На польской земле
Л.Славин || « Известия» №21, 26 января 1945 года
Доблестные войска Красной Армии вчера с боями овладели крупным центром Силезского промышленного района Германии - городом ГЛЕЙВИЦ и важным узлом железных дорог - городом ЕЛЬС. В Польше советскими воинами освобождены города ОСТРУВ и ХЖАНУВ.
Да здравствует героическая Красная Армия, выполняющая великий сталинский план разгрома врага!
# Все статьи за 26 января 1945 года.
(От военного корреспондента «Известий»)
Дороги Польши многолюдны. Еще несколько дней назад они упирались в Вислу. Сейчас они перешагнули ее и растут на запад. Местами они дотянулись уже до старинной польской границы - реки Одер.
Кого мы видим сейчас на оживленных польских дорогах? Война тронула людей с насиженных мест, разметала их, и сейчас освобожденная Польша словно усаживается на свое место.
Один был вышвырнут немцами в Жешув, и вот он катит на север в родное Кутно, приторочив к велосипеду тючок с уцелевшим скарбом. Другой спешит из Седлеца в Лодзь узнать, живы ли его родичи. Третьи подбираются поближе к родным местам - гдынские к Гдыне, познанские - к Познани, чтобы сразу после их освобождения войти туда. Есть и обратное движение: некоторым полякам удалось бежать от немцев и благополучно пробраться сквозь линию фронта. Многие едут на места бывших «лагерей смерти» в надежде узнать о судьбе своих близких - в Собибур, в Майданек, в огромную и страшную Тремблинку.
А в последние дни множество людей со всех концов Польши устремилось в освобожденное сердце страны - в Варшаву. Среди прочих мы видели здесь группу специалистов, командированных Временным Правительством из Люблина для составления технических проектов восстановления Варшавы. Поляков вдохновляет чудесный пример Советского Союза в деле восстановления городов, разрушенных немцами.
Много разного народа двигается сейчас по дорогам Польши, меся колесами жидкий январский снег. Проходят с песнями новобранцы. Их ведет усатый подхорунжий в четырехугольной конфедератке, ветеран из дивизии имени Костюшко. Она первая из всего Польского войска начала борьбу с немцами, она первая вступила несколько дней назад в Варшаву вместе с частями Красной Армии.
Время от времени встречаешь скромные могилы, такие знакомые по виду: небольшая деревянная пирамидка, увенчанная звездой. Русские солдатские могилки! Мы проезжали мимо них во время польского праздника - дня поминовения усопших. Сотни поляков и полек зажигали на русских могилах плошки, убирали могилы цветами и молились о своих освободителях.
...Ночь застигла нас возле одного городка. Маленькие польские городки похожи друг на друга: крохотный асфальтированный центр, немощёная базарная площадь вся в глинистой грязи, миниатюрная бензиновая колонка, извозчики в долгополых камзолах с оловянными пуговицами, маленькие кофейни и магазинчики с пышными названиями вроде «Олимпия», «Палермо», «Новый Вавилон», большой готический костел, на заборах - траурные об’явления, афиша труппы заезжих артистов. Но поляков радует и волнует другое - декрет Временного Правительства о земельной реформе. Реформа - главная тема, занимающая умы поляков. И подобно тому, как ежедневно польские газеты печатают сводки с театра военных действий, так печатают они сводки о переделе помещичьей земли.
Ночью захлопываются наружные ставни, жизнь переносится в дома. Здесь оживленные споры, разговоры.
Разговор вертится главным образом вокруг новой земельной реформы.
- Так, так, - говорит Станислав Маньковский, качая седеющей головой, - много польских правительств с самого восемнадцатого года и по тридцать девятый год хотели провести ту реформу, да не могли.
- А почему? - горячо ввязывается в спор молодой Юзеф Марцинек, - потому, что не хотели. Имею информацию из Антополя, из Криницы, из Леонува, из Наталина, что там реформа прошла очень ладно. В Ланьцуте, видят люди, живет мой зять, Ян Копач. Он тоже получил несколько моргов земли из майонтека (имения) графа Потоцкого. Здесь жила польская магнатерия. И еще совсем недавно Потоцкий в своем замке принимал этого пса Геринга.
И Марцинек отпускает несколько живописных выражений по адресу Геринга, а заодно и Потоцкого.
Марцинек - любопытный тип, нето рабочий, нето торговец. У него нет точно установленной профессии. Когда ему прибыльно, он торгует в крошечной лавчонке под вывеской «Космос». В «Космосе» продается засохшая вакса, яблоки, полуистлевшая зубная паста, кривые стекла для ламп. Если торговля идет плохо, он возвращается на катушечную фабрику за токарный станок. Иногда он совмещает то и другое. В Польше много, таких людей. Одна специальность не кормила. Поэтому здесь нетрудно встретить в одном человеке довольно странную комбинацию: виолончелист, он же химик, водовоз, он же трубочист, литературовед, он же метеоролог.
Марцинек - худенький, небольшой человек с пышной шевелюрой. Он твердо уверовал в одно: в Войско Польское, считая его надеждой свободной Польши, ее спасением. И он вступает в войско. Таких немудрящих, искренних людей много в маленьких польских городках.
Рядом с ним сидит Эдвард Мазур, двадцатишестилетний рабочий из Праги, фигура, типичная для людей новой Польши. Бывший железнодорожный слесарь, он во время немецкой оккупации партизанил в одном из отрядов Армии Людовой. Сейчас он, откликаясь на призыв Временного польского правительства, вступает в офицерскую школу Польского Войска. Таких, как он, тысячи, и они составят костяк нового польского демократического офицерства.
Пан Маньковский говорит, вздыхая:
- Так, так... Когда же мы попадем домой...
- Разве вы не отсюда? - спрашивает приезжий.
- Я? Я из Познани. Швабы, холера их бери, выгнали поляков из Познани. Из всей семьи только моя мать там осталась, ей восемьдесят семь лет.
В этом городке нет коренного населения. Все пришлые. В большинстве здесь живут сейчас изгнанники из Познани. А местные жители зверски загублены немцами. Из двадцати тысяч здесь уцелело семьдесят человек.
Пан Маньковский дает нам адрес своей матери.
- Прошу пана, когда освободится Познань, навестите старушку и скажите, что я жив и приеду. Ведь вы, военные, будете в Познани раньше, чем я.
Разговор прервался шумом с улицы. Через город проходили части Красной Армии.
Во всех домах распахнулись окна. Люди уважительно, многие с восхищением смотрели на великую армию, шагавшую на запад.
Пан Маньковский повторил:
- Да, вы будете в Познани раньше, чем я...
* * *
Люблин - оживленный город с шумным уличным движением, очень красивым «Старым Мястом» с его средневековыми улочками. Здесь довольно много и современных больших домов. Часть их повреждена во время боёв, но отстраивается с заметной быстротой.
Временное состояние в столицах сообщило этому обычно тихому провинциальному городу темп столичной жизни. Здесь издается много газет и журналов, играет несколько театров. В кинематографах идут польские, советские, американские, французские фильмы. Особенным успехом у польских зрителей пользуются те из советских фильмов, где по ходу действия показана Москва. Зритель жадно вглядывается в образ советской столицы, поражаясь ее громадностью и красотой. В фильме « Проконвоирование немецких пленных» внимание польского зрителя было занято не столько пленными, сколько величественными очертаниями улиц Горького и Садовой. Афишные столбы заклеены извещениями о собраниях и с’ездах различных партий, обществ и союзов. Открылась художественная выставка, первая в Польше после 1939 года. Жизнь, прерванная немцами шесть лет назад, возобновляется бурно. Открыто много школ правительственных и частных, например, школа органистов, гимназия общества купцов и пр. В городе сейчас три университета - Люблинский, Варшавский и католический.
Click to viewТаков не один Люблин. И в Белостоке, и в только-что освобожденном Радоме, и даже в недавно освобожденной Варшаве открываются десятки школ. Польша жадно рванулась к просвещению.
В Люблин стекаются люди со всей освобожденной Польши, и, вероятно, проезжих здесь не меньше, чем коренных люблинцев. На многолюдных улицах временной столицы встречаешь самых разнообразных людей. Здесь и крестьянин, кряжистый усач, точно сошедший со страниц исторических романов Сенкевича; он приехал в правительственные учреждения по своим земельным делам, захватив торбу с продуктами и старые планы межевых участков. И ученый, чудом уцелевший в той бойне, которую гитлеровцы учинили над польской интеллигенцией. И юноша, устремившийся сюда для поступления в университет и захвативший с собой грудку учебников, которые пять лет хранились закопанными в земле. И писатель, бежавший из оккупированной немцами Польши с кучкой рукописей, написанных украдкой в подполье; не веря глазам своим, смотрит он об’явления новых польских издательств, на большой литературный журнал «Возрождение», на афишу литературного вечера, на вывеску «Кафе поэтов» - все то, что не существовало в Польше в эти страшные годы.
Здесь состоялись шопеновские празднества. Лекцию о великом музыканте прочел директор Варшавской оперы Тадеуш Мазуркевич. А произведения Шопена исполнял известный польский виртуоз Станислав Шпинальский. Казалось бы, ничего особенного в этом нет - концерт как концерт. Но для поляка, прошедшего сквозь мрак немецкой оккупации, даже простое упоминание о Шопене, о Варшавской опере, о Шпинальском звучит непривычно, сенсационно и радостно.
Польская интеллигенция понесла в немецкой оккупации потери неисчислимые. Мы читали список польских ученых, загубленных гитлеровцами. В нем значатся представители всех отраслей науки.
Против некоторых имен в скобах указано: Освенцим - название огромного лагеря смерти под Краковом. Против других: Дахау, Махаузен, Бухенвальдзее, Майданек, Павияк, Оранниенбург и пр. Немцы закрывали школы, но насаждали морги. Иногда в тех же скобках помещается краткое добавление: «Убит с сыном», как, например, профессор Вит. Несвицкий. Или: «Угнан в неизвестном направлении», как профессор Ян Ростафинский. Или: «Убит в Варшавском гестапо во время следствия», как доцент Станислав Сакс. Или: «Убит в гетто», как профессор Розой.
В этом страшном мартирологе польской науки около ста известных Польше имен. Говорят, он неполон.
Есть и другой страшный список: индекс запрещенных при немцах польских книг. Он сам составляет толстую книгу. С немецкой педантичностью чуть ли не вся польская литература зарегистрирована здесь в алфавитном порядке. Все поименованные книги этот проскрипционный список предписывает сжигать. Тут значатся книги Мицкевича, Сенкевича, Джозефа Конрада, Жеромского, Конопницкой, Пруса, Тетмайера, Марии Запольской, Реймонта, Крашевского и т.д.
* * *
Когда на-днях мы с одним польским литератором проходили по улицам освобожденной Варшавы, он сказал:
- Это мне напоминает Испанию времен борьбы против фашистов. Если Люблин похож на Валенсию, то Варшава - на Мадрид. И внешне, и по духу. Сегодня Красная Армия и Польское войско отогнали гитлеровцев еще на несколько десятков километров. Это меня радует не только потому, что увеличилась польская земля, но и потому, что сократилась гитлеровская. Чем больше в мире света, разума, справедливости, тем меньше мрака, грязи и скотства.
Мы остановились на перекрестке неподалеку от плаца Саксонского, некогда красивейшей варшавской площади. Польские жолнеры сбивали со стен таблички с надписью: «Адольф Гитлер плац».
Была там еще одна табличка с немецкой надписью. Жолнер замахнулся над ней. Мой спутник остановил его. Табличка эта красовалась на обугленных остатках трамвайного вагона. Она гласила: «Hyp фюр дейтче» (только для немцев).
- Пусть эта надпись сохранится, в ней есть нечто символическое, - сказал мой спутник, глядя на жалкий скелет вагона, - поистине: только для немцев. // Лев Славин.
___________________________________
Р.Кармен: Варшава взята ("Известия", СССР)
Л.Славин: Варшава жива! ("Известия", СССР)
И.Эренбург: Варшава ("Красная звезда", СССР)
Б.Кампов: В лесах Свянтекрыжа ("Правда", СССР)
Газета «Известия» №21 (8631), 26 января 1945 года