СверхМодерн: «иначе-возможное» против универсума вечного «теперь». VI
В течение трёх летних месяцев 2011 г. автором были составлены четыре статьи для энциклопедии общественного движения «Суть времени». По независящим от составителя причинам, осенью того же года энциклопедический проект прекратил своё существование. Прошло почти четыре года, но читая в LiveJournal статьи «сутевцев» и им сочувствующих, составителю представляется, что предлагаемые четыре статьи не потеряли свою актуальность в контексте ведущейся против России войны «soft power», так как «выросшие под портретом Маркса» (С. Кара-Мурза) гайдаро-чюбайсы и «народонаселение» - особенно научно-техническая интеллигенция позднего СССР, - двинулись вслед за своим цивилизационным референтом, не заметив, что Запад уже преодолел марксизм, а потому и нанёс России-СССР - своему цивилизационному врагу, - «хук» не «по Марксу» и... СССР не стало - «уноси готовенького».
«Цивилизация: слово - термин - теория» - это первая статья предлагаемого цикла. За ней следуют:
«Этнос - народ - нация - гражданское общество - глобальное общество - постобщество»
«Культура: регулятор общественных отношений и источник социальных энергий»
«СверхМодерн: "иначе-возможное" против универсума вечного "теперь"»
* * *
Оглавление
1. Введение
2. Модерн: генезис
2.1. Насколько специфична духовная система Запада?
2.2. Историческая динамика складывания специфики западной цивилизации
2.3. Роль революций в становлении западной цивилизации
2.4. Структурный плюрализм Запада: универсум для избранных
3. Кризис парадигмы Просвещения: вечное «теперь»
4. Источники открытия «иначе-возможного»
5. Политика как доминанта
6. Диалектика «вызова - ответа»
7. Кантовский априоризм культуры в суждениях о будущем
8. Две формы культурного априоризма
8.1. Программирующий априоризм
8.2. Реактивный априоризм
8.2.1. Номиналистическо-бихевиористское возражение
8.2.2. Возражение постмодернистских стратегий
9. Дороги, которых не миновать
9.1. Российская государственность как альтернатива «конца истории»
9.2. Социологическое значение Церкви как духовной власти
Источники
Ссылки
(Продолжение.)
9. Дороги, которых не миновать
Герой уж не разит свободно, -
Его рука - в руке народной,
Стоит над миром столб огня,
И в каждом сердце, в мысли каждой -
Свой произвол и свой закон...
Над всей Европою дракон,
Разинув пасть, томится жаждой...
Кто нанесёт ему удар?..
А. Блок
В разделе «3. Народ: первая производная от этноса» статьи «Этнос - народ - нация - гражданское общество - глобальное общество - постобщество» показано, что этносоциологическая категория «народ», появляясь как исторический феномен, производит следующие формы: государство, религию, цивилизацию. Эти формы могут существовать последовательно (история даёт примеры любых последовательностей), а могут все вместе или в каком угодно сочетании. Наличие общества как народа позволяет переходить от одной формы к другой. Именно народ обеспечивает этим формам преемственность, непрерывность и действительность. Конкретные реализации этих форм наблюдаются нами в движении истории, в котором народ может быть уподоблен группе людей, организованных и мобилизованных для достижения какой-то цели. Словом, народ - это и есть субъект истории - культурно-историческая личность, имеющая память и задание.
Но, как показано в предыдущих разделах этой статьи, именно как таковые «государство, религию, цивилизацию» и атакуют глобалисты под знаменем постмодернистских откровений новейшего либерализма, так как в основании цивилизации лежит культура, а в основании культуры - религия (см., соответственно, статьи «Цивилизация: слово - термин - теория» и «Культура: регулятор общественных отношений и источник социальных энергий»). Следовательно, для реализации либерального проекта «конца истории» как вечного «теперь» для избранных, необходимо уничтожить потенциального носителя «иначе-возможного» будущего - народ как таковой. Тем более, что когда авангардные партии, непосредственно апеллирующие к Большой истории и её высшим закономерностям, сошли со сцены, обнаружилось, что народ - это временно выпавший из виду другой оппонент либеральной демократии. Оказалось, что он обладает почти всеми «авангардными» грехами:
- коллективной идентичностью, исключающей последовательный индивидуализм и плюрализм (свободные перемещения индивидов вдоль социально-политического спектра);
- коллективной верой (или верованиями), мало совместимой с плюралистической всеядностью демократии;
- коллективной исторической памятью, создающей основы вне-прагматических выборов и предпочтений.
Новейшая теоретическая рефлексия западной демократии достигла уровня, с которого открывается тотальная несовместимость народа и плюралистической демократии, народа и гражданского общества, народа и прав человека. Эту рефлексию, в частности, представляют два современных законодателя западной либеральной мысли: создатель этики либеральной справедливости Дж. Ролз и «последний классик» Франкфуртской школы Ю. Хабермас. Их работы закладывают основы новейшей либеральной стратегии на XXI век, и стратегия эта не оставляет такому историческому образованию, как народ, никаких шансов. Последовательно либеральная точка зрения состоит в том, чтобы на место народа как субстанциональной общности, являющейся исторической и моральной «данностью» для всякого, к нему принадлежащего, поставить понятие интерсубъективности - общности, поминутно рождаемой (и поминутно «перерешаемой») в ходе «коммуникационного процесса» между автономными индивидами [16].
Для русских это особенно интересно, ибо, как оказывается, русский народ сегодня выступает олицетворением той самой народности, которую либеральные де-конструктивисты исполнены решимости разъять окончательно. Стратегическая гипотеза современного мирового либерализма состоит в том, что русские являются последним оплотом народности как всемирно-исторического феномена. Но тогда, в соответствии с принятым здесь принципом «культурного априоризма», именно на русскую православно-христианскую культуру возложена Большой историей миссия открытия «иначе-возможного» будущего на путях возрождения крепкой государственной и духовной власти.
9.1. Российская государственность как альтернатива «конца истории»
Вопрос о месте государства, его роли и функциях - один из главных пунктов кардинального расхождения между народом и «элитами» современной либеральной эпохи. Расхождение это прослеживается на уровне идеологии, политики, политической культуры, системы ожиданий.
На идеологическом уровне, парадокс состоит в том, что либеральная неприязнь к государству и государственнической позиции носит глубоко анти-демократический характер. Так как если обратиться к языку либеральной социальной антропологии, то обнаруживается, что эта антропология делит человечество на две неравноценные части: суперменов, способных «вырвать своё» в любых социально и морально неконтролируемых условиях, и «неадаптированных», способных выжить только в среде, где существуют социальные и моральные гарантии. В качестве примера можно указать на откровение А. Чубайса в его книге «Приватизация по-российски» (М., 1999), что он ориентировался не на цивилизованную, а на спонтанную (то есть соответствующую законам джунглей) приватизацию: «Суть спонтанной приватизации можно сформулировать двумя фразами: если ты наглый, смелый, решительный и много чего знаешь [!] - ты получишь всё. Если ты не очень наглый и не очень смелый - сиди и молчи в тряпочку» (имеется в виду не интеллектуальное, а «шантажирующее» знание). Здесь выражена существенная сторона либеральной антропологии как таковой, замешанной, с одной стороны, на презрении к уязвимым, щепетильным и деликатным, а с другой - на принципах «естественного отбора», главным условием которого является государственное невмешательство в исход «спонтанных» отношений, основанных на законе джунглей.
Социально-историческая подоплёка отношения буржуазного либерализма к государству отмечена двусмысленностью, связанной с промежуточным статусом третьего сословия. Буржуазный «анти-этатизм» носил демократический характер в той мере, в какой содержал критику феодальных привилегий и протекционизма, мешающего установлению справедливых, то есть равных, отношений социальной соревновательности. Но по отношению к стоящему ниже его четвёртому сословию бесправных наёмников буржуазный «анти-этатизм» носил анти-демократический характер, ибо тормозил формирование цивилизованных отношений между рабочими и работодателями, склонными игнорировать человеческое достоинство и элементарные жизненные права материально зависимых людей. Но тогда необходимо признать, что российские приватизаторы дважды повинны перед демократией: государственную собственность они заполучили не «спонтанно», а опираясь на властно-номенклатурные привилегии, - здесь этатизм им не претил; но после того, как они её заполучили, они тотчас стали тяготиться национально-государственным, социальным и моральным контролем общества за их делами, то есть стали неистовыми «анти-этатистами», сочетая псевдоэлитарный снобизм старых пользователей спецраспределителей - тех, кому «положено», - с социал-дарвинистской а-социальностью «новорусского» типа. Здесь - секрет их анти-коммунизма.
Идеологически, коммунизм давно мешал коммунистической номенклатуре конвертировать власть в собственность, причём наследственную, гарантированную от посягательств государства. Но крушение советского коммунизма послужило также толчком к мировому освобождению буржуазного класса от ограничений, накладываемых социальным государством. Так поражение коммунизма стало поражением социального начала в пользу социал-дарвинистского, стремящегося к неотменяемой дискредитации государственного социального контроля как такового. А поскольку в таком контроле объективно был наиболее заинтересован простой народ, то он и стал, вместе с государством, объектом ожесточённой либеральной критики, напоминающей внутренний расизм, вооружённый критериями уже не физической, а социальной антропологии, легитимирующей усилия сверхчеловеков «свободного» рыночного общества в их преследовании «социально неполноценных» недочеловеков, адресующихся к государству в поисках защиты и социальных гарантий. Таким образом, в старое классовое деление буржуазного общества на собственников и несобственников, на патронат и наёмных рабочих современная либеральная идеология привнесла элементы откровенного социального расизма: эксплуататоры стали суперменами, эксплуатируемые - неполноценным «человеческим материалом». Здесь видно столь характерное для новейшей эпохи превращение идеологических и социально-политических категорий в расово-антропологические.
Теперь правомерно задаться вопросом: как возникла новая либеральная логическая цепочка: от анти-коммунизма - к критике государственного начала вообще, а от неё - к «антропологической» критике русского народа, к расистской русофобии?
Русский народ в самом деле является одним из самых государственнических, или «этатистских», в мире. Причём, данная черта является не только одной из его эмпирических характеристик де-факто, но принадлежит к его сакральной антропологии как народа-богоносца, затрагивает ядро его ценностной системы. Там, где нынешние либеральные обвинители видят проявление лени и жажды опеки, на самом деле выступают мужественная жертвенность и мессианское чувство призвания. Философия государственности не только выстрадана русским народом в ходе тяжелейшего исторического опыта, но и вписывается в его великую письменную традицию - православие. Ненависть к греху и любовь к ближнему как религиозные принципы ре-интерпретированы народным сознанием как принципы государственнические, как доминанта политической культуры, так как источник греха есть самоволие и потакание собственным слабостям - черты, политически персонифицированные в народном восприятии как сибаритские, «неслужилые», связанные с отпадением от единой целостности соборного, общинного и державного типа. В свою очередь, любовь к ближнему тестируется в экстремальной повседневности осадного государства как готовность «постоять за други своя» в столетних усилиях по отражению набегов то «степняков» с востока, то «немцев» с запада и т.п. Как в этих жёстких исторических и геополитических условиях выглядел бы либеральный стандарт поведения, связанный с «дистанцированием от государства» и пренебрежением обязанностями социальной взаимопомощи и взаимозащиты?
Это, конечно, не означает, что русские, по странной причудливости своего характера, «любят трудности» и чураются индивидуального благополучия как такового. Но это означает реальную драму двух полюсов культуры: православно-христианский тезис должного (социально справедливого) и анти-тезис сущего. Не только либеральные критики России утверждают, что в России оказался не представлен, недоразвит средний термин, способный стать связующим звеном между указанными полюсами. Но если бы такие аналитики не были в зависимости от стереотипов либеральной идеологии - старой и новой, - они не стали бы сосредоточивать своё внимание на «среднем классе», «срединной культуре», «пространстве ценностно нейтральных значений» и других терминах либерального символизма. Так как реальным «средним термином» российской жизни и культуры является государство.
В России оно - никакая не машина для подавления одного класса другим (марксизм), не составляющая групповых воль и интересов, не «ночной сторож». В основе всех функций российского государства лежит одна функция, объясняющая, почему Россия сохраняет архетип Святой Руси, почему в России царь - помазанник Божий, почему православие, самодержавие и народность стянуты в один узел. Дело в том, что государство российское есть оружие, стоящее на стороне слабых против сильных и тем самым ломающее «нормальную» земную логику, как и логику либерального «естественного отбора», согласно которой сильные естественным образом торжествуют над слабыми. Христианская система ожиданий, связанная с нравственным превосходством «нищих духом» и их мистическим торжеством, в России повисла бы в воздухе, обратилась бы в заповедь, значимую для немногих праведников, если бы не священная мощь грозы государевой, то и дело указывающей особо сильным и особо своевольным их должное место. Специфический демократизм российского «государственного деспотизма» основан на архетипической идее союза священного царя с народом против «сильных людей», злоупотребляющих своими возможностями. Потому «слабое» государство в России - это номенклатурно-олигархическое государство, не высвобождающее гражданские инициативы и энергии, а потакающее всё более бесцеремонной узурпации всех возможностей цивилизации социально безответственным олигархическим меньшинством. Таковы реальности российского общественного бытия, и игнорирование их в угоду либеральным схемам приводит к чудовищной деградации.
Чтобы быть демократическим в социальном отношении - чутким к социальным запросам и правам большинства, - российскому государству необходимо быть сильным, т.е. устойчивым к давлению номенклатурных и криминальных кланов, не говоря уже о давлении иностранных сил, заинтересованных в истощении России. Россия потому и получила в народном сознании название Святой Руси, что её государство осуществляет - на грешной земле и земными средствами, - священный парадокс христианства, обещающий слабым грядущее торжество, сильным - грядущее унижение. Российская государственность, таким образом, ломает логику земной жизни и истории, внося туда мистическую аномалию, связанную с идущими сверху сакральными энергиями, с христианским обетованием страждущим и «нищим духом». Следовательно, государственный патриотизм русского народа связан не столько с чувством родной земли (языческим по происхождению) сколько с христианским переживанием парадоксальности российской государственности, реализующей в той мере, в какой это возможно на грешной земле, идеал социальной справедливости и православной предпочитаемости праведных в ущерб притязаниям сильных и наглых. Поэтому, известная российская кротость перед лицом государства - свидетельство не холопского раболепия, а ощущения присутствия высших принципов и высших парадоксов, сопутствующих государевой миссии. Перед государственными самозванцами, как бы ни были они вооружены силой и деньгами, внутренней олигархической и могущественной внешней поддержкой, русский человек не раболепствует. Так как дело не в силе как таковой, а в правде: если государство хоть в какой-то степени воплощает эту социально-христианскую правду, оно удостаивается самоотверженного служения и самоотдачи народных низов. Вот почему правящие в России либералы не просто боятся, но яростно противодействуют любым возможностям возрождения крепкой российской государственности - её духовная оснащённость высшей социальной идеей прямо ставится ими под подозрение не только в качестве залога обременительной и неприемлемой для них социальной защищённости большинства, но и в качестве угрозы социального возмездия всем, кто успел «наследить» и проштрафиться.
Нельзя сказать, что это является российским казусом в истории мирового капитализма. На самом Западе первоначальный проект «гражданского общества» включал лишь третье сословие собственников, оставляя за бортом четвёртое сословие наёмного городского большинства. Маркс убедительнее кого-либо описал изгойскую историю этого большинства, выключенного из «цивилизации», «демократии» и «правового государства». Сегодня русский народ, «приобщённый» к туземному населению мировой периферии, наследует судьбу этого изгойского четвёртого сословия. Но ему, вкусившему плодов советского прогресса и идеологического признания прогрессистов всего мира, труднее чем другим нести груз «вселенской отверженности». Тем не менее, его глобальная реабилитация не закрыта.
В своё время Маркс реабилитировал четвёртое сословие, выстроив систему парадоксов, изоморфную парадоксам иудео-христианской традиции. В самом деле: в терминах светской науки, построенной на позитивистских основаниях, никакого загадочного, а тем более мироспасительного будущего у четвёртого сословия - пролетариата - быть не может. Сам Маркс постоянно доказывает, что отношения пролетариата с буржуазной цивилизацией - это игра с нулевой суммой: вырастание богатства, образованности, цивилизованности на одном - буржуазном - полюсе одновременно означает возрастание нищеты, невежества, дикости и варварства на другом полюсе - пролетарском. Кончиться это должно революционным взрывом. Что же, такой взрыв сам по себе не противоречит «позитивной» логике здравомыслия: предельно обездоленные, обиженные и отчаявшиеся в самом деле способны на бунт. Парадокс начинается там, где Маркс говорит о диктатуре пролетариата и её мессианской роли. Ещё Э. Бернштейн сомневался: если мы говорим о крайнем обнищании и предельном одичании четвёртого сословия, о том, что весь грандиозный процесс накопления буржуазной цивилизованности идёт мимо него, то как же можно ожидать, что этот изгой цивилизации, этот отверженный с булыжником в руке как символом приглашения в каменный век, внезапно осуществив переворот и заполучив диктаторскую власть, осчастливит человечество, подарив ему невиданно светлое будущее? Этот законный в рамках позитивистской логики вопрос Бернштейна является, тем не менее, морально незаконным в рамках иудео-христианского мировоззренческого и ценностного комплекса.
Как показали С. Булгаков и Н. Бердяев, логика Маркса содержит в себе иудео-христианскую диалектику священных парадоксов. Завет, заключённый Богом Ветхого Завета с избранным народом, предполагает, что наряду с профанной историей этого противопоставившего себя всем остальным, всеми гонимого и побеждаемого народа, существует и его сакральная, мистическо-мессианская история - если этот народ сохранит верность Завету, то сам Господь пошлёт ему спасение и возвысит над всеми народами. Суть в том, что не сильный и не влиятельный, даже не «среднеотсталый», а самый слабый, самый презираемый, гонимый народ возвысится над самыми сильными. Этот архетип сакральной парадоксальности движет историческую диалектику Маркса. Поэтому его четвёртое сословие - это не средний класс, обладающий законной перспективой, а олицетворение предельной отверженности, предельного социального падения и изгойства. И перед ним, как и перед древними евреями, возникает дилемма: преодолеть своё изгойство ещё здесь, в «профанной» истории, путем «натурализации» среди других «нормальных» народов (нормальных социальных классов), сделав ставку на реформизм, на постепенное улучшение своего положения, или сохранить своё первородство, верность загадочной судьбе и миссии, последовательно отвергая искушения обуржуазивания и постепеновщины. Пролетарии Маркса, подобно евреям Ветхого Завета, выбирают второй вариант - судьбу изгоев, исполненных веры в свою высшую истину и конечное торжество.
Воспроизведение этих парадоксальных ходов древнееврейской и марксистской историософии получает актуальность применительно к нынешнему положению и судьбе русского народа. Тщательно скрываемым подтекстом современной либеральной мысли в России является страх перед мистическим изгойством русских в «мировой» (то есть буржуазной) истории и желание быстрейшего подключения русского народа к «мировой цивилизации» ценой слома его идентичности, разрушения его великодержавности, выбраковки всех социальных элементов, в которых просматриваются черты «цивилизационной отверженности» и мистически окрашенного «упрямства» русских: «Мы найдём своих единомышленников, своих помощников и союзников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться трагедия гибели самого непокорного на Земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания» (А. Даллес). Риск выбранного русским народом исторического «образа жизни» в соответствии с его духовно-религиозной традицией, связан с тем, что он неизменно становится поперёк дороги сильным и наглым, перечёркивая «законные» ожидания преуспевающих и оправдывая «незаконные» предчувствия неприкаянных и непреуспевающих относительно конечного торжества «правды-справедливости». Поэтому не случайна страстность либералов в насаждении потребительского сознания в России, так как оно - психологически достоверная альтернатива сознанию мессианскому: «надоело жить праведником, хочу жить как все». В этой банально-бытовой исповедальности есть своя «глубина» отпадения от большой духовной традиции, освобождающего от духовного бремени, удерживающего от скольжения вниз, к существованию без принципов. Но это рождает основной парадокс современного либерального реформизма в России: он требует счастливого - гедонистического, буржуазного сознания от тех, кого он же реально низвергает на дно нищеты и отчаяния.
СССР «травмировал» Запад тем, что сломал «нормальную» логику земной истории, согласно которой сильным и развитым полагалось господствовать, безнаказанно угнетая слабых и «неразвитых». Сегодня, когда Советского Союза нет, немедленно обнажилось оскорблённое самолюбие наглых, которым «положено» - западная цивилизация сохранила свою гегемонистско-колониалистскую природу и способность на геноцид «неполноценных народов». То есть, иной стиль поведения, как будто проявившийся в послевоенные годы, явился не следствием внутренней эволюции Запада, как можно было думать, а лишь следствием его страха перед силой СССР - союзником слабых.
Исчезновение СССР означает не только уход со сцены «удерживающей» силы (ап. Павел), не дающей развернуться старым и новым колониальным «джентльменам удачи»; оно означает и крушение прежней системы, институирующей движения мирового анти-западного, анти-колониального протеста. Но соответствующая энергия не исчезла; напротив, с учётом реванша сил, грубо попирающих достоинство народов и многомиллионных низов общества, эта энергия только растёт. А вот институтов, способных канализировать эту энергию, придать ей социально и политически предсказуемую форму в мире, подвергшемуся «либеральному» погрому, сегодня практически не осталось. Это означает, что гигантская энергия социальной обиды и отчаяния будет искать себе выход, с одной стороны, в нетрадиционных актах протеста - таких, в частности, как акции террористов-камикадзе, а с другой - в заказе на появление новой сверхдержавы, заменяющей Советский Союз в роли удерживающей, канализирующей и оформляющей силы: сдерживающей господ мира сего, канализирующей и оформляющей гигантскую энергию игнорируемого либеральным истеблишментом нового мирового подполья. Вполне может случиться, что перед новым натиском США на Россию произойдёт раскол элиты: на компрадоров, которые настолько провинились перед собственной страной, что им уже, как они полагают, нет пути обратно, и представителей «национального капитала», осознающих, что, несмотря на все «туземные» изъяны и неудобства, у них нет более надежной страны-убежища, чем своя собственная. Если это в самом деле произойдёт - а бесцеремонность американского экономического и геополитического вторжения в российское пространство к этому подталкивает, - тогда новой элите предстоит предельно напряжённая работа, направленная на объединение того, что сегодня так далеко разошлось в стороны: защиту собственности и защиту Отечества. Но тогда станет весьма вероятным, что значительная часть тех самых либеральных идеологов, которые сегодня пеняют русскому народу на его традиционалистско-националистические пережитки и рецидивы «оборонного сознания», завтра бросятся всеми силами насаждать именно такое сознание, увидев в этих пережитках свой последний шанс на спасение перед давлением вооружённого до зубов внешнего агрессора. В геополитическом плане это будет также означать воссоздание блоковой политики старого евразийского типа, ориентированной на поиск славяно-тюркского, славяно-мусульманского, славяно-индийского «анти-глобалистского» синтеза.
Источники
1. Ерасов Б.С. Цивилизации. Универсалии и самобытность. М., 2002. С. 322-331.
2. Панарин А.С. Глобальное политическое прогнозирование. М., 2002. С. 3-58.
3. Панарин А.С. Искушение глобализмом. М., 2003. С. 236-239.
4. Панарин А.С. Стратегическая нестабильность в XXI веке. М., 2004. С. 152-186, 235-263, 512-541.
Ссылки
[16] См.: Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории. СПб., 2001.
(Окончание следует.)
«Цивилизация: слово - термин - теория» - это первая статья предлагаемого цикла. За ней следуют:
«Этнос - народ - нация - гражданское общество - глобальное общество - постобщество»
«Культура: регулятор общественных отношений и источник социальных энергий»
«СверхМодерн: "иначе-возможное" против универсума вечного "теперь"»
* * *
Оглавление
1. Введение
2. Модерн: генезис
2.1. Насколько специфична духовная система Запада?
2.2. Историческая динамика складывания специфики западной цивилизации
2.3. Роль революций в становлении западной цивилизации
2.4. Структурный плюрализм Запада: универсум для избранных
3. Кризис парадигмы Просвещения: вечное «теперь»
4. Источники открытия «иначе-возможного»
5. Политика как доминанта
6. Диалектика «вызова - ответа»
7. Кантовский априоризм культуры в суждениях о будущем
8. Две формы культурного априоризма
8.1. Программирующий априоризм
8.2. Реактивный априоризм
8.2.1. Номиналистическо-бихевиористское возражение
8.2.2. Возражение постмодернистских стратегий
9. Дороги, которых не миновать
9.1. Российская государственность как альтернатива «конца истории»
9.2. Социологическое значение Церкви как духовной власти
Источники
Ссылки
(Продолжение.)
9. Дороги, которых не миновать
Герой уж не разит свободно, -
Его рука - в руке народной,
Стоит над миром столб огня,
И в каждом сердце, в мысли каждой -
Свой произвол и свой закон...
Над всей Европою дракон,
Разинув пасть, томится жаждой...
Кто нанесёт ему удар?..
А. Блок
В разделе «3. Народ: первая производная от этноса» статьи «Этнос - народ - нация - гражданское общество - глобальное общество - постобщество» показано, что этносоциологическая категория «народ», появляясь как исторический феномен, производит следующие формы: государство, религию, цивилизацию. Эти формы могут существовать последовательно (история даёт примеры любых последовательностей), а могут все вместе или в каком угодно сочетании. Наличие общества как народа позволяет переходить от одной формы к другой. Именно народ обеспечивает этим формам преемственность, непрерывность и действительность. Конкретные реализации этих форм наблюдаются нами в движении истории, в котором народ может быть уподоблен группе людей, организованных и мобилизованных для достижения какой-то цели. Словом, народ - это и есть субъект истории - культурно-историческая личность, имеющая память и задание.
Но, как показано в предыдущих разделах этой статьи, именно как таковые «государство, религию, цивилизацию» и атакуют глобалисты под знаменем постмодернистских откровений новейшего либерализма, так как в основании цивилизации лежит культура, а в основании культуры - религия (см., соответственно, статьи «Цивилизация: слово - термин - теория» и «Культура: регулятор общественных отношений и источник социальных энергий»). Следовательно, для реализации либерального проекта «конца истории» как вечного «теперь» для избранных, необходимо уничтожить потенциального носителя «иначе-возможного» будущего - народ как таковой. Тем более, что когда авангардные партии, непосредственно апеллирующие к Большой истории и её высшим закономерностям, сошли со сцены, обнаружилось, что народ - это временно выпавший из виду другой оппонент либеральной демократии. Оказалось, что он обладает почти всеми «авангардными» грехами:
- коллективной идентичностью, исключающей последовательный индивидуализм и плюрализм (свободные перемещения индивидов вдоль социально-политического спектра);
- коллективной верой (или верованиями), мало совместимой с плюралистической всеядностью демократии;
- коллективной исторической памятью, создающей основы вне-прагматических выборов и предпочтений.
Новейшая теоретическая рефлексия западной демократии достигла уровня, с которого открывается тотальная несовместимость народа и плюралистической демократии, народа и гражданского общества, народа и прав человека. Эту рефлексию, в частности, представляют два современных законодателя западной либеральной мысли: создатель этики либеральной справедливости Дж. Ролз и «последний классик» Франкфуртской школы Ю. Хабермас. Их работы закладывают основы новейшей либеральной стратегии на XXI век, и стратегия эта не оставляет такому историческому образованию, как народ, никаких шансов. Последовательно либеральная точка зрения состоит в том, чтобы на место народа как субстанциональной общности, являющейся исторической и моральной «данностью» для всякого, к нему принадлежащего, поставить понятие интерсубъективности - общности, поминутно рождаемой (и поминутно «перерешаемой») в ходе «коммуникационного процесса» между автономными индивидами [16].
Для русских это особенно интересно, ибо, как оказывается, русский народ сегодня выступает олицетворением той самой народности, которую либеральные де-конструктивисты исполнены решимости разъять окончательно. Стратегическая гипотеза современного мирового либерализма состоит в том, что русские являются последним оплотом народности как всемирно-исторического феномена. Но тогда, в соответствии с принятым здесь принципом «культурного априоризма», именно на русскую православно-христианскую культуру возложена Большой историей миссия открытия «иначе-возможного» будущего на путях возрождения крепкой государственной и духовной власти.
9.1. Российская государственность как альтернатива «конца истории»
Вопрос о месте государства, его роли и функциях - один из главных пунктов кардинального расхождения между народом и «элитами» современной либеральной эпохи. Расхождение это прослеживается на уровне идеологии, политики, политической культуры, системы ожиданий.
На идеологическом уровне, парадокс состоит в том, что либеральная неприязнь к государству и государственнической позиции носит глубоко анти-демократический характер. Так как если обратиться к языку либеральной социальной антропологии, то обнаруживается, что эта антропология делит человечество на две неравноценные части: суперменов, способных «вырвать своё» в любых социально и морально неконтролируемых условиях, и «неадаптированных», способных выжить только в среде, где существуют социальные и моральные гарантии. В качестве примера можно указать на откровение А. Чубайса в его книге «Приватизация по-российски» (М., 1999), что он ориентировался не на цивилизованную, а на спонтанную (то есть соответствующую законам джунглей) приватизацию: «Суть спонтанной приватизации можно сформулировать двумя фразами: если ты наглый, смелый, решительный и много чего знаешь [!] - ты получишь всё. Если ты не очень наглый и не очень смелый - сиди и молчи в тряпочку» (имеется в виду не интеллектуальное, а «шантажирующее» знание). Здесь выражена существенная сторона либеральной антропологии как таковой, замешанной, с одной стороны, на презрении к уязвимым, щепетильным и деликатным, а с другой - на принципах «естественного отбора», главным условием которого является государственное невмешательство в исход «спонтанных» отношений, основанных на законе джунглей.
Социально-историческая подоплёка отношения буржуазного либерализма к государству отмечена двусмысленностью, связанной с промежуточным статусом третьего сословия. Буржуазный «анти-этатизм» носил демократический характер в той мере, в какой содержал критику феодальных привилегий и протекционизма, мешающего установлению справедливых, то есть равных, отношений социальной соревновательности. Но по отношению к стоящему ниже его четвёртому сословию бесправных наёмников буржуазный «анти-этатизм» носил анти-демократический характер, ибо тормозил формирование цивилизованных отношений между рабочими и работодателями, склонными игнорировать человеческое достоинство и элементарные жизненные права материально зависимых людей. Но тогда необходимо признать, что российские приватизаторы дважды повинны перед демократией: государственную собственность они заполучили не «спонтанно», а опираясь на властно-номенклатурные привилегии, - здесь этатизм им не претил; но после того, как они её заполучили, они тотчас стали тяготиться национально-государственным, социальным и моральным контролем общества за их делами, то есть стали неистовыми «анти-этатистами», сочетая псевдоэлитарный снобизм старых пользователей спецраспределителей - тех, кому «положено», - с социал-дарвинистской а-социальностью «новорусского» типа. Здесь - секрет их анти-коммунизма.
Идеологически, коммунизм давно мешал коммунистической номенклатуре конвертировать власть в собственность, причём наследственную, гарантированную от посягательств государства. Но крушение советского коммунизма послужило также толчком к мировому освобождению буржуазного класса от ограничений, накладываемых социальным государством. Так поражение коммунизма стало поражением социального начала в пользу социал-дарвинистского, стремящегося к неотменяемой дискредитации государственного социального контроля как такового. А поскольку в таком контроле объективно был наиболее заинтересован простой народ, то он и стал, вместе с государством, объектом ожесточённой либеральной критики, напоминающей внутренний расизм, вооружённый критериями уже не физической, а социальной антропологии, легитимирующей усилия сверхчеловеков «свободного» рыночного общества в их преследовании «социально неполноценных» недочеловеков, адресующихся к государству в поисках защиты и социальных гарантий. Таким образом, в старое классовое деление буржуазного общества на собственников и несобственников, на патронат и наёмных рабочих современная либеральная идеология привнесла элементы откровенного социального расизма: эксплуататоры стали суперменами, эксплуатируемые - неполноценным «человеческим материалом». Здесь видно столь характерное для новейшей эпохи превращение идеологических и социально-политических категорий в расово-антропологические.
Теперь правомерно задаться вопросом: как возникла новая либеральная логическая цепочка: от анти-коммунизма - к критике государственного начала вообще, а от неё - к «антропологической» критике русского народа, к расистской русофобии?
Русский народ в самом деле является одним из самых государственнических, или «этатистских», в мире. Причём, данная черта является не только одной из его эмпирических характеристик де-факто, но принадлежит к его сакральной антропологии как народа-богоносца, затрагивает ядро его ценностной системы. Там, где нынешние либеральные обвинители видят проявление лени и жажды опеки, на самом деле выступают мужественная жертвенность и мессианское чувство призвания. Философия государственности не только выстрадана русским народом в ходе тяжелейшего исторического опыта, но и вписывается в его великую письменную традицию - православие. Ненависть к греху и любовь к ближнему как религиозные принципы ре-интерпретированы народным сознанием как принципы государственнические, как доминанта политической культуры, так как источник греха есть самоволие и потакание собственным слабостям - черты, политически персонифицированные в народном восприятии как сибаритские, «неслужилые», связанные с отпадением от единой целостности соборного, общинного и державного типа. В свою очередь, любовь к ближнему тестируется в экстремальной повседневности осадного государства как готовность «постоять за други своя» в столетних усилиях по отражению набегов то «степняков» с востока, то «немцев» с запада и т.п. Как в этих жёстких исторических и геополитических условиях выглядел бы либеральный стандарт поведения, связанный с «дистанцированием от государства» и пренебрежением обязанностями социальной взаимопомощи и взаимозащиты?
Это, конечно, не означает, что русские, по странной причудливости своего характера, «любят трудности» и чураются индивидуального благополучия как такового. Но это означает реальную драму двух полюсов культуры: православно-христианский тезис должного (социально справедливого) и анти-тезис сущего. Не только либеральные критики России утверждают, что в России оказался не представлен, недоразвит средний термин, способный стать связующим звеном между указанными полюсами. Но если бы такие аналитики не были в зависимости от стереотипов либеральной идеологии - старой и новой, - они не стали бы сосредоточивать своё внимание на «среднем классе», «срединной культуре», «пространстве ценностно нейтральных значений» и других терминах либерального символизма. Так как реальным «средним термином» российской жизни и культуры является государство.
В России оно - никакая не машина для подавления одного класса другим (марксизм), не составляющая групповых воль и интересов, не «ночной сторож». В основе всех функций российского государства лежит одна функция, объясняющая, почему Россия сохраняет архетип Святой Руси, почему в России царь - помазанник Божий, почему православие, самодержавие и народность стянуты в один узел. Дело в том, что государство российское есть оружие, стоящее на стороне слабых против сильных и тем самым ломающее «нормальную» земную логику, как и логику либерального «естественного отбора», согласно которой сильные естественным образом торжествуют над слабыми. Христианская система ожиданий, связанная с нравственным превосходством «нищих духом» и их мистическим торжеством, в России повисла бы в воздухе, обратилась бы в заповедь, значимую для немногих праведников, если бы не священная мощь грозы государевой, то и дело указывающей особо сильным и особо своевольным их должное место. Специфический демократизм российского «государственного деспотизма» основан на архетипической идее союза священного царя с народом против «сильных людей», злоупотребляющих своими возможностями. Потому «слабое» государство в России - это номенклатурно-олигархическое государство, не высвобождающее гражданские инициативы и энергии, а потакающее всё более бесцеремонной узурпации всех возможностей цивилизации социально безответственным олигархическим меньшинством. Таковы реальности российского общественного бытия, и игнорирование их в угоду либеральным схемам приводит к чудовищной деградации.
Чтобы быть демократическим в социальном отношении - чутким к социальным запросам и правам большинства, - российскому государству необходимо быть сильным, т.е. устойчивым к давлению номенклатурных и криминальных кланов, не говоря уже о давлении иностранных сил, заинтересованных в истощении России. Россия потому и получила в народном сознании название Святой Руси, что её государство осуществляет - на грешной земле и земными средствами, - священный парадокс христианства, обещающий слабым грядущее торжество, сильным - грядущее унижение. Российская государственность, таким образом, ломает логику земной жизни и истории, внося туда мистическую аномалию, связанную с идущими сверху сакральными энергиями, с христианским обетованием страждущим и «нищим духом». Следовательно, государственный патриотизм русского народа связан не столько с чувством родной земли (языческим по происхождению) сколько с христианским переживанием парадоксальности российской государственности, реализующей в той мере, в какой это возможно на грешной земле, идеал социальной справедливости и православной предпочитаемости праведных в ущерб притязаниям сильных и наглых. Поэтому, известная российская кротость перед лицом государства - свидетельство не холопского раболепия, а ощущения присутствия высших принципов и высших парадоксов, сопутствующих государевой миссии. Перед государственными самозванцами, как бы ни были они вооружены силой и деньгами, внутренней олигархической и могущественной внешней поддержкой, русский человек не раболепствует. Так как дело не в силе как таковой, а в правде: если государство хоть в какой-то степени воплощает эту социально-христианскую правду, оно удостаивается самоотверженного служения и самоотдачи народных низов. Вот почему правящие в России либералы не просто боятся, но яростно противодействуют любым возможностям возрождения крепкой российской государственности - её духовная оснащённость высшей социальной идеей прямо ставится ими под подозрение не только в качестве залога обременительной и неприемлемой для них социальной защищённости большинства, но и в качестве угрозы социального возмездия всем, кто успел «наследить» и проштрафиться.
Нельзя сказать, что это является российским казусом в истории мирового капитализма. На самом Западе первоначальный проект «гражданского общества» включал лишь третье сословие собственников, оставляя за бортом четвёртое сословие наёмного городского большинства. Маркс убедительнее кого-либо описал изгойскую историю этого большинства, выключенного из «цивилизации», «демократии» и «правового государства». Сегодня русский народ, «приобщённый» к туземному населению мировой периферии, наследует судьбу этого изгойского четвёртого сословия. Но ему, вкусившему плодов советского прогресса и идеологического признания прогрессистов всего мира, труднее чем другим нести груз «вселенской отверженности». Тем не менее, его глобальная реабилитация не закрыта.
В своё время Маркс реабилитировал четвёртое сословие, выстроив систему парадоксов, изоморфную парадоксам иудео-христианской традиции. В самом деле: в терминах светской науки, построенной на позитивистских основаниях, никакого загадочного, а тем более мироспасительного будущего у четвёртого сословия - пролетариата - быть не может. Сам Маркс постоянно доказывает, что отношения пролетариата с буржуазной цивилизацией - это игра с нулевой суммой: вырастание богатства, образованности, цивилизованности на одном - буржуазном - полюсе одновременно означает возрастание нищеты, невежества, дикости и варварства на другом полюсе - пролетарском. Кончиться это должно революционным взрывом. Что же, такой взрыв сам по себе не противоречит «позитивной» логике здравомыслия: предельно обездоленные, обиженные и отчаявшиеся в самом деле способны на бунт. Парадокс начинается там, где Маркс говорит о диктатуре пролетариата и её мессианской роли. Ещё Э. Бернштейн сомневался: если мы говорим о крайнем обнищании и предельном одичании четвёртого сословия, о том, что весь грандиозный процесс накопления буржуазной цивилизованности идёт мимо него, то как же можно ожидать, что этот изгой цивилизации, этот отверженный с булыжником в руке как символом приглашения в каменный век, внезапно осуществив переворот и заполучив диктаторскую власть, осчастливит человечество, подарив ему невиданно светлое будущее? Этот законный в рамках позитивистской логики вопрос Бернштейна является, тем не менее, морально незаконным в рамках иудео-христианского мировоззренческого и ценностного комплекса.
Как показали С. Булгаков и Н. Бердяев, логика Маркса содержит в себе иудео-христианскую диалектику священных парадоксов. Завет, заключённый Богом Ветхого Завета с избранным народом, предполагает, что наряду с профанной историей этого противопоставившего себя всем остальным, всеми гонимого и побеждаемого народа, существует и его сакральная, мистическо-мессианская история - если этот народ сохранит верность Завету, то сам Господь пошлёт ему спасение и возвысит над всеми народами. Суть в том, что не сильный и не влиятельный, даже не «среднеотсталый», а самый слабый, самый презираемый, гонимый народ возвысится над самыми сильными. Этот архетип сакральной парадоксальности движет историческую диалектику Маркса. Поэтому его четвёртое сословие - это не средний класс, обладающий законной перспективой, а олицетворение предельной отверженности, предельного социального падения и изгойства. И перед ним, как и перед древними евреями, возникает дилемма: преодолеть своё изгойство ещё здесь, в «профанной» истории, путем «натурализации» среди других «нормальных» народов (нормальных социальных классов), сделав ставку на реформизм, на постепенное улучшение своего положения, или сохранить своё первородство, верность загадочной судьбе и миссии, последовательно отвергая искушения обуржуазивания и постепеновщины. Пролетарии Маркса, подобно евреям Ветхого Завета, выбирают второй вариант - судьбу изгоев, исполненных веры в свою высшую истину и конечное торжество.
Воспроизведение этих парадоксальных ходов древнееврейской и марксистской историософии получает актуальность применительно к нынешнему положению и судьбе русского народа. Тщательно скрываемым подтекстом современной либеральной мысли в России является страх перед мистическим изгойством русских в «мировой» (то есть буржуазной) истории и желание быстрейшего подключения русского народа к «мировой цивилизации» ценой слома его идентичности, разрушения его великодержавности, выбраковки всех социальных элементов, в которых просматриваются черты «цивилизационной отверженности» и мистически окрашенного «упрямства» русских: «Мы найдём своих единомышленников, своих помощников и союзников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться трагедия гибели самого непокорного на Земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания» (А. Даллес). Риск выбранного русским народом исторического «образа жизни» в соответствии с его духовно-религиозной традицией, связан с тем, что он неизменно становится поперёк дороги сильным и наглым, перечёркивая «законные» ожидания преуспевающих и оправдывая «незаконные» предчувствия неприкаянных и непреуспевающих относительно конечного торжества «правды-справедливости». Поэтому не случайна страстность либералов в насаждении потребительского сознания в России, так как оно - психологически достоверная альтернатива сознанию мессианскому: «надоело жить праведником, хочу жить как все». В этой банально-бытовой исповедальности есть своя «глубина» отпадения от большой духовной традиции, освобождающего от духовного бремени, удерживающего от скольжения вниз, к существованию без принципов. Но это рождает основной парадокс современного либерального реформизма в России: он требует счастливого - гедонистического, буржуазного сознания от тех, кого он же реально низвергает на дно нищеты и отчаяния.
СССР «травмировал» Запад тем, что сломал «нормальную» логику земной истории, согласно которой сильным и развитым полагалось господствовать, безнаказанно угнетая слабых и «неразвитых». Сегодня, когда Советского Союза нет, немедленно обнажилось оскорблённое самолюбие наглых, которым «положено» - западная цивилизация сохранила свою гегемонистско-колониалистскую природу и способность на геноцид «неполноценных народов». То есть, иной стиль поведения, как будто проявившийся в послевоенные годы, явился не следствием внутренней эволюции Запада, как можно было думать, а лишь следствием его страха перед силой СССР - союзником слабых.
Исчезновение СССР означает не только уход со сцены «удерживающей» силы (ап. Павел), не дающей развернуться старым и новым колониальным «джентльменам удачи»; оно означает и крушение прежней системы, институирующей движения мирового анти-западного, анти-колониального протеста. Но соответствующая энергия не исчезла; напротив, с учётом реванша сил, грубо попирающих достоинство народов и многомиллионных низов общества, эта энергия только растёт. А вот институтов, способных канализировать эту энергию, придать ей социально и политически предсказуемую форму в мире, подвергшемуся «либеральному» погрому, сегодня практически не осталось. Это означает, что гигантская энергия социальной обиды и отчаяния будет искать себе выход, с одной стороны, в нетрадиционных актах протеста - таких, в частности, как акции террористов-камикадзе, а с другой - в заказе на появление новой сверхдержавы, заменяющей Советский Союз в роли удерживающей, канализирующей и оформляющей силы: сдерживающей господ мира сего, канализирующей и оформляющей гигантскую энергию игнорируемого либеральным истеблишментом нового мирового подполья. Вполне может случиться, что перед новым натиском США на Россию произойдёт раскол элиты: на компрадоров, которые настолько провинились перед собственной страной, что им уже, как они полагают, нет пути обратно, и представителей «национального капитала», осознающих, что, несмотря на все «туземные» изъяны и неудобства, у них нет более надежной страны-убежища, чем своя собственная. Если это в самом деле произойдёт - а бесцеремонность американского экономического и геополитического вторжения в российское пространство к этому подталкивает, - тогда новой элите предстоит предельно напряжённая работа, направленная на объединение того, что сегодня так далеко разошлось в стороны: защиту собственности и защиту Отечества. Но тогда станет весьма вероятным, что значительная часть тех самых либеральных идеологов, которые сегодня пеняют русскому народу на его традиционалистско-националистические пережитки и рецидивы «оборонного сознания», завтра бросятся всеми силами насаждать именно такое сознание, увидев в этих пережитках свой последний шанс на спасение перед давлением вооружённого до зубов внешнего агрессора. В геополитическом плане это будет также означать воссоздание блоковой политики старого евразийского типа, ориентированной на поиск славяно-тюркского, славяно-мусульманского, славяно-индийского «анти-глобалистского» синтеза.
Источники
1. Ерасов Б.С. Цивилизации. Универсалии и самобытность. М., 2002. С. 322-331.
2. Панарин А.С. Глобальное политическое прогнозирование. М., 2002. С. 3-58.
3. Панарин А.С. Искушение глобализмом. М., 2003. С. 236-239.
4. Панарин А.С. Стратегическая нестабильность в XXI веке. М., 2004. С. 152-186, 235-263, 512-541.
Ссылки
[16] См.: Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории. СПб., 2001.
(Окончание следует.)