Упорство
Е.Габрилович || « Красная звезда» №180, 1 августа 1943 года
СЕГОДНЯ В НОМЕРЕ: От Советского Информбюро (1 стр.). Майор В.Буков. - Атака опорного пункта противника с хода (2 стр.). Подполковник Н.Шауров. - Борьба с немецкими корректировщиками (2 стр.). Полковник К.Прокопович. - Маневр зенитными средствами (2 стр.). Полковник И.Хитров. - Разведка при наступлении (2 стр.). М.Галактионов. - Первая мировая война (3 стр.). Подполковник И.Березин. - Пропаганда героизма (3 стр.). ОБЗОР ПЕЧАТИ. - Не злоупотреблять тематическими полосами и подборками (3 стр.). А.Твардовский. - Дорога. - Стихи (3 стр.). Е.Габрилович. - Упорство (4 стр.). Положение в Италии (4 стр.). Шестьсот дней под властью немецких извергов (4 стр.).
# Все статьи за 1 августа 1943 года.
Илья Матвеевич Соломков, молодой человек лет двадцати пяти, командир роты, по гражданской профессии архитектор, заснул поздно в ночь перед началом атаки и проснулся рано. До срока, назначенного для форсирования Северного Донца, оставалось больше часа. Стояла мертвая тишина, изредка прерываемая одиноким гроханьем далекой немецкой батареи.
Соломков сел за стол, отвинтил крышку походной чернильницы, обмакнул в нее скрипучее, видавшее виды перо и вывел на листе бумаги:
«Дорогие мои стариканы...».
Это было началом письма к родителям. В последние месяцы Соломков писал родителям не часто, но всегда писал перед каждым серьезным боем - мало ли что может в бою случиться.
«Дорогие мои стариканы, как-то вы живете, мои родненькие, как поживает наша квартирка и цветы на балконе, и папин докторский кабинет с ланцетами и микстурами? У меня всё хорошо. Живем в лесу. Река тут отличная, а птицы насвистывают такие песни, что заслушаешься. Честное слово...».
Он всегда писал родителям письма веселые, беззаботные, не содержавшие даже намека на те опасности, которые угрожали ему каждый час, каждую минуту. Ему хотелось создать у родителей впечатление, что война хоть и хлопотлива, но не так уже страшна, и что он, их Илюша, живет легко и весело. Родители, поддавшись тону этих строк, отвечали письмами, полными забот, но бодрыми и спокойными. Они спрашивали о том, хорош ли сон, и есть ли у Илюши носки. А он давно уже не знал, что такое плохой сон, давно не носил носков, пользуясь портянками, давно уже не был тем Илюшей, которого знали родители, превратившись из хрупкого юноши в известного всей дивизии бесстрашного командира роты, не знавшего ни усталости, ни страха. Он отвечал родителям так, как ответил бы тот прежний Илюша: пусть для них он останется тем, кем был - так для них спокойнее.
Много воды утекло за два года. Соломков побывал в боях на многих участках, очутился, наконец, здесь, в центре фронта. Он узнал горечь долгих дней отступления, узнал войну такой, какова она есть - без фанфар. Он стал одним из множества тружеников войны, которых мы видим - в фронтовых сапогах, в пропотевших и пыльных гимнастерках.
- Вот это так архитектор! - сказал ему как-то раз командир дивизии после одного из его дерзких разведывательных набегов в тыл врага. - Да еще докторский сын.
И Соломков с удивлением посмотрел на него - точно только сейчас вспомнил о своей мирной профессии.
- Хотите, я вам отпуск дам? Отдохнете? - добавил командир.
- Нет, я буду воевать, - отвечал Соломков.
Он сказал совершенно искренне. Вместе с великой армией Отечественной войны он прошел долгий и трудный путь. Он пережил с ней и дурное, и хорошее, стал плотью от ее плоти, ее думы стали его думами, ее горести - его горестями, ее песни - его песнями. Вместе с ней видел он сожженные немцами села, качающихся на виселицах людей, вместе с ней день за днем ощущал он в себе несокрушимую злобу к врагу, яростное стремление бить его, неугасимую волю воевать, пока хоть один немец остается на русской земле. Он забыл всё, о чем думал, что чувствовал, о чем мечтал до войны. Всё, кроме войны, казалось ему далеким, странным и несущественным. Только письма к родителям сближали его на полчаса с этим далеким и странным, где не было ни грохота, ни смерти, ни мин, а были прибранные комнаты, полки книг, листы ватмана, довоенные мысли, довоенные чувства, довоенная юность.
Соломков давно дописал письмо домой, когда зазвонил телефон: из батальона передали приказ о выступлении. Заработала наша артиллерия. Под ее нарастающий грохот рота Соломкова приблизилась к берегу и быстро погрузилась на лодки. Слова команды, - и лодки отчалили.
Немцы не открывали огня. Лодки выплыли на середину реки. Пахло тиной, водорослями, как всегда на реке в рассветный час. Вот уже берег близко.
- Рыбы-то, рыбы сколько! - тихо и удивленно сказал, глядя в воду, один из бойцов. - Вот бы ее неводом.
Киль лодки мягко пополз по песку. Переплыли, высадились и по узкой, расчищаемой саперами тропе двинулись в лес. Тишина. Звонко, по-утреннему свежо, с переливами пели птицы.
В середине леса роту встретил пулеметный огонь - первый вражеский дзот. Продолжая движение вперед и оставляя у немецких дзотов небольшие блокировочные группы, Соломков вскоре вышел к подножью холма, который предстояло взять.
Нижнюю, пологую треть холма проползли быстро. Потом движение застопорилось - рота попала под жестокий огонь. Но всё же люди, хоть и медленно, ползли и ползли вверх; они ползли то под прикрытием кустов, то по сыпучему песку, то по земле, перебегали, падали, сраженные пулями, осколками, и раненые сползали вниз, под откос. Черная пыль в’едалась в поры, и лица стали бурыми, с извилистыми полосами пота, пробегавшими по щекам. Солнце начало припекать. Бойцы доползли до середины холма, но контратакой их отбросили, и они начали ползти снова, и опять их отбросили, и опять они поползли. На этот раз им удалось окопаться на середине холма. Дальше, казалось, уже нельзя было сделать ни шагу - так плотен был огонь врага. И всё же, немного отдышавшись, люди опять двинулись вперед. Они ползли на животах, прижимаясь лицом к земле.
Холм надо было обязательно взять. С его падением открывалась возможность быстрого и широкого охватывающего движения наших танков. Этот холм штурмовали поэтому со всех сторон. С севера, в числе других, его штурмовала рота Соломкова.
Сам Соломков полз среди бойцов. Одна мысль владела им - вперед. Всей кровью сердца, всеми фибрами тела ощущал он каждый метр, оставшийся позади. Вот этот куст недавно был впереди, теперь он уже рядом. Отлично! Еще усилие, - куст уже позади; впереди новый куст, скорей бы оставить и его сзади. Вперед!
Что-то толкнуло Соломкова в левую руку - рука одеревенела. Сердце быстро забилось, на спине и на груди проступил липкий, холодный пот. Подполз командир взвода.
- Товарищ старший лейтенант, вы ранены в руку - я прикажу отвести вас вниз.
- Нет, - сказал Соломков, - не надо.
Знакомая ярость борьбы, ярость, вспоенная долгими месяцами войны с упорным и ненавистным врагом, владела им так же, как и всеми, кто полз сейчас вместе с ним под палящим солнцем на высоту, извергавшую смертельный огонь. Эта ярость стала его второй жизнью, вошла в его мускулы и кровь, в душу. Он не чувствовал ни боли, ни жажды, ни солнца. Он видел сейчас лишь вершину холма и мечтал об одном - доползти туда, схватиться с врагом, выбить его оттуда. Помыслы, думы, мечты всей его жизни ушли куда-то, уступив место одной мечте - добраться до немца. Это был яростный азарт борьбы, то высокое неистовство гнева и ненависти, которое и есть душа войны.
Снова что-то ударило его - на этот раз в правую руку. Из руки выпал автомат. Он хотел посмотреть, что с рукой, но в это время заметил, что первый взвод, видимо, преодолев какое-то препятствие, сразу быстро пополз вверх. Соломков крикнул «ура» и устремился за ним, забыв про вторую рану. Теперь только четвертушка холма отделяла его от немцев; вокруг пылал, свистел, грохотал жестокий воздух боя. Опять пришлось несколько отступить, и опять рванулись вперед. «Живем в лесу, река тут отличная, птицы насвистывают песни», - вспомнил вдруг Соломков строки письма к родителям и усмехнулся. Боли он попрежнему не чувствовал, не ощущал и слабости.
Рвануло правое плечо, и всё поплыло перед глазами. Очнувшись, Соломков увидел перед собой лицо сержанта.
- Третья рана, товарищ старший лейтенант, - сказал сержант. - Пора вам назад.
- На место, Петров! Надо воевать, - строго прикрикнул Соломков. Он хотел приподняться, упал и больше уже ничего не видел.
Вторично он пришел в себя только внизу, в лесу, когда два санитара несли его на носилках к переправе. Тихо качались сосны. Некоторое время он лежал безмолвно. Всё тело горело. «Еще умрешь, - подумал он, - надо бы последнее письмо родителям написать».
Вдруг он услышал близкую стрельбу и спросил:
- Что там такое?
Оказалось, что одна из блокировочных групп его роты всё еще не может одолеть дзот в лесу. Он сказал:
- Несите меня к ним.
Его поднесли туда, и он крикнул:
- Что вы тут возитесь? Разве так воюют?
Лежа на носилках, он стал отдавать приказания. Свирепая боль сотрясала всё его тело. Порою и солнце, и небо, и деревья уходили куда-то в желтую мглу, но ярость боя попрежнему жила в нем, ощущалось желание драться с врагом, бить его, побеждать - желание, рожденное долгими месяцами войны, которое сильнее боли, сильнее раны, сильнее человека.
Когда дзот был взят, Соломкова опять понесли к переправе. Поджидая лодку, он приподнялся на носилках и долго глядел на вершину холма, где всё еще шла свирепая битва. Подошла лодка. // Евгений Габрилович. ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ.
_________________________________
А.Авдеенко: Искупление кровью ("Красная звезда", СССР)
И.Эренбург: 2. Во весь рост || «Красная звезда» №176, 28 июля 1943 года
А.Платонов: Два дня Никодима Максимова ("Красная звезда", СССР)
И.Эренбург: 3. Фрицы этого лета || «Красная звезда» №178, 30 июля 1943 года
X.Муратов: Чудовищное издевательство немецких садистов над красноармейцем ("Красная звезда", СССР)
Газета «Красная Звезда» №180 (5551), 1 августа 1943 года