Марсельеза
начало тут
***
Матери позвонила на следующий день. Сказала, что со мной всё в порядке, поживу у подруги, пусть не волнуются. Домой пока не вернусь, нет, прости. Передавай привет папе.
Тётя Мэй сказала, живи, сколько хочешь, я сбежала примерно в твоём же возрасте, тоже, кстати, к тётке, материной сестре. Очень хорошо помню, как важно, чтобы было куда сбежать. Золото она у меня.
Гила всё ещё нет, и это даже ещё хуже, чем вчерашний побег из дома: с побегом понятно, что делать, а тут… Я никогда раньше не оставалась одна, без него. Интересно, а я теперь что, ничего не вижу? Тётя Мэй не в счёт, у неё и так всегда всё в порядке, ни предупреждать ни о чём не надо, ни срока не видно, знай себе любуйся на редкий пример абсолютно счастливого человека, занятого любимым делом.
Гил, эй, Гил, где же ты, ну?
***
- Кажется, детка, ты впервые в жизни сама себя испугалась, - констатирует Габриэль. - Это должно было рано или поздно случиться, со всеми случается. Самый верный признак взросления, не переживай.
Не знаю, каким чудом у меня сохранилась её визитка. В кошельке, среди кучи полезных и бесполезных бумажек, где-то за десятком других, мятая, с измочаленными углами. Каким чудом Габриэль не поменяла номер телефона, тоже неведомо. Наверное, мне просто должно было хоть в чём-нибудь хоть когда-нибудь повезти.
- Если я ничего не вижу, значит ли это, что Гила больше не существует?
Часть меня, та, которая очень устала, та, которая не может больше вечно тревожиться за других и хотела бы сдаться, надеется услышать, что да. Что я никогда больше не буду смотреть на полную надежд молодую женщину, знать, что у неё никогда не будет детей, как бы она их ни захотела, и быть не в силах ей это сказать. Что никогда больше я не буду прятать глаза, идя по улице, не буду старательно смотреть в одну точку, желательно на стену ближайшего дома, лишь бы ни с кем не встречаться взглядом, лишь бы не видеть ничего, что не удастся забыть и не будет возможности изменить. Лишь бы не было больше этого “сорок два, остановка сердца”, “тридцать шесть, неизвестный пока что несчастный случай”, тридцать семь, сорок четыре, пятьдесят… Когда Гил только начал показывать мне, что будет, когда это было всего лишь “скажи няне, чтобы не готовила это мясо, оно протухло, отравитесь”, “найди бабушкины очки, без них она сегодня споткнется и вывихнет руку”, всё можно было поправить, требовалось только сколько-то ловкости и усилий. Теперь всё иначе.
- Прости, милая, но этого я не знаю.
Габриэль смотрит на меня с такой нежной улыбкой, какой у собственной матери я не помню. Она называет меня ласковыми словами, очень внимательно слушает и не прогоняет. Мне восемнадцать, я сижу в кабинете у почти незнакомой женщины, ловлю эти её ласковые слова и не могу перестать плакать о том, как сильно и как чудовищно долго мне их не хватало.
***
Удивительно, как много людей в современном вполне себе материалистическом мире ходят за советом к гадалке. Каждый вечер у Габриэль расписан чуть ли не по секундам, телефон в маленькой приёмной при кабинете разрывается без перерыва, только успевай отвечать:
- Офис Габриэль Корасон, добрый день, я вас слушаю!
- Надо же тебе на что-то жить, - говорит Габриэль, - а у меня как раз секретарша в декрет уходит, никак не найду ей замену. Оставайся, днём будешь учиться, а вечером помогать мне тут, основная работа у меня как раз вечером. Записать, перезаписать, встретить, проводить, сделать чаю - ничего сложного, зато очень интересно наблюдать, кто как приходит и как уходит, да и вообще с моей работой никогда не соскучишься, - смеётся, она вообще часто смеётся и гладит меня по плечу, это ужасно приятно, естественно и непривычно, я поначалу каждый раз вздрагивала, но это быстро прошло. - Захочешь - научу тебя работать с Таро, хотя тут, знаешь, не всегда, но довольно часто карты - всего лишь способ рассказывать людям то, что ты видишь без карт. Ай, ладно, в общем, захочешь - приходи, научу, а пока пойду в порядок себя приведу, первая встреча уже через полчаса.
Крохотный офис Габриэль (очень странно называть это “офисом”, но точнее слова не существует) ютится в старинном здании в самом центре, окнами в тихий зелёный двор, дверь в дверь со множеством других не намного менее странных заведений вроде аюрведической лавочки и зала для занятий по медитации.
Прижиться там оказалось очень легко.
- Сейчас придёт следующая клиентка, посмотри на неё внимательно, потом мне расскажешь, - вполголоса инструктирует меня Габриэль, выйдя из кабинета за чаем в перерыве между двумя сеансами. В отличие ото всех остальных гадалок, к которым меня таскали, Габриэль на дух не переносит большую часть “традиционного” антуража: ни тебе хрустального шара, ни золотых колец по четыре на каждом пальце, ни длинных алых ногтей, никаких бесконечных подушечек, вышитых поддельным золотом, покрывал, висюлек и статуэток. Аскетичная светлая комната с большим окном, на столе только книги, блокноты и письменные принадлежности, в специальном углу одна простая свеча, которую Габриэль почти что не зажигает. Единственный рабочий инструмент - колода Таро, если бы не она, Габи выглядела бы скорее юристом или психологом, чем гадалкой. И несмотря на полное нарушение всех канонов расписание у неё забито на месяц вперёд.
- Ну как ты, что насмотрела? - спрашивает Габи, когда клиентка уходит.
Я не знаю, что ей ответить, без Гиловых глаз я кажусь себе совершенно слепой.
- Просто подумай, не обязательно пересказывать мне всю её биографию. Может быть, тебе что-то запомнилось?
Габи часто так делала: просила меня внимательно смотреть приходящих, а потом расспрашивала. Даже если я ничего не могла толком сказать, мямлила банальности или вообще молчала, она никогда не ругалась, только нежно гладила по голове и уходила готовиться к следующему клиенту. Через время я настолько привыкла присматриваться, что уже сама приходила рассказывать: один пришёл с каким-то камнем на шее, а ушёл без него, другая наоборот, унесла на себе целую гору, если не две. Вот девочку привели, совсем как меня когда-то, и я чуть не расплакалась, украдкой разглядывая её испуганное лицо. Долго потом смотрела на её мать и не могла решить, что я чувствую. Кажется, очень скучаю по Гилу, и это всё. После этих двоих Габи вышла в приёмную, крепко обняла меня и сказала, что с девочкой всё будет в порядке.
С какой именно, не уточнила, а я не нашла в себе сил спросить.
***
- У меня был клиент, которому я предсказала смерть от ножевого ранения в драке, - говорит мне как-то Габи за уроком Таро. Через пару месяцев я всё-таки попросила меня научить, интересно же, как всё это работает. - В тридцать четыре года. И, знаешь, что? Сейчас ему сорок два, и я до сих пор с ним дружу.
Я беспомощно глотаю ртом воздух, не в силах произнести своё: “Как тебе удалось?” Уже более-менее привыкла спокойно смотреть на людей, наблюдать, как Габи делает, в общем-то, то же самое, что делала я, но всё ещё не совсем понимаю, почему у неё получается настолько иначе.
- Всё очень просто, детка, - смеётся Габи, глядя в мои растерянные глаза. - Когда я предсказала ему судьбу, он её изменил. Пошёл учиться драться, самооборона, рукопашный бой, что-то такое. Ему даже не пришлось убегать от той драки, она случилась, это было неизменяемо, просто в ней никто не погиб. Теперь он, будешь смеяться, тренер, да-да, по этому самому рукопашному бою. Хорошая, говорит, между прочим, работа, весёлая.
Я долго молчу, она долго молчит, карты, кажется, смеются над нами, и мне, кажется, становится наконец-то понятно, как выглядит то, что на самом деле является одиночеством. Это, оказывается, совсем не когда ты один без других людей. Оказывается, это иначе.
***
- Мне сегодня звонила твоя тётя Элиза, - говорит Мэй однажды, примерно через полгода после того, что я сбежала из дома.
Мы с тётушкой живём душа в душу, я с удовольствием готовлю ей завтраки, чего она терпеть не может делать сама, она всегда оставляет для меня что-нибудь вкусненькое на ужин, зная, что я приду поздно и очень голодная. Когда всё более-менее устаканилось с работой у Габи, я хотела оставить тётю в покое и снять где-нибудь комнату, но Мэй попросила не уезжать. Знаешь, мол, я не большой любитель сентиментальных слов и у меня вряд ли когда-нибудь будет муж и куча детей, для этого я, видимо, как-то не так устроена, но так здорово, когда есть кто-то, кого можно назвать семьёй, у меня так никогда ещё не было.
“У меня тоже”, - подумала я и осталась.
Габи продолжает потихоньку учить меня работать с Таро, больше из любопытства, чем с какой-то практической целью, и никогда в жизни мне ещё не было так спокойно: оказывается, здорово чувствовать, что тебе просто рады, просто тому, кто ты есть.
- Мне сегодня звонила твоя тётя Элиза, - говорит Мэй, и в голосе её звучит тревога пополам с возмущением. Она знает всю эту историю, я ей сама рассказала, решив, что пусть лучше узнает мою версию, чем чужую. Мэй пожала плечами, хмыкнула, что Каролина никогда не слушала никого, кроме самой себя, и больше к вопросу не возвращалась.
Тётя Элиза просила передать мне, что мама была в больнице. Легла на плановое обследование (“Ну ты же знаешь её, трясётся над каждым седым волоском...”), получила диагноз по лёгочной части, к счастью, не очень серьёзный. Врачи сказали, ещё через год всё могло бы быть существенно хуже, хорошо, что заметили вовремя. Сейчас проходит лечение, динамика обнадёживает, всё в таком духе.
- А ещё, сказала твоя тётя Элиза, и я сейчас передаю слово в слово, - недобро щурится Мэй, - “Каролина, кажется, просто дура. Она же мне тогда рассказала, что Марси просила сходить ко врачу и проверить лёгкие”. И знаешь, что? И это опять цитата! “Когда я спросила её, не хочет ли она позвонить Марси, она сказала, что Марси её обидела и, пока сама не придёт, мириться она не будет”.
Мэй возмущается и кипит, а я, кажется, первый раз в жизни смеюсь, как сумасшедшая. Хохочу на весь дом, на весь мир, на всё то, что снова есть просто мы с Гилом, огромное, и непостижимое, как человеческая глупость или любовь.
Подхожу к зеркалу, смотрю на своё отражение и вижу там сразу обоих нас, больше не разделённых на двое: всё ещё девчонка-пацанка, синяки под глазами от недосыпа, волосы “одуванчиком” вокруг головы в сочетании с гиловыми рогами и двумя глазами на лбу смотрятся как пафосный чёрный нимб. От такой картины мне бы хмыкнуть зловеще и пойти захватывать мир, вот же, налицо все шансы, вернее, будем честными, на лице. Но я хохочу, мы с Гилом хохочем, потому что всё это слишком по-идиотски, настолько феерически глупо, что даже уже не болит. Привет, незнакомый мне мастер по рукопашному бою, спасибо тебе за твою историю. Привет, мама, спасибо, что можно смотреть на тебя и понимать, до какой степени я не хочу быть такой же.
Привет, Гил, я теперь знаю, что ты никогда никуда из меня не девался. Я поплачу потом, ладно, за все те тёмные ночи с тенями от октябрьских веток, так похожими на чужие жилы, если ловить их себе на запястья. За все те дни, когда я думала, что потеряла тебя навсегда. Я выплачу из себя одиночество, по чуть-чуть всё до дна, но сначала привыкну больше не чувствовать только его. Я выплачу невозможность не взваливать на себя все беды на свете и научусь помнить, что ничего, кроме смерти, не окончательно и не решено. Я выплачу всё сполна, но потом, хорошо? Но потом. А пока давай просто смеяться, мне, оказывается, так сильно этого не хватало все мои бесконечно долгие восемнадцать лет.
Я смеюсь и смеюсь, а когда наконец понимаю, что больше уже не могу, замолкаю и слышу, как Мэй вполголоса напевает на кухне. Возится с чем-то, судя по звуку: льётся из крана вода, закипает чайник и тикает на духовке таймер. Вспоминаю, что она обещала наготовить сегодня кучу всякой вкуснятины и на десерт лимонный пирог, такой, чтобы минимум теста и очень много начинки, ровно как я люблю.
Кричу на весь дом:
- Эй, ну ты же оставила мне хотя бы посуду? Не смей говорить, что уже всё сделала без меня!
Слышу, как Мэй смеётся, наскоро вытираю всё-таки прорвавшуюся одну-единственную слезинку и бегу помогать.
P.S.
Габи я предупредила на следующий день: мол, так и так, будь, пожалуйста, осторожна, когда куда-нибудь едешь, времени много, но привыкай лучше сейчас. Она долго и внимательно на меня смотрела, наклонив голову набок, потом кивнула: спасибо, мол, дорогая, обязательно буду. А ещё давно хотела сказать: глаза у тебя очень красивые, да-да-да, все четыре.
Вот не совру, целый день потом каждую свободную минуту торчала у зеркала, нарочно глядя только серыми человечьими, и вот ими - лоб как лоб, упрямый и гладкий, и никаких лишних глаз на нём совершенно точно не видно. Судя по тихому, но отчётливому хихиканью, Габи наблюдала за моими сомнениями из-за двери кабинета и осталась очень довольна шуткой.