Приложение-примечание (17): Конфликт 1975-76
Данный текст прилагается к главе 17 ( "Разница в ключах. Смертный ужас. Новый этап").
Прежде чем рассказывать о периоде 1976-1981, когда мы, образно говоря, одарили друг друга утробой вызревания и нового рождения - хочу обрисовать конфликт 1975-76 хотя бы вкратце, с несколько иного ракурса чем показано выше: в 17-ой главе я рассматриваю исключительно нас-троих-юных-соальтерристов - а хорошо бы сделать шаг в сторону, взглянуть чуть пошире.
Итак, зима 1975-76 была щедра на обретения, на новый опыт:
- счастье наконец найти свой Дом, войти в мир, где можно ЖИТЬ = быть собой, дышать полной грудью, проживать всего себя целиком, не тормозясь, не боясь ничего ни снаружи, ни внутри себя;
- но вместе с тем и страдание - постоянная, отчаянная нехватка общения, подобной которой не было ранее: чтобы расти и развиваться, ввысь и вширь разворачивать свои внутренние структуры, нам необходимо было намного, намного (!!!) больше времени, чем реально удавалось проводить вместе - так что мы то ликовали, пьянея от свежего воздуха, то агонизировали задыхаясь;
- нарастающие сложности в общении с нашей третьей, затруднения взаимопонимания, каких не встречалось нам ранее: даже осознавая, что против нас воюет "союз трёх мам", мы не могли в полной мере оценить закадровое влияние мам ни друг на друга, ни на нашу третью, а уж тем более не могли представить, сколь сильны различия в формировании нас-троих (см. в 17-ой гл. о разнице в ключах) - поэтому в разговорах с нашей подругой мы с Татой упорно пытались высказать всё в открытую, и результаты этих объяснений были неоднородны (завися и от давления на нашу подругу закадровых сил, и от плодов изначального её загруза) - новый, весьма странный для нас опыт;
- наконец, собственно факт "мамского заговора": конечно же, мы все трое имели опыт тирании взрослых, встречались и с ситуациями, когда "более дальние" взрослые провоцируют на худшее "более ближних" (завуч Ирина Николаевна и Мама Зоя в ситуации "Зеркала" ярчайший тому пример) - однако такой силы "взаимозавихрение" трёх родительских пар было ранее незнакомым, нежданным.
Кое-что про все эти события уже было рассказано - ниже приведу фрагменты из разных мест, полнее смотрите по указанным во фрагментах ссылкам.
*************************
Тата:
Мы в детстве постоянно волей-неволей сравнивали наших мам и вообще наши семьи. У меня оставалось очень двойственное впечатление: с одной стороны, про какие-то вещи я думала - о, мои родители куда более демократичные и продвинутые, мне больше разрешают, у меня дома больше равенства!
А с другой стороны, я не раз просто обалдевала - вот иного слова не подберу - чтó Кира себе позволяет со своими родителями! Например, что она от них не скрывает вещи, которые я сто процентов бы скрыла от своих (вот на всякий случай, чтобы не нарываться на темы, где мнение может не совпасть...) Что она с ними так непосредственно делится чувствами и впечатлениями, когда чем-то захвачена - а я со своими постепенно перестала это делать по мере взросления, стала отфильтровывать и рассказывать то, что их может заинтересовать, и рассказывать так, чтобы им было интересно послушать: потому что иначе они просто теряли интерес к рассказу либо могли от усталости прийти в раздражение и что-нибудь ляпнуть, обесценивающее или просто невпопад. Если я им что-то рассказывала, то давно уже не делилась _своими_ глубокими чувствами - а только "прикольным" или "общеинтересным". То есть для меня уже тогда сказать "мама, представь, и тут я почувствовала..." было совершенно нереально - ну а Кира то и дело с Мамой Зоей так говорила. И та в ответ тоже говорила - девочки! и тут я почувствовала...
Однажды было, Кира написала стихи по итогам только что состоявшейся разборки, протестующие, в которых прозрачно родители сравнивались с тюремщиками. И - блин! - показала эти стихи родителям тут же. Я бы не стала этого делать НИ ЗА ЧТО!
Ну или в лучшем случае положила бы листок куда-нибудь, чтобы они сами наткнулись. Но если бы они спросили - "это что, про нас такое написано?" - я бы им не сказала "конечно!" а сказала бы что-нибудь преувеличенно-отрицательное или плечами бы пожимала - мол, догадаетесь - значит на воре шапка горит, а держать ответ на эту тему я не буду.
А Кира своим могла такое показать - и не боялась, что её в порошок сотрут негодованием "нас? родителей? за тюремщиков считаешь?" и не боялась, что их тут же кондрашка хватит от такого ужаса "нас родная дочь равняет с тюремщиками!" А я даже не знаю чего больше боялась, но я - НИ ЗА ЧТО.
Вот в этом и была разница между моей "демократической" семьёй и Кириной семьёй - честной, способной держать обратку. Мои - не способны сами и меня так выучили.
Герман:
Друг спрашивает: "А откуда же у Киры возникла ассоциация с тюремщиками?
Наверное, я (на месте родителей) бы тоже оскорбился..."
Отвечаю. Вот, собсно, этот стих:
Телефонный перезвон -
Перестук сквозь стены камер.
Стынет трубка под руками.
Проводов далёкий стон
Всё сильнее под землёй -
И, прижавшись к трубке где-то
На другом конце планеты,
Ты услышишь голос мой.
Миллионы лет пройдут.
По холодным коридорам
Проведут нас под надзором:
"Время - столько-то минут."
Пальцы сжав сквозь прутьев ряд
Взглядом скажем всё - без слова...
Но конвойные уж снова
Нам "По камерам!" кричат...
Кира, 12 октября 1975
Этот стих был написан непосредственно вслед крайне тяжёлому разговору - когда Мама Зоя под влиянием сторонней силы решила, что пора уже ставить препоны этой странной дружбе (в смысле нас с Татой), и заявила, что отменит так примерно половину наших встреч (а мы и так могли встречаться обычно лишь раз в неделю, иногда два раза) - и для меня, для которого каждая встреча с Татой была единственной возможностью чувствовать себя собой, чувствовать себя живым - такое ограничение было критично травматичным.
Я тогда не готов был ещё уйти из дома (всё-таки всего 14 лет - поймают и вернут с милицией, и все дела), не готов был даже просто заявить, что буду действовать не спросясь, наплюю на отношения с мамой - для меня всё-таки были важны эти отношения, несмотря ни на что. Поэтому я спорил с ней весь вечер, а потом написал этот стих и ей показал - ну, и ей, и папе. Надо сказать, папина позиция была в нашем с мамой споре весьма сдержанной - он вздыхал и говорил, что вот так устроено общество, что оно вынуждает отдельных людей слушаться, и ничего тут не сделаешь! общество применяет против ослушников сперва терапию, потом хирургию, вот оно так устроено. А когда он прочитал стих - то дальше уже пофыркивал и говорил "ну да, мы, родители - главная мировая жандармерия! от нас всё зло!" - видимо, решил, что раз я стихи пишу, значит, не умираю ещё, а там дальше оно образуется. Так и вышло, образовалось - мама таки испугалась, что я так решительно протестую, и сбавила обороты, не стала ничего дополнительного запрещать. Но это потом постепенно всё устаканилось. А тогда на сам стих она возмущённо пофыркала - мол, "вот ещё, это мы-то конвойные!" - "да, вы мои тюремщики!" - "ну вот ещё, вот ещё!.. скажешь тоже!.. и вообще, Юра, это всё твои книги, в них она всякое такое вычитывает!"
Через несколько дней после того выяснения отношений у меня в дневнике запись, где говорится: "Ну почему царит жестокость в этом мире? Почему расстояние должно с кровью рвать сердца, слитые воедино?! И решётка на окнах трамвая становится тюремной решёткой… Вот так и пишутся стихи типа "Телефонный перезвон"… Беда в том, что и они не могут до конца устыдить родителей. Хотя с чьей стороны посмотреть… Ах, боже мой, я не хочу! Не хочу никак оправдывать несправедливость этого мира!!!"
("с чьей стороны посмотреть" - это было как раз про то, что Мама Зоя не сама придумала, что пора нас репрессировать - ей кое-кто со стороны подсказал, что пора, а она же дико боялась, что ей со стороны дадут понять, что её ребёнок - не годный член общества, а фрик! она же именно из-за этого тогда, в связи с Маленьким Народом, на меня и наехала... - короче говоря, "с чьей стороны посмотреть" это как раз про то, что я должен понять, что Мама Зоя бедная и несчастная, раз на неё могут бочку накатить посторонние, и должен вести себя так, чтоб её не позорить)
(из комментов к посту Папа Юра и его старшие. Смех и странствия. Тайны семьи)
*************************
Когда наш с Татой "эскапизм" возбудил прицельное внимание ряда взрослых, составивших альянс против детского общения с "преступными призрачными мирами" - Папа Юра выступал своего рода Штирлицем, развёрнутой к нашим врагам стороной демонстрируя "нет, я лоялен, но я не в курсе - я так лоялен, что ничего не знаю, настолько лоялен, что даже и знать не хочу!" - а развёрнутой к нам упорно сигналя "за вами охота, на время замрите, слейтесь с фоном, задержите дыхание пока не минует беда!"
"Когда терапия бессильна, применяется хирургия! - громогласно чеканил Папа Юра, чтоб хорошо было слышно Маме Зое за стенкой. - Врачи душ человеческих своё дело знают! Мы, мировая жандармерия, бдим и не дремлем! Учти, мы всегда начеку!" -
а широко раскрытые глаза одновременно приказывали и умоляли:
"замри - отползай - замри - отползай - замри, замри, замри!.."
Было отчаянно страшно от этой двойственности, жуть шевелилась холодом в животе, хотелось свернуться и скулить - но всей прожитой жизнью я знал, что он на моей стороне, что даже действуя по-своему, вопреки его советам, я имею твёрдую в нём опору - он сделает всё, что будет в его силах, он не тюремщик, он узник, он мой брат.
Беда миновала, хоть мы и не старались задержать дыхание, даже наоборот - мы жарко отстаивали своё право быть собой, быть вместе, быть в горячо любимом нами мире - можно сказать, без малого пропагандировали альтерризм, хорошо хоть прямой статьи в тогдашнем УК за альтерризм не было:)
"Мама в очередной раз принялась допытываться, почему нам так важно часто встречаться, что мы такое срочное вместе делаем? - воспользовавшись оказией, я пошёл ва-банк и стал объяснять про Конгрегацию Разведчиков, про межмировые пути, про место, где идёт война, где нас ждут, где корень и якорь моего сердца… Мама смотрела всё более и более странно, почти как учителка по ходу рассказа про Маленький Народ, но никакой бедой дело не кончилось. Продолжая отсылку на "Зеркало" - теперешняя Мама Зоя отреагировала как тогдашняя Ирина Николаевна, а не как тогдашняя-она-сама, но Ирина Николаевна тогда сбросила стресс, нажаловавшись Маме Зое, а теперешней Маме Зое жаловаться было некому: я вырос. Вспомнила ли она тогдашнюю драму, не вспомнила?.. - может, высветилось из глубин тяжко-мутное, психзащиты спешно приказали отступить - и мама вышла из диалога, пожимая плечами и картинно возводя очи: видит небо, мол, сие поколение безумно!..
Не могу сказать, что я перенёс означенное объяснение легко - мне было горько, потому что я вопреки всему надеялся на понимание. Вслед разговору я написал стихи, которые, кажется, показывать маме уже не стал; там были строки: "Любимый человек не верит в дело, которое тебе важнее жизни. Тебя понять не смог, не захотел он - теперь в глаза глядит он с укоризной, давным-давно любимый и знакомый, уверен, что добра тебе желает…" - и в конце, итогом всех терзаний: "А человек останется любимым - и самым главным остаётся дело."" (отсюда)
Разница между тем, кто любит, и тем, кто "желает добра" - она радикальна, да.
(из поста Папа Юра и мой путь на ЗА)
*************************
В посте с шуточным стихом про Тату и скарлатину сказано:
"...в младшей школе Тата заболела скарлатиной и была уверена, что умрёт, как героиня поэмы. Не умерла, не те времена. А вот между прочим, сказала Тата, заболей я как раз тогда, когда родители пригрозили из-за оценок не пустить меня в поэтический кружок..." (...)
Ситуацию с запрещением кружка считаю необходимым осветить более подробно.
Дело было осенью 1975 - как раз тогда, когда стремительно набирал силу "родительский заговор" (точнее, "мамский заговор") с целью спасения обезумевших дочерей из дьявольской пасти альтерризма. Я уже кое-что рассказывал о том как наш с Татой "эскапизм" возбудил прицельное внимание ряда взрослых, составивших альянс против детского общения с "преступными призрачными мирами", а также говорил (вот тут) о том что затяжной конфликт 1975-76 мы пережили, вбухав огромный ресурс в попытки объясниться по-хорошему; мы вышли живыми, но повреждёнными - главный наш враг отступил, откусив кусок, ради которого и затевал войну, так что по итогам ощущение осталось странное: то ли наши кровью-сердца-объяснения остановили натиск, побудив кого-то нас пожалеть - то ли, наоборот, эта трата ресурса была напрасной и Папа Юра был прав - следовало отползти и замереть, оставив противнику поле боя, где он не собирается задерживаться надолго, отпразднует победу и удалится, взяв своё.
"Кусок", ради которого противник затевал войну, был для него в некотором смысле и впрямь "своим" (если вообще говорить о живом существе как о "своём куске"): не на шутку обеспокоенная мать вгрохала всю взрослую мощь в борьбу за своё дитя, за то чтоб отвратить дочурку от "губительных контактов" (с нами, со мной и Татой) - и при этом, ткскть, не нанести детской душе травмы грубым запретом (ну и не вызвать заодно излишней прямотой ненужных протестов, дада:))
В задачу "альянса трёх мам" входило мягко-заботливо-ненавязчиво препятствовать нашим встречам, особенно в полном альтерристском составе (= втроём), встречи попарно так уж напрямую не воспрещались; при этом родителям следовало по возможности скрывать от нас, что нас хотят лишить именно альтерризма - поэтому для запрета конкретных встреч требовались всякий раз новые предлоги.
Надо сказать, что моим родителям эта хитрость абсолютно не удалась - не только из-за того что Папа Юра, будучи нашим тайным сторонником, всячески давал нам понять, о чём за нашими спинами сговариваются мамы, но ещё и из-за того, что у меня отнюдь не было привычки замолкать и отходить в печали, если меня пытаются как-то притеснить:) Наоборот, любое "не разрешу / не пойдёшь" тут же вызывало во мне шквал протеста, прежде всего в форме прямых вопросов - "это ещё почему / зачем / для чего?!" - так что Мама Зоя как правило не могла удержаться, и правдивый ответ о причинах запрета выскакивал у неё изо рта прежде чем она вспоминала, что должна молчать, храня "мамскую тайну". (Думаю, это происходило ещё и потому, что в других случаях - когда дело меня не касалось и не интересовало - Мама Зоя могла спокойно говорить что угодно, не опасаясь моих вопросов, даже если размышляла о чём-то, о чём не хотела бы мне рассказывать - и привыкла думать, что я вообще не замечаю "взрослых дел".) Короче, получалось так, что мне по ходу конфликта 1975-76 то и дело перепадало от моих родителей "лишнее"о заговоре - такое, о чём при Тате хранили молчание Татины родители: например, прямое указание, что нас обвиняют в "гомосексуализме" (ранее я и слова-то такого не знал, не то что его значения! помните бесподобное "гомосексуализм это любовь человека к человеку"?:)) - хотя по всему получается, что таки ужас перед общением с "преступными призрачными мирами" был в "мамском альянсе" куда сильнее, чем ужас перед "неправильной любовью".
Итак, Татины родители о ту пору ничего не говорили ей прямо о том что им не нравится наш альтерристский тройственный союз - все "и вообще Кира тебя портит, не зря нас насчёт этого ещё в 1975-ом предупреждали!" начались существенно позже, в эпоху нашего личного кризиса 1980-81 - а зато они время от времени придумывали поводы, чтобы хотя бы отчасти, хотя бы насколько получится, хотя бы немножечко нас разлучить. Далее привожу Татин рассказ о несостоявшемся запрете кружка, взяв цитату из одного из недавних Татиных писем.
Рассказывает Тата:
"Осенью 1975 родители вдруг заявили, притом подчёркивая, что это мол не шутки, так и будет! - что если я не закончу четверть на пятёрки (чтобы пятёрок в табеле было больше чем четвёрок), то в кружок в следующей четверти не пойду. До конца четверти оставалось дней десять. Я в отчаянии пришла в кружок, рассказала всем - мне все сочувствовали, но никто не мог ничего предложить кроме сочувствия и надежды, что всё как-нибудь обойдётся, даже взрослые коллеги Шефчика. Как раз тогда они для меня написали шутливые стихи-эпитафии в утешение - "Под камнем сим лежит Гаенко // В костюме странного оттенка" и пр.
Я все дни до конца четверти чувствовала себя как приговорённая к казни, внутри был как будто вдет жёсткий стержень, напоминавший постоянно, что близится день, когда…
В четверти оказалось больше пятёрок - то есть я выиграла эту лотерею. При этом родители, насколько я помню, не стали вновь обсуждать со мной какие-то дальнейшие условия посещения кружка. "Ну вот и хорошо, что хорошие отметки, ты у нас молодец как всегда!" - как-то так закрыли тему.
В общем, что-то вроде ситуации, когда человека сперва приговаривают к смерти по ошибочному обвинению, а когда ошибка выясняется, спокойно и без дальнейших выяснений отпускают: мол, обошлось - ну и отлично, какие могут быть встречные претензии, ничего ведь тебе не сделали страшного, раз не казнили.
Я была счастлива, что обошлось, и не в силах требовать с них ответа; да я вообще не была тогда способна критически оценивать соответствие их деклараций о любви ко мне их делам.
Этот стресс, беспомощность и ужас тех дней моя память потом закрыла от меня - я помнила "эпитафии", но не помнила, по какой причине они появились. Вспоминать свои тогдашние ощущения стала, когда увидела записи про это в Кирином дневнике.
Я полагаю, что мои родители поступили так под действием сиюминутного желания усидеть на двух стульях - с одной стороны, уступить нажиму третьей мамы (стремившейся прекратить наши контакты, в том числе в кружке), с другой стороны, при этом не входить со мной в прямую ссору. Они слукавили, рассудив, что почти наверняка я принесу домой хороший табель, и тогда они смогут "с чистой совестью" развести руками перед той мамой: "мы пошли навстречу вашему требованию, проявили строгость и попытались ограничить посещение кружка! а что мы можем сделать ещё, чем мотивировать запрет, раз она хорошо учится". На то, чего мне стоят их дипломатические игры, они закрыли глаза: в конце концов, не умерла же я, не слегла от стресса, даже ни одного занятия в кружке не пропустила.
Понятно, что их память закрыла эту страницу наших отношений ещё поспешнее, чем моя."
И далее (там же, откуда этот фрагмент, в комментах к посту про скарлатину) Тата пишет о том, что сейчас у нас с её родителями всё хорошо и что она не имеет никакого желания говорить с ними о прошлом, раз это самое прошлое их не интересует - и завершает так:
"Но для себя-то, конечно, я хочу понимать, что откуда растёт, где и как образовались мои структуры и на них рубцы и шрамы: поскольку мне хочется жить более здоровой и полноценной жизнью, постольку мне важно всё помнить, восстанавливать максимально объёмную картину событий, анализировать и делать выводы на будущее - и для себя, и для друзей, у которых аналогичные проблемы и которые тоже хотят их решить."
*************************
Особо отмечу, что давление на наших мам _их_ третьей соратницы закончилось сразу же, едва стало ясно, что _наша_ третья соратница от нас фактически отреклась, что её контакты с нами сделались "нормальными" = формальными, то есть что заблудшая дочь вернулась в лоно семьи - едва лишь это устаканилось, третья мама перестала общаться с нашими, и наши мамы постепенно успокоились, как бы очнувшись от морока, и постепенно перестали нас прессовать - так что более-менее сносное сосуществование с родителями тянулось аж до самого кризиса 1980-81, о нём будет рассказано потом.
*************************
А теперь вздохнём и сделаем ещё один шаг в сторону, чтобы взглянуть ещё шире, ещё глубже, ещё дальше:
не "наша страна / наше время / наши нравы" -
а "противоположная сторона земли / двадцать лет до нас / почти что викторианство".
Новая Зеландия, Крайстчёрч, 1952-1954.
Дело Паркер-Хьюм, 1954.
Полин Паркер, 16 лет. Джульет Хьюм, 15 лет.
Сорок лет спустя, 1994 - фильм "Небесные создания" по реальным событиям, по дневникам.
В интернете масса статей, перепевающих друг друга, однако мало серьёзных оригинальных источников инфы. Нам показался интересным англоязычный сайт, посвящённый и фильму, и реальным событиям одновременно, там ссылки и на другие материалы - в том числе на колоссальный по объёму и детальности труд Дж.Д.Портера (также на англ.яз.), который прицельно сравнивает реальные события и отражение их в фильме.
Это сухая преамбула. Амбула отнюдь не суха.
Как ни странно, мы с Татой ничего не знали об этой громкой истории до ноября 2018 - случайно наткнувшись пару месяцев назад, не могли отойти от шока неделю, а то и две. История, начало и тугой узел коей так сильно схожи с нашими-личными - однако завершившаяся столь страшно, столь нелепо и столь закономерно вместе с тем - у нас не так, нам повезло, повезло, повезло!.. -
Мы пережили конфликт 1975-76, мы вышли истерзанными, но свободными, и никто не погиб -
а девочки не пережили конфликта 1954, убили мать и погибли как личности, разбились в прах.
Двадцать лет между нами - не сто и не пятьдесят, всего-навсего двадцать лет.
Нас помурыжили-потрепали, плюнули и оставили в покое, махнули рукой -
их дожимали-душили, пока не довели до отчаяния, до убийства, сокрушившего их самих.
Двадцать лет между нами - двадцать лет, которые позволили махнуть на нас рукой тем, кто хоть чуть-чуть был готов сделать это - ну а тем, кто отнюдь не готов был махнуть рукой, эти двадцать лет позволили отвязаться от готовых махнуть, то есть махнуть рукой на "легкомысленных родителей", если уж не на их "испорченных чад".
А всё остальное - похоже до боли, до спазма, до искр из глаз!..
Даже, ткскть, "титульная иллюстрация сабжа", двойной портрет в википедии - хмурая брюнетка Полин рифмуется с подростком-мной, нежная шатенка Джульет вылитая ребёнок-Тата.
Даже тот момент, что ребёнок-Джульет была надолго оторвана от семьи из-за больных лёгких, отчаянно страдала в местах излечения, бывших для неё местами заключения - и ровно то же пережила в своё время маленькая Тата; на выходе у обеих - с виду яркое, самостоятельное, креативное существо, в глубине души тяжело раненое страхом оставленности. Не знаю, что пережила в детстве Полин, кроме того что тоже подвергалась изнурительному лечению - однако на выходе она была сумрачной и решительной, как я на пути сквозь постапок.
Как и мы, Полин и Джульет были не лесби, но со-альтерристы - как и мы, обрели вместе дверь в собственный мир, одаривший их возможностью быть собой, проживать себя целиком. Как и мы, они рухнули в эту жизнь с головой - ибо им, как и нам, нужно было срочно добрать море недобранного: как и нам, им-раненым необходимо было дозревать в лоне безусловного приятия, которого им не досталось дома, зато они могли дать это друг другу - через альтерру дать то, чего не мог дать им никто в мире! - как и мы, они задыхались-агонизировали, будучи оторваны друг от друга, от этого лона. Как и у нас, родители поначалу были рады, что дети обрели для себя нечто важное, нечто ценное; как и у нас, постепенно распсиховались, что это "нечто" для детей важнее правил, ценней социальных плюшек - и своими действиями явили, что для них самих социальные плюшки и правила важнее-ценнее детей.
Вот только нас в конце концов оставили в покое, а девочек продолжали душить -
и мы все выжили, а девочки убили мать и тем самым себя.
Это всё очень страшно читать. Очень. Очень. Очень.
Мы не убили Маму Зою - ни разу, ни разу, ни разу! -
хоть она много раз давала понять, что мы убиваем её самим фактом своего бытия - убиваем, убиваем, вот уже и убили, убили, убили!.. -
мы не убили её ни разу, наоборот -
мы много раз с ней гуляли по тропам средь живописных кустов, в чистоте сердца рассматривая вместе красивые камни - и ни один из них не послужил ни орудьем убийства, ни поводом.
У нас всё было с ней хорошо. Потом.
Несмотря ни на что, у нас всё потом было с ней хорошо.
Но, несмотря на это, читать про девочек, про убийство - затапливающе страшно.
Аж глаза из орбит.
Позже буду рассказывать, как мы справлялись после кризиса 1980-81 и потом, как выживали под игом вины, безжалостно возлагаемой на нас мамами, особенно Мамой Зоей - а сейчас хочу подчеркнуть лишь одно:
несмотря на весь ужас конфликта 1975-76, несмотря на страх, что нас разлучат - а если так, я умру, не физически, но как личность умру, хуже чем после "Зеркала" распадусь во прах! - несмотря на всю ярость, всю ненависть к тем, кто хочет нас погубить -
если бы у меня была возможность дозваться до девочек-в-1954, до-них-замышляющих-убить главную свою губительницу, кирпичом разбить мотор прессующего их катка -
я бы крикнул им: "что угодно, только не это! - лучше всего бежать и сражаться спина к спине, может даже погибнуть, не дав себя разлучить - только не _это_, потому что вот так вы наносите удар своей собственной сердцевине: даже если никто никогда не узнает и не обвинит, вы останетесь ранены в то самое место, которым соединены каждая с собой и друг с другом! - и не сможете потом жить вместе, а может быть даже не сможете жить вовсе".
Так бы я крикнул, потому что с раннего возраста знаю, какой пуповиной сращено дитя с матерью, пусть даже мать ненавистна, преступна, мерзка! - как глубоко залегает в ребёнке аккаунт матери, образуя первичные, базовые личностные структуры; с раннего возраста знаю, каково выворачиваться наизнанку, образуя собою мост, внутренностями своими выстилая путь возвращения матери домой - спасая свой внутренний дом от распада, когда мать объявляет себя убитой, умирающей от горя, которое принёс ей ты - ты, ты, не кто иной как ты!.. -
знаю, сколь непосильна эта работа даже в таком случае, как у меня - не говоря уж о том, чтобы мать _и в самом деле_ оказалась мертва, _и в самом деле_ по твоей вине.
У меня и сейчас колени подкашиваются, челюсть дрожит - едва представлю что с ними бедными было потом.
Тем не менее, если говорить о вине - то вины на девочках я не усматриваю никакой.
Невозможно не дёргаться _любым_образом_, когда душат! - так что если спастическое движение удушаемого убьёт душителя, виноват не тот, кого душили - а лишь тот, кто душил.
Вся вина - на родителях, прежде всего на самой погибшей - хоть мне и жалко её точно так же, как их - жалко до боли, до спазма, до темноты в глазах.
Страшно, закономерно, поучительно: эти люди так жаждали оградить себя от беспокойств, от упрёков что плохо следят за своими дочерьми, мало заботятся об их участи, недостаточно готовят их к достойной жизни в социуме - так жаждали оградить себя от чужой молвы, что сделали из ни в чём не повинных юных существ убийц, а могли бы самоубийц: подобных случаев - море, но рассказы о них не так громко и возмущённо звучат, не так ранят чувствительные родительские сердца, как история подростков-матереубийц. Не так, увы, нет, не так:(((
Только отрезанностью совдепии от мировой культуры я объясняю тот факт, что нам с Татой не было сказано: "ага, ага, знаем! - были уже такие любительницы странных фантазий, они мать кирпичом убили от нефиг делать, что ли и вы хотите такими стать?" - впрочем, как знать, может быть третья мама и была в курсе, может формулировка "преступные призрачные миры" родилась у неё не случайно?.. Представляется маловероятным, но на сто процентов исключать таки нельзя.
Двадцать лет разницы! - и мы с Татой спаслись, а они нет.
Хочется надеяться, что сейчас всё-таки стало ещё полегче.
Хочется надеяться, что и ещё двадцать лет спустя такое вообще трудно будет представить.
Хочется надеяться, что наш рассказ поможет нынешним подросткам, а может и будущим - ведь много ужасных явлений формально оказываются "за бортом" обычаев социума, но реально суть отношений не меняется: юные могут быть так же психологически зависимы, так же бесправны, могут так же задыхаться и калечить себя ради того чтобы быть одобренными своими значимыми старшими - как какие-нибудь чада античных родителей, имевших власть убить их по любой ерунде.
Далее мы с Татой будем рассказывать о жизни до кризиса 1980-81 и о самом кризисе - в том числе и анализировать наши собственные различия в ракурсе психологической зависимости от наших значимых старших, размышлять о причинах и следствиях этих различий.
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.
Прежде чем рассказывать о периоде 1976-1981, когда мы, образно говоря, одарили друг друга утробой вызревания и нового рождения - хочу обрисовать конфликт 1975-76 хотя бы вкратце, с несколько иного ракурса чем показано выше: в 17-ой главе я рассматриваю исключительно нас-троих-юных-соальтерристов - а хорошо бы сделать шаг в сторону, взглянуть чуть пошире.
Итак, зима 1975-76 была щедра на обретения, на новый опыт:
- счастье наконец найти свой Дом, войти в мир, где можно ЖИТЬ = быть собой, дышать полной грудью, проживать всего себя целиком, не тормозясь, не боясь ничего ни снаружи, ни внутри себя;
- но вместе с тем и страдание - постоянная, отчаянная нехватка общения, подобной которой не было ранее: чтобы расти и развиваться, ввысь и вширь разворачивать свои внутренние структуры, нам необходимо было намного, намного (!!!) больше времени, чем реально удавалось проводить вместе - так что мы то ликовали, пьянея от свежего воздуха, то агонизировали задыхаясь;
- нарастающие сложности в общении с нашей третьей, затруднения взаимопонимания, каких не встречалось нам ранее: даже осознавая, что против нас воюет "союз трёх мам", мы не могли в полной мере оценить закадровое влияние мам ни друг на друга, ни на нашу третью, а уж тем более не могли представить, сколь сильны различия в формировании нас-троих (см. в 17-ой гл. о разнице в ключах) - поэтому в разговорах с нашей подругой мы с Татой упорно пытались высказать всё в открытую, и результаты этих объяснений были неоднородны (завися и от давления на нашу подругу закадровых сил, и от плодов изначального её загруза) - новый, весьма странный для нас опыт;
- наконец, собственно факт "мамского заговора": конечно же, мы все трое имели опыт тирании взрослых, встречались и с ситуациями, когда "более дальние" взрослые провоцируют на худшее "более ближних" (завуч Ирина Николаевна и Мама Зоя в ситуации "Зеркала" ярчайший тому пример) - однако такой силы "взаимозавихрение" трёх родительских пар было ранее незнакомым, нежданным.
Кое-что про все эти события уже было рассказано - ниже приведу фрагменты из разных мест, полнее смотрите по указанным во фрагментах ссылкам.
*************************
Тата:
Мы в детстве постоянно волей-неволей сравнивали наших мам и вообще наши семьи. У меня оставалось очень двойственное впечатление: с одной стороны, про какие-то вещи я думала - о, мои родители куда более демократичные и продвинутые, мне больше разрешают, у меня дома больше равенства!
А с другой стороны, я не раз просто обалдевала - вот иного слова не подберу - чтó Кира себе позволяет со своими родителями! Например, что она от них не скрывает вещи, которые я сто процентов бы скрыла от своих (вот на всякий случай, чтобы не нарываться на темы, где мнение может не совпасть...) Что она с ними так непосредственно делится чувствами и впечатлениями, когда чем-то захвачена - а я со своими постепенно перестала это делать по мере взросления, стала отфильтровывать и рассказывать то, что их может заинтересовать, и рассказывать так, чтобы им было интересно послушать: потому что иначе они просто теряли интерес к рассказу либо могли от усталости прийти в раздражение и что-нибудь ляпнуть, обесценивающее или просто невпопад. Если я им что-то рассказывала, то давно уже не делилась _своими_ глубокими чувствами - а только "прикольным" или "общеинтересным". То есть для меня уже тогда сказать "мама, представь, и тут я почувствовала..." было совершенно нереально - ну а Кира то и дело с Мамой Зоей так говорила. И та в ответ тоже говорила - девочки! и тут я почувствовала...
Однажды было, Кира написала стихи по итогам только что состоявшейся разборки, протестующие, в которых прозрачно родители сравнивались с тюремщиками. И - блин! - показала эти стихи родителям тут же. Я бы не стала этого делать НИ ЗА ЧТО!
Ну или в лучшем случае положила бы листок куда-нибудь, чтобы они сами наткнулись. Но если бы они спросили - "это что, про нас такое написано?" - я бы им не сказала "конечно!" а сказала бы что-нибудь преувеличенно-отрицательное или плечами бы пожимала - мол, догадаетесь - значит на воре шапка горит, а держать ответ на эту тему я не буду.
А Кира своим могла такое показать - и не боялась, что её в порошок сотрут негодованием "нас? родителей? за тюремщиков считаешь?" и не боялась, что их тут же кондрашка хватит от такого ужаса "нас родная дочь равняет с тюремщиками!" А я даже не знаю чего больше боялась, но я - НИ ЗА ЧТО.
Вот в этом и была разница между моей "демократической" семьёй и Кириной семьёй - честной, способной держать обратку. Мои - не способны сами и меня так выучили.
Герман:
Друг спрашивает: "А откуда же у Киры возникла ассоциация с тюремщиками?
Наверное, я (на месте родителей) бы тоже оскорбился..."
Отвечаю. Вот, собсно, этот стих:
Телефонный перезвон -
Перестук сквозь стены камер.
Стынет трубка под руками.
Проводов далёкий стон
Всё сильнее под землёй -
И, прижавшись к трубке где-то
На другом конце планеты,
Ты услышишь голос мой.
Миллионы лет пройдут.
По холодным коридорам
Проведут нас под надзором:
"Время - столько-то минут."
Пальцы сжав сквозь прутьев ряд
Взглядом скажем всё - без слова...
Но конвойные уж снова
Нам "По камерам!" кричат...
Кира, 12 октября 1975
Этот стих был написан непосредственно вслед крайне тяжёлому разговору - когда Мама Зоя под влиянием сторонней силы решила, что пора уже ставить препоны этой странной дружбе (в смысле нас с Татой), и заявила, что отменит так примерно половину наших встреч (а мы и так могли встречаться обычно лишь раз в неделю, иногда два раза) - и для меня, для которого каждая встреча с Татой была единственной возможностью чувствовать себя собой, чувствовать себя живым - такое ограничение было критично травматичным.
Я тогда не готов был ещё уйти из дома (всё-таки всего 14 лет - поймают и вернут с милицией, и все дела), не готов был даже просто заявить, что буду действовать не спросясь, наплюю на отношения с мамой - для меня всё-таки были важны эти отношения, несмотря ни на что. Поэтому я спорил с ней весь вечер, а потом написал этот стих и ей показал - ну, и ей, и папе. Надо сказать, папина позиция была в нашем с мамой споре весьма сдержанной - он вздыхал и говорил, что вот так устроено общество, что оно вынуждает отдельных людей слушаться, и ничего тут не сделаешь! общество применяет против ослушников сперва терапию, потом хирургию, вот оно так устроено. А когда он прочитал стих - то дальше уже пофыркивал и говорил "ну да, мы, родители - главная мировая жандармерия! от нас всё зло!" - видимо, решил, что раз я стихи пишу, значит, не умираю ещё, а там дальше оно образуется. Так и вышло, образовалось - мама таки испугалась, что я так решительно протестую, и сбавила обороты, не стала ничего дополнительного запрещать. Но это потом постепенно всё устаканилось. А тогда на сам стих она возмущённо пофыркала - мол, "вот ещё, это мы-то конвойные!" - "да, вы мои тюремщики!" - "ну вот ещё, вот ещё!.. скажешь тоже!.. и вообще, Юра, это всё твои книги, в них она всякое такое вычитывает!"
Через несколько дней после того выяснения отношений у меня в дневнике запись, где говорится: "Ну почему царит жестокость в этом мире? Почему расстояние должно с кровью рвать сердца, слитые воедино?! И решётка на окнах трамвая становится тюремной решёткой… Вот так и пишутся стихи типа "Телефонный перезвон"… Беда в том, что и они не могут до конца устыдить родителей. Хотя с чьей стороны посмотреть… Ах, боже мой, я не хочу! Не хочу никак оправдывать несправедливость этого мира!!!"
("с чьей стороны посмотреть" - это было как раз про то, что Мама Зоя не сама придумала, что пора нас репрессировать - ей кое-кто со стороны подсказал, что пора, а она же дико боялась, что ей со стороны дадут понять, что её ребёнок - не годный член общества, а фрик! она же именно из-за этого тогда, в связи с Маленьким Народом, на меня и наехала... - короче говоря, "с чьей стороны посмотреть" это как раз про то, что я должен понять, что Мама Зоя бедная и несчастная, раз на неё могут бочку накатить посторонние, и должен вести себя так, чтоб её не позорить)
(из комментов к посту Папа Юра и его старшие. Смех и странствия. Тайны семьи)
*************************
Когда наш с Татой "эскапизм" возбудил прицельное внимание ряда взрослых, составивших альянс против детского общения с "преступными призрачными мирами" - Папа Юра выступал своего рода Штирлицем, развёрнутой к нашим врагам стороной демонстрируя "нет, я лоялен, но я не в курсе - я так лоялен, что ничего не знаю, настолько лоялен, что даже и знать не хочу!" - а развёрнутой к нам упорно сигналя "за вами охота, на время замрите, слейтесь с фоном, задержите дыхание пока не минует беда!"
"Когда терапия бессильна, применяется хирургия! - громогласно чеканил Папа Юра, чтоб хорошо было слышно Маме Зое за стенкой. - Врачи душ человеческих своё дело знают! Мы, мировая жандармерия, бдим и не дремлем! Учти, мы всегда начеку!" -
а широко раскрытые глаза одновременно приказывали и умоляли:
"замри - отползай - замри - отползай - замри, замри, замри!.."
Было отчаянно страшно от этой двойственности, жуть шевелилась холодом в животе, хотелось свернуться и скулить - но всей прожитой жизнью я знал, что он на моей стороне, что даже действуя по-своему, вопреки его советам, я имею твёрдую в нём опору - он сделает всё, что будет в его силах, он не тюремщик, он узник, он мой брат.
Беда миновала, хоть мы и не старались задержать дыхание, даже наоборот - мы жарко отстаивали своё право быть собой, быть вместе, быть в горячо любимом нами мире - можно сказать, без малого пропагандировали альтерризм, хорошо хоть прямой статьи в тогдашнем УК за альтерризм не было:)
"Мама в очередной раз принялась допытываться, почему нам так важно часто встречаться, что мы такое срочное вместе делаем? - воспользовавшись оказией, я пошёл ва-банк и стал объяснять про Конгрегацию Разведчиков, про межмировые пути, про место, где идёт война, где нас ждут, где корень и якорь моего сердца… Мама смотрела всё более и более странно, почти как учителка по ходу рассказа про Маленький Народ, но никакой бедой дело не кончилось. Продолжая отсылку на "Зеркало" - теперешняя Мама Зоя отреагировала как тогдашняя Ирина Николаевна, а не как тогдашняя-она-сама, но Ирина Николаевна тогда сбросила стресс, нажаловавшись Маме Зое, а теперешней Маме Зое жаловаться было некому: я вырос. Вспомнила ли она тогдашнюю драму, не вспомнила?.. - может, высветилось из глубин тяжко-мутное, психзащиты спешно приказали отступить - и мама вышла из диалога, пожимая плечами и картинно возводя очи: видит небо, мол, сие поколение безумно!..
Не могу сказать, что я перенёс означенное объяснение легко - мне было горько, потому что я вопреки всему надеялся на понимание. Вслед разговору я написал стихи, которые, кажется, показывать маме уже не стал; там были строки: "Любимый человек не верит в дело, которое тебе важнее жизни. Тебя понять не смог, не захотел он - теперь в глаза глядит он с укоризной, давным-давно любимый и знакомый, уверен, что добра тебе желает…" - и в конце, итогом всех терзаний: "А человек останется любимым - и самым главным остаётся дело."" (отсюда)
Разница между тем, кто любит, и тем, кто "желает добра" - она радикальна, да.
(из поста Папа Юра и мой путь на ЗА)
*************************
В посте с шуточным стихом про Тату и скарлатину сказано:
"...в младшей школе Тата заболела скарлатиной и была уверена, что умрёт, как героиня поэмы. Не умерла, не те времена. А вот между прочим, сказала Тата, заболей я как раз тогда, когда родители пригрозили из-за оценок не пустить меня в поэтический кружок..." (...)
Ситуацию с запрещением кружка считаю необходимым осветить более подробно.
Дело было осенью 1975 - как раз тогда, когда стремительно набирал силу "родительский заговор" (точнее, "мамский заговор") с целью спасения обезумевших дочерей из дьявольской пасти альтерризма. Я уже кое-что рассказывал о том как наш с Татой "эскапизм" возбудил прицельное внимание ряда взрослых, составивших альянс против детского общения с "преступными призрачными мирами", а также говорил (вот тут) о том что затяжной конфликт 1975-76 мы пережили, вбухав огромный ресурс в попытки объясниться по-хорошему; мы вышли живыми, но повреждёнными - главный наш враг отступил, откусив кусок, ради которого и затевал войну, так что по итогам ощущение осталось странное: то ли наши кровью-сердца-объяснения остановили натиск, побудив кого-то нас пожалеть - то ли, наоборот, эта трата ресурса была напрасной и Папа Юра был прав - следовало отползти и замереть, оставив противнику поле боя, где он не собирается задерживаться надолго, отпразднует победу и удалится, взяв своё.
"Кусок", ради которого противник затевал войну, был для него в некотором смысле и впрямь "своим" (если вообще говорить о живом существе как о "своём куске"): не на шутку обеспокоенная мать вгрохала всю взрослую мощь в борьбу за своё дитя, за то чтоб отвратить дочурку от "губительных контактов" (с нами, со мной и Татой) - и при этом, ткскть, не нанести детской душе травмы грубым запретом (ну и не вызвать заодно излишней прямотой ненужных протестов, дада:))
В задачу "альянса трёх мам" входило мягко-заботливо-ненавязчиво препятствовать нашим встречам, особенно в полном альтерристском составе (= втроём), встречи попарно так уж напрямую не воспрещались; при этом родителям следовало по возможности скрывать от нас, что нас хотят лишить именно альтерризма - поэтому для запрета конкретных встреч требовались всякий раз новые предлоги.
Надо сказать, что моим родителям эта хитрость абсолютно не удалась - не только из-за того что Папа Юра, будучи нашим тайным сторонником, всячески давал нам понять, о чём за нашими спинами сговариваются мамы, но ещё и из-за того, что у меня отнюдь не было привычки замолкать и отходить в печали, если меня пытаются как-то притеснить:) Наоборот, любое "не разрешу / не пойдёшь" тут же вызывало во мне шквал протеста, прежде всего в форме прямых вопросов - "это ещё почему / зачем / для чего?!" - так что Мама Зоя как правило не могла удержаться, и правдивый ответ о причинах запрета выскакивал у неё изо рта прежде чем она вспоминала, что должна молчать, храня "мамскую тайну". (Думаю, это происходило ещё и потому, что в других случаях - когда дело меня не касалось и не интересовало - Мама Зоя могла спокойно говорить что угодно, не опасаясь моих вопросов, даже если размышляла о чём-то, о чём не хотела бы мне рассказывать - и привыкла думать, что я вообще не замечаю "взрослых дел".) Короче, получалось так, что мне по ходу конфликта 1975-76 то и дело перепадало от моих родителей "лишнее"о заговоре - такое, о чём при Тате хранили молчание Татины родители: например, прямое указание, что нас обвиняют в "гомосексуализме" (ранее я и слова-то такого не знал, не то что его значения! помните бесподобное "гомосексуализм это любовь человека к человеку"?:)) - хотя по всему получается, что таки ужас перед общением с "преступными призрачными мирами" был в "мамском альянсе" куда сильнее, чем ужас перед "неправильной любовью".
Итак, Татины родители о ту пору ничего не говорили ей прямо о том что им не нравится наш альтерристский тройственный союз - все "и вообще Кира тебя портит, не зря нас насчёт этого ещё в 1975-ом предупреждали!" начались существенно позже, в эпоху нашего личного кризиса 1980-81 - а зато они время от времени придумывали поводы, чтобы хотя бы отчасти, хотя бы насколько получится, хотя бы немножечко нас разлучить. Далее привожу Татин рассказ о несостоявшемся запрете кружка, взяв цитату из одного из недавних Татиных писем.
Рассказывает Тата:
"Осенью 1975 родители вдруг заявили, притом подчёркивая, что это мол не шутки, так и будет! - что если я не закончу четверть на пятёрки (чтобы пятёрок в табеле было больше чем четвёрок), то в кружок в следующей четверти не пойду. До конца четверти оставалось дней десять. Я в отчаянии пришла в кружок, рассказала всем - мне все сочувствовали, но никто не мог ничего предложить кроме сочувствия и надежды, что всё как-нибудь обойдётся, даже взрослые коллеги Шефчика. Как раз тогда они для меня написали шутливые стихи-эпитафии в утешение - "Под камнем сим лежит Гаенко // В костюме странного оттенка" и пр.
Я все дни до конца четверти чувствовала себя как приговорённая к казни, внутри был как будто вдет жёсткий стержень, напоминавший постоянно, что близится день, когда…
В четверти оказалось больше пятёрок - то есть я выиграла эту лотерею. При этом родители, насколько я помню, не стали вновь обсуждать со мной какие-то дальнейшие условия посещения кружка. "Ну вот и хорошо, что хорошие отметки, ты у нас молодец как всегда!" - как-то так закрыли тему.
В общем, что-то вроде ситуации, когда человека сперва приговаривают к смерти по ошибочному обвинению, а когда ошибка выясняется, спокойно и без дальнейших выяснений отпускают: мол, обошлось - ну и отлично, какие могут быть встречные претензии, ничего ведь тебе не сделали страшного, раз не казнили.
Я была счастлива, что обошлось, и не в силах требовать с них ответа; да я вообще не была тогда способна критически оценивать соответствие их деклараций о любви ко мне их делам.
Этот стресс, беспомощность и ужас тех дней моя память потом закрыла от меня - я помнила "эпитафии", но не помнила, по какой причине они появились. Вспоминать свои тогдашние ощущения стала, когда увидела записи про это в Кирином дневнике.
Я полагаю, что мои родители поступили так под действием сиюминутного желания усидеть на двух стульях - с одной стороны, уступить нажиму третьей мамы (стремившейся прекратить наши контакты, в том числе в кружке), с другой стороны, при этом не входить со мной в прямую ссору. Они слукавили, рассудив, что почти наверняка я принесу домой хороший табель, и тогда они смогут "с чистой совестью" развести руками перед той мамой: "мы пошли навстречу вашему требованию, проявили строгость и попытались ограничить посещение кружка! а что мы можем сделать ещё, чем мотивировать запрет, раз она хорошо учится". На то, чего мне стоят их дипломатические игры, они закрыли глаза: в конце концов, не умерла же я, не слегла от стресса, даже ни одного занятия в кружке не пропустила.
Понятно, что их память закрыла эту страницу наших отношений ещё поспешнее, чем моя."
И далее (там же, откуда этот фрагмент, в комментах к посту про скарлатину) Тата пишет о том, что сейчас у нас с её родителями всё хорошо и что она не имеет никакого желания говорить с ними о прошлом, раз это самое прошлое их не интересует - и завершает так:
"Но для себя-то, конечно, я хочу понимать, что откуда растёт, где и как образовались мои структуры и на них рубцы и шрамы: поскольку мне хочется жить более здоровой и полноценной жизнью, постольку мне важно всё помнить, восстанавливать максимально объёмную картину событий, анализировать и делать выводы на будущее - и для себя, и для друзей, у которых аналогичные проблемы и которые тоже хотят их решить."
*************************
Особо отмечу, что давление на наших мам _их_ третьей соратницы закончилось сразу же, едва стало ясно, что _наша_ третья соратница от нас фактически отреклась, что её контакты с нами сделались "нормальными" = формальными, то есть что заблудшая дочь вернулась в лоно семьи - едва лишь это устаканилось, третья мама перестала общаться с нашими, и наши мамы постепенно успокоились, как бы очнувшись от морока, и постепенно перестали нас прессовать - так что более-менее сносное сосуществование с родителями тянулось аж до самого кризиса 1980-81, о нём будет рассказано потом.
*************************
А теперь вздохнём и сделаем ещё один шаг в сторону, чтобы взглянуть ещё шире, ещё глубже, ещё дальше:
не "наша страна / наше время / наши нравы" -
а "противоположная сторона земли / двадцать лет до нас / почти что викторианство".
Новая Зеландия, Крайстчёрч, 1952-1954.
Дело Паркер-Хьюм, 1954.
Полин Паркер, 16 лет. Джульет Хьюм, 15 лет.
Сорок лет спустя, 1994 - фильм "Небесные создания" по реальным событиям, по дневникам.
В интернете масса статей, перепевающих друг друга, однако мало серьёзных оригинальных источников инфы. Нам показался интересным англоязычный сайт, посвящённый и фильму, и реальным событиям одновременно, там ссылки и на другие материалы - в том числе на колоссальный по объёму и детальности труд Дж.Д.Портера (также на англ.яз.), который прицельно сравнивает реальные события и отражение их в фильме.
Это сухая преамбула. Амбула отнюдь не суха.
Как ни странно, мы с Татой ничего не знали об этой громкой истории до ноября 2018 - случайно наткнувшись пару месяцев назад, не могли отойти от шока неделю, а то и две. История, начало и тугой узел коей так сильно схожи с нашими-личными - однако завершившаяся столь страшно, столь нелепо и столь закономерно вместе с тем - у нас не так, нам повезло, повезло, повезло!.. -
Мы пережили конфликт 1975-76, мы вышли истерзанными, но свободными, и никто не погиб -
а девочки не пережили конфликта 1954, убили мать и погибли как личности, разбились в прах.
Двадцать лет между нами - не сто и не пятьдесят, всего-навсего двадцать лет.
Нас помурыжили-потрепали, плюнули и оставили в покое, махнули рукой -
их дожимали-душили, пока не довели до отчаяния, до убийства, сокрушившего их самих.
Двадцать лет между нами - двадцать лет, которые позволили махнуть на нас рукой тем, кто хоть чуть-чуть был готов сделать это - ну а тем, кто отнюдь не готов был махнуть рукой, эти двадцать лет позволили отвязаться от готовых махнуть, то есть махнуть рукой на "легкомысленных родителей", если уж не на их "испорченных чад".
А всё остальное - похоже до боли, до спазма, до искр из глаз!..
Даже, ткскть, "титульная иллюстрация сабжа", двойной портрет в википедии - хмурая брюнетка Полин рифмуется с подростком-мной, нежная шатенка Джульет вылитая ребёнок-Тата.
Даже тот момент, что ребёнок-Джульет была надолго оторвана от семьи из-за больных лёгких, отчаянно страдала в местах излечения, бывших для неё местами заключения - и ровно то же пережила в своё время маленькая Тата; на выходе у обеих - с виду яркое, самостоятельное, креативное существо, в глубине души тяжело раненое страхом оставленности. Не знаю, что пережила в детстве Полин, кроме того что тоже подвергалась изнурительному лечению - однако на выходе она была сумрачной и решительной, как я на пути сквозь постапок.
Как и мы, Полин и Джульет были не лесби, но со-альтерристы - как и мы, обрели вместе дверь в собственный мир, одаривший их возможностью быть собой, проживать себя целиком. Как и мы, они рухнули в эту жизнь с головой - ибо им, как и нам, нужно было срочно добрать море недобранного: как и нам, им-раненым необходимо было дозревать в лоне безусловного приятия, которого им не досталось дома, зато они могли дать это друг другу - через альтерру дать то, чего не мог дать им никто в мире! - как и мы, они задыхались-агонизировали, будучи оторваны друг от друга, от этого лона. Как и у нас, родители поначалу были рады, что дети обрели для себя нечто важное, нечто ценное; как и у нас, постепенно распсиховались, что это "нечто" для детей важнее правил, ценней социальных плюшек - и своими действиями явили, что для них самих социальные плюшки и правила важнее-ценнее детей.
Вот только нас в конце концов оставили в покое, а девочек продолжали душить -
и мы все выжили, а девочки убили мать и тем самым себя.
Это всё очень страшно читать. Очень. Очень. Очень.
Мы не убили Маму Зою - ни разу, ни разу, ни разу! -
хоть она много раз давала понять, что мы убиваем её самим фактом своего бытия - убиваем, убиваем, вот уже и убили, убили, убили!.. -
мы не убили её ни разу, наоборот -
мы много раз с ней гуляли по тропам средь живописных кустов, в чистоте сердца рассматривая вместе красивые камни - и ни один из них не послужил ни орудьем убийства, ни поводом.
У нас всё было с ней хорошо. Потом.
Несмотря ни на что, у нас всё потом было с ней хорошо.
Но, несмотря на это, читать про девочек, про убийство - затапливающе страшно.
Аж глаза из орбит.
Позже буду рассказывать, как мы справлялись после кризиса 1980-81 и потом, как выживали под игом вины, безжалостно возлагаемой на нас мамами, особенно Мамой Зоей - а сейчас хочу подчеркнуть лишь одно:
несмотря на весь ужас конфликта 1975-76, несмотря на страх, что нас разлучат - а если так, я умру, не физически, но как личность умру, хуже чем после "Зеркала" распадусь во прах! - несмотря на всю ярость, всю ненависть к тем, кто хочет нас погубить -
если бы у меня была возможность дозваться до девочек-в-1954, до-них-замышляющих-убить главную свою губительницу, кирпичом разбить мотор прессующего их катка -
я бы крикнул им: "что угодно, только не это! - лучше всего бежать и сражаться спина к спине, может даже погибнуть, не дав себя разлучить - только не _это_, потому что вот так вы наносите удар своей собственной сердцевине: даже если никто никогда не узнает и не обвинит, вы останетесь ранены в то самое место, которым соединены каждая с собой и друг с другом! - и не сможете потом жить вместе, а может быть даже не сможете жить вовсе".
Так бы я крикнул, потому что с раннего возраста знаю, какой пуповиной сращено дитя с матерью, пусть даже мать ненавистна, преступна, мерзка! - как глубоко залегает в ребёнке аккаунт матери, образуя первичные, базовые личностные структуры; с раннего возраста знаю, каково выворачиваться наизнанку, образуя собою мост, внутренностями своими выстилая путь возвращения матери домой - спасая свой внутренний дом от распада, когда мать объявляет себя убитой, умирающей от горя, которое принёс ей ты - ты, ты, не кто иной как ты!.. -
знаю, сколь непосильна эта работа даже в таком случае, как у меня - не говоря уж о том, чтобы мать _и в самом деле_ оказалась мертва, _и в самом деле_ по твоей вине.
У меня и сейчас колени подкашиваются, челюсть дрожит - едва представлю что с ними бедными было потом.
Тем не менее, если говорить о вине - то вины на девочках я не усматриваю никакой.
Невозможно не дёргаться _любым_образом_, когда душат! - так что если спастическое движение удушаемого убьёт душителя, виноват не тот, кого душили - а лишь тот, кто душил.
Вся вина - на родителях, прежде всего на самой погибшей - хоть мне и жалко её точно так же, как их - жалко до боли, до спазма, до темноты в глазах.
Страшно, закономерно, поучительно: эти люди так жаждали оградить себя от беспокойств, от упрёков что плохо следят за своими дочерьми, мало заботятся об их участи, недостаточно готовят их к достойной жизни в социуме - так жаждали оградить себя от чужой молвы, что сделали из ни в чём не повинных юных существ убийц, а могли бы самоубийц: подобных случаев - море, но рассказы о них не так громко и возмущённо звучат, не так ранят чувствительные родительские сердца, как история подростков-матереубийц. Не так, увы, нет, не так:(((
Только отрезанностью совдепии от мировой культуры я объясняю тот факт, что нам с Татой не было сказано: "ага, ага, знаем! - были уже такие любительницы странных фантазий, они мать кирпичом убили от нефиг делать, что ли и вы хотите такими стать?" - впрочем, как знать, может быть третья мама и была в курсе, может формулировка "преступные призрачные миры" родилась у неё не случайно?.. Представляется маловероятным, но на сто процентов исключать таки нельзя.
Двадцать лет разницы! - и мы с Татой спаслись, а они нет.
Хочется надеяться, что сейчас всё-таки стало ещё полегче.
Хочется надеяться, что и ещё двадцать лет спустя такое вообще трудно будет представить.
Хочется надеяться, что наш рассказ поможет нынешним подросткам, а может и будущим - ведь много ужасных явлений формально оказываются "за бортом" обычаев социума, но реально суть отношений не меняется: юные могут быть так же психологически зависимы, так же бесправны, могут так же задыхаться и калечить себя ради того чтобы быть одобренными своими значимыми старшими - как какие-нибудь чада античных родителей, имевших власть убить их по любой ерунде.
Далее мы с Татой будем рассказывать о жизни до кризиса 1980-81 и о самом кризисе - в том числе и анализировать наши собственные различия в ракурсе психологической зависимости от наших значимых старших, размышлять о причинах и следствиях этих различий.
Оглавление "Трёх Парок" с приложениями - вот здесь.