Кавалергарда век недолог
Говорят, мужчиной-терапевтом быть тяжело. Вона, в блестящем сериале "inTreatment" про то целая история. Так вот будешь себе мужчиной-терапевтом, а тут приходит такая клиентка, моложе тебя лет на 15, с грудями там какими-то, с глазами, всякими там губами. И смотрит она губами этими прям на тебя, и плачет... Впрочем, я отвлеклась.
В Америке вона даже есть группы поддержки мужчин-терапевтов. Потому что клиенты психотерапевтов, как ни крути, в основном женщины, и тяжело им с нами, сердечным. Им поддержка нужна.
То ли дело женщина-терапевт. Никаких тебе групп поддержки - зачем они сдались? Пациенты-мужчины бывают, но реже, чем женщины. И если приходит клиент, моложе меня лет на 15, то я отправляю его к детскому психологу уже не отправляю понятия не имею, какие у него там груди губы и зачем. Мне нужна история, мне нужно понять, как я могу его, нецелого, до целого дополнить.
С другой стороны, перенос у женщин-клиентов и клиентов-мужчин, конечно, сильно различается. У мужчин-клиентов перенос на женщину-терапевта случается стремительно, как семяизвержение. Или вовсе не случается. Тоже как семяизвержение, собственно. В первые пятнадцать минут первой встречи он знает, рискнет ли он открыть тебе нежную свою душу. Не подставишь ли ты его, как остальные бабы не ткнешь ли походя в мягкое. Я сильно подозреваю, что женщины-клиенты с мужчиной-терапевтом в первые 15 минут решают, готовы ли они и в горе и в радости, пока смерть не разлучит их, и трое детей, и вот эту мерзкую худую секретаршу убрать к чертовой матери из приемной, а фотографию меня с детками вот тут повесить. Я иногда очень рада, что я не мужчина-терапевт, знаете. И не его секретарша.
Вот и он из таких - посмотрел и сразу решил, что будет работать с этой русской. Отчего-то мне ему показалось безопасно раскрыть свои бездны и глубины. А мне, признаюсь, бывает чуть жутковато - в бездну всегда жутковато заглядывать, на то она и бездна.
Уж больно контрастно это расщепление на две жизни, две реальности, двух разных людей - почти разрушенного физически и эмоционально отца, полностью посвятившего себя дому и семье, безнадежно больной девочке, и, как любая переутомленная домохозяйка, урывающего свободные часы, чтобы просто поспать, проводив всех в школу и на работу. Его тело - мусорное ведро, он доедает за детьми и женой, потому что выбрасывать еду жалко и неэкономно. Поэтому он складывает ее в свое тело. Ему нужно, чтобы тело тянуло, могло продолжать бег - это все. Я спросила, не хотел бы он сдать его нам, как машину в гараж, для ремонта - он очень воодушевился этой идеей. И прийти через две недели? - спросила я. Через полгода, ответил он.
И вот он же - невероятно эрудированный, с прекрасной литературной речью, эксперт в области наполеоновских войн и наполеоновского оружия. В сети никто не знает его под его реальным именем, только псведоним. Никто не знает, как он выглядит, но у него десятки, сотни читателей и почитателей. Для них он, умный и тонкий (сардоническая усмешка нарратива), пишет свои статьи, осчастливливает своим экспертным мнением. Им восхищаются. Его ценят. Он востребован.
Он с нежностью и страстью говорит о саблях, о том, какой это прекрасный предмет искусства, и, одновременно - войны. Я пинаю фрейдиста в себе и не без удовольствия наблюдаю, как он выпрямляется в кресле, на лице появляется румянец, ленивый апатичный взгляд уступает место цепкому, воодушевленному.
Его самая большая мечта - в течение трех лет вернуть своему телу нормальные формы и способность двигаться. Тогда он сможет надеть ослепительно красивую униформу времен Наполеона - на затылке кивера, доломаны до колена - взять один из экземпляров своей коллекции оружия - его коллекции сабель может позавидовать небольшой музей - и отправиться на празднование 200-летия битвы при Ватерлоо.
Это будет в 2015-м.
Когда он говорит об этом, мне трудно видеть расплывшееся в кресло гигантское тело, перед глазами стоит молодцеватый, подтянутый, не без нотки самолюбования красавчик, любимец женщин, предмет зависти мужчин, умница и бретер. Мне трудно, собственно, описать, что так крепко меня в нем задевает - может быть, бездны отчаяния, в которые он погружается ежедневно, может быть, статус в искусственном, но все же существующем мире, который он создал себе с нуля.
Я не знаю, хочу ли я, чтобы его мечта сбылась. Тот, первый, с кем я работаю, так ужасно, непоправимо ненавидит свое тело, что это никак не дает мне полюбить ослепительного второго. Да и нужно ли ему, чтобы его любили, вот в чем вопрос.
В Америке вона даже есть группы поддержки мужчин-терапевтов. Потому что клиенты психотерапевтов, как ни крути, в основном женщины, и тяжело им с нами, сердечным. Им поддержка нужна.
То ли дело женщина-терапевт. Никаких тебе групп поддержки - зачем они сдались? Пациенты-мужчины бывают, но реже, чем женщины. И если приходит клиент, моложе меня лет на 15, то я отправляю его к детскому психологу уже не отправляю понятия не имею, какие у него там груди губы и зачем. Мне нужна история, мне нужно понять, как я могу его, нецелого, до целого дополнить.
С другой стороны, перенос у женщин-клиентов и клиентов-мужчин, конечно, сильно различается. У мужчин-клиентов перенос на женщину-терапевта случается стремительно, как семяизвержение. Или вовсе не случается. Тоже как семяизвержение, собственно. В первые пятнадцать минут первой встречи он знает, рискнет ли он открыть тебе нежную свою душу. Не подставишь ли ты его, как остальные бабы не ткнешь ли походя в мягкое. Я сильно подозреваю, что женщины-клиенты с мужчиной-терапевтом в первые 15 минут решают, готовы ли они и в горе и в радости, пока смерть не разлучит их, и трое детей, и вот эту мерзкую худую секретаршу убрать к чертовой матери из приемной, а фотографию меня с детками вот тут повесить. Я иногда очень рада, что я не мужчина-терапевт, знаете. И не его секретарша.
Вот и он из таких - посмотрел и сразу решил, что будет работать с этой русской. Отчего-то мне ему показалось безопасно раскрыть свои бездны и глубины. А мне, признаюсь, бывает чуть жутковато - в бездну всегда жутковато заглядывать, на то она и бездна.
Уж больно контрастно это расщепление на две жизни, две реальности, двух разных людей - почти разрушенного физически и эмоционально отца, полностью посвятившего себя дому и семье, безнадежно больной девочке, и, как любая переутомленная домохозяйка, урывающего свободные часы, чтобы просто поспать, проводив всех в школу и на работу. Его тело - мусорное ведро, он доедает за детьми и женой, потому что выбрасывать еду жалко и неэкономно. Поэтому он складывает ее в свое тело. Ему нужно, чтобы тело тянуло, могло продолжать бег - это все. Я спросила, не хотел бы он сдать его нам, как машину в гараж, для ремонта - он очень воодушевился этой идеей. И прийти через две недели? - спросила я. Через полгода, ответил он.
И вот он же - невероятно эрудированный, с прекрасной литературной речью, эксперт в области наполеоновских войн и наполеоновского оружия. В сети никто не знает его под его реальным именем, только псведоним. Никто не знает, как он выглядит, но у него десятки, сотни читателей и почитателей. Для них он, умный и тонкий (сардоническая усмешка нарратива), пишет свои статьи, осчастливливает своим экспертным мнением. Им восхищаются. Его ценят. Он востребован.
Он с нежностью и страстью говорит о саблях, о том, какой это прекрасный предмет искусства, и, одновременно - войны. Я пинаю фрейдиста в себе и не без удовольствия наблюдаю, как он выпрямляется в кресле, на лице появляется румянец, ленивый апатичный взгляд уступает место цепкому, воодушевленному.
Его самая большая мечта - в течение трех лет вернуть своему телу нормальные формы и способность двигаться. Тогда он сможет надеть ослепительно красивую униформу времен Наполеона - на затылке кивера, доломаны до колена - взять один из экземпляров своей коллекции оружия - его коллекции сабель может позавидовать небольшой музей - и отправиться на празднование 200-летия битвы при Ватерлоо.
Это будет в 2015-м.
Когда он говорит об этом, мне трудно видеть расплывшееся в кресло гигантское тело, перед глазами стоит молодцеватый, подтянутый, не без нотки самолюбования красавчик, любимец женщин, предмет зависти мужчин, умница и бретер. Мне трудно, собственно, описать, что так крепко меня в нем задевает - может быть, бездны отчаяния, в которые он погружается ежедневно, может быть, статус в искусственном, но все же существующем мире, который он создал себе с нуля.
Я не знаю, хочу ли я, чтобы его мечта сбылась. Тот, первый, с кем я работаю, так ужасно, непоправимо ненавидит свое тело, что это никак не дает мне полюбить ослепительного второго. Да и нужно ли ему, чтобы его любили, вот в чем вопрос.