Малыш (3)
Для новеньких, подписавшихся на журнал. Спасибо, что вы проявили интерес. Подписка означает, что вы получаете уведомления о любых моих записях, в том числе тех, которые не транслируются во френдленту, как, например, эта история, предназначенная для узкого круга. Я ее не скрываю, кому интересно - на здоровье, но в ленты она не попадает, чтоб не надоедать остальным.
На всякий случай, здесь Малыш (1) и Малыш (2)
Иманд (34-35) - Анна (32)
- Что за пятнышки у тебя на рукаве? - спрашивает Иманд, глядя, как жена посыпает кашу черникой и кусочками яблок. Анна опоздала к завтраку и недовольно хмурится.
- Это? - на блузке чуть ниже локтя россыпь мелких брызг. - Малыш молоко расплескал. Представляешь, просил молока, я ему налила в чашку, а он в крик: «Хочу стакан с петушками!» Что за стакан? Среди детской посуды его нет. Пей, говорю, так. А он чашку от себя отпихнул - молоко по столу - испугался и в слезы.
- А ты что?
- Рассердилась - что… еле сдержалась. Знаешь ведь, какой он сейчас - скандалит почем зря. Одежду на стул сложили - не так. Надели шорты, а он не хотел. Не дали арбуз, а он просил. Нарисовали кружок, а он собирался сам. По тридцать раз на дню эти «не хочу, не буду!»
Анна отодвигает тарелку с нетронутой кашей - слишком раздражена, чтобы есть.
- Соланж вроде не «зажигала» так, - муж наливает ей кофе. - Сливок добавить?
- Нет, и сахара не надо, лучше кусочек кекса. У Соланж - ну может пара эпизодов была. Я понимаю: негативизм, сепарация, то-сё, но мы теперь так и будем, как на вулкане?
У них нет времени рассиживаться за столом. После завтрака Анна уходит переодеться, а Иманд заглядывает в детскую. За окном, прикрытым легкой фестончатой шторой, прыгают по мокрым листьям капли дождя - утренняя прогулка откладывается. У дочки урок музыки, из дальней комнаты доносится ее старательный голосок, выпевающий до-мажорную гамму. А Малыш на ковре посреди комнаты собирает из конструктора красный кабриолет. Игрушка не для трехлеток, но, смотрите-ка, кузов уже почти готов, лаково сияют дверцы и серебряные диски колес. Не замечая отца, Малыш вертит деталь, соображая, как бы ее вставить, чтоб крыша открывалась.
- Ты что, сам это собрал?
- Ага! - Малыш польщен папиным удивлением. - Смотри, как ездит: вжжжж… жжж…
Иманд помогает ему закрепить раздвижной верх:
- Вот сюда вставляем и - р-раз! На-на сам…
Сколько же всего он освоил за последнее время! Собирает пазлы и складывает простые слова из кубиков, умеет застегивать пуговицы и уже не падает с двухколесного велосипеда, помнит наизусть множество сказок, лепит, рисует, кабриолет вот собрал… И чем больше умеет, тем яростнее спорит со всеми, настаивает на своем, требует самостоятельности.
***
В яркой синеве неба опять собираются и громоздятся над парком пышные облака. В заоблачной выси весело и не страшно перекатывается гром, сыплет сквозь солнце блестящий дождь. Зеркально блестит влажная листва и лоснится трава на газонах. В сумрачной каштановой аллее лиловая земля пестра от теней и солнечных пятен. И снова там как весной бурлит ручеек - перекатывает по камешкам упругие струи, играет серебряной чешуей.
После грибного дождя всей семьей собираются гулять.
- Не хочу сапожки! - на весь холл кричит Малыш.
Опя-а-ать! Нет, у нее положительно нет больше сил! Она чувствует себя издерганной бесконечными капризами - который это за сегодня - седьмой, двадцатый, «стопицотый»? Прямо порочный круг, из которого она не знает, как выйти и может только сохранять видимость спокойствия, напирая на родительскую власть за отсутствием других идей.
- Не капризничай, - строго говорит Анна. - Там мокро. Смотри, какие лужи, - она подводит сына к окну, - видишь? Без сапожек нельзя - ноги промочишь.
- Нет! Не буду! Ты плохая!
Малыш выкручивается из маминых рук и хватает свои сандалики.
Да что ж такое! Никакого сладу с ним! Анне не хочется повышать голос, но как заставить его слушаться? Она пытается снова:
- Раз не слушаешься - не возьму тебя гулять.
- Хочу гулять!
- Тогда надевай сапожки.
- Нет! Не буду, не буду! - он сердито топает ногами наспех обутыми в сандалии, и готов зареветь.
Подавляя гнев, Анна делает глубокий вдох и повторяет с металлом в голосе.
- Или сапожки - или сиди дома.
Покажи ей кто-нибудь эту сцену со стороны - да в спокойную минуту, да на свежую голову - уж она бы придумала что-нибудь получше, чем просто настаивать на своем, загоняя ситуацию в беспросветный тупик. Но, увы, она не смотрит это «кино» из мягкого кресла, а чувствует себя бездарным актером, нанятым на главную роль.
Тем временем нижняя губа у Малыша некрасиво отвисает, в налитых слезами глазах обида и недоумение: он же ясно сказал, что не хочет сапожки - почему мама не слушается?
- Что за шум у вас? - Иманд спускается в холл вместе с дочкой. Малыш с ревом бежит к нему искать защиты от маминых строгостей.
- Так-так… - разбирая сквозь плач жалобы, Иманд подмигивает жене поверх приникшей к нему кудрявой головки. - Значит, не хочешь надевать сапожки? Ладно. Разрешаю тебе идти в сандаликах.
Слезы тут же высыхают - Малыш победительно оглядывается на маму.
- В сандаликах можно гулять только по сухим дорожкам, - продолжает папа, - а бегать по траве и играть в песке нельзя. Понял? Вот и хорошо. А мы с Соланж пойдем кораблики пускать.
- И я, и я!!
- Как же ты полезешь в воду в сандаликах?
Малыш смотрит на отца озадачено.
- Выбирай сам, - предлагает хитрый папа, - или в сандаликах гулять только по дорожкам или надевай сапоги и пойдем кораблики пускать.
- Смотри, что я тебе взяла, - Соланж показывает брату голубую лодочку с белым парусом. - Хочешь? А эта - моя будет.
У нее такой же кораблик, только желтый. Анна молча наблюдает, как за сапожками без лишних споров следует и плащик с капюшоном - куда ж моряку без плаща?
***
- Не понимаю, почему Малыш меня не слушается? - расстроено говорит она, когда дети наперегонки устремляются к ручью, бегущему в канавке под сенью могучих старых каштанов. - Вредничает на каждом шагу.
- Думаешь, он назло?
- А нет?
- Он еще слишком мал.
- Тогда что это, если не вредность?
- Может страх, паника? По-моему, он просто напуган.
- Чем?
- Твоим отказом. Когда мы не разрешаем то, что он хочет, для него это как гром среди ясного неба. Раньше, когда ему что-то было нужно, мы приходили и делали. И Малыш уверился, что так будет всегда - главное, объяснить, чего он хочет. И вот он просит - а мы не даем, запрещаем, ругаем. Раньше разрешали, а теперь нет. Он не понимает почему. Как мама может не дать то, чего он очень-очень хочет? Разве мама - не для этого? Мы всегда были «за него», а теперь «против» - так ему кажется. И это страшно: весь его мир рушится.
- Подожди, но ведь ему и раньше отказывали, говорили «нельзя».
- Раньше его можно было отвлечь, увести, а теперь - попробуй!
- И что ты предлагаешь - потакать его капризам?
- Я не потакаю. Просто пытаюсь понять.
Они идут по аллее вдоль обширного цветущего луга. Ближний край еще купается в солнечном свете, а со стороны Брунсвикена уже натягивает новую тучу. Воздух тускнеет, все шире и ближе катится, пригибая к земле ромашки и голубые былки цикория, мягкий летний шум, сладко тянет дождевым ветром. И опять из облачных прорех сыплет солнечный блеск. Анна в поисках сухого местечка жмется спиной к стволу. Детвора, накинув капюшоны, возится в ручье. Соланж оглядывается на родителей: домой?
- Играйте, играйте! - машет рукой Анна. - Дождик скоро пройдет.
Опять засвистели, зацокали скворцы, хрипло затрещали рябинники - туча, подобрав живот, уплыла восвояси, и душистый пар поднялся над лугом.
Анна думает о словах мужа. В самом деле, ну какой из Малыша «злодей»? Чтоб делать назло, надо понимать, что другой рассердится, представлять как тот поступит. Разве трехлетний способен на такое? Вот Соланж - та уже может, и вредничает иногда. А Малыш - нет, что бы ни творил, он с нами не воюет. Иманд прав: это страх, протест, обида - чувства его затопляют, и готов скандал на пустом месте.
С точки зрения Малыша мы - те, кто заботился о нем, стали теми, кто мешает ему получить желаемое. Он уже столько всего может и хочет, и чем дальше, тем больше, но последствий не видит - головенка от «могущества» кружится. Окликнешь его: «Малыш!» - обижается: «Я большой!» Забавно, а Соланж про себя говорит: «Я еще маленькая» - понимает уже. Не могу же я все время через коленку этого мальчишку ломать. Не хватало еще воевать с ним. Но делать-то что? Вот у Иманда с ним хорошо получается. Надо присмотреться, как он…
И она наблюдает.
Иманд - мастер управления конфликтами. На чем бы ни «заело» сынулю, папа справляется с ним, гибко меняя подход. Иногда уступает: «Ладно, не нравится морковка в супе - не ешь». Иногда не уступает: «Нет, печенье вместо супа нельзя. Положить тебе фрикадельки?»
Иногда переводит протест в игру: «Спорим, не успеешь добежать до дома, пока я считаю до десяти?», «Кто больше игрушек соберет - ты или Соланж?», «Ты же еще маленький, не умеешь аккуратно вешать одежду на стул. Как - уже умеешь? Не верю. Докажи!». Иногда предлагает сотрудничество: «Ты сложишь конструктор, а я наведу порядок на столе - идет?». Иногда договаривается: «Нет, одному ездить на пони нельзя, но могу взять тебя к себе в седло - поедешь со мной на Лорде?». «Можешь порисовать в постели, но потом сам все уберешь». А бывает, отец тверд как скала: нельзя - и точка, хоть Малыш весь день ори. Нельзя лупить сестру, и других девочек тоже. Нельзя апельсиновый сок - у Оскара на него аллергия. И много еще всякого нельзя. Но можно поплакать про это: «Иди, я тебя пожалею».
***
- Как у тебя получается?
Анна устроила маленький осенний пикничок - только они вдвоем. Скатерка брошена на вершине все еще зеленого холма над заливом. На ней его любимые «норвежские» бутерброды со сливочным сыром и малосольной форелью, молодые огурчики, свежо и остро пахнущие грядкой, и поздние желтые персики с тёмным румянцем на ворсистых щеках. Низкое солнце играет в пузырьках яблочного сидра в стаканах. Анна делает щедрый глоток и забавно морщится: ой, в нос шибануло!
- Как ты умудряешься ладить с Малышом? Тебя-то он слушается!
Ему приятно, что жена заметила, оценила.
- Малыш сообразил, что мы не всегда хотим того же, что он. И теперь учится отстаивать свои интересы в мире, где его воля ограничена чужой. А я помогаю.
- Учишь ребенка скандалить?!
- Ну... конфликтовать - это не орать и упираться. Уступать, договариваться, искать компромиссы, сотрудничать, превращать минусы в плюсы - полно разных вариантов. Показываю ему весь репертуар в действии.
- Подыгрываешь?
- А ты думаешь, всерьез спорю, кто больше игрушек соберет? Малышу нужен кто-то, с кем можно учиться - тренер, партнер. В одиночку спорить не научишься.
Анна, очарованная этой мыслью, вручает ему точно приз второй бутерброд и огурчик.
- Ты хоть поешь, а то все разговоры…
Пока Оскар был совсем мал, она понимала сына лучше, чем Иманд, и ее позиция в отношении к ребенку доминировала. Теперь всё перевернулось. Вот зачем нужен отец - чтоб научить малыша справляться с миром. Ветер морщит безмятежную гладь залива, несет на скатерть желтые кленовые листья, и она меланхолично раскладывает их среди сервировки.
- Что загрустила?
- Да так... Вот тебе же хватает изобретательности, терпения с ним, а я не выдерживаю, сдаюсь: «На-на, отстань только!» Может и правильно, уступить иногда. Ты тоже уступаешь, но не так, не от бессилия.
- Просто тебя иногда выносит из взрослой роли.
- Как это?
- Когда бодаешься с Малышом на равных - кто кого перекричит, переупрямит. Или пасуешь перед истерикой. Или просто злишься.
- А ты - нет?
- И я. Капризы хоть кого взбесят. Это неправильно, но что делать - мы живые люди, устаем, теряем терпение.
- И что ты тогда делаешь?
Он смущенно фыркает, отвернувшись в сторону и пряча смешок.
- Ну скажи!
- Спрашиваю себя, сколько мне лет. Обычно помогает. Восстанавливает иерархию в отношениях. Дело не в том, уступим мы Малышу или откажем, а в том, с какой позиции это сделать. Помнишь, как он курточку просил?
Еще бы не помнить! На улице +18 - какая куртка! Но Малыш уперся - дайте ему новую куртку с зайчиком - там заяц на кармашке вышит - и все тут! Кричал, ногами топал, ничего слушать не желал. Анна в сердцах кинула ему эту куртку: «На, надевай и замолчи!»
- Ну да, в тот раз он меня победил, - нехотя признает она. - Это плохо?
- Анна, он куртку хотел, а не в начальники. Уступи ты по-взрослому - другое дело.
- Это как? Вот ты бы что сказал?
- Я бы… - он кладет надкушенный бутерброд на салфетку. - Наверно так: «Для куртки слишком тепло, но раз тебе так хочется - разрешаю надеть потому, что хочу тебя порадовать».
Это надо запомнить, думает Анна: разрешаю сделать безобидную глупость, раз тебя это радует.
- Ладно, - говорит она. - Ну, а чем плохо, если маленький иногда победит большого? Пусть уверенность в себе почувствует.
Иманд качает головой.
- Панику он почувствует, вот что. Представь, каково это - победить маму, которая должна его защищать и заботиться. Кто же теперь взрослый - на кого ему полагаться?
Замечание сродни оплеухе - отрезвляет. Смущенная Анна наблюдает, как к оставленному без внимания бутерброду деловито подбирается муравей.
***
Про уступку «по-взрослому» она вспоминает на другой же день. Малыш капризничает, не желает есть овсянку, хотя Анна уже украсила ее клубникой и кусочками персика. Пример сестры, уписывающей кашу за милую душу, на него не действует.
- Хорошо, - говорит она, - я считаю, овсянка, да еще с ягодами - это вкусно и полезно, но раз не хочешь - не буду тебя заставлять.
Она довольна тем, как по-родительски великодушно это прозвучало.
- Мам, давай я съем, - Соланж забирает тарелку у брата из под носа. От его завтрака осталась только булочка с сыром и какао. Ну и что ж? Зато все довольны.
Разговор с мужем помог. Анна больше не чувствует себя жертвой капризов и с энтузиазмом включилась в «тренировку» Малыша. Скандалить качественно, разнообразно, меняя стратегии и помня «кто тут взрослый» - у нее неплохо получалось. Войдя во вкус, она понемногу стала забывать о былых бесславных стычках.
Незадолго до Рождества Анна с детьми отправляется навестить маму. Праздничный запах хвои, еловой смолки и мандариновых корок встречает их прямо с порога. В просторном холле вереница подросших елочек в кадках (весной их высадят в грунт), таинственно перемигивается алыми и синими огоньками. Посреди гостиной высится роскошная «голубая» ель - не отличишь от настоящей. Анна с детства ее помнит. Неколючие мягкие лапы будто тронуты инеем - одно удовольствие наряжать такую. Всюду на столиках, на диванах коробки с елочными игрушками. Сверкают в ватных гнездышках расписные шары и хрупкие витые сосульки, блестят переложенные пленкой-пузырчаткой длинные бусы, искусно сделанные серебряные шишечки лежат среди пахучих свечей. К неописуемому восторгу детворы без них не начинали.
Оставив малышню с бабушкой, Анна, у которой что-то разболелась голова, прилегла на кушетку в соседней комнате и задремала в синих декабрьских сумерках. Очнулась от громких голосов в гостиной.
- Сейчас же положи, кому говорю!
- Хочу птичку! - слышно как Малыш сердито топнул ногой. - Она моя, я нашел!
- Нет, оставь, еще разобьешь. Дай сюда! - не уступает бабушка, отбирая у внука реликвию.
Анна догадалась, о чем спор. Зимние птички - старинные французские игрушки из парижского детства мамы: снегирь, синичка, клёст и воробушек. Анне их тоже не давали. Эти птички, подаренные маленькой Дезире на Рождество, единственное, что осталось у нее на память о рано умершей матери. Самую красивую из них - красногрудого снегиря и схватил сейчас Малыш.
- Нет! Не дам!! - вопит он, отстаивая добычу.
- Оскар, отдай! - испуганно взвизгивает Соланж.
Бабушка пытается силой отлепить цепкие пальчики от игрушки.
- Нет! - возмущенно орет Малыш. - Уйди! Ты дура!
Этого еще не хватало! Анна вскакивает - от резкого движения у нее темнеет в глазах и пол кренится как палуба в шторм.
Малыш, вырвавшись от бабушки и прижав птичку к груди, бросается наутёк - до первой же, оставленной под ногами коробки. Анна слышит бум-с и дзинь катастрофы и бежит в гостиную, уже не в силах предотвратить грандиозный рев и бурю негодования.
- Что ты наделал, гадкий мальчишка! Бессовестный, ведь просила тебя по-хорошему!
«Гадкий мальчишка» ушибся и порезал руку осколками снегиря, но бабушка и не думает жалеть его, она бушует и кричит еще громче Оскара. Соланж, заткнув уши пальцами, в ужасе смотрит на них.
- Проси сейчас же прощения! - гремит бабушка.
Какое там! Малыш рыдает, размазывая по щекам кровь и слезы. Ему очень страшно - бабушка сердится и ругает его, будто он больше не ее мальчик. Завидев мать, он бросается к ней, и оттуда, из-за юбки, замахивается на обидчицу кулаком.
- Плохая баба! Уходи!
- Нет, это ты уходи отсюда! Не нужен мне такой грубиян и неслух! И не смей ко мне подходить, пока прощения не попросишь! Видеть тебя не хочу!
И Анне:
- Распустили ребенка! Хамит взрослым, не слушается - вот оно ваше воспитание!
В машине Малыш всю дорогу икает и всхлипывает, прижимаясь к маме. Она рассеянно перебирает его светлые кудряшки, думая, как теперь помирить бабушку и внука. Слишком хорошо зная мать, она не осуждает ее. Как осуждать, когда сама такая! Встав с Малышом на одну доску, мама повторяет ее собственную недавнюю ошибку. И даже совершает еще худшую.
Отказать и запретить тоже можно по-разному. Можно, защищая и заботясь: «Понимаю, тебе нравится птичка, но глянь какое тонкое стекло - вдруг порежешься, будет больно. Давай лучше возьмем вон тот шарик». А можно с позиции силы: «Не смей! Отдай!» Соланж могла бы так отнимать игрушку у брата. Конечно он воспринимает это как нападение и противится. Мама сама спровоцировала инцидент. Как Малыш может слушаться, когда его обижает тот, кто должен защищать и заботиться? Но хуже всего финальная кода: «Не смей подходить, пока не извинишься!»
Тут у мамы пунктик. Она думает, что принимая обиженный неприступный вид и заставляя вымаливать прощение, учит ребенка признавать свои ошибки. А на самом деле перекладывает на Малыша ответственность за их отношения. Как бы говорит: я тебя больше не люблю, и теперь от тебя зависит, когда полюблю опять. Может никогда. Теперь любовь придется заслуживать, вот так-то! Для Малыша это беда, для него любовь взрослых - жизненно необходима. Угрожать отвержением: «Уходи, ты мне такой не нужен!» - все равно, что грозить смертью. Но как объяснить это маме с ее-то самолюбием?
Успокоенному и вновь послушному Малышу всё втолковать гораздо проще. Он уже и сам жалеет, что обидел бабушку, которую очень любит: разбил птичку, наговорил плохих слов - куда это годится! Он больше так не будет!
Ближе к вечеру Анна с тяжелым сердцем едет за старшей дочерью. Видя, как бабушка расстроена, Соланж сама попросилась остаться с ней.
Елка в гостиной наряжена и сверкает, но никого не радует. Понурая Соланж сидит под ней, складывая узор из мозаики, а ее бабушка сматывает в клубок серую шерстяную пряжу. Нет, она вовсе не хочет длить ссору, но сначала мальчик должен извиниться. Она согласна его простить. Тон непререкаемый. Кто провинился, тот и должен просить прощения.
- Мам, ты уволилась с поста бабушки? - Анна устало опускается рядом.
- Не говори ерунды!
Если бы, вздыхает про себя дочь.
- Ты сама сказала Малышу, пока он не извинится, тебе такой внук не нужен. То есть от Оскара теперь зависит, будет у него бабушка или нет. Захочет, может снова пригласить тебя на эту роль, так? Ты готова выслушать его предложение.
- А ты что, хочешь, чтоб это я перед ним извинялась? - ядовито осведомляется мать. - Разве это я не слушалась, грубила, разбила дорогую игрушку?
- Я хочу, - твердо говорит Анна, (что ж, придется сказать это со всей ясностью), - чтоб ты вспомнила, кто из вас взрослый. Жизнь так устроена, что это мы завели ребенка, а не он нас. И мы отвечаем за отношения с ним. Ты требуешь извинений и заслуживаешь их. Но, настаивая на своем, ты доказываешь, что ссоры и обиды важнее вашей любви друг к другу. Разве это так, мама?
Ответа она не получает. Ясно, миссия провалена.
- Мамочка, - на обратном пути Соланж льнет к ней, стараясь утешить, - бабушка ведь добрая, я знаю.
Конечно добрая, кто ж спорит!
***
- Ума не приложу, что делать, - взбив подушку, Анна опирается на нее локтем и поворачивается к мужу. - Рождество на носу, визиты, подарки, а у нас… бабушка с внуком птичку не поделили.
Иманд поправляет ей сползшую с плеча бретельку.
- Не нужно ничего делать - сами помирятся.
- Видел бы ты! Мама ведет себя как обиженная девочка. А рассуждает как неумолимый судья.
- Ничего, страсти скоро остынут. Она умная женщина, и все понимает. Дай ей время.
- Не ожидала, что ты это скажешь.
- Почему? Разве я не прав?
- Ну… вряд ли она может рассчитывать на твою снисходительность. Она к тебе страстно несправедлива.
- Но в уме ей не откажешь. И она любит детей, хотя они и мои тоже.
- Я пыталась ей объяснить, - Анна никак не успокоится, - ну рассердились, поссорились, бывает - но любовь-то никуда не делась. Разве можно разрушить бабушкину привязанность, просто крикнув в запале «Ты дура!»? Она ведь тоже его бранила. Так что оба хороши! А теперь надо вытереть слезы, обняться и помириться потому, что любовь сильнее, и никаким распрям ее не разорвать. Это главное, а не кто первым извинится. И вообще, хочешь, чтоб ребенок умел просить прощения - покажи пример!
- Ну-ну, - добродушно говорит муж, - развоевалась на ночь глядя. Ты сделала, что могла, а теперь пусть они сами. Все уладится, увидишь. Дай-ка обниму тебя, у-у, плечи какие холодные.
Уговоры действуют.
В сочельник с утра у Анны полно дел, но не в кабинете, а в большой гостиной, где стоит пышно разубранная елка, и куда домочадцам вход заказан. Шелестит фольга и глянцевая бумага, деловито щелкают ножницы, под ёлкой растет гора перевязанных ленточками коробок и пакетов.
Между тем в холле нарастает шум. Хлопают двери, кто-то с топотом сбегает вниз по лестнице, слышны удивленные возгласы и вопль Соланж: «Малыш! Малыш, скорее!»
Почему дети бегают в холле и куда смотрят их няньки? Анна с неудовольствием встает, переступает через груду обрезков и выглядывает из гостиной. Как раз вовремя, чтоб увидеть, как Малыш с криками: «Баба! Баба! Ура!!», сломя голову летит через холл прямо в раскрытые объятия.
На всякий случай, здесь Малыш (1) и Малыш (2)
Иманд (34-35) - Анна (32)
- Что за пятнышки у тебя на рукаве? - спрашивает Иманд, глядя, как жена посыпает кашу черникой и кусочками яблок. Анна опоздала к завтраку и недовольно хмурится.
- Это? - на блузке чуть ниже локтя россыпь мелких брызг. - Малыш молоко расплескал. Представляешь, просил молока, я ему налила в чашку, а он в крик: «Хочу стакан с петушками!» Что за стакан? Среди детской посуды его нет. Пей, говорю, так. А он чашку от себя отпихнул - молоко по столу - испугался и в слезы.
- А ты что?
- Рассердилась - что… еле сдержалась. Знаешь ведь, какой он сейчас - скандалит почем зря. Одежду на стул сложили - не так. Надели шорты, а он не хотел. Не дали арбуз, а он просил. Нарисовали кружок, а он собирался сам. По тридцать раз на дню эти «не хочу, не буду!»
Анна отодвигает тарелку с нетронутой кашей - слишком раздражена, чтобы есть.
- Соланж вроде не «зажигала» так, - муж наливает ей кофе. - Сливок добавить?
- Нет, и сахара не надо, лучше кусочек кекса. У Соланж - ну может пара эпизодов была. Я понимаю: негативизм, сепарация, то-сё, но мы теперь так и будем, как на вулкане?
У них нет времени рассиживаться за столом. После завтрака Анна уходит переодеться, а Иманд заглядывает в детскую. За окном, прикрытым легкой фестончатой шторой, прыгают по мокрым листьям капли дождя - утренняя прогулка откладывается. У дочки урок музыки, из дальней комнаты доносится ее старательный голосок, выпевающий до-мажорную гамму. А Малыш на ковре посреди комнаты собирает из конструктора красный кабриолет. Игрушка не для трехлеток, но, смотрите-ка, кузов уже почти готов, лаково сияют дверцы и серебряные диски колес. Не замечая отца, Малыш вертит деталь, соображая, как бы ее вставить, чтоб крыша открывалась.
- Ты что, сам это собрал?
- Ага! - Малыш польщен папиным удивлением. - Смотри, как ездит: вжжжж… жжж…
Иманд помогает ему закрепить раздвижной верх:
- Вот сюда вставляем и - р-раз! На-на сам…
Сколько же всего он освоил за последнее время! Собирает пазлы и складывает простые слова из кубиков, умеет застегивать пуговицы и уже не падает с двухколесного велосипеда, помнит наизусть множество сказок, лепит, рисует, кабриолет вот собрал… И чем больше умеет, тем яростнее спорит со всеми, настаивает на своем, требует самостоятельности.
***
В яркой синеве неба опять собираются и громоздятся над парком пышные облака. В заоблачной выси весело и не страшно перекатывается гром, сыплет сквозь солнце блестящий дождь. Зеркально блестит влажная листва и лоснится трава на газонах. В сумрачной каштановой аллее лиловая земля пестра от теней и солнечных пятен. И снова там как весной бурлит ручеек - перекатывает по камешкам упругие струи, играет серебряной чешуей.
После грибного дождя всей семьей собираются гулять.
- Не хочу сапожки! - на весь холл кричит Малыш.
Опя-а-ать! Нет, у нее положительно нет больше сил! Она чувствует себя издерганной бесконечными капризами - который это за сегодня - седьмой, двадцатый, «стопицотый»? Прямо порочный круг, из которого она не знает, как выйти и может только сохранять видимость спокойствия, напирая на родительскую власть за отсутствием других идей.
- Не капризничай, - строго говорит Анна. - Там мокро. Смотри, какие лужи, - она подводит сына к окну, - видишь? Без сапожек нельзя - ноги промочишь.
- Нет! Не буду! Ты плохая!
Малыш выкручивается из маминых рук и хватает свои сандалики.
Да что ж такое! Никакого сладу с ним! Анне не хочется повышать голос, но как заставить его слушаться? Она пытается снова:
- Раз не слушаешься - не возьму тебя гулять.
- Хочу гулять!
- Тогда надевай сапожки.
- Нет! Не буду, не буду! - он сердито топает ногами наспех обутыми в сандалии, и готов зареветь.
Подавляя гнев, Анна делает глубокий вдох и повторяет с металлом в голосе.
- Или сапожки - или сиди дома.
Покажи ей кто-нибудь эту сцену со стороны - да в спокойную минуту, да на свежую голову - уж она бы придумала что-нибудь получше, чем просто настаивать на своем, загоняя ситуацию в беспросветный тупик. Но, увы, она не смотрит это «кино» из мягкого кресла, а чувствует себя бездарным актером, нанятым на главную роль.
Тем временем нижняя губа у Малыша некрасиво отвисает, в налитых слезами глазах обида и недоумение: он же ясно сказал, что не хочет сапожки - почему мама не слушается?
- Что за шум у вас? - Иманд спускается в холл вместе с дочкой. Малыш с ревом бежит к нему искать защиты от маминых строгостей.
- Так-так… - разбирая сквозь плач жалобы, Иманд подмигивает жене поверх приникшей к нему кудрявой головки. - Значит, не хочешь надевать сапожки? Ладно. Разрешаю тебе идти в сандаликах.
Слезы тут же высыхают - Малыш победительно оглядывается на маму.
- В сандаликах можно гулять только по сухим дорожкам, - продолжает папа, - а бегать по траве и играть в песке нельзя. Понял? Вот и хорошо. А мы с Соланж пойдем кораблики пускать.
- И я, и я!!
- Как же ты полезешь в воду в сандаликах?
Малыш смотрит на отца озадачено.
- Выбирай сам, - предлагает хитрый папа, - или в сандаликах гулять только по дорожкам или надевай сапоги и пойдем кораблики пускать.
- Смотри, что я тебе взяла, - Соланж показывает брату голубую лодочку с белым парусом. - Хочешь? А эта - моя будет.
У нее такой же кораблик, только желтый. Анна молча наблюдает, как за сапожками без лишних споров следует и плащик с капюшоном - куда ж моряку без плаща?
***
- Не понимаю, почему Малыш меня не слушается? - расстроено говорит она, когда дети наперегонки устремляются к ручью, бегущему в канавке под сенью могучих старых каштанов. - Вредничает на каждом шагу.
- Думаешь, он назло?
- А нет?
- Он еще слишком мал.
- Тогда что это, если не вредность?
- Может страх, паника? По-моему, он просто напуган.
- Чем?
- Твоим отказом. Когда мы не разрешаем то, что он хочет, для него это как гром среди ясного неба. Раньше, когда ему что-то было нужно, мы приходили и делали. И Малыш уверился, что так будет всегда - главное, объяснить, чего он хочет. И вот он просит - а мы не даем, запрещаем, ругаем. Раньше разрешали, а теперь нет. Он не понимает почему. Как мама может не дать то, чего он очень-очень хочет? Разве мама - не для этого? Мы всегда были «за него», а теперь «против» - так ему кажется. И это страшно: весь его мир рушится.
- Подожди, но ведь ему и раньше отказывали, говорили «нельзя».
- Раньше его можно было отвлечь, увести, а теперь - попробуй!
- И что ты предлагаешь - потакать его капризам?
- Я не потакаю. Просто пытаюсь понять.
Они идут по аллее вдоль обширного цветущего луга. Ближний край еще купается в солнечном свете, а со стороны Брунсвикена уже натягивает новую тучу. Воздух тускнеет, все шире и ближе катится, пригибая к земле ромашки и голубые былки цикория, мягкий летний шум, сладко тянет дождевым ветром. И опять из облачных прорех сыплет солнечный блеск. Анна в поисках сухого местечка жмется спиной к стволу. Детвора, накинув капюшоны, возится в ручье. Соланж оглядывается на родителей: домой?
- Играйте, играйте! - машет рукой Анна. - Дождик скоро пройдет.
Опять засвистели, зацокали скворцы, хрипло затрещали рябинники - туча, подобрав живот, уплыла восвояси, и душистый пар поднялся над лугом.
Анна думает о словах мужа. В самом деле, ну какой из Малыша «злодей»? Чтоб делать назло, надо понимать, что другой рассердится, представлять как тот поступит. Разве трехлетний способен на такое? Вот Соланж - та уже может, и вредничает иногда. А Малыш - нет, что бы ни творил, он с нами не воюет. Иманд прав: это страх, протест, обида - чувства его затопляют, и готов скандал на пустом месте.
С точки зрения Малыша мы - те, кто заботился о нем, стали теми, кто мешает ему получить желаемое. Он уже столько всего может и хочет, и чем дальше, тем больше, но последствий не видит - головенка от «могущества» кружится. Окликнешь его: «Малыш!» - обижается: «Я большой!» Забавно, а Соланж про себя говорит: «Я еще маленькая» - понимает уже. Не могу же я все время через коленку этого мальчишку ломать. Не хватало еще воевать с ним. Но делать-то что? Вот у Иманда с ним хорошо получается. Надо присмотреться, как он…
И она наблюдает.
Иманд - мастер управления конфликтами. На чем бы ни «заело» сынулю, папа справляется с ним, гибко меняя подход. Иногда уступает: «Ладно, не нравится морковка в супе - не ешь». Иногда не уступает: «Нет, печенье вместо супа нельзя. Положить тебе фрикадельки?»
Иногда переводит протест в игру: «Спорим, не успеешь добежать до дома, пока я считаю до десяти?», «Кто больше игрушек соберет - ты или Соланж?», «Ты же еще маленький, не умеешь аккуратно вешать одежду на стул. Как - уже умеешь? Не верю. Докажи!». Иногда предлагает сотрудничество: «Ты сложишь конструктор, а я наведу порядок на столе - идет?». Иногда договаривается: «Нет, одному ездить на пони нельзя, но могу взять тебя к себе в седло - поедешь со мной на Лорде?». «Можешь порисовать в постели, но потом сам все уберешь». А бывает, отец тверд как скала: нельзя - и точка, хоть Малыш весь день ори. Нельзя лупить сестру, и других девочек тоже. Нельзя апельсиновый сок - у Оскара на него аллергия. И много еще всякого нельзя. Но можно поплакать про это: «Иди, я тебя пожалею».
***
- Как у тебя получается?
Анна устроила маленький осенний пикничок - только они вдвоем. Скатерка брошена на вершине все еще зеленого холма над заливом. На ней его любимые «норвежские» бутерброды со сливочным сыром и малосольной форелью, молодые огурчики, свежо и остро пахнущие грядкой, и поздние желтые персики с тёмным румянцем на ворсистых щеках. Низкое солнце играет в пузырьках яблочного сидра в стаканах. Анна делает щедрый глоток и забавно морщится: ой, в нос шибануло!
- Как ты умудряешься ладить с Малышом? Тебя-то он слушается!
Ему приятно, что жена заметила, оценила.
- Малыш сообразил, что мы не всегда хотим того же, что он. И теперь учится отстаивать свои интересы в мире, где его воля ограничена чужой. А я помогаю.
- Учишь ребенка скандалить?!
- Ну... конфликтовать - это не орать и упираться. Уступать, договариваться, искать компромиссы, сотрудничать, превращать минусы в плюсы - полно разных вариантов. Показываю ему весь репертуар в действии.
- Подыгрываешь?
- А ты думаешь, всерьез спорю, кто больше игрушек соберет? Малышу нужен кто-то, с кем можно учиться - тренер, партнер. В одиночку спорить не научишься.
Анна, очарованная этой мыслью, вручает ему точно приз второй бутерброд и огурчик.
- Ты хоть поешь, а то все разговоры…
Пока Оскар был совсем мал, она понимала сына лучше, чем Иманд, и ее позиция в отношении к ребенку доминировала. Теперь всё перевернулось. Вот зачем нужен отец - чтоб научить малыша справляться с миром. Ветер морщит безмятежную гладь залива, несет на скатерть желтые кленовые листья, и она меланхолично раскладывает их среди сервировки.
- Что загрустила?
- Да так... Вот тебе же хватает изобретательности, терпения с ним, а я не выдерживаю, сдаюсь: «На-на, отстань только!» Может и правильно, уступить иногда. Ты тоже уступаешь, но не так, не от бессилия.
- Просто тебя иногда выносит из взрослой роли.
- Как это?
- Когда бодаешься с Малышом на равных - кто кого перекричит, переупрямит. Или пасуешь перед истерикой. Или просто злишься.
- А ты - нет?
- И я. Капризы хоть кого взбесят. Это неправильно, но что делать - мы живые люди, устаем, теряем терпение.
- И что ты тогда делаешь?
Он смущенно фыркает, отвернувшись в сторону и пряча смешок.
- Ну скажи!
- Спрашиваю себя, сколько мне лет. Обычно помогает. Восстанавливает иерархию в отношениях. Дело не в том, уступим мы Малышу или откажем, а в том, с какой позиции это сделать. Помнишь, как он курточку просил?
Еще бы не помнить! На улице +18 - какая куртка! Но Малыш уперся - дайте ему новую куртку с зайчиком - там заяц на кармашке вышит - и все тут! Кричал, ногами топал, ничего слушать не желал. Анна в сердцах кинула ему эту куртку: «На, надевай и замолчи!»
- Ну да, в тот раз он меня победил, - нехотя признает она. - Это плохо?
- Анна, он куртку хотел, а не в начальники. Уступи ты по-взрослому - другое дело.
- Это как? Вот ты бы что сказал?
- Я бы… - он кладет надкушенный бутерброд на салфетку. - Наверно так: «Для куртки слишком тепло, но раз тебе так хочется - разрешаю надеть потому, что хочу тебя порадовать».
Это надо запомнить, думает Анна: разрешаю сделать безобидную глупость, раз тебя это радует.
- Ладно, - говорит она. - Ну, а чем плохо, если маленький иногда победит большого? Пусть уверенность в себе почувствует.
Иманд качает головой.
- Панику он почувствует, вот что. Представь, каково это - победить маму, которая должна его защищать и заботиться. Кто же теперь взрослый - на кого ему полагаться?
Замечание сродни оплеухе - отрезвляет. Смущенная Анна наблюдает, как к оставленному без внимания бутерброду деловито подбирается муравей.
***
Про уступку «по-взрослому» она вспоминает на другой же день. Малыш капризничает, не желает есть овсянку, хотя Анна уже украсила ее клубникой и кусочками персика. Пример сестры, уписывающей кашу за милую душу, на него не действует.
- Хорошо, - говорит она, - я считаю, овсянка, да еще с ягодами - это вкусно и полезно, но раз не хочешь - не буду тебя заставлять.
Она довольна тем, как по-родительски великодушно это прозвучало.
- Мам, давай я съем, - Соланж забирает тарелку у брата из под носа. От его завтрака осталась только булочка с сыром и какао. Ну и что ж? Зато все довольны.
Разговор с мужем помог. Анна больше не чувствует себя жертвой капризов и с энтузиазмом включилась в «тренировку» Малыша. Скандалить качественно, разнообразно, меняя стратегии и помня «кто тут взрослый» - у нее неплохо получалось. Войдя во вкус, она понемногу стала забывать о былых бесславных стычках.
Незадолго до Рождества Анна с детьми отправляется навестить маму. Праздничный запах хвои, еловой смолки и мандариновых корок встречает их прямо с порога. В просторном холле вереница подросших елочек в кадках (весной их высадят в грунт), таинственно перемигивается алыми и синими огоньками. Посреди гостиной высится роскошная «голубая» ель - не отличишь от настоящей. Анна с детства ее помнит. Неколючие мягкие лапы будто тронуты инеем - одно удовольствие наряжать такую. Всюду на столиках, на диванах коробки с елочными игрушками. Сверкают в ватных гнездышках расписные шары и хрупкие витые сосульки, блестят переложенные пленкой-пузырчаткой длинные бусы, искусно сделанные серебряные шишечки лежат среди пахучих свечей. К неописуемому восторгу детворы без них не начинали.
Оставив малышню с бабушкой, Анна, у которой что-то разболелась голова, прилегла на кушетку в соседней комнате и задремала в синих декабрьских сумерках. Очнулась от громких голосов в гостиной.
- Сейчас же положи, кому говорю!
- Хочу птичку! - слышно как Малыш сердито топнул ногой. - Она моя, я нашел!
- Нет, оставь, еще разобьешь. Дай сюда! - не уступает бабушка, отбирая у внука реликвию.
Анна догадалась, о чем спор. Зимние птички - старинные французские игрушки из парижского детства мамы: снегирь, синичка, клёст и воробушек. Анне их тоже не давали. Эти птички, подаренные маленькой Дезире на Рождество, единственное, что осталось у нее на память о рано умершей матери. Самую красивую из них - красногрудого снегиря и схватил сейчас Малыш.
- Нет! Не дам!! - вопит он, отстаивая добычу.
- Оскар, отдай! - испуганно взвизгивает Соланж.
Бабушка пытается силой отлепить цепкие пальчики от игрушки.
- Нет! - возмущенно орет Малыш. - Уйди! Ты дура!
Этого еще не хватало! Анна вскакивает - от резкого движения у нее темнеет в глазах и пол кренится как палуба в шторм.
Малыш, вырвавшись от бабушки и прижав птичку к груди, бросается наутёк - до первой же, оставленной под ногами коробки. Анна слышит бум-с и дзинь катастрофы и бежит в гостиную, уже не в силах предотвратить грандиозный рев и бурю негодования.
- Что ты наделал, гадкий мальчишка! Бессовестный, ведь просила тебя по-хорошему!
«Гадкий мальчишка» ушибся и порезал руку осколками снегиря, но бабушка и не думает жалеть его, она бушует и кричит еще громче Оскара. Соланж, заткнув уши пальцами, в ужасе смотрит на них.
- Проси сейчас же прощения! - гремит бабушка.
Какое там! Малыш рыдает, размазывая по щекам кровь и слезы. Ему очень страшно - бабушка сердится и ругает его, будто он больше не ее мальчик. Завидев мать, он бросается к ней, и оттуда, из-за юбки, замахивается на обидчицу кулаком.
- Плохая баба! Уходи!
- Нет, это ты уходи отсюда! Не нужен мне такой грубиян и неслух! И не смей ко мне подходить, пока прощения не попросишь! Видеть тебя не хочу!
И Анне:
- Распустили ребенка! Хамит взрослым, не слушается - вот оно ваше воспитание!
В машине Малыш всю дорогу икает и всхлипывает, прижимаясь к маме. Она рассеянно перебирает его светлые кудряшки, думая, как теперь помирить бабушку и внука. Слишком хорошо зная мать, она не осуждает ее. Как осуждать, когда сама такая! Встав с Малышом на одну доску, мама повторяет ее собственную недавнюю ошибку. И даже совершает еще худшую.
Отказать и запретить тоже можно по-разному. Можно, защищая и заботясь: «Понимаю, тебе нравится птичка, но глянь какое тонкое стекло - вдруг порежешься, будет больно. Давай лучше возьмем вон тот шарик». А можно с позиции силы: «Не смей! Отдай!» Соланж могла бы так отнимать игрушку у брата. Конечно он воспринимает это как нападение и противится. Мама сама спровоцировала инцидент. Как Малыш может слушаться, когда его обижает тот, кто должен защищать и заботиться? Но хуже всего финальная кода: «Не смей подходить, пока не извинишься!»
Тут у мамы пунктик. Она думает, что принимая обиженный неприступный вид и заставляя вымаливать прощение, учит ребенка признавать свои ошибки. А на самом деле перекладывает на Малыша ответственность за их отношения. Как бы говорит: я тебя больше не люблю, и теперь от тебя зависит, когда полюблю опять. Может никогда. Теперь любовь придется заслуживать, вот так-то! Для Малыша это беда, для него любовь взрослых - жизненно необходима. Угрожать отвержением: «Уходи, ты мне такой не нужен!» - все равно, что грозить смертью. Но как объяснить это маме с ее-то самолюбием?
Успокоенному и вновь послушному Малышу всё втолковать гораздо проще. Он уже и сам жалеет, что обидел бабушку, которую очень любит: разбил птичку, наговорил плохих слов - куда это годится! Он больше так не будет!
Ближе к вечеру Анна с тяжелым сердцем едет за старшей дочерью. Видя, как бабушка расстроена, Соланж сама попросилась остаться с ней.
Елка в гостиной наряжена и сверкает, но никого не радует. Понурая Соланж сидит под ней, складывая узор из мозаики, а ее бабушка сматывает в клубок серую шерстяную пряжу. Нет, она вовсе не хочет длить ссору, но сначала мальчик должен извиниться. Она согласна его простить. Тон непререкаемый. Кто провинился, тот и должен просить прощения.
- Мам, ты уволилась с поста бабушки? - Анна устало опускается рядом.
- Не говори ерунды!
Если бы, вздыхает про себя дочь.
- Ты сама сказала Малышу, пока он не извинится, тебе такой внук не нужен. То есть от Оскара теперь зависит, будет у него бабушка или нет. Захочет, может снова пригласить тебя на эту роль, так? Ты готова выслушать его предложение.
- А ты что, хочешь, чтоб это я перед ним извинялась? - ядовито осведомляется мать. - Разве это я не слушалась, грубила, разбила дорогую игрушку?
- Я хочу, - твердо говорит Анна, (что ж, придется сказать это со всей ясностью), - чтоб ты вспомнила, кто из вас взрослый. Жизнь так устроена, что это мы завели ребенка, а не он нас. И мы отвечаем за отношения с ним. Ты требуешь извинений и заслуживаешь их. Но, настаивая на своем, ты доказываешь, что ссоры и обиды важнее вашей любви друг к другу. Разве это так, мама?
Ответа она не получает. Ясно, миссия провалена.
- Мамочка, - на обратном пути Соланж льнет к ней, стараясь утешить, - бабушка ведь добрая, я знаю.
Конечно добрая, кто ж спорит!
***
- Ума не приложу, что делать, - взбив подушку, Анна опирается на нее локтем и поворачивается к мужу. - Рождество на носу, визиты, подарки, а у нас… бабушка с внуком птичку не поделили.
Иманд поправляет ей сползшую с плеча бретельку.
- Не нужно ничего делать - сами помирятся.
- Видел бы ты! Мама ведет себя как обиженная девочка. А рассуждает как неумолимый судья.
- Ничего, страсти скоро остынут. Она умная женщина, и все понимает. Дай ей время.
- Не ожидала, что ты это скажешь.
- Почему? Разве я не прав?
- Ну… вряд ли она может рассчитывать на твою снисходительность. Она к тебе страстно несправедлива.
- Но в уме ей не откажешь. И она любит детей, хотя они и мои тоже.
- Я пыталась ей объяснить, - Анна никак не успокоится, - ну рассердились, поссорились, бывает - но любовь-то никуда не делась. Разве можно разрушить бабушкину привязанность, просто крикнув в запале «Ты дура!»? Она ведь тоже его бранила. Так что оба хороши! А теперь надо вытереть слезы, обняться и помириться потому, что любовь сильнее, и никаким распрям ее не разорвать. Это главное, а не кто первым извинится. И вообще, хочешь, чтоб ребенок умел просить прощения - покажи пример!
- Ну-ну, - добродушно говорит муж, - развоевалась на ночь глядя. Ты сделала, что могла, а теперь пусть они сами. Все уладится, увидишь. Дай-ка обниму тебя, у-у, плечи какие холодные.
Уговоры действуют.
В сочельник с утра у Анны полно дел, но не в кабинете, а в большой гостиной, где стоит пышно разубранная елка, и куда домочадцам вход заказан. Шелестит фольга и глянцевая бумага, деловито щелкают ножницы, под ёлкой растет гора перевязанных ленточками коробок и пакетов.
Между тем в холле нарастает шум. Хлопают двери, кто-то с топотом сбегает вниз по лестнице, слышны удивленные возгласы и вопль Соланж: «Малыш! Малыш, скорее!»
Почему дети бегают в холле и куда смотрят их няньки? Анна с неудовольствием встает, переступает через груду обрезков и выглядывает из гостиной. Как раз вовремя, чтоб увидеть, как Малыш с криками: «Баба! Баба! Ура!!», сломя голову летит через холл прямо в раскрытые объятия.