Морской курорт на Атлантическом побережье Европы. Ночной разговор (2)
Иманд (46, почти 47) - Анна (44)
(1)
***
Околдованные волшебством ночи, они медленно входят в пенный шорох прибоя. Расталкивая волны коленями, животом, локтями, оставляя светлый шлейф, постепенно гаснущий в темной воде, идут в раскачливую теплую глубь. Зайдя по грудь, опускают головы и видят себя призрачно сияющих, искаженные сплюснутые очертания тел. Иманд пропускает между пальцев ласковую живую воду.
- Мы тоже светимся, - Анна разглядывает свою руку, одетую мягким голубоватым блеском.
Они не уплывают далеко, словно боясь потеряться, раствориться в жидком сиянии, разгребают руками и ногами море блеска, оставляя на воде зеленоватые мерцающие полосы. Осыпают друг друга искристыми брызгами, самоцветными огнями - дурачатся как дети и не хотят выходить.
- Ну хватит, - с усилием переводя дух, говорит наконец Анна. - Давай просто посидим, полюбуемся.
Иманд подсаживает жену на помост и садится рядом, опустив ноги в звездное молоко.
Сверху взгляду открывается другая картина. Мерцание чернильно-лоснящейся глади: одни «звезды», опускаясь в толщу вод, блекнут и затухают, другие - взмывая к поверхности, разгораются ярче. Иногда лиловые вспышки проносятся там, где ночной ветерок слегка морщит воду. Мокрый песок весь в топазовых узорах пены. В колыханье прибоя - слабые просверки неоновой зелени, это флюоресцирующее вещество, окисляясь, выделяет кванты зеленого света.
- Расскажешь мне? - Иманд слегка толкает плечом жену, заглядевшуюся на эти чудеса.
- Обними, - откликается Анна и, привалившись к нему, счастливо вздыхает. Недолгое молчание наполнено взаимно переживаемым ощущением предельной близости, столь же волшебно мимолетным, как и те микроорганизмы, что внезапно зажгли море.
- Я, знаешь, в затруднении, - признается она. - Сначала вопрос тебе задала, а теперь думаю: лучший секс предполагает, что был и худший, иначе с чем сравнивать? И получается, не с чем. Не было того, о чем вспомнить тошно.
- Но ведь не может быть все одинаково.
- Да, но это не качественная разница.
- Тогда расскажи… про самый запоминающийся, что ли.
- Ага. Хотя я не столько сам секс - что там особенно помнить? - сколько то, что с ним связано: атмосфера, эмоции, доверие… Помнишь, - помолчав спрашивает она, - как мы на озере под ливень попали?
Анна мысленно возвращается в тот по-летнему теплый сентябрьский денек в Höga Кusten накануне девятого дня рождения Соланж. Она все утро - в делах, и с легкой завистью прислушивается к веселью, кипящему внизу - в аллее, где Иманд и дети устроили скачки на пони.
- Я первый, первый! - ликует Малыш и в упоении запевает лихую победную песнь.
- Пап, так же нечестно, да? Ну, скажи ему! - надрывается Соланж.
Ответа «главного судьи» не слышно. Азартные вопли вскипают с новой силой - состязания продолжаются. А у нее как назло, то один визитер, то другой.
После полудня Иманд возникает в дверях - в бриджах, в жилете поверх просторной полотняной рубашки с широким воротником и подвернутыми до локтя рукавами, возбужденный и нетерпеливый:
- Это похищение, - похлопывая хлыстиком по голенищу, сурово объявляет он. - У тебя пять минут, чтоб амазонку надеть. Не успеешь, умыкну в чем была.
Анна выглядывает в окно: в притихшей аллее щиплет травку предусмотрительно оседланная Блю.
***
До озера оставалось чуть больше мили, когда с ясного неба, при полном солнечном блеске, в сухую гулкую землю как в барабан грянул шумный проливень, и также внезапно иссяк, оставив их растерянными и мокрыми до нитки. Лошади тревожно фыркают, встряхиваясь и прядая ушами.
- Что теперь делать? - растерянно спрашивает Анна. С волос у нее течет, амазонка липнет к телу. - В шатре на берегу есть полотенца и что-нибудь сухое, но вниз по крутой размокшей дороге…
- Не бойся, Блю справится, - ободряет муж. - Какой же увоз без приключений!
Они спускаются, держась бок о бок, и, выбравшись на прибрежную полосу, посылают коней в галоп.
Шатер, разбитый на маленьком песчаном пляже, стоит там с первых теплых дней и до ноября. Внутри они находят сложенные на шезлонге полотенца и, что очень кстати, флисовые пледы. Пока Анна выпутывается из мокрой амазонки и сырого белья, Иманд, покопавшись в ящиках под шезлонгом, вытаскивает свежую рубашку, пляжную тунику Анны и два парео, в одно из них - бирюзовое с цветочной каймой, она может завернуться целиком - как в сари.
Скачка под ветром в мокрой одежде дает о себе знать - у Анны зуб на зуб не попадает. Но сейчас некогда об этом думать. Расстелив полотенца, она поочередно кладет на них мокрые вещи и скатывает в тугой ролик, чтобы влага впиталась. А когда разворачивает, одежда уже почти сухая.
- Где ты так научилась? - помогая жене, удивляется Иманд.
- В Индии. Там в сезон дождей тряпки неделями не сохнут, приходится вот так.
Они развешивают одежду на солнце, авось через час высохнет. Анну все еще колотит дрожь. Она закуталась в плед, но никак не согреется. Холод сидит под кожей.
- Дай-ка руки, - Иманд подсаживается к ней:
Она высовывает наружу бледную в голубых жилках лапку.
- И другую давай.
Он крепко растирает ей пальцы, ладони, поднимаясь выше - до локтя, потихоньку высвобождая ее из флисовых объятий.
- Сними тунику и ложись на живот.
Он знает, что под туникой ничего нет - сам настоял, чтоб Анна сняла мокрое, и все же ее хрупкая нагота бьет по сердцу. Иманд убирает ей с шеи, перекидывая вперед, волну влажных волос, обнимает сведенные холодом плечи, шепчет в ухо:
- Ты как роденовская «Данаида», - и по-мужски энергично докрасна растирает ей лопатки, узкую спину.
- Эй, полегче! - она дрыгает ногой и колотит его пяткой, - Шкуру сдерешь!
- Лежи смирно, а то отшлепаю, - шутит он, но все же умеряет силу, утюжа ладонями поясничную ложбинку и мягкие половинки зада, разгоняя кровь, согревая. Теплота разливается по телу, расслабляет - век бы так лежать под его руками.
С рассеянной улыбкой она поворачивается на спину, бесстыдно потягивается, предлагая всю себя его взгляду, но не думая о нем - вся порозовевшая, дышащая негой. Этой акции по спасению замерзающей так естественно перейти в секс. Не то что бы Анна очень уж хотела его, просто понимала, чем все кончится. Можно сказать, ждала. Но ничего не произошло.
- Согрелась? - спросил муж.
- Да-а… - она блаженно вытянулась с еле заметным вздохом, мол, ладно уж...
Он пошарил сзади, отыскивая плед.
- Укрыть тебя?
- Да-а, - она, заранее приготовила это «да» и ой, запоздало спохватилась.
Он так и сделал, укрыл ее от шеи до ступней, и заботливо подоткнул с боков, будто и не держал в уме ничего иного. Поднялся.
- Посмотрю, что там погода - не намочит опять наши одежки?
То-то она удивилась! Задетой себя почувствовала. Нет, если б он не хотел… но ведь хотел же! Тогда почему ушел? Спросить? А он скажет? Придумать бы еще, как вопрос задать. Но размышлять уже некогда и она говорит ему, вернувшемуся:
- Полежи со мной.
Он ложится рядом на живот, с оскор-р-рбительно безмятежным видом встречает ее взгляд. Ах так! Азарт и возбуждение вскипают в ней. Анна властно берет его лицо в ладони: посмотрим, насколько хватит твоего показного равнодушия! И едва их губы соприкосаются, ощущает горячий благодарный отклик его тела.
- Разве не этого ты хотел? - пряча торжествующий смешок, шепчет она.
Муж не спорит.
Его страсть действует на Анну как глоток любовной горячки, сообщая нервам ту степень возбуждения, когда прелюдия уже не нужна, а жажда соединения заставляет отбросить всякую стыдливость. Она сходу покоряется его власти. И, пока он вдохновенно кует их счастье, сама с восторгом обладает его легким, сильным, щедрым телом, до обоюдного сладостного изнеможения.
***
- Почему ты меня оставил? Ты же хотел секса!
- А ты?
- Ну… я была не против.
- То есть готова уступить моему желанию?
Анна садится, нашаривая подле себя тунику, ненароком задевая его плечо тяжело качнувшейся грудью, - даже теперь, после всего, волнуя этим касанием.
Вот в чем дело - в его щепетильности: не станет он набрасываться на меня, даже если я согласна. Согласие, не значит желание. Вот если бы я сама хотела... Это благородно и… глупо, да, черт возьми, глупо!
- Да-да, - бормочет она, путаясь в широких шелковых рукавах и наконец выныривая к нему, растрепанная с горящими щеками - ты прав, я бы легко обошлась без секса. Но он был, и я не жалею. Ты слишком горд, чтоб навязываться, тебе претит мысль об уступке. Если женщина отдается тебе потому, что ты ее хочешь - это недостойно мужчины, да?
- Да.
- Тогда ты лишаешь счастья нас обоих.
Этот неожиданный вывод сбивает его с толку.
- Думаешь, мое либидо, как твое? - она опять ложится рядом, требовательно смотрит в лицо. - Но я не могу как ты, раз - и готова! Ты - да, у тебя это сразу. А я изначально просто согласна. Это не уступка, не подачка, дескать возьми, только отвяжись, проще дать, чем отнекиваться, - это возможность, понимаешь? Я не против, но мне нужна твоя помощь. Это ты делаешь меня готовой - ласкаешь, заводишь, вовлекаешь в любовную игру. А если не делаешь… отворачиваешься, уходишь...
- Но у тебя должен быть выбор! Если я хочу, а ты нет - ты же соглашаешься ради отношений, боишься обидеть отказом. Я тебя знаю.
Это правда. Она бы позволила ему, даже не желая сама. Любя. Анна без слов признает это, склоняя голову, утыкаясь лбом ему в плечо и, помолчав, жалобно:
- Ты - дороже.
Вот она истина. Всё, что они успели сказать друг другу до этой минуты, свелось к одному: секс - всего лишь секс, пусть он будет или не будет, как ты хочешь, главное - ты.
***
- И ты до сих пор это помнишь?
- Ты тоже, - она победно улыбается в темноте. - Но ответь, что все-таки заставляет тебя сомневаться во мне? Конечно, я могу не желать секса сию минуту, быть не в настроении, но ты и так это поймешь, даже не спрашивая. Сомнения ведь не в том, да?
Ему нелегко высказать это вслух.
- Вопрос не о сексе - хочешь ли ты его. Обо мне.
- О тебе? - она смотрит растеряно. - Думаешь, однажды я могу не захотеть тебя?
- Можешь.
- Ты тоже! - она вспыхивает. - Только у тебя хватает духу жить с этим… а я боюсь даже думать, что однажды ты… - она берет себя в руки и твердо договаривает, - можешь не захотеть лечь со мной. Мы всегда знали, что счастье может пройти. Брак, дети, вся наша жизнь - это ведь никакая не гарантия, да?
- Да.
- Как ты не боишься... сознавать?
- Боюсь. Но не хочу, чтобы страх исчез. С ним уйдет и острота счастья. Когда ты в постели снимаешь с меня шорты, штаны… не то что бы я сам не мог… но нужен ли я тебе - без штанов? Раздевая, ты отвечаешь «да». И сознание, что ты меня хочешь - что я нужен тебе, как мужчина, любовник, поднимает до небес. Страх потери не дает этому стать рутиной, чем-то что происходит потому, что мы женаты.
- Чертова диалектика, - в сердцах бормочет Анна, ударяя себя кулаком по колену.
- Хочу подарить тебе одну вещь, - вдруг говорит муж. - Подожди, я сейчас.
Иманд уходит в бунгало. Посеревшее небо и море (неужели мы всю ночь проговорили?), бледная лодочка месяца над верхушками пальм, купающих длинные перистые листья - все еще черные, в нежных красках востока.
Он возвращается. С видом небрежно-безразличным кладет ей на колени небольшую тетрадь в твердой как у книги обложке.
- Что это? - она раскрывает ее, перелистывает заполненные от руки страницы - слишком темно, чтобы читать.
Анна поднимает глаза на мужа - он кажется почти виноватым в эту минуту - и вдруг догадывается:
- Ты что, хранил ее все это время?!
- Я не думал, что она цела, - оправдывается Иманд. - Случайно наткнулся.
- Если б ты знал, - мечтательно говорит Анна, - как мне тогда хотелось заглянуть в твой дневник.
- Но ведь не заглянула.
- Ты знаешь?
Он улыбается в сумерках:
- Я тебя видел тогда в беседке.
- Боже мой, два десятка лет… нет, больше! - она разглаживает пальцами его подарок. - Это же все равно как снова встретить тебя - двадцатипятилетнего… узнать твои мысли… - глаза у нее делаются озорными. - А не станешь ревновать, если я влюблюсь в тебя - тогдашнего заново?
(1)
***
Околдованные волшебством ночи, они медленно входят в пенный шорох прибоя. Расталкивая волны коленями, животом, локтями, оставляя светлый шлейф, постепенно гаснущий в темной воде, идут в раскачливую теплую глубь. Зайдя по грудь, опускают головы и видят себя призрачно сияющих, искаженные сплюснутые очертания тел. Иманд пропускает между пальцев ласковую живую воду.
- Мы тоже светимся, - Анна разглядывает свою руку, одетую мягким голубоватым блеском.
Они не уплывают далеко, словно боясь потеряться, раствориться в жидком сиянии, разгребают руками и ногами море блеска, оставляя на воде зеленоватые мерцающие полосы. Осыпают друг друга искристыми брызгами, самоцветными огнями - дурачатся как дети и не хотят выходить.
- Ну хватит, - с усилием переводя дух, говорит наконец Анна. - Давай просто посидим, полюбуемся.
Иманд подсаживает жену на помост и садится рядом, опустив ноги в звездное молоко.
Сверху взгляду открывается другая картина. Мерцание чернильно-лоснящейся глади: одни «звезды», опускаясь в толщу вод, блекнут и затухают, другие - взмывая к поверхности, разгораются ярче. Иногда лиловые вспышки проносятся там, где ночной ветерок слегка морщит воду. Мокрый песок весь в топазовых узорах пены. В колыханье прибоя - слабые просверки неоновой зелени, это флюоресцирующее вещество, окисляясь, выделяет кванты зеленого света.
- Расскажешь мне? - Иманд слегка толкает плечом жену, заглядевшуюся на эти чудеса.
- Обними, - откликается Анна и, привалившись к нему, счастливо вздыхает. Недолгое молчание наполнено взаимно переживаемым ощущением предельной близости, столь же волшебно мимолетным, как и те микроорганизмы, что внезапно зажгли море.
- Я, знаешь, в затруднении, - признается она. - Сначала вопрос тебе задала, а теперь думаю: лучший секс предполагает, что был и худший, иначе с чем сравнивать? И получается, не с чем. Не было того, о чем вспомнить тошно.
- Но ведь не может быть все одинаково.
- Да, но это не качественная разница.
- Тогда расскажи… про самый запоминающийся, что ли.
- Ага. Хотя я не столько сам секс - что там особенно помнить? - сколько то, что с ним связано: атмосфера, эмоции, доверие… Помнишь, - помолчав спрашивает она, - как мы на озере под ливень попали?
Анна мысленно возвращается в тот по-летнему теплый сентябрьский денек в Höga Кusten накануне девятого дня рождения Соланж. Она все утро - в делах, и с легкой завистью прислушивается к веселью, кипящему внизу - в аллее, где Иманд и дети устроили скачки на пони.
- Я первый, первый! - ликует Малыш и в упоении запевает лихую победную песнь.
- Пап, так же нечестно, да? Ну, скажи ему! - надрывается Соланж.
Ответа «главного судьи» не слышно. Азартные вопли вскипают с новой силой - состязания продолжаются. А у нее как назло, то один визитер, то другой.
После полудня Иманд возникает в дверях - в бриджах, в жилете поверх просторной полотняной рубашки с широким воротником и подвернутыми до локтя рукавами, возбужденный и нетерпеливый:
- Это похищение, - похлопывая хлыстиком по голенищу, сурово объявляет он. - У тебя пять минут, чтоб амазонку надеть. Не успеешь, умыкну в чем была.
Анна выглядывает в окно: в притихшей аллее щиплет травку предусмотрительно оседланная Блю.
***
До озера оставалось чуть больше мили, когда с ясного неба, при полном солнечном блеске, в сухую гулкую землю как в барабан грянул шумный проливень, и также внезапно иссяк, оставив их растерянными и мокрыми до нитки. Лошади тревожно фыркают, встряхиваясь и прядая ушами.
- Что теперь делать? - растерянно спрашивает Анна. С волос у нее течет, амазонка липнет к телу. - В шатре на берегу есть полотенца и что-нибудь сухое, но вниз по крутой размокшей дороге…
- Не бойся, Блю справится, - ободряет муж. - Какой же увоз без приключений!
Они спускаются, держась бок о бок, и, выбравшись на прибрежную полосу, посылают коней в галоп.
Шатер, разбитый на маленьком песчаном пляже, стоит там с первых теплых дней и до ноября. Внутри они находят сложенные на шезлонге полотенца и, что очень кстати, флисовые пледы. Пока Анна выпутывается из мокрой амазонки и сырого белья, Иманд, покопавшись в ящиках под шезлонгом, вытаскивает свежую рубашку, пляжную тунику Анны и два парео, в одно из них - бирюзовое с цветочной каймой, она может завернуться целиком - как в сари.
Скачка под ветром в мокрой одежде дает о себе знать - у Анны зуб на зуб не попадает. Но сейчас некогда об этом думать. Расстелив полотенца, она поочередно кладет на них мокрые вещи и скатывает в тугой ролик, чтобы влага впиталась. А когда разворачивает, одежда уже почти сухая.
- Где ты так научилась? - помогая жене, удивляется Иманд.
- В Индии. Там в сезон дождей тряпки неделями не сохнут, приходится вот так.
Они развешивают одежду на солнце, авось через час высохнет. Анну все еще колотит дрожь. Она закуталась в плед, но никак не согреется. Холод сидит под кожей.
- Дай-ка руки, - Иманд подсаживается к ней:
Она высовывает наружу бледную в голубых жилках лапку.
- И другую давай.
Он крепко растирает ей пальцы, ладони, поднимаясь выше - до локтя, потихоньку высвобождая ее из флисовых объятий.
- Сними тунику и ложись на живот.
Он знает, что под туникой ничего нет - сам настоял, чтоб Анна сняла мокрое, и все же ее хрупкая нагота бьет по сердцу. Иманд убирает ей с шеи, перекидывая вперед, волну влажных волос, обнимает сведенные холодом плечи, шепчет в ухо:
- Ты как роденовская «Данаида», - и по-мужски энергично докрасна растирает ей лопатки, узкую спину.
- Эй, полегче! - она дрыгает ногой и колотит его пяткой, - Шкуру сдерешь!
- Лежи смирно, а то отшлепаю, - шутит он, но все же умеряет силу, утюжа ладонями поясничную ложбинку и мягкие половинки зада, разгоняя кровь, согревая. Теплота разливается по телу, расслабляет - век бы так лежать под его руками.
С рассеянной улыбкой она поворачивается на спину, бесстыдно потягивается, предлагая всю себя его взгляду, но не думая о нем - вся порозовевшая, дышащая негой. Этой акции по спасению замерзающей так естественно перейти в секс. Не то что бы Анна очень уж хотела его, просто понимала, чем все кончится. Можно сказать, ждала. Но ничего не произошло.
- Согрелась? - спросил муж.
- Да-а… - она блаженно вытянулась с еле заметным вздохом, мол, ладно уж...
Он пошарил сзади, отыскивая плед.
- Укрыть тебя?
- Да-а, - она, заранее приготовила это «да» и ой, запоздало спохватилась.
Он так и сделал, укрыл ее от шеи до ступней, и заботливо подоткнул с боков, будто и не держал в уме ничего иного. Поднялся.
- Посмотрю, что там погода - не намочит опять наши одежки?
То-то она удивилась! Задетой себя почувствовала. Нет, если б он не хотел… но ведь хотел же! Тогда почему ушел? Спросить? А он скажет? Придумать бы еще, как вопрос задать. Но размышлять уже некогда и она говорит ему, вернувшемуся:
- Полежи со мной.
Он ложится рядом на живот, с оскор-р-рбительно безмятежным видом встречает ее взгляд. Ах так! Азарт и возбуждение вскипают в ней. Анна властно берет его лицо в ладони: посмотрим, насколько хватит твоего показного равнодушия! И едва их губы соприкосаются, ощущает горячий благодарный отклик его тела.
- Разве не этого ты хотел? - пряча торжествующий смешок, шепчет она.
Муж не спорит.
Его страсть действует на Анну как глоток любовной горячки, сообщая нервам ту степень возбуждения, когда прелюдия уже не нужна, а жажда соединения заставляет отбросить всякую стыдливость. Она сходу покоряется его власти. И, пока он вдохновенно кует их счастье, сама с восторгом обладает его легким, сильным, щедрым телом, до обоюдного сладостного изнеможения.
***
- Почему ты меня оставил? Ты же хотел секса!
- А ты?
- Ну… я была не против.
- То есть готова уступить моему желанию?
Анна садится, нашаривая подле себя тунику, ненароком задевая его плечо тяжело качнувшейся грудью, - даже теперь, после всего, волнуя этим касанием.
Вот в чем дело - в его щепетильности: не станет он набрасываться на меня, даже если я согласна. Согласие, не значит желание. Вот если бы я сама хотела... Это благородно и… глупо, да, черт возьми, глупо!
- Да-да, - бормочет она, путаясь в широких шелковых рукавах и наконец выныривая к нему, растрепанная с горящими щеками - ты прав, я бы легко обошлась без секса. Но он был, и я не жалею. Ты слишком горд, чтоб навязываться, тебе претит мысль об уступке. Если женщина отдается тебе потому, что ты ее хочешь - это недостойно мужчины, да?
- Да.
- Тогда ты лишаешь счастья нас обоих.
Этот неожиданный вывод сбивает его с толку.
- Думаешь, мое либидо, как твое? - она опять ложится рядом, требовательно смотрит в лицо. - Но я не могу как ты, раз - и готова! Ты - да, у тебя это сразу. А я изначально просто согласна. Это не уступка, не подачка, дескать возьми, только отвяжись, проще дать, чем отнекиваться, - это возможность, понимаешь? Я не против, но мне нужна твоя помощь. Это ты делаешь меня готовой - ласкаешь, заводишь, вовлекаешь в любовную игру. А если не делаешь… отворачиваешься, уходишь...
- Но у тебя должен быть выбор! Если я хочу, а ты нет - ты же соглашаешься ради отношений, боишься обидеть отказом. Я тебя знаю.
Это правда. Она бы позволила ему, даже не желая сама. Любя. Анна без слов признает это, склоняя голову, утыкаясь лбом ему в плечо и, помолчав, жалобно:
- Ты - дороже.
Вот она истина. Всё, что они успели сказать друг другу до этой минуты, свелось к одному: секс - всего лишь секс, пусть он будет или не будет, как ты хочешь, главное - ты.
***
- И ты до сих пор это помнишь?
- Ты тоже, - она победно улыбается в темноте. - Но ответь, что все-таки заставляет тебя сомневаться во мне? Конечно, я могу не желать секса сию минуту, быть не в настроении, но ты и так это поймешь, даже не спрашивая. Сомнения ведь не в том, да?
Ему нелегко высказать это вслух.
- Вопрос не о сексе - хочешь ли ты его. Обо мне.
- О тебе? - она смотрит растеряно. - Думаешь, однажды я могу не захотеть тебя?
- Можешь.
- Ты тоже! - она вспыхивает. - Только у тебя хватает духу жить с этим… а я боюсь даже думать, что однажды ты… - она берет себя в руки и твердо договаривает, - можешь не захотеть лечь со мной. Мы всегда знали, что счастье может пройти. Брак, дети, вся наша жизнь - это ведь никакая не гарантия, да?
- Да.
- Как ты не боишься... сознавать?
- Боюсь. Но не хочу, чтобы страх исчез. С ним уйдет и острота счастья. Когда ты в постели снимаешь с меня шорты, штаны… не то что бы я сам не мог… но нужен ли я тебе - без штанов? Раздевая, ты отвечаешь «да». И сознание, что ты меня хочешь - что я нужен тебе, как мужчина, любовник, поднимает до небес. Страх потери не дает этому стать рутиной, чем-то что происходит потому, что мы женаты.
- Чертова диалектика, - в сердцах бормочет Анна, ударяя себя кулаком по колену.
- Хочу подарить тебе одну вещь, - вдруг говорит муж. - Подожди, я сейчас.
Иманд уходит в бунгало. Посеревшее небо и море (неужели мы всю ночь проговорили?), бледная лодочка месяца над верхушками пальм, купающих длинные перистые листья - все еще черные, в нежных красках востока.
Он возвращается. С видом небрежно-безразличным кладет ей на колени небольшую тетрадь в твердой как у книги обложке.
- Что это? - она раскрывает ее, перелистывает заполненные от руки страницы - слишком темно, чтобы читать.
Анна поднимает глаза на мужа - он кажется почти виноватым в эту минуту - и вдруг догадывается:
- Ты что, хранил ее все это время?!
- Я не думал, что она цела, - оправдывается Иманд. - Случайно наткнулся.
- Если б ты знал, - мечтательно говорит Анна, - как мне тогда хотелось заглянуть в твой дневник.
- Но ведь не заглянула.
- Ты знаешь?
Он улыбается в сумерках:
- Я тебя видел тогда в беседке.
- Боже мой, два десятка лет… нет, больше! - она разглаживает пальцами его подарок. - Это же все равно как снова встретить тебя - двадцатипятилетнего… узнать твои мысли… - глаза у нее делаются озорными. - А не станешь ревновать, если я влюблюсь в тебя - тогдашнего заново?