маникюром, сделанным в первый раз в жизни. И, видно, попала в глаз - он вскрикнул и схватился за лицо, а я вывалилась на крыло. Тогда он выхватил у меня из кармана военного платья (карманы были очень мелкие и без застежки) комсомольский билет (дубликат получила в Новочеркасске) и красноармейскую книжку и сказал, что выбросит их с поезда, если я не вернусь в самолёт. Я сказала, что может заодно и меня сбросить, но я ни за что никуда не пойду. Он запросто мог выполнить свою угрозу, ночь была непроглядная, поезд мчался с бешеной скоростью, человеческая жизнь ничего не стоила. Ливень лил, как в тропиках, от холода и волнения меня колотил такой озноб, что я боялась и без посторонней помощи свалиться с крыла (под крылом места на платформе не было), но я стойко продержалась до утра. Утром, увидев его рожу, я испугалась, но он ещё принёс мне полную фуражку абрикос. Ну, ничего, если жив будет - будет помнить! И что же тогда говорить о немцах?
Вот и вышли мы к Днепровским кручам, к волнам певучим. Чуден он не только при тихой погоде, он чуден в любое время. Я смотрела потрясённая. Но это же не только река, столькими воспетая, в данном случае это величайшая водная преграда. Не укладывается в голове - как можно было её преодолеть?
Переправились у Днепродзержинска, переправа из пустых бочек. Я поскользнулась на мокрых брёвнах и «выкупалась» в Днепре, к счастью, там уже было мелко.
Здесь был наш плацдарм, весь берег усеян осколками, как галькой. Сколько жизней это стоило!
Фрицы настолько капитально обосновались, даже хода сообщений в полный рост, и стенки оплетены ивовыми прутьями, чтобы земля не осыпалась. Остановились на разъезде Широкое. Чем только хозяйка нас не угощала! Даже вкус забыли всего этого - настоящий украинский борщ, вареники и т.д, и т.п. Я снимаю только пробу, а на котловом довольствии состою у хозяйки.
Рота не полностью будет в Днепропетровске, а батальон в Нижне-Днепровске. Наша задача - мост через Днепр (1125 метров). Нашей третьей мостовой предстоит поставить две опоры из пятидесяти трёх. Сваи забивать приходится на большой глубине. Работают днём и ночью, но ночью мешает бомбёжка, вернее, мешала вначале. Все уходили в щели, потом перестали. Налетают почти беспрерывно, но это не сорок первый и не сорок второй годы. Зенитки открывают такой бешеный огонь - всё небо расчерчено разноцветными трассами пуль и снарядов, гигантский светящийся шатёр. Мне это напоминает Москву сорок первого года с той разницей, что самолётов в Москве были сотни, а здесь единицы. Бомбы сбрасывают беспорядочно, попаданий очень мало, и почти все - в находящийся рядом с нами старый разрушенный фашистами мост, который в это же самое время рвут наши минёры. Всё грохочет, трудно что-нибудь понять. Кончается бомбёжка, и 17-й тяжёлый понтонный железнодорожный полк начинает пропускать составы. Однажды я шла по этому мосту в Нижне-Днепровск, и пошёл эшелон с танками. Понтоны качались, как качели - казалось, ещё мгновение, и они уйдут под воду. По мосту никого не пускают, всем желающим попасть на мост дежурный по КПП офицер объясняет двумя словами: «Только генералитет!»
Моя санитарная сумка - как пропуск.
Приезжал майор Цветков, сказал, что меня представили к «Отваге».
Я заболела. Несколько дней температура за сорок, диагноз: брюшной тиф. Капитан направил меня в госпиталь, и там поставили этот диагноз. Приехал майор Цветков, забрал меня в санчасть батальона. И вот я в санчасти, брюшного тифа у меня не оказалось, но температура держится высокая. Аппетит страшный после голодания, ем две порции из солдатской и офицерской столовой, и ещё старшина кое-что передаёт. Кузьма Фёдорович заставляет перед обедом пить 50,0 ликёра.
Узнали очень неприятную новость - Кузьма Фёдорович уходит в бригаду. Голожинский пошёл на повышение. У нас временно будет М.Я., она сейчас болеет, лежит вместе со мной в санчасти. Все очень переживают. Мы просим, если можно, ставить начальником Антонину Александровну. Это золотой человек. Её заботу обо мне я никогда не забуду. Я так привязалась к ней за последнее время, что вот сейчас она уехала со второй ротой, и я очень тоскую по ней, жду хоть какой-нибудь весточки от неё. Мне предлагают остаться в санчасти совсем, но я хочу в роту. Капитан наш лучше всех командиров в батальоне, и я по доброй воле никогда не уйду от него.
Ушёл Кузьма Фёдорович, и я ушла из санчасти, никому ничего не сказав. Сказала капитану, что буду работать и в санчасть больше не пойду. Вызывал майор Цветков и запретил мне работать. Поругалась с М.Я. и с Тамарой. М.Я. очень неприятный человек и мерзкая женщина, и это при всём при том, что в батальоне служит её муж. Тамаре я объявила войну, терпеть её фокусы больше не буду. Ведь в том, что я заболела, виновата она. На мосту я была и дни, и ночи без смены, спала сидя у бочки, а она занималась амурными делами. Да ещё нажаловалась на меня Кузьме Фёдоровичу, и он сказал мне, что разлучит нас. Я сообщила капитану, и он ответил, что никуда меня не отпустит, пусть берут её. А если всё-таки останемся вместе в роте, чёрт с ней, я буду плевать на неё.
Погода отвратительная, мои дела не лучше, всё время держится высокая температура. Приезжал майор Безрук, забрал с собой, отвёз на склад, и там меня утеплили - ватные брюки, меховую телогрейку и т.д. Капитан подарил мне замечательные меховые рукавички. Я еле передвигаюсь, и всё равно знобит. Алёшу избегаю, стараюсь его не видеть и не говорить с ним. Ему, наверное, это кажется странным, а может, он и внимания не обращает. А у меня для такого поведения есть достаточно веские основания, и никому я о них сказать не могу.
Мы уезжаем в Запорожскую область. Я еду со вторым взводом, Вера с третьим. Если посмотреть на моё поведение со стороны по отношению к Алёше, то это поведение иначе как идиотским не назовёшь. Он в недоумении, но не могу же я ему сказать, что я его просто боюсь, боюсь, что это и будет самая настоящая любовь не в облаках, а на земле без всякого номера. Боюсь, что свою первую любовь - такую мимолётную - я просто придумала (есть у меня склонность к идеализации). Она нужна была мне как защита от этой страшной войны, она согревала душу, она помогала быть сильной. Да и Сашу ведь я совсем не знаю, я видела его мгновение. Одно только знаю точно, что он умница и за чужую спину прятаться не будет. Он пишет очень часто, иной день по несколько писем. 15 февраля ему исполняется 21 год, он командует стрелковым батальоном. Совсем недавно письмо было из Пятихатки. Мне кажется, что ему не чужды такие понятия как тщеславие, честолюбие. Может быть, я даю не совсем точное определение, но в письмах проскальзывает такое, что мне не нравится. Саша Шустов тоже пишет часто, он получил майора, командует по-прежнему своим отдельным миномётным батальоном, награждён ордером Александра Невского. Прекрасный он парень, так хочется, чтобы судьба послала ему достойную подругу, уж он-то это заслужил. А самое главное - пусть будут живы.
Война всё спишет - четвёртый год многие живут под этим девизом. Мне говорят, что я ничего не понимаю, не знаю жизни. У каждого свои понятия об этом. Говорят, что на войне, случается, и гибнут. Но ведь может случиться, что и жить останешься, и даже больше того - когда-то замуж выходить придётся. Как же тогда посмотришь в глаза своему мужу? Что ему скажешь? Я очень хорошо понимаю, что четвёртый год война стала бытом. Но должно же быть хоть малейшее представление о чести, совести, долге! Вера - жена, мать, педагог, и не какие-нибудь там «пестики и тычинки», историю преподавала, мировоззрение у людей воспитывала - пытается оправдаться тем, что нет никаких известий о муже. Но может быть, что он и не погиб. А если и погиб, так быстро предать память о нём! А «избранники» кто? Был Скоков, помстаршины, снабжал продуктами (да я бы подавилась ими!). А теперь ещё лучше - Ванька Авдюшкин (это даже окружающим кажется нелепостью; Алёша мне говорит, что, мол, до чего у нас дошли - пустили такую сплетню, что у Веры связь с Авдюшкиным). Я у неё спросила, как же она может? Она мне ответила, что закроет глаза и думает, что это Павел - её муж.
Вот, оказывается, как нужно жить - с закрытыми глазами. Тамара ничем не отличается в этом плане от Веры. Моё счастье, что я очень устаю и сплю как убитая, не являюсь свидетелем всего этого. А недавно и в свидетели попала. Вечером у Тарасова был приступ малярии, tº+40. рано утром, ещё не рассвело, пошла посмотреть больных, чтобы доложить капитану. Прихожу к Тарасову и ничего не могу понять - на том месте, где он лежал, лежит какая-то ужасно толстая тётка чуть ли не в костюме Евы. Я только хотела открыть рот и вдруг увидела, что здесь же на кровати у стены присутствует Тарасов, он съёжился весь и по сравнению с тёткой выглядел каким-то жалким щенком. Я пулей вылетела из этой хаты, мне было так стыдно, будто бы я совершила преступление. Сказала капитану, что обходить больных офицеров больше не буду, пусть являются ко мне.
Зачем я всё это пишу? Неужели потом интересно читать будет? Тошнит от всего этого.
Не теряю времени. Солдаты мне приволокли учебники за мед.училище. освоила фармакологию, хирургию, терапию и т.д. Гинекологию терпеть не могу. Фармакология затруднений никаких не вызвала - немецкий сходен с латынью. Теперь свободно выписываю любой рецепт. Двум солдатам поставила D-s пневмония, направила в госпиталь - подтвердился.
Ехала со вторым взводом, а направили с первым в Пологи. Пологи сильно разбиты, там скопилось большое количество немецкой техники, и наши с воздуха так размолотили, что смотреть страшно, особенно станцию и прилегающий к ней район. Не меньше десятка искорёженных, разбросанных взрывами эшелонов.
Взвод будет нести караульную службу - охранять громадный склад трофейной взрывчатки. Жить негде, взвод живёт в землянке такой ужасной - как нора. Мне пришлось пересилить себя и пойти на квартиру к Тарасову. Я всё ещё с высокой температурой и в землянке совсем дойду. Тарасов взялся меня лечить сам. Заставляет выпить 4 таблетки акрихина и 0,5 ст. самогонки. После этого наваливают на меня шинели, телогрейки и т.д. После трёх сеансов температура упала. И ещё он обеспечил прекрасное питание. Поскольку взвод несёт только караульную службу, он взялся восстанавливать молзавод. Продукция пошла очень быстро - сливки, масло. Вместо воды мы пьём сливки. Пойду снимать пробу - всё буквально плавает в масле, все довольны, а то на третьей норме совсем затосковали. Солдат не обидел, и сам нажился - хозяйка продавала масло, а цены на него фантастические.
Погода отвратительная - метель метёт беспрерывно, очень холодно. Ходить по улице невозможно - утопаешь в снегу. Сначала я ужасно тосковала, безделье убивало. Потом решила заняться просветительской деятельностью - стала читать стихи солдатам, слушали с удовольствием, просили ещё и ещё. Прочитала «Русские женщины» Некрасова, пришлось рассказывать о декабристах, они и понятия ни о чём не имели. И ещё отоспалась за всю войну. Тарасов развлекает игрой на гитаре. И даже в любви объяснился. Господи! Да что он в этом понимает?
Когда-то я читала письмо Инессы Арманд дочери, и там она писала о любви, я согласна была с нею на 100%. Она писала, что есть люди, которые чувствуют себя в любви как дикари. Вступают в брак или развратничают, но любят или любили очень немногие. И таких дикарей большинство. А уж Тарасов - совершеннейший дикарь. Развратничает, не раздумывая и не пытаясь это как-то «опоэтизировать». В эти дни вроде бы «остепенился», никуда не ходит, за исключением проверки часовых. Стал, как он говорит, глядя на меня «идеальным человеком». Свежо предание, да верится с трудом. Хозяин наш так замечательно играет на гитаре, а я за серьёзный инструмент её не принимала.
Вчера чуть не подралась с Тарасовым. Никого не было в комнате, я писала дневник, увлеклась и не заметила, как он подкрался и выхватил его у меня. Отнять в комнате не удалось, он выбежал на улицу. Надо было видеть, как я вцепилась в его гимнастёрку, упала, и он волочил меня по снегу целый двор. А дневник всё-таки не отдал, убежал куда-то раздетый и там прочитал его. Теперь целыми днями острит по этому поводу. Я не страдаю, что он прочитал о себе - пусть знает, а вот о других не хотелось бы. И ещё вздумал ревновать меня, как будто бы я имею к нему какое-то отношение. Уж для него-то я всегда буду только санинструктором и не больше! Да и сообщения ординарца Тарасова не уступят знаменитому Лепорелло. Только вот насчёт наций и рангов возможности ограничены.
Сегодня приезжали капитан и Тамара, которая чуть ли не на задних лапах ходит передо мной. С чего бы это? Говорит, что со всеми перессорилась в роте. Не разговаривает с Белянкиным и Зайцевым. Она мне сказала, что Алёша ждёт моего приезда, что он говорит: «Лена - настоящая советская девушка» - и ещё что-то в этом духе. Капитан пригласил на 8 Марта в роту, а мне не хочется снова вместе быть с «подружками». Тарасов не хочет меня отпускать, говорит, что я поеду к Сергееву. А этот дурак совсем обалдел, шлёт послания, объяснения в любви. «Новочеркасск-Донбасс - все чувства были для вас». Я ему уже десять раз говорила, чтобы он оставил меня в покое.
Писать не хочется, боюсь, что задним числом краснеть придётся, читая эти заметочки. Была в роте, встретили очень хорошо, Вера была искренне рада моему приезду. Снова жалобы на Тамару. Испекли два замечательных «наполеона». Тамара продолжает «дружбу» со старшиной, Вера - с Ванькой Авдюшкиным. Они мне почему-то без всяких объяснений запретили разговаривать с Алёшей. Мне плевать, конечно, на все их запреты, но меня убивает это нахальство - нашлись опекунши. Алёшу я увидела на мосту, он был очень рад встрече. Он мне сказал, что нам необходимо поговорить наедине. Но поговорить не пришлось, помешали. Вечером танцевала с ним, но неудобно было спросить - что же он хотел сказать. Тамара ведёт себя просто нагло, тащила Алёшу танцевать, он не хотел. Испортила мне окончательно настроение и ушла. Не знаю, чем всё это объяснить, может быть, завистью. Ночью со связным Комосой я уехала в Пологи.
Недаром Алёша сказал днём, когда я говорила ему об идеальности Тарасова, что идеальным он будет, когда в четыре доски ляжет. Теперь-то я уж полностью с ним согласна. Я была готова провалиться сквозь землю. Писать об этом больше не хочу, не желаю больше пачкать страницы.
Я всё больше убеждаюсь, что у большинства людей скотские инстинкты берут верх. Я ушла в землянку к солдатам, но долго там не была, меня нашла хозяйка и поселила к своим родственникам. Очень у них тесно, крохотная комнатка, но в тесноте, да не в обиде.
Хозяйка рассказала, что во время оккупации у неё на квартире была женщина, бывшая наша лётчица, предательница. В начале войны летала бомбить Берлин, но была сбита, попала в плен и перешла на сторону фашистов, предала Родину и стала служить в СС. В Пологах были захвачены наши парашютисты, она расстреливала их сама. К нашим пленным относилась хуже, чем сами фашисты. У немцев пользовалась «успехом» во всех отношениях. На «приём» к ней шли чуть ли не строем. Сбежала вместе с фашистами. А вчера вечером явилась какая-то женщина очень красивая, но неприятная. Поговорила с девочкой, я не прислушивалась, ушла. Когда вернулась, девочка мне сказала, что это эсэсовка. Я помчалась к капитану Котову, нашему «СМЕРШ» (он приехал в Пологи) и всё рассказала. Её задержали. Сегодня приводили к хозяйке на очную ставку, она вела себя ужасно нагло, я вышла, не могла видеть эту мразь. Я много видела пленных фрицев в сорок первом году, но она переплюнула всех. Большинство из них ненависть свою при себе держали, а эта тварь истерику устроила.
Позже Котов мне сказал, что её судил трибунал и расстреляли.
Мы в Николаевской области. Наступает весна, апрель месяц. Погода стоит чудная, всё ожило. Как поют соловьи - передать невозможно, нужно услышать. Я лично услышала первый раз в жизни. А сегодня на зелёной лужайке играл наш джаз. Пришли Цветков и Зырянов. Я сидела с Алёшей и Белянкиным, слушали музыку. Джаз наш - профессиональные музыканты, играют прекрасно, начинают всегда с «Вальса цветов» из «Щелкунчика». Мы провальсировали с Алёшей, но явились эти две ведьмы, и джаз уже слушать не хотелось.
Пишу очень редко. Я не перестаю восхищаться нашим капитаном. Не только мои «подружки» разобрались в обстановке, понял и капитан. Но, в отличие от них, сказал, чтобы мне далеко не ходить, живи со вторым взводом. И вот я теперь в 7 км от роты. Алёша проявил максимум внимания, нашёл самую лучшую квартиру и т.д. Я просто удивлена, целый день не отходил от меня. Вечером затащил к себе на ужин и чай, после чего проводил меня домой и у меня ещё сидел часа два в обществе моих хозяек. Я не ждала этого. Такие чудесные вечера. Это девятнадцатая весна в моей жизни, но всё её очарование, не передаваемое никакими описаниями, я ощутила впервые. Думаю, что другой такой весны в моей жизни не будет - это неповторимо. Никогда не забуду Белую Криницу.
Пришёл Комоса и сказал, что Тамару откомандировали, и капитан вызывает меня в роту. Алёша не хочет отпускать меня, а я не хочу с ним расставаться, но приказ есть приказ.
Я в роте. В роту вернулся Сабир Бикташев. Он добровольно был в партизанском отряде. Ночью на мосту рассказывал, как подрывали эшелоны, брали штаб и т.д. Все, кто мог, слушали с открытыми ртами. Капитан сказал, что он представлен к Герою.
Мы стоим в Твердомёдове. Сегодня осталась с Алёшей подрывать. Клали стограммовые толовые шашечки пояском поперёк балки. Алёша вставлял запал, зажигал шнур, и мы что было силы мчались вниз. Один раз, несмотря на то, что я низко скатилась, меня чуть не придавила глыба земли. Подрывали часов до десяти. Очень устали. Домой шли - уже было совсем темно. Алёша ещё не был в деревне, а я хоть и была, но завела чёрт знает куда. Потом всё-таки сориентировались и вышли к деревне. На окраине встретили Тарасова, он узнал Алёшу и подозвал его. Я подошла вместе с ним. Тарасов, видно, не ожидал увидеть меня с Алёшей и стоял, будто громом поражённый. Что выражало лицо его в эту минуту - описывать не буду. Он молчал, потом изрёк:
- Елена Васильевна, так вот Вы как?!
- Как видите, - ответила я, и мы пошли. Алёша спросил, как я смотрю на это? Я пожала плечами:
- Да никак я не смотрю.
- Неужели ты ничего не заметила? Мне кажется, что он очень близкий твой друг…
Да неужели же с таким, как Тарасов, у меня может быть что-нибудь близкое? Не знает меня Алёша, совсем не знает…
Друг - это слово в войну говорит о многом. Друг на фронте - это самый близкий, самый дорогой на земле человек. Таким человеком стал для меня Алёша. Мне уж теперь и не верится, да как же я могла жить без него раньше?
Алёша просит, чтобы я прекратила переписку с Сашей, но я не могу этого сделать, я считаю, что ему и Саше Шустову должна писать до последнего дня войны. Нет у меня права отказать им в этом, они оба в самом пекле.
Какой замечательный у нас капитан, он знает о нашей дружбе и не подаёт вида. Вчера вечером мы втроём гуляли - Алёша, Белянкин и я. Подошёл капитан - был уже двенадцатый час ночи, - мы долго стояли шутили, смеялись, старший лейтенант заметил вскользь, что я стесняюсь капитана, и он убежал. Ушёл и Белянкин. Долго мы стояли обнявшись молча, слова были не нужны. Мне кажется, что большего счастья быть не может.
Мы почти не расстаёмся. Сейчас я пишу вот эти строчки на берегу Ингульца. Красивое место - обрывистый берег, рядом Карнаватская плотина и водопад. Алёша лежит на травке, он, кажется, уснул. Мы мечтали с ним, как будем жить летом, купаться в Ингульце и т.д. у нас полное взаимопонимание. Он говорит мне, что у него какое-то предчувствие, что мы обязательно поженимся, иначе быть не может. Говорит, что не намерен ждать конца войны, называет меня уже Еленой Васильевной Зайцевой. Я посмеиваюсь, а он сердится.
Мне кажется, о женитьбе он думает потому, что верит мне, думает, что я люблю его и буду идеальной женой - верной и честной, как он говорит. А это для него самое главное, он мне очень много говорит об этом, на этот счёт у него целая философия. Я и в этом разделяю его взгляды целиком и полностью. Для меня эталоном женщины являются жёны декабристов, те одиннадцать, которые поехали за своими мужьями в Сибирь на каторгу. И прав Алёша, жена должна быть вне подозрений не только у Цезаря. Я вспомнила князя Андрея, он говорил о том, что, в принципе, падшую женщину можно простить, но он этого сделать не может. Это не дословно, но что-то в этом духе. Не знаю, как мужчину, но женщину я бы тоже не простила. Женщина ведь ещё и мать, поэтому и требования к ней более высокие.
Долго спит Алёша и не видит, что я пишу, он и не подозревает об этом. Пусть потом будет ему сюрпризом. Хоть и не знаю, как он к этому отнесётся, у меня нет никаких тайн от него, вот только дневник до сих пор не решаюсь показать".
(Продолжение следует...)
Начало читать здесь:
http://skaramanga-1972.livejournal.com/68488.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/68717.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/69013.html
http://skaramanga-1972.livejournal.com/69259.html
[1] Образца 1891 года.