ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №23
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №1
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №2
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №3
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №4
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №5
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №6
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №7
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №8
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №9
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №10
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №11
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №12
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №13
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №14
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №15
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №16
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №17
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №18
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №19
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №20
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №21
ОРУДИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Часть №22
Теория возвращается?
Итак, мы видим, что современное состояние «теории» не может опираться на «безумие» как фундаментальную характеристику мира. Но что же тогда должно и может выступать в качестве её основы?
В последней четверти минувшего столетия было предложено рассматривать в качестве «альтернативы» европейской и библейской традиции традицию индуистскую (буддистскую). Сторонники этого направления, Ф. Капра и другие, предложили, как известно, интерпретировать квантово-механическое описание мира в терминах буддистского религиозного учения.
По существу обсуждаемого вопроса это новое умонастроение можно вкратце свести к следующим положениям.
1) Существует «психо-физическое (душевное) единство природы», принцип, согласно которому природа (Вселенная) одушевлена и человек есть сама природа (Космос).
2) Душевное единство природы есть такое ее состояние, когда она ведает саму себя и, следовательно, не нуждается ни в каких «удостоверениях».
3) Природа уже всегда «сама у себя».
4) Открывается такая природа в «теоретическом созерцании».
Теоретическое созерцание - это состояние души Космоса, когда единство мира и его связи «открываются» человеку, а не «познаются» им.
В качестве промежуточного этапа - на пути перехода от «теории завоевания природы» к «теоретическому созерцанию» - можно рассматривать преобладание теоретического, в широком смысле, раздела в науках о природе над эмпирическим.
Свидетельства в пользу этого:
1) Перемена места «теории» и «опыта» как первичных в процессе научного описания природы. В науке XVII-XIX столетий преимущественно опыт провоцировал появление «обобщающих теорий». В
современной науке преимущественно «теоретики и их предсказания» провоцируют проведение соответствующего опыта;
2) Появление в современной науке «стадии эмпирической невесомости теории».
Основной вывод: в лоне современной науки медленно, но все уверенней утверждается альтернативное библейски - западно-христианскому направление в объяснении места человека в бытии природы (Вселенной).
Будет ли эта тенденция укрепляться или это только «перегруппировка сил» для нового наступления на природу?
Обнадеживающим «словом поддержки» можно считать укрепление позиции «коррелятивного объяснения» зависимостей природы. Приведем один из таких аргументов.
Принцип генетического подобия человека и Вселенной
Изменения, происходящие в современной науке, позволяют сегодня делать предметом серьезного обсуждения такие проблемы, которые раньше считались сугубо метафизическими или натурфи-лософскими. Вместе с тем если аутентичной теории и суждено возродиться в её исконном греческом понимании, то это возрождение должно будет иметь похожее направление.
Как мы помним, инфляционная теория сделала следующий шаг в отношении к теории эволюционирующей Вселенной Фридмана - Леметра - Гамова. Шаг от описания и объяснения структуры её общей эволюции к концентрации усилий на описании и объяснении механизма происхождения Вселенной. Тема, фактически закрытая для теории эволюционирующей Вселенной - в основном из-за проблемы сингулярности, - становится центральной темой инфляционной теории.
В этом случае справедливо допустить, что инфляционная теория тоже должна каким-то образом коррелировать с человеком-наблюдателем. Как мы уже отмечали, плодом теории эволюционирующей Вселенной стало появление антропной аргументации (антропного космологического принципа - АКП). Поскольку эвристика теории обращена, прежде всего, к происхождению Вселенной, то и саму корреляцию следует искать в области происхождения человека.
Действительно, из курса биологии хорошо известен феноменологический закон, утверждающий, что филогенез и онтогенез человека подобны, то есть отдельный индивид в своем эмбриональном
развитии проходит в «свёрнутом виде» все те стадии, которые прошёл в своем развитии весь животный мир.
Мы предположили, что достижения инфляционной теории позволяют сделать следующий шаг. В самом деле, инфляционная теория предполагает, что Вселенная в своем развитии проходит две основные стадии:
1) первая связана с экспоненциально быстрым увеличением объема Вселенной до размеров
за очень малое время в
секунд. Затем происходит так называемый «разогрев Вселенной» и она буквально появляется «на свет»;
2) вторая стадия, «после появления на свет» связана с обычным фридмановским режимом, когда Вселенная изменяется пренебрежимо мало.
Эта двухстадиальность происхождения Вселенной удивительно коррелирует с двухстадиальностью происхождения человека:
1) на первой стадии человек буквально «раздувается» в своем объеме от размера
см (размер хромосомы) до размера
см, то есть приблизительно в 10 000 000 раз (!);
2) на второй стадии, после «появления на свет», человек увеличивается пренебрежимо мало - всего в 3-4 раза.
Сказанное позволяет говорить о справедливости принципа генетического подобия антропогенеза (человека) и космогенеза (Вселенной). На первый взгляд этот принцип выглядит бесполезным как для космологии, так и для антропологии. Однако если присмотреться к нему внимательнее, то обнаруживаются поразительные следствия, из него вытекающие.
Так, например, в современной биомедицине очень болезненным является вопрос о «моральном статусе» плода, то есть человека в пренатальном состоянии. Сторонники узаконивания искусственного плодоизгнания утверждают, что материнский «плод» не является «субъектом моральных отношений» как лишенный сознания, а поэтому его «искусственное изгнание» это не моральная, а медицинская проблема.
Принцип «генетического подобия человека и Вселенной» однозначно утверждает, что пренатальная стадия в развитии является даже более богатой по своему содержанию, чем постнатальная и, следовательно, как человек, так и Вселенная до «появления на свет» никак не уступают самим себе после появления. Космология в лице инфляционной теории здесь прямо вступается за человека!
Человек - самотождественное и самоценное одушевленное существо на всех стадиях своего развития, как с проявленным сознанием, так и без этого проявления.
В чем же истоки такого «несознательного» отношения к человеку?
Чудовищным аргументом, как мы теперь воочию видим, в защиту сторонников искусственного плодоизгнания звучат слова Декарта - cogito ergo sum, впоследствии заимствованные некоторыми исследователями в качестве основы своего философствования.
Принцип генетического подобия антропогенеза и космогенеза обнаруживает не только «ограниченность» декартовского подхода, но прямо демонстрирует буквальный вред, наносимый им моральному самосознанию человека, а через него и самому человеческому существованию!
Этот вывод напрашивается при самом первом приближении к «культурной» составляющей инфляционной теории в целом, если же мы обратимся непосредственно к хаотическому сценарию, то получаемые из него следствия окажутся еще более неожиданными.
Теоретическое внимание
Каким образом человек, погруженный в
может выйти за пределы Представления?
Одним из опосредованных способов, как мы указали выше, является обнаружение корреляций, то есть таких скреп этого мира, которые бы косвенно указывали на его цельность и взаимосвязанность каждой части этого целого как единого одушевленного организма. Другим способом - непосредственным, - по нашему убеждению, является внимание целому.
Как появляется внимание и какова его природа?
Почему «внимание» отлично от «понимания»?
Хорошо известно, что «перемена мыслей», «открытие нового» часто описывается людьми как состояние, в котором они испытали «озарение» или даже «удар». Действительно, дарованная система взглядов, просто дар буквально выбивает собой человека из общего течения бывающего сущего.
Дар выбивает душу человека с привычного ей «места».
Существо (душа) человека буквально вы-ступает из себя.
Платон очень точно описывает это в «Федре» словом, которое переводчики передают то как «неистовство», то как «исступление». Конечно, современному читателю Платона трудно освободиться от той цивилизованно-поверхностной смысловой нагруженности слова «мания», которую оно приобрело благодаря психиатрии. Но, именно «неистовство» менее всего передает подлинность смысла греческого , ибо тот, кто находится под воздействием дара - «истовствует»: дар открывает ему «истое» как первоначальное, как истину о подлинном.
«Исступление» содержательно (по смыслу) и контекстуально ближе к платоновскому пониманию, когда он говорит в «Федре» устами Сократа: «Если бы исступление было попросту злом, то это было бы сказано правильно. Между тем величайшие для нас блага возникают от исступления, правда, когда оно уделяется нам как божий дар... Прорицатели в Дельфах и жрицы в Додоне в состоянии исступления сделали много хорошего для Эллады - и отдельным лицам, и всему народу, а будучи в здравом рассудке - мало или вовсе ничего».
Здравый рассудок, или, как сейчас говорят, «рассудительность» как раз и есть то, что необходимо для со-бытия, бывающим и текучим. Ведь тот, кто во власти у дара, «стоит вне человеческой суеты и обращен к божественному; большинство, конечно, станет увещевать его как помешанного - ведь его исступленность незаметна большинству», - говорит Платон.
Выброшенная, выбитая, ис-ступившая из прежнего «места» душа человека стремится вернуться в него, она влечется туда потоком пребывающего сущего. Но вернуться невозможно: душа уже пережила встречу с даром в своем исступлении, и потому никогда не возвращается в прежнее «место» прежней. Но переживание душой исступления имеет и другой результат - то, как душа умом своим понимает эту утрату места. Сбитая, свергнутая из своего душевного уюта, душа наполняет переживанием ум, который при этом испытывает удивление.
«Тавма» есть одновременно «исступление» ума - его «из-умление», то есть то самое оставление
умом своего обычного «места». Удивление-изумление есть всегда разрушение привычного строя ума, его Космоса - умо-на-строения, в котором ум совершает свои круговые движения. Ведь всякое движение ума обращено к сущности, пусть и не всегда им достигаемой и обретаемой. Но сущность открывается уму в уме как понятие о вещи, о сущностном в вещи. Открытие сущности обнаруживается в определении. Всякое же правильное определение есть тавтология, то есть обнаружение «того же самого». А тавтология есть не что иное как движение по кругу - круговое движение ума.
Однако не только определение, - вообще всякое размышление имеет круговую природу.
Вопрос только в том, является ли это движение ума гармоничным. Является ли оно созвучием (симфонией) ума человеческого и ума божественного?
Не издает ли оно фальшивых звуков - какофонии?
Приведем классический пример умозаключения:
Все люди - смертны;
Сократ - человек;
следовательно, Сократ - смертен.
Для Аристотеля это умозаключение было абсолютно правильным.
Для Платона - нет!
У Платона в «Федоне»
Сократ обосновывает бессмертие души:
- Да, Сократ, - сказал Критон, - мы постараемся исполнить все, как ты велишь. А как нам тебя похоронить?
- Как угодно, - отвечал Сократ, - если, конечно, сумеете меня схватить и я не убегу от вас.
Он тихо засмеялся и, обернувшись к нам, продолжал:
- Никак мне, друзья, не убедить Критона, что я - тот Сократ, который сейчас беседует с вами и пока еще распоряжается каждым своим словом. Он воображает, будто я - это тот, кого он вскорости увидит мертвым, и вот спрашивает, как меня хоронить!
А весь этот длинный разговор о том, что, выпив яду, я уже с вами не останусь, но отойду в
счастливые края блаженных, кажется ему пустыми словами...
То, что для умо-на-строения Аристотеля было непостижимо, для умо-на-строения Платона и его единомышленников оказывается самой реальной реальностью. Для Аристотеля человек смертен, для Платона человек («Сократ - человек») бессмертен.
В этом примере с Сократом ясно и четко обнаруживается способность ума совершать круговые движения, издавая при этом какофоническое звучание (а попросту говоря - ложь) только оттого, что сам этот ум с его круговым движением слишком привык к «этому месту», где «Сократ - человек и, следовательно, Сократ смертен».
Чтобы выйти из «этого» состояния, необходимо было как раз то, что Платон назвал «манией» - исступлением души и ума; исступлением из этого места, где все черпается из текучего мира единичных вещей, а в уме проявляется ложным, несозвучным круговращением. На это круговое движение Платон недвусмысленно указывает в «Федре» и особенно в «Тимее»: «Как бы то ни было, нам следует считать, что причина, по которой Бог изобрел и даровал нам зрение, именно эта: чтобы мы, наблюдая круговращения ума в небе, извлекли пользу для круговращения нашего мышления, которое сродни тем, небесным (круговоротам), хотя в отличие от их невозмутимости оно подвержено возмущению».
И вот Музы, по Платону, даруют человеку, «каждому разумному своему почитателю», гармонию («пути которой сродны круговращениям души»), как «средство против разлада в круговращении души, долженствующее привести ее к строю и согласованности с самой собой». Как же понимать все сказанное у Платона и сказанное нами об «исхождении» души и ума из своих «мест»?
Ведь и исступление души и из-умление ума, испытавшие соприкосновение «бытия-у-дара», кажется, противоположны по своим конечным следствиям искомой гармонии души.
Есть ли здесь противоречие?
Слабый луч света, указующий путь к выходу, обнаруживается в том, что и исступленное изумление, и гармония-согласованность имеют одну и ту же божественную природу. В первом случае к исступлению творческому приводит особое возбуждение, которое возводится Платоном к Музам. Да и Сократ в «Федоне» говорит на смертном одре: «Сновидение внушает мне продолжать мое дело - творить на поприще Муз, ибо высочайшее из искусств - это философия, а ею-то я и занимался»
Во втором случае (еще прозрачнее) гармоническая согласованность ума мусического происхождения. Стало быть, и изумление, и стройное мышление, «улавливающее бытие», одной и той же природы. Платон намеренно проводит эту мысль: «божий дар» выводит, «исступляет» человека из привычного ему, но не подлинного по себе самому бывающего мира, равно как и из-умляет его «ум», пребывающий в «разладе круговращения души», чтобы потом вернуть и ум и душу не в прежнее их место, а в некое новое обиталище - «согласованную гармонию» души и разума (равномерное круговое движение ума).
Итак, ум, сбитый со своего места, изумленно вопрошает о причине нестроения. Он ищет эту причину, чтобы вернуться к прежнему движению, в котором он еще не видит разлада. Но, чтобы обнаружить ее, ему недостаточно одного только познания. Ведь познание есть такое знание, которое безразлично к знаемому.
Философия для Платона - это род искусства, а не наука. Внутренний голос подсказывает: конечно, нет.
«Мифы» и свернутые, идеальные образы этих мифов - эйдосы, несли с собой и в себе то, что давало бытию цельность. Именно цельность мифа позволяла подступить к подлинному и истинному. И тот смысл герменевтического понимания, который предложил Дильтей, как раз и отличает понимание от научного познания (объяснения), поскольку понимание определено целым: «Мы опираемся в понимании на взаимосвязь целого, которое нам дано как живое, чтобы благодаря
ему основательнее усвоить единичное. Как раз потому, что мы живем в сознании взаимосвязью целого, оно позволяет нам понимать каждое предложение, каждый отдельный жест, каждое отдельное действие».
Целое дается сразу и целиком. Поэтому, обращаясь к познанию части или элемента целого, познающий соотносит этот элемент с уже ведаемым целым. Поле целого - эпохи, среды, бытия - заранее предполагает ведение его - предпонимание. Понимание предмета есть включение его в поле предпонимания.
Но Дильтей, по существу разделив бытие на природное и духовное, произвел разделение и наук о них на «науки о духе» и «науки о природе», отнеся понимание к «наукам о духе». Сущее, таким образом, оказалось либо природным, но бездуховным, либо духовным, но тогда без-(не)-природным. В основании этой демаркации даже «научному» уху человека XX столетия слышится что-то фальшивое. Ведь, проведя разделение сущего, мы фактически оказываемся в ситуации «ложного выбора»: или понимание - или объяснение.
Но можно ли понимать природу?
Это, по Дильтею, немыслимо!
А можно ли объяснять дух?
Тоже немыслимо.
Понимание, таким образом, осталось без природы (или, наоборот, природа осталась без понимания), а дух - без объяснения (или объяснение - без духа).
Благодаря этому шагу немецкой философии понимание было дискредитировано в том смысле, что оно стало пониматься ограниченно, ограничив саму сферу понимаемого. Иначе говоря, понимаемое
сузилось только до духовного.
Но, даже обратясь к пониманию как таковому во всем его широком диапазоне (от аристотелевского трактата «Об истолковании» до «герменевтики» Гадамера, от искусства толкования догматов и текстов до искусства вживания в эпоху историософии), мы обнаруживаем нечто отличное от по-знания-объяснения, а именно то, что передается особенностями русского слова «по-нимание». Приставка «по», образованная от предлога, присоединенная к слову «н-имание» (или, что то же, - «н-ятие»), привносит двойную смысловую нагрузку. Смысл первый охватывает нахождение того, кто «н-имеет» по-верх «имаемого». Отсюда «по-н-имающий» всегда в конечном счете - «над-имающий», так же как «по-смотревший» - всегда «над-смотрящий». Нетрудно увидеть передаваемый в русском слове оттенок того смысла, который делит мир на subjectum и ob-jectum, тоже «над-поверх-лежащий» миру.
Другой смысл русского «по-н-имания» - указание на событие, имеющее место «по», «по-сле», «по-прошествии» имания. И в том и в другом случае «имание» или «ятие» «имающе-понимающим»
остаются вне актов «по-н-имания». Понимание - это все-таки всегда «над-(или) послепонимание». «Понимающий» понимает уже то, или только то, что наличествует в поле понимаемого. Но где же в термине «понимание» зафиксирован момент «непосредственной связи с понимаемым», то есть движения сквозь (вместе) проживаемое - переживание? совместная жизнь с понимаемым, их нераздельность?
Его попросту нет.
Есть только указание на то, что нечто «изъ-имается», нечто «по-н-ято» или «изъ-ято» понимающим из переживания.
Но то, что пережито в переживании, должно быть не просто «по-нято» как что-то внешнее понимающему - ведь после переживания душа не возвращается в прежнее место прежней. Она уже качественно другая - душа пережившая, обремененная пережитым. И, следовательно, ум также несет на себе отпечаток той же обремененности. Бремя давит на оболочку ума, придавая ей форму и очертания пережитого. И едва ли мы имеем простую метафорическую форму изложения. Ведь, вспомнив полюбившийся нам пример с Сократом, мы увидим, что только глубокое переживание кончины учителя, его несправедливое осуждение подвигли Платона увидеть в событии не «смерть Сократа», а лишь кончину его бренного существования в его бренном теле. И Платон нашел его.
Утверждение «Сократ - смертен» было бы вопиющим противоречием всему содержанию «Федона». Учение Платона о душе (и, прежде всего, душе космической), его учение об идеях есть как
раз та «форма» оболочки его ума, которую ему придала его глубоко пережившая душа.
Когда умирал Сократ, Платон был болен этим.
Ум, прошедший через горнило душевного переживания, словно череп новорожденного принимает форму этого «переживания». Форму, которая отпечатывается в уме навсегда, или, в исключительных случаях, до нового дара. (Впрочем, и в этом случае ум рождается заново.)
И надо ли здесь продолжать примеры?
Ум, своею оболочкою принявший форму пережитого душой, теперь не просто отстраненно «по-н-имающий» пережитое, но внявший ему. Для такого ума «вос-при-ятие пережитого» не есть просто некоторое объективное «отношение к пережитому» - ведь он не сторонен переживанию, он в нем. Ум вместе со всем естеством души присутствовал в переживании-исхождении. Он, как и душа, «пере-жит», «из-умлен», он стал иным, нежели был раньше. У него появился еще один глаз. И этому «третьему глазу» «видно» то, что для остальных скрыто. Ведь для них «все как обычно».
Такой ум есть ум внимающий, а проводимая им при этом работа есть внимание. Ум внимающий, не познав и даже не поняв, но вняв сущности сущего, отныне подвластен внятому им дару, настолько подвластен, что с легкостью принимает чашу земной кончины.
Ум внявший даровавшему ему изумление совершает «правильные круговращения мысли», не приводящие к «дисгармонии» созвучия понятий, суждений и умозаключений. Понятие, как и понимание, при этом потому и остается ограниченным, что не может передать всей глубины пережитого, ибо соприкосновение с даром (исступленным изумлением, как резонно замечает Платон - если только «дар от Бога») и есть то самодостаточно ценное, что присутствует между дарящим и одаренным само по себе ради себя самого.
В результате пережитого дара ум обретает собственный, иной прежнему строй - Космос. И ретрансляция дарованного переживания не есть сверхзадача, которая затем возникает перед умом.
В переживании дара ум получает дарованное сразу и целиком.
Система вращающихся сфер - «круговых движений ума» - уже настроена к созвучию. Ум организован, упорядочен даром, приведен им в подобающее дару умонастроение. Взаимосогласованы даром внутренние смыслы. Это согласие как бы подталкивает, направляет, «на-страивает» ум в сторону обнаружения необходимых теперь ему понятий. Уму ничего не остается, как просто об-наруживать уже наличествующие в нем зародыши имен, лишь наполняя их своим вниманием пережитому.
Изумление выводит ум из оцепенения очевидностью, разбивая и разрывая эти цепи, давая ему способность непосредственно внимать подлинно сущему. Этим самым внимание преодолевает ограниченное понимание, сводящееся к пониманию духовной сферы только. Внимающий духовному и внимающий природному - не внимают разному. Внимание основательнее понимания именно там, где оно сопряжено с непосредственным переживанием единого цельного строя сущего. Это цельное единство, сотканное из духовно-природного, не может без ущерба для него быть разложено на (отдельно) «духовное» и (отдельно) «природное».
Наука в начале нашего века с удивлением обнаружила, что вполне справедлива аналогия между устройством (строем) наибольшего - нашей планетной системой, и наименьшего - атома. Затем вдруг обнаружила, что основные характеристики устройства мира предполагают существование наблюдателя (человека). Еще чуть позднее наука осмелилась поставить вопрос о возможном психическом воздействии человека (квантовая космология) на устройство и даже «возникновение» Вселенной.
Другими словами, наука подошла вплотную к осознанию соразмерности человека, его души
и Космоса (Вселенной). Но ведь Платон говорил об этой соразмерности (созвучии) ума
и души еще 2,5 тыс. лет назад. Идет ли в такой науке речь только о дильтеевском объяснении?
Все говорит за то, что нет.
Все более и более человек (наблюдатель) встраивается в строй-устройство Вселенной в своем желании постигнуть ее. Но это встраивание есть не что иное как внимание. Внимание единому и цельному строю - Космосу. В подобном внимании уже невозможно однозначно сказать, чему внимаешь: духовному или природному?
Сама постановка вопроса неверна, ибо внимают цельному - как и в человеке, имеющем и тело, и разум, и душу.
Но как же быть с возможным возражением, что при таком понимании философии и ее метода - пути постижения сущего - она есть просто раздел психологии?
Где граница между строго научным исследованием и психопатологическими галлюцинациями?
Аргумент об отсутствии объективности оказывается недостаточным, так как «объективность» только тогда и становится действенной, когда она сама обоснована, но еще никому и никогда в философии, да и в богословии (чего стоит одна только попытка Ансельма доказать объективное бытие Бога!), не удавалось доказать «объективность собственного размышления», не выходя за пределы этого самого размышления и не прибегая к средствам и формам, побочным этому самому мышлению, как-то: к опыту или вере.
Но и помимо этого объективность уже заранее пред-лагает разделение цельного мира на «субъект» и «объект», что тоже далеко не самоочевидно и нуждается - в рамках самого мышления и его
канонов - в доказательстве. Но, чтобы доказать это, ему необходимо выйти за свои пределы, и все, таким образом повторяется сначала...
Совсем иной природы философия дарованная. Она не просто познает мир или феномены мышления: ей, собственно, и нечего познавать, так как самим даром - сразу, целокупно - открывается и даруется то, что имеет своим основанием «бытие совершенное».
Внимающий дару, внявший ему уже находится «у-дара», во власти дара. Между внимающим дару и самим даром нет границы - как, впрочем, нет и самого «между». Они составляют то единство, которое лишь обнаруживает себя в понятиях, уже заложенных даром в то созвучие, которое воспроизводит одаренное мышление. Ибо сущность мышления, обнаруживаемая в понятиях, дарована ему.
Мышление не вырабатывает свою сущность из себя, а лишь обнаруживает ее в себе уже в готовом и наличном виде. Сущность дарована. И чем глубже и богаче дар, тем существеннее дарованная сущность, открываемая в меру сил и способности одариваемого.
Имитатор, в свою очередь, может проимитировать некие понятия; однако, лишенный подлинного внимания, он лишен и понимания даже в его дильтеевском смысле. Говоря обыденным языком,
ему необходим тот же жизненно-духовный опыт. Однако в этом имитатор обнаруживает свою границу, так как, оставаясь в сфере человеческого, он не может имитировать самый дар.
Итак, «теоретическое внимание» - это форма теории, которая сегодня только еще начинает манифестировать себя как самая перспективная, может стать обнадеживающим фундаментом для ослабления господства Представления. Пока рано и невозможно говорить о его крушении или полном исчезновении, но сквозь пелену его абсолютного преобладания все-таки уже вполне отчетливо просматриваются его же слабые стороны, которые вполне могут оказаться знаками начала его конца.
Агония Представления между тем вполне может захватить в человеке всё человеческое, в очередной раз приняв облик того, что самим человеком принимается за «завершение торжества Представления». Или, совсем кратко, - человек, что называется, по определению не может представить «конец Представления». Мы не должны попасть в эту ловушку еще раз - хотя бы потому, что перед нами печальный пример тех, кто собирался это осуществить с помощью «теории-театра-трансформера».
Из известных нам способов - только внимание способно провести человека мимо зияющей пропасти Представления.
/Андрей Павленко "ТЕОРИЯ И ТЕАТР"/