Маяковский и Есенин. Последний день
Ещё про Есенина, а также Некролог о Маяковском || Неожиданные русские поэты
Оригинал взят у iosilevichНемного о Маяковском и Есенине
Воспоминания пожилого человека
С Маяковским я встречался в 1920 году, когда работал в ЦК Горнорабочих. Ему заказывали агитационные плакаты. Он писал текст, а Черемных дополнял его рисунками. Когда впоследствии открылся Дом печати, я часто слушал там выступления Маяковского.
Мой знакомый, работавший в Госиздате, рассказал мне о таком курьезном случае. Бухгалтер Госиздата, недостаточно знакомый с порядком выплаты гонорара за стихи, никак не мог примириться с тем, что подчас в строчке может быть только одно слово. А ведь гонорар полагается за каждую строку. Терпел, терпел это бухгалтер, но наконец не выдержал и пошел жаловаться заведующему Госиздатом Артемию Халатову.
- Товарищ Халатов, это уж ни в какие ворота не лезет. Вот посмотрите в стихотворении Маяковского:
Раз,
Два,
Раз,
Два,
Левой,
Правой,
Левой,
Правой.
Семь с полтиной! Ну, куда это годится?!
Пришлось ему разъяснить, что стихотворные строки бывают разного роста.
Помню, как в двадцатых годах Маяковский выступил на своеобразном «Суде над русской поэзией», организованном в Политехническом музее. Обвинителем был то ли Шершеневич, то ли Мариенгоф. Обвинения выдвигались чрезвычайно серьезные, такие, для борьбы с которыми создана ЧЕКа. Тут и контрреволюция (дискредитация советской власти), и спекуляция (халтура), и саботаж (многословие до революции и мертвое молчание после Октября), и преступления по должности (не помню уж какие).
Защитником выступил Маяковский. Он признал, что кое к чем русская поэзия и виновата, но нельзя забывать и ее бесспорные заслуги. Ведь из ее недр вышла советская поэзия. И если мать состарилась и может кое в чем напутать, то все же нельзя кричать: «Гоните ее, старую дуру, тащите у нее из-под подушки ключи» (подлинные слова самого Маяковского).
Закончил он апелляцией к общественности:
- Кто за оправдательный приговор, прошу поднять руку.
И, не глядя на зал, безапелляционно заявил:
- Явное большинство!
По работе я встречался с одним окололитературным человеком, выросшим из низов, бывшим моряком. У него были весьма скромные литературные данные, но на безрыбье и рак рыба. Его попытались продвинуть. Из этого, правда, ничего не получилось, но некоторое время он варился в литературном соку, встречался с настоящими поэтами и писателями. Вот что он мне рассказал о последних днях Маяковского.
На Лубянской площади (затем площадь Дзержинского), на углу Мясницкой (потом улицы Кирова), против старинной церкви (ее нет уже), находился небольшой домик (его тоже уже нет), где обосновался скромный ресторанчик, облюбованный пишущей братией, тогда еще очень малочисленной. Часто туда заходил и Маяковский. Все знали там старого официанта, и он всех знал. Однажды он радостно сообщил Маяковскому, что наконец-то ему удалось вырваться съездить в родную деревню, где он давно уже не был. Маяковский, хмуро выслушав его, вдруг опустил руку в карман, вынул толстую пачку крупных денежных купюр и протянул официанту. Тот растерялся.
- Бери, бери! - убеждал его Маяковский. - Мне они уже не понадобятся!
Это было накануне самоубийства поэта. О том, что побудило его, такого молодого, уйти из жизни, существует много вариантов, но, поскольку я слышал их не из первых рук, повторять их не буду.
Этот же окололитературный человек мне рассказал и о последних днях Сергея Есенина. Есенин находился тогда в состоянии тяжелой депрессии. Близкие люди боялись надолго оставлять его одного. А тут как раз предстояла поездка в Ленинград в связи с изданием его стихов. Договорились с каким-то молоденьким поэтом, что он будет сопровождать Есенина и отвлекать от мрачных мыслей. Оба они остановились в гостинице «Англетер» в одном номере. Но к вечеру провожатый куда-то смылся. Есенин оказался одиноким. Чувствуя смертную тоску, он стал искать живую душу. Узнав, что в Англетере остановилась знакомая женщина со своим адвокатом-мужем, Есенин постучался туда. Было уже поздно. Стук разбудил женщину. Когда она узнала, кто это стучит, она сказала:
- Сереже, хватит шляться по ночам, иди спать.
Есенин пошел в свой номер, запер дверь и повесился. Узнали об этом только назавтра.
Оригинал взят у iosilevichНемного о Маяковском и Есенине
Воспоминания пожилого человека
С Маяковским я встречался в 1920 году, когда работал в ЦК Горнорабочих. Ему заказывали агитационные плакаты. Он писал текст, а Черемных дополнял его рисунками. Когда впоследствии открылся Дом печати, я часто слушал там выступления Маяковского.
Мой знакомый, работавший в Госиздате, рассказал мне о таком курьезном случае. Бухгалтер Госиздата, недостаточно знакомый с порядком выплаты гонорара за стихи, никак не мог примириться с тем, что подчас в строчке может быть только одно слово. А ведь гонорар полагается за каждую строку. Терпел, терпел это бухгалтер, но наконец не выдержал и пошел жаловаться заведующему Госиздатом Артемию Халатову.
- Товарищ Халатов, это уж ни в какие ворота не лезет. Вот посмотрите в стихотворении Маяковского:
Раз,
Два,
Раз,
Два,
Левой,
Правой,
Левой,
Правой.
Семь с полтиной! Ну, куда это годится?!
Пришлось ему разъяснить, что стихотворные строки бывают разного роста.
Помню, как в двадцатых годах Маяковский выступил на своеобразном «Суде над русской поэзией», организованном в Политехническом музее. Обвинителем был то ли Шершеневич, то ли Мариенгоф. Обвинения выдвигались чрезвычайно серьезные, такие, для борьбы с которыми создана ЧЕКа. Тут и контрреволюция (дискредитация советской власти), и спекуляция (халтура), и саботаж (многословие до революции и мертвое молчание после Октября), и преступления по должности (не помню уж какие).
Защитником выступил Маяковский. Он признал, что кое к чем русская поэзия и виновата, но нельзя забывать и ее бесспорные заслуги. Ведь из ее недр вышла советская поэзия. И если мать состарилась и может кое в чем напутать, то все же нельзя кричать: «Гоните ее, старую дуру, тащите у нее из-под подушки ключи» (подлинные слова самого Маяковского).
Закончил он апелляцией к общественности:
- Кто за оправдательный приговор, прошу поднять руку.
И, не глядя на зал, безапелляционно заявил:
- Явное большинство!
По работе я встречался с одним окололитературным человеком, выросшим из низов, бывшим моряком. У него были весьма скромные литературные данные, но на безрыбье и рак рыба. Его попытались продвинуть. Из этого, правда, ничего не получилось, но некоторое время он варился в литературном соку, встречался с настоящими поэтами и писателями. Вот что он мне рассказал о последних днях Маяковского.
На Лубянской площади (затем площадь Дзержинского), на углу Мясницкой (потом улицы Кирова), против старинной церкви (ее нет уже), находился небольшой домик (его тоже уже нет), где обосновался скромный ресторанчик, облюбованный пишущей братией, тогда еще очень малочисленной. Часто туда заходил и Маяковский. Все знали там старого официанта, и он всех знал. Однажды он радостно сообщил Маяковскому, что наконец-то ему удалось вырваться съездить в родную деревню, где он давно уже не был. Маяковский, хмуро выслушав его, вдруг опустил руку в карман, вынул толстую пачку крупных денежных купюр и протянул официанту. Тот растерялся.
- Бери, бери! - убеждал его Маяковский. - Мне они уже не понадобятся!
Это было накануне самоубийства поэта. О том, что побудило его, такого молодого, уйти из жизни, существует много вариантов, но, поскольку я слышал их не из первых рук, повторять их не буду.
Этот же окололитературный человек мне рассказал и о последних днях Сергея Есенина. Есенин находился тогда в состоянии тяжелой депрессии. Близкие люди боялись надолго оставлять его одного. А тут как раз предстояла поездка в Ленинград в связи с изданием его стихов. Договорились с каким-то молоденьким поэтом, что он будет сопровождать Есенина и отвлекать от мрачных мыслей. Оба они остановились в гостинице «Англетер» в одном номере. Но к вечеру провожатый куда-то смылся. Есенин оказался одиноким. Чувствуя смертную тоску, он стал искать живую душу. Узнав, что в Англетере остановилась знакомая женщина со своим адвокатом-мужем, Есенин постучался туда. Было уже поздно. Стук разбудил женщину. Когда она узнала, кто это стучит, она сказала:
- Сереже, хватит шляться по ночам, иди спать.
Есенин пошел в свой номер, запер дверь и повесился. Узнали об этом только назавтра.