Глава 3. Начало
Оглавление тут http://v-m-zolotyx.livejournal.com/4426.html
Предыдущая запись тут Глава 2. Окончание http://v-m-zolotyx.livejournal.com/6452.html
Глава 3. Дорога на Муром. Лето 6695 (1187)
Выехали утром, после прощального пира, который дал Всеволод на Пантелеймонов день (27 июля, ст. стиль), гостям, не уехавшим вместе с черниговцами. После бессонной ночи у Давыда слегка кружилась и побаливала голова, и весь мир казался далеким и как будто немного чужим. Рассветный холодок заставлял зябко ежиться, и было приятно чувствовать тепло лошади. Впрочем, верхом долго ехать не пришлось, только из Среднего города через Торговые ворота, а там всего ничего, к Волжским воротам, которые выходят к Клязме, а у пристани их ждали еще накануне загруженные ладьи.
Пока плыли до Боголюбова, Давыд откровенно спал, поскольку княжна с братом были на другой ладье, ему не нужно было с ними разговаривать.
По Клязме идти было легко - вниз по течению. Они то шли под парусом, то садились за весла, если хотели ускориться, ни одного волока не было, только один раз пришлось разгружать ладьи и проводить вдоль левого берега мимо каменной гряды, торчавшей посередине русла. Ночевали то в шатрах на берегу, то в городах - на Клязме много городов: и Ярополч, и Стародуб, и Гороховец.
А вот на отроков Эфесских (4 августа, ст. стиль) пристали в последний раз перед впадением Клязмы в Оку, завтра на Оке надо поворачивать к полудню, против течения, хорошо бы Бог послал попутный ветер, потому что выгребать против Оки - трудная и медленная работа. Потому пристали рано, чтобы дать людям отдохнуть напоследок.
***
Булгарин Батбаян мучался от жары. Хоть он и лежал в кустах, и солнце не пекло ему голову, но в такой день будет жарко и в тени, хорошо до заката уже недолго осталось, а там дождаться сигнала от Курбата и… Лежал в кустах он не просто так, он наблюдал за высадкой урысов. Как они привязывают ладьи-шибасы, как ставят шатры, разводят костры и готовят похлебку. У Батбаяна аж слюнки потекли, когда ветер донес до него запах русского пилава из пшена с мясом. Но пилав - это еще что! Какие у урысов женщины - вот это да! Это ж целое состояние! Да за одну служанку можно будет табун купить! Тогда и жениться можно будет. А уж за вот эту молодую, всю в украшениях, вообще на торгу в столичном Биляре дадут золота почти столько, сколько она весит. Урысские женщины вообще красивы, белолицые, крутогрудые, широкобедрые, вах! И здоровые, за них арабские купцы дорого платят… Впрочем, эту, в дорогом платье все равно Курбат заберет, Батбаян молодой, только во второй поход пошел, его доля в добыче не так уж велика…. Хотя, если ему, Батбаяну, удастся ее захватить…
Все равно Курбату, наверное, больше эта понравится, с волосами темными как ночь, он таких любит. Впрочем, что мечтать, даже если он и захватит эту пэри, то на большее, чем облапать ее, пока на ладью тащишь, все равно времени не будет. Надо будет уходить от погони, а потом уж точно не выйдет - девок не так много, всего десяток, не больше, и все они скрасят одиночество десятникам, а ему хорошо, если на долю от продажи еще можно рассчитывать. Да вот цена даже такой красавицы, разделенная на сотню человек, уже не так радует. Одна надежда, что урысы все-таки порубят кого-то, глядишь, и делиться придется меньше. Мысль, что урысы могут и его самого порубить, не приходила в потную голову Батбаяна. Он лишь сожалел, что нечего и надеяться получить хоть одну в свой шатер, у него и шатра-то никакого нет, в походе шатры только у Курбата и Касыма…
Так, что это у урысов на всех шибасах осталось по три караульщика, а на этих двух - по семи? И сидят в воде эти две пониже, видать нагружены. Ага, вот эти-то и надо будет уводить в первую очередь, а остальные либо захватить, либо если не выйдет, пробить дно, тогда русы точно не смогут догнать, выскочить в Оку и все. Их догонят свои шибасы, те, что сейчас спрятаны за мысом, на Оке, потом вниз по течению, а там уже Итиль, родная река, сама принесет домой, в Булгар.
Батбаяну захотелось пить. Он со всеми предосторожностями, стараясь следить, чтобы над ним не шелохнулась ни одна ветка, потянул за ремень, перекинутый через плечо, на котором болталась маленькая кожаная фляга, подтащил ее ко рту и глотнул теплой, чуть пахнувшей тиной воды. Напившись, он почувствовал, что лежит вот так уже целую четверть дня, и вода, выпитая еще утром, просится наружу. Терпеть до темноты еще долго… Батбаян осторожно отполз назад, за бугорок, и, встав, на колени, развязал тесемки на шальварах. Но прежде, чем управиться, он случайно взглянул влево, и там за кустами увидел Кривого Касыма, который буравил его своим единственным глазом и сделал жест рукой, который можно понять без толмача: заметят тебя - зарежу!
Наконец начало смеркаться, появились комары, но отмахиваться Батбаян не решался.
Вдруг кто-то схватил его за сапог, он было дернулся, но увидел, что это Айдар, и успокоился. Айдар прошептал, что, де, Курбат зовет, хочет узнать расположение урысов.
Вдвоем они отползли подальше, потом поднялись и, стараясь, чтобы ни одна ветка не хрустнула, вернулись к Курбату. Батбаян рассказал все, что видел, лежа в кустах: шибас у урысов всего пятнадцать, но из них три груженые, а остальные, хоть и не порожние, но нагружены явно легче, но эти три охраняет каждую по семь воинов. На других шибасах всего по три человека на каждой. Остальные урысы расположились лагерем. Видать, урысы-то не простые, знатные - у них три шатра, и воинов пять сороков. Но зато в одном из шатров десяток женщин, из них две тоже знатные, в шелке да золоте, и, а прочие в хорошей одежде, хоть и не такой дорогой, и почти все молодые, кроме одной.
В гаснущих сумерках Батбаян изобразил на истоптанной полянке из листьев лопуха шатры и показал, где и на каком расстоянии от воды они стоят, и который из них женский, а палочками выложил, как стоят в воде шибасы, и какие из них с хабаром.
Курбат явно задумался. Они сидели тут на берегу Оки уже половину месяца и ждали, пока на привычную стоянку пристанет какой-нибудь купец. Но ни одного купца как назло не было. В прочее время Курбат ни за что не решился бы напасть на княжеский поезд (а судя по тому, что рассказал юнец, это именно кто-то из урысских князьков), но сейчас у них заканчивались припасы, и Курбат видел каким блеском загорелись глаза его десятников, при рассказе о груженых шибасах и молодых бабах. Если он прикажет отойти, его не поймут. А когда вожака не понимают, ему перестают подчиняться.
Он решился. В конце концов, нападение будет внезапным, и раньше, чем эти урысы сообразят, что происходит, они на их же шибасах уйдут в Оку, и все.
Батбаян был счастлив: его десяток (не его, конечно, а Касыма, просто он тоже был в этом десятке) Курбат направил как раз к женскому шатру, надо будет подползти, по сигналу снять часовых, схватить девок и добро, какое там будет, и бежать к берегу. Десятки Бикташа, Биктимера и Атрача захватят шибасы, а Тутай и Муххамад со своими десятками будут прикрывать их слева и справа.
***
- Княжна Елена!
Отзываться не хотелось, так хорошо было сидеть тут под березой и глядеть с пригорка на реку, свет закатного солнца был таким желтым и густым, что, казалось, его можно было резать ножом и мазать на хлеб, словно мед. На узкой ладье, шириной едва в три шага все время проводишь среди гребцов и просто остаться хоть на минутку одной - это недоступная роскошь.
Лагерь разбили в стороне от берега на небольшом холме - у самой воды слишком много комаров и негде всем поместиться. Княжьи люди, ставившие шатры, шумели, отроки то и дело бегали к ладьям - принести-отнести что нужно, и вся эта суета так утомляла, что Звенислава отошла в сторонку, в небольшую березовую рощу, и решила посидеть в одиночестве.
Неожиданно для себя, она стала думать о Давыде. Тьфу, самодовольный петух! Сам еще из детских не вышел, а туда же, всем распоряжается! И где пристать, и где шатры поставить, всем! И почему брат Владимир его слушает? Он же старше! И опытней! Но когда начинаешь говорить об этом, он улыбается тихо и так ласково отвечает: «А не заняться ли тебе, сестрица, вышиванием? Ты так вышиваешь хорошо! А Давыд - князь, брат твоего жениха, он везет тебя на свадьбу, кому и решать все, как не ему?» Вот и говори с таким!
- Княжна Елена, нянька зовет, если не дозовусь тебя, прибьет ведь!
Снежка запыхалась, видно и впрям бежала, можно ей, конечно, приказать уйти, да уж ладно, все равно уже есть хочется.
Пришлось встать и вернуться к шатру, там уже все приготовили к вечере, со струга принесли доски, наскоро сбили лавки и покрыли их суконными одеялами, Маренка стояла с ковшом - слить воды на руки княжне.
Шатер был разделен занавесью на две половины - в ближней ко входу спали девушки да мамка, а в дальней - Звенислава с Кончаковной. В конце зимы, когда брат только вернулся из плена и привез жену-половчанку, Звенислава побаивалась ее черных глаз (еще сглазит, чего доброго), ее странного выговора, в общем, половчанка представлялась ей не меньше чем колдуньей, приворотным зельем опоившей брата, который на нее, похоже, надышаться не мог. И только потом, когда они на одной ладье плыли по Двине, стало ясно, что дочь хана - еще совсем юна, даже немного моложе самой Звениславы, и ей самой страшновато и неуютно было в чужой стране, где не пьют кобыльего молока, а женщины почти все время проводят взаперти в тереме. Но не похоже было, чтоб она сожалела о том, что покинула родную степь. Впрочем, говорила она мало, а по ее черным глазам и не поймешь, что она думает.
Дальше http://v-m-zolotyx.livejournal.com/6979.html
Предыдущая запись тут Глава 2. Окончание http://v-m-zolotyx.livejournal.com/6452.html
Глава 3. Дорога на Муром. Лето 6695 (1187)
Выехали утром, после прощального пира, который дал Всеволод на Пантелеймонов день (27 июля, ст. стиль), гостям, не уехавшим вместе с черниговцами. После бессонной ночи у Давыда слегка кружилась и побаливала голова, и весь мир казался далеким и как будто немного чужим. Рассветный холодок заставлял зябко ежиться, и было приятно чувствовать тепло лошади. Впрочем, верхом долго ехать не пришлось, только из Среднего города через Торговые ворота, а там всего ничего, к Волжским воротам, которые выходят к Клязме, а у пристани их ждали еще накануне загруженные ладьи.
Пока плыли до Боголюбова, Давыд откровенно спал, поскольку княжна с братом были на другой ладье, ему не нужно было с ними разговаривать.
По Клязме идти было легко - вниз по течению. Они то шли под парусом, то садились за весла, если хотели ускориться, ни одного волока не было, только один раз пришлось разгружать ладьи и проводить вдоль левого берега мимо каменной гряды, торчавшей посередине русла. Ночевали то в шатрах на берегу, то в городах - на Клязме много городов: и Ярополч, и Стародуб, и Гороховец.
А вот на отроков Эфесских (4 августа, ст. стиль) пристали в последний раз перед впадением Клязмы в Оку, завтра на Оке надо поворачивать к полудню, против течения, хорошо бы Бог послал попутный ветер, потому что выгребать против Оки - трудная и медленная работа. Потому пристали рано, чтобы дать людям отдохнуть напоследок.
***
Булгарин Батбаян мучался от жары. Хоть он и лежал в кустах, и солнце не пекло ему голову, но в такой день будет жарко и в тени, хорошо до заката уже недолго осталось, а там дождаться сигнала от Курбата и… Лежал в кустах он не просто так, он наблюдал за высадкой урысов. Как они привязывают ладьи-шибасы, как ставят шатры, разводят костры и готовят похлебку. У Батбаяна аж слюнки потекли, когда ветер донес до него запах русского пилава из пшена с мясом. Но пилав - это еще что! Какие у урысов женщины - вот это да! Это ж целое состояние! Да за одну служанку можно будет табун купить! Тогда и жениться можно будет. А уж за вот эту молодую, всю в украшениях, вообще на торгу в столичном Биляре дадут золота почти столько, сколько она весит. Урысские женщины вообще красивы, белолицые, крутогрудые, широкобедрые, вах! И здоровые, за них арабские купцы дорого платят… Впрочем, эту, в дорогом платье все равно Курбат заберет, Батбаян молодой, только во второй поход пошел, его доля в добыче не так уж велика…. Хотя, если ему, Батбаяну, удастся ее захватить…
Все равно Курбату, наверное, больше эта понравится, с волосами темными как ночь, он таких любит. Впрочем, что мечтать, даже если он и захватит эту пэри, то на большее, чем облапать ее, пока на ладью тащишь, все равно времени не будет. Надо будет уходить от погони, а потом уж точно не выйдет - девок не так много, всего десяток, не больше, и все они скрасят одиночество десятникам, а ему хорошо, если на долю от продажи еще можно рассчитывать. Да вот цена даже такой красавицы, разделенная на сотню человек, уже не так радует. Одна надежда, что урысы все-таки порубят кого-то, глядишь, и делиться придется меньше. Мысль, что урысы могут и его самого порубить, не приходила в потную голову Батбаяна. Он лишь сожалел, что нечего и надеяться получить хоть одну в свой шатер, у него и шатра-то никакого нет, в походе шатры только у Курбата и Касыма…
Так, что это у урысов на всех шибасах осталось по три караульщика, а на этих двух - по семи? И сидят в воде эти две пониже, видать нагружены. Ага, вот эти-то и надо будет уводить в первую очередь, а остальные либо захватить, либо если не выйдет, пробить дно, тогда русы точно не смогут догнать, выскочить в Оку и все. Их догонят свои шибасы, те, что сейчас спрятаны за мысом, на Оке, потом вниз по течению, а там уже Итиль, родная река, сама принесет домой, в Булгар.
Батбаяну захотелось пить. Он со всеми предосторожностями, стараясь следить, чтобы над ним не шелохнулась ни одна ветка, потянул за ремень, перекинутый через плечо, на котором болталась маленькая кожаная фляга, подтащил ее ко рту и глотнул теплой, чуть пахнувшей тиной воды. Напившись, он почувствовал, что лежит вот так уже целую четверть дня, и вода, выпитая еще утром, просится наружу. Терпеть до темноты еще долго… Батбаян осторожно отполз назад, за бугорок, и, встав, на колени, развязал тесемки на шальварах. Но прежде, чем управиться, он случайно взглянул влево, и там за кустами увидел Кривого Касыма, который буравил его своим единственным глазом и сделал жест рукой, который можно понять без толмача: заметят тебя - зарежу!
Наконец начало смеркаться, появились комары, но отмахиваться Батбаян не решался.
Вдруг кто-то схватил его за сапог, он было дернулся, но увидел, что это Айдар, и успокоился. Айдар прошептал, что, де, Курбат зовет, хочет узнать расположение урысов.
Вдвоем они отползли подальше, потом поднялись и, стараясь, чтобы ни одна ветка не хрустнула, вернулись к Курбату. Батбаян рассказал все, что видел, лежа в кустах: шибас у урысов всего пятнадцать, но из них три груженые, а остальные, хоть и не порожние, но нагружены явно легче, но эти три охраняет каждую по семь воинов. На других шибасах всего по три человека на каждой. Остальные урысы расположились лагерем. Видать, урысы-то не простые, знатные - у них три шатра, и воинов пять сороков. Но зато в одном из шатров десяток женщин, из них две тоже знатные, в шелке да золоте, и, а прочие в хорошей одежде, хоть и не такой дорогой, и почти все молодые, кроме одной.
В гаснущих сумерках Батбаян изобразил на истоптанной полянке из листьев лопуха шатры и показал, где и на каком расстоянии от воды они стоят, и который из них женский, а палочками выложил, как стоят в воде шибасы, и какие из них с хабаром.
Курбат явно задумался. Они сидели тут на берегу Оки уже половину месяца и ждали, пока на привычную стоянку пристанет какой-нибудь купец. Но ни одного купца как назло не было. В прочее время Курбат ни за что не решился бы напасть на княжеский поезд (а судя по тому, что рассказал юнец, это именно кто-то из урысских князьков), но сейчас у них заканчивались припасы, и Курбат видел каким блеском загорелись глаза его десятников, при рассказе о груженых шибасах и молодых бабах. Если он прикажет отойти, его не поймут. А когда вожака не понимают, ему перестают подчиняться.
Он решился. В конце концов, нападение будет внезапным, и раньше, чем эти урысы сообразят, что происходит, они на их же шибасах уйдут в Оку, и все.
Батбаян был счастлив: его десяток (не его, конечно, а Касыма, просто он тоже был в этом десятке) Курбат направил как раз к женскому шатру, надо будет подползти, по сигналу снять часовых, схватить девок и добро, какое там будет, и бежать к берегу. Десятки Бикташа, Биктимера и Атрача захватят шибасы, а Тутай и Муххамад со своими десятками будут прикрывать их слева и справа.
***
- Княжна Елена!
Отзываться не хотелось, так хорошо было сидеть тут под березой и глядеть с пригорка на реку, свет закатного солнца был таким желтым и густым, что, казалось, его можно было резать ножом и мазать на хлеб, словно мед. На узкой ладье, шириной едва в три шага все время проводишь среди гребцов и просто остаться хоть на минутку одной - это недоступная роскошь.
Лагерь разбили в стороне от берега на небольшом холме - у самой воды слишком много комаров и негде всем поместиться. Княжьи люди, ставившие шатры, шумели, отроки то и дело бегали к ладьям - принести-отнести что нужно, и вся эта суета так утомляла, что Звенислава отошла в сторонку, в небольшую березовую рощу, и решила посидеть в одиночестве.
Неожиданно для себя, она стала думать о Давыде. Тьфу, самодовольный петух! Сам еще из детских не вышел, а туда же, всем распоряжается! И где пристать, и где шатры поставить, всем! И почему брат Владимир его слушает? Он же старше! И опытней! Но когда начинаешь говорить об этом, он улыбается тихо и так ласково отвечает: «А не заняться ли тебе, сестрица, вышиванием? Ты так вышиваешь хорошо! А Давыд - князь, брат твоего жениха, он везет тебя на свадьбу, кому и решать все, как не ему?» Вот и говори с таким!
- Княжна Елена, нянька зовет, если не дозовусь тебя, прибьет ведь!
Снежка запыхалась, видно и впрям бежала, можно ей, конечно, приказать уйти, да уж ладно, все равно уже есть хочется.
Пришлось встать и вернуться к шатру, там уже все приготовили к вечере, со струга принесли доски, наскоро сбили лавки и покрыли их суконными одеялами, Маренка стояла с ковшом - слить воды на руки княжне.
Шатер был разделен занавесью на две половины - в ближней ко входу спали девушки да мамка, а в дальней - Звенислава с Кончаковной. В конце зимы, когда брат только вернулся из плена и привез жену-половчанку, Звенислава побаивалась ее черных глаз (еще сглазит, чего доброго), ее странного выговора, в общем, половчанка представлялась ей не меньше чем колдуньей, приворотным зельем опоившей брата, который на нее, похоже, надышаться не мог. И только потом, когда они на одной ладье плыли по Двине, стало ясно, что дочь хана - еще совсем юна, даже немного моложе самой Звениславы, и ей самой страшновато и неуютно было в чужой стране, где не пьют кобыльего молока, а женщины почти все время проводят взаперти в тереме. Но не похоже было, чтоб она сожалела о том, что покинула родную степь. Впрочем, говорила она мало, а по ее черным глазам и не поймешь, что она думает.
Дальше http://v-m-zolotyx.livejournal.com/6979.html