Не слушаю, под суд! под суд! (Часть 2)
Начало здесь: << Часть 1 <<
В первой части мы познакомились с молодым предпринимателем Джошуа Браудером, решившим подорвать устаревшие порядки американской юридической отрасли при помощи технологии искусственного интеллекта. Увы, его попытка с позором провалилась. Наткнувшись на сопротивление Системы - которая решила бороться с новой технологией всеми доступными средствами.
Борьба с технологиями не нова. Но, как мы увидели на примере британских луддитов начала 19 века, эта борьба имеет мало шансов на успех. Тем интереснее понять, почему же попытка Браудера потерпела неудачу - и какие силы сейчас препятствуют технологической трансформации отрасли.
Для этого нам не обойтись без понимания того, что же представляет собой нынешняя юридическая индустрия США и, шире, вся околополитическая Система, которая управляет общественной жизнью Америки. И начать придётся издалека.
В предыдущей части мы уже упомянули, что главное отличие старой британской Системы, стальным катком раздавившей бунт луддитов, от современной американской Системы - это огромный прогресс в области демократизации. Сама по себе демократизация - феномен с глубокими корнями. И мы можем увидеть очень знаковые параллели, если обратимся еще дальше в прошлое - в средневековые времена.
В позднем средневековье тренд на демократизацию, децентрализацию и самоуправление начал проявляться в виде феномена вольных городов - городов, освободившихся от абсолютистской власти феодала или церковного сановника. Но этот «вакуум» централизованной власти повсеместно заполняли альтернативные институты - гильдии, которые собирали в своих рядах более привилегированные и одновременно децентрализованные слои населения, объединенные общей профессией.
Дадим слово Петру Алексеевичу Кропоткину. «...И хотя, вначале, каждый гражданин, бедный или богатый, мог вступить в торговую гильдию, и даже самая торговля велась по-видимому в интересах всего города, его доверенными, тем не менее торговая гильдия постепенно превратилась в своего рода привилегированную корпорацию. Она ревниво не допускала в свои ряды пришлое население, которое вскоре начало стекаться в свободные города, и все выгоды, получавшиеся от торговли, она удерживала в пользу немногих «семей» («les familles», «старожилы»), которые были гражданами во время провозглашения городом своей независимости. Таким образом очевидно грозила опасность возникновения торговой олигархии. Но уже в десятом веке, а ещё более того в одиннадцатом и двенадцатом столетиях, главные ремёсла также организовались в гильдии, которые и могли, в большинстве случаев, ограничить олигархические тенденции купцов».
"Управляющие харлемской гильдией святого Луки". Ян де Брай, 1675.
Таким образом, средневековая гильдия выступала институтом, ограничивающим чрезмерную концентрацию в отрасли. Обращаясь к современной американской судебной системе, здесь децентрализация была прописана гораздо более формально (всё-таки институты ушли вперед), в основополагающих законных актах.
И опять наблюдения Кропоткина, теперь касающиеся различий между средневековыми гильдейскими порядками (сюда же мы включим и допромышленный труд английских ткачей) и сегодняшним временем:
«...Преобладание, полученное старыми ремесленными гильдиями, с самого начала вольной жизни городов, дало ремесленному труду то высокое положение, которое он занимал впоследствии в городе. Действительно, в средневековом городе ремесленный труд не являлся признаком низшего общественного положения; напротив, он носил следы того высокого уважения, с каким к нему относились раньше, в деревенской общине. Ручной труд рассматривался в средневековых «мистериях» (артелях, гильдиях), как благочестивый долг по отношению к согражданам, как существенная функция (Amt), столь же почётная, как и всякая другая. Идея «справедливости» по отношению к общине и «правды» по отношению к производителю и к потребителю, которая показалась бы такой странной в наше время, тогда проникала весь процесс производства и обмена. Работа кожевника, медника, сапожника должна быть «правдивая», добросовестная, писали тогда. Дерево, кожа, или нитки, употребляемые ремесленниками, должны быть «честными»; хлеб должен быть выпечен «по совести» и т. д. Перенесите этот язык в нашу современную жизнь, и он покажется аффектированным, неестественным; но он был совершенно естественным и лишённым всякой аффектации в то время, так как средневековый ремесленник производил не на неизвестного ему покупателя, он не выбрасывал своих товаров на неведомый ему рынок: он, прежде всего, производил для своей собственной гильдии; для братства людей, в котором все знали друг друга...»
Итак, технологии не только отобрали у английских ткачей высокий социальный статус. Но они еще и поломали социальный контракт, который действовал на протяжении поколений: статус был положен только в обмен на честный, добросовестный труд. Поломали единственное мироустройство, которое английские ремесленники считали справедливым и естественным.
Тем не менее, то, что было естественным в тёмном прошлом, кажется совершенно неестественным в современной жизни. А всё потому, что у капитализма - как вы уже могли догадаться - оказались другие планы на современную жизнь.
Благочестие, почётность, справедливость, правда, добросовестность и честность - все эти категории капитализм решил отбросить как неэффективные, попытавшись заменить их роль рынком. Причем рынком буквально «неведомым»: наиболее эффективная организация рынка требовала обезличенности отношений, невозможности повлиять на рыночные процессы и максимально широких масштабов, затрудняющих отчетливое понимание этих самых процессов.
И проблема в нашем случае заключается в том, что для правосудия категории справедливости, правды, добросовестности и честности являются тем фундаментом, без которого правосудие попросту коллапсирует, вырождается в жалкую пародию на само себя. Если в экономической сфере перечисленные категории рынок заменяет относительно успешно, то в правовой вытеснение этих ценностей рынком неизбежно ведет к деградации.
Американская система правосудия создавалась людьми с высокими идеалами. Сохранись преемственность этих идеалов и по наши дни - вероятно, проблемы, с которой захотел бороться Джошуа Браудер, вообще бы не существовало. Однако шансы на это были ничтожны. Самоуправляемая, закрытая, «гильдейская» модель могла работать в рамках общины, на принципах братства и коллективизма. Но бюрократия безжалостно растаптывает как романтиков-идеалистов, так и живые человеческие отношения. Так пало Братство.
Что ж, идеалы приходят и уходят, а товарная логика остаётся. Легко ли превратить право в товар? Теоретически, нет: право - это неконкурентное благо. Оно одно на всех, и сколько этим правом ни пользуйся - меньше его не станет.
Ситуация меняется на противоположную, когда доступ к праву начинают контролировать посредники. Та самая закрытая «гильдия», обложившая сама себя привилегиями. Так было покончено со Свободой.
По доле населения, для которой доступно гражданское правосудие, США находятся на предпоследнем месте среди стран ОЭСР
И мы готовы перейти к одному из самых важных моментов, касающемуся Равенства. Демонстративная неприязнь к технологическим решениям, присущая юридической отрасли, неизбежно приводит к растущей роли пресловутого человеческого фактора.
В средние века товар, производимый гильдиями, был относительно прост и, как правило, этими же гильдиями стандартизировался (в т.ч. и ценовые характеристики), что значительно урезало влияние человеческого фактора. Нынешняя юридическая индустрия, напротив, пытается оперировать одним из самых комплексных артефактов цивилизации. Только на федеральном уровне в США объем нормативного законодательства оценивалось в 180 тысяч страниц, объем уголовного законодательства в начале 1980-ых - 23 тыс. страниц, число документов, выпущенных Верховным Судом - более 32 тысяч (130 млн. слов). А ведь есть еще и законодательство штатов, и обширнейшая судебная практика, исключительно важная для англосаксонского права.
И ладно бы эти на этих сотнях тысяч страниц были бы изложены гармоничные, системные правила… Нет, с точностью до наборот: чем больше разрастался корпус права - тем больше противоречий и запутанности в нем возникало. В силу человеческого фактора в этой «мутной воде» неизбежно возникала дифференциация «рыбок»: не всем дано одинаково хорошо ориентироваться в этом запутанном пространстве, и не все обладают одинаковой харизмой для убеждения судей и присяжных.
Но это еще не всё. Трудоёмкость ориентирования в правовом поле сделала возможным разделение труда: отныне над одним делом могли работать сразу несколько человек, увеличивая шансы на отыскание успешного легального «маршрута». Архаичная, «ремесленная» организация правовой отрасли накладывала свой отпечаток: отдача от каждого дополнительного работника была убывающей. Это является важнейшим отличием от капиталистической модели, где рост масштаба даёт положительный эффект. Тем не менее, в капиталистической модели эффект масштаба вызывает тенденцию к концентрации. А если «ремесленная» модель концентрации не способствует - то это полностью соответствует изначальной задумке отцов-основателей американского права.
Положительный эффект масштаба в конечном итоге способствовал существенному удешевлению товаров, выпускаемых капиталистической экономикой. Так, несмотря на локальные социальные неурядицы, стоимость текстиля с 1780 по 1830 снизилась в 4 раза в реальном выражении. Что сделало одежду гораздо более доступной для широких слоев населения:
Доступность же юридических услуг, напротив, со временем только падала. Убывающая отдача или нет - но за труд надо платить. За более результативный труд надо платить двойную и тройную цену. И выходит, что юридическая индустрия стала даже не мамонтом, а институциональной химерой, соединившей в себе замкнутость и консерватизм средневековой гильдии, но отбросившей ее внутреннее регулирование и «братское» отношение к потребителям, позаимствовав у капитализма рыночную логику доступа к своим услугам. Худшее из двух миров.
Рыночная логика превращает правосудие в незатейливую игру с единственным принципом: «плати, чтобы выиграть». Платишь больше - твои шансы выше. Платить нечем - извини, друг, но Фемида тоже хочет кушать. Не подмажешь - не поедешь. Добро пожаловать в Систему.
И поскольку экономическое неравенство - неотъемлемое свойство нашего общества, судебная отрасль превратилась из института, борющегося с несправедливостью и неравным положением, в институт, неравенство и несправедливость усиливающий.
Рыночная логика может показаться закономерной и даже рациональной («естественной», по Кропоткину) для Системы, но на самом деле она несёт для последней именно что системные проблемы. Которые проистекают из того факта, что на идеалах Свободы, Равенства и Братства отцами-основателями были построены не только судебные институты - но и все государственно-политические институты как таковые. Вся демократия современного образца. Причем судебная власть задумывалась как неотъемлемый элемент Системы, без которого хрупкий баланс институциональных сдержек и противовесов грозит просто-напросто обрушиться.
Принцип ”pay-to-win”, таким образом, не просто антидемократичен по сути - он несёт экзистенциальную угрозу для демократии как основы общественного устройства. Система, начавшая с 1980-ых откатывать назад демократические идеалы - см. рост экономического неравенства, cнижение экономической мобильности, упадок выборных политических институтов, снижение качества политического диалога, потерю доверия населения к государству и т. д. - по-видимому, полагает, что она может и дальше подтачивать свой фундамент, не опасаясь катастрофических последствий. К сожалению, это опасная иллюзия…
И вот теперь, набросав широкий контекст, мы вновь возвращаемся к кейсу с ИИ-адвокатом от Джошуа Браудера. Что нам даёт его инновация? Она даёт нам то, что в своё время победило ремесленную организацию производства: масштабируемость, снижение издержек с ростом масштаба и стандартизированный продукт.
Это те свойства, которые убирают предпосылки для самой опасной проблемы в нынешней американской правовой индустрии: неравенства. Кроме того, появление альтернативы закрытой касте адвокатов ослабляет их институциональную монополию, оспаривая все те привилегии и эксклюзивные требования, которые они сами для себя прописали.
Поскольку демократический, либерализующий характер этих перемен не подлежит сомнению, возникает соблазн объяснить борьбу Системы с Браудером тем, что первая теперь настолько антидемократична по сути, что из принципиальных соображений преследует любые попытки отстоять либеральные ценности.
Полагаю, что такой нарратив был бы не очень верен. Всё можно объяснить гораздо проще: испокон веков единственное, чему сопротивлялась Система - это изменение статус-кво. Статус-кво был под угрозой во времена луддитских восстаний. Статус-кво - высокий, эксклюзивный статус адвокатов - ИИ-революция ставит под угрозу сейчас. Ведь высокие идеалы Свободы, Равенства и Братства никогда не были частью статус-кво. Они были лишь возвышенной целью, где-то там, далеко. Реальность же характеризовалась постоянным стремлением к иерархическому разделению на элиты и низы. На протяжении тысячелетий статусность продолжает оставаться неотъемлемой частью статус-кво.
И тут мы сталкиваемся с самой интересной загадкой, касающейся технологического фактора. Почему во времена луддитов Система была на стороне технологий, а сейчас - против них?
Для ясности немножко изменим формулировку: почему во времена луддитов технологии закрепляли положение элит, а сейчас - угрожают им? Одно из объяснений мы можем вывести из очень тесной связи между технологическими инновациями и капиталистической динамикой.
Если помните, выше мы cформулировали, что юридическая бюрократия извлекает ренту из своего привилегированного положения. Рента здесь - ключевое слово. Рентная модель во многом противоположна капиталистической, и я не зря столько времени уделил параллелям между юридической отраслью и английскими ткачами начала 19 века, привыкшими жить по старым, гильдейским порядкам.
Таким образом, ситуация классическая: капитализм «созидательно разрушает» неэффективную, неповоротливую, привыкшую к монопольным привилегиям отрасль. Но тогда перед нами встаёт другой вопрос: почему элиты с таким энтузиазмом превращались в капиталистов тогда и почему сторонятся капиталистической динамики сейчас? Что изменилось?
Мы уже говорили, что изменилась Система. В лучшую сторону. Неизбежной частью этой трансформации было снижение концентрации власти, расширение участия граждан в политическом руководстве и сокращение разрыва между наиболее и наименее привилегированными группами.
Другими словами, Система расширилась, вобрав в себя многочисленный «средний класс» вместе с его интересами. И это уравнивание «политического ландшафта», несомненно, шло вразрез с парадигмой, описывающей капиталистическую динамику. Означая рассредоточение власти вместо ее концентрации, коллегиальность и консенсус вместо конкуренции, и пресловутый «триумф посредственности» вместо социал-дарвинистского разделения на победителей и неудачников.
Это требование консенсуса среди значительно расширившихся слоев значительно усложнившегося общества означает, что статус-кво всё крепче врастает корнями в землю: теперь для его изменения нужно убедить гораздо большее число слабо влиящих друг на друга групп.
В теории игр это описывается понятием Парето-улучшения. Которое подразумевает, что любое изменение статус-кво может не должно ухудшать положение ни одного игрока. С ростом количества игроков - неизбежный эффект децентрализации - и с ростом числа связей между ними шансы на осуществимость Парето-улучшения падают, т. к. любой шаг должен удовлетворять растущему числу ограничений. В Британии начала 19 века с этим всё было весьма просто: элиты были достаточно однородны культурно и экономически, а остальные считались не игроками, а ресурсом.
Демократизация, в свою очередь, ужесточает и требования к силе Парето-улучшений. Это свойство описывает то, насколько близко математически строгое определение к реальным действиям в нашем грешном мире. Чем слабее Парето-улучшение - тем больше де-факто ухудшение положения части игроков (хотя нетто-результат, «общее благо» может быть положительным, ради чего и осуществляется шаг). Пресловутое «лес рубят - щепки летят» с развитием демократии выглядит всё менее уместным. Что ограничивает пространство для изменения статус-кво не только в рамках математической теории, но и в практическом приложении.
Наконец, еще один фактор - автономизация, рост независимости социальных групп. Для общества прошлых веков была характерна вертикальная дифференциация, иерархия власти. Которую в искаженной, но наглядной форме можно видеть на этой известной агитке:
Нынешняя же Система строится на горизонтальной дифференциации: «феодализации» институтов и общественных групп, которые теперь гораздо меньше зависят от центральной власти. Это означает, что исчезают административные возможности «протолкнуть сверху» даже довольно сильное Парето-улучшение. Математическая теория и демократические ценности дополняются вполне конкретными функциональными ограничениями.
Таким образом, итогом демократической эволюции становится растущая инерция статус-кво. Что мы имеем возможность наблюдать на примере стагнации американских политических институтов, последние крупные изменения в которых можно датировать в лучшем случае 1960-ми годами - возникновением welfare state. До этого Система менялась гораздо динамичнее. Даже в полуаграрных условиях первой половины 19 века, когда темп технического прогресса был очень неспешен, а его влияние на общество - ограниченно, политическая сфера США была гораздо более открытой к изменениям.
65 лет институциональной стагнации для современного мира - это очень много. Даже 30 лет - это много. Вероятно, именно это ощущение застывшей во времени Системы было одной из причин, которые побудили Фрэнсиса Фукуяму в 1989 провозгласить «конец истории» (хотя основные тезисы его книги были совсем о другом).
Нездоровая инерция статус-кво может объяснить многие вещи - например, растущие дефициты государственного бюджета развитых стран и их очевидная неспособность как-то реагировать на демографический кризис. Но для нас важнее другой, хрестоматийный пример: удручающая неэффективность децентрализованных организаций в создании и внедрении инноваций. Вплоть до полного антагонизма любому техническому прогрессу.
Здесь достаточно вспомнить пару ярких исторических примеров, в которых американскому государству потребовалось осуществить крупные инновационные разработки. Возьмем Манхэттенский проект, роль генерала Лесли Гровса в нем и его бескомпромиссный подход к управлению. Сначала процитируем самого Гровса:
«На всех уровнях существовало решительное, чёткое, не подлежащее сомнению направление проекта. Полномочия неизменно делегировались вместе с ответственностью, и это делегирование было абсолютным и безоговорочным. Только таким образом множество, казалось бы, автономных организаций, работающих над множеством, казалось бы, независимых задач, могли быть собраны вместе для достижения нашей конечной цели».
Взгляд со стороны - от создателя биографии Гровса, Роберта Норриса - еще лучше показывает степень авторитарности, которая была ключом к успеху проекта:
«На самом деле Гровс был фигурой масштаба «больше-чем-жизнь», человеком железной воли и впечатляющих личных качеств, который знал, как добиться результата. Он был амбициозен, горд и решителен. […] Он был бесцеремонен, иногда до грубости, и мало заботился о том, что думают о нем другие. Он ожидал мгновенного, безоговорочного подчинения своим приказам, и не особо терпел абстрактные идеи, которые могли бы отвлекать от насущной работы.
[…] После войны один из его помощников приводит проницательную характеристику разных ролей, которые он выполнял одновременно: «Генерал Гровс занимался планированием проекта, управлял своим собственным строительством, своей собственной наукой, своей собственной армией, своим собственным Госдепартаментом и своим собственным Казначейством».
[…] Когда обнаруживаешь все его многочисленные занятия, поражает, как много власти сосредоточил в своих руках Гровс. Как позже заметил его друг и одноклассник по Уэст-Пойнт, «Гровс на этой позиции получил столько власти, сколько никогда не получал ни один офицер».
Обогатительная фабрика K-25 в Оак-Ридж площадью 489 тыс. м2 на момент постройки в 1944 была самым большим строением в миреВторой пример: проект «Аполлон». Изначально отставая от советской, американская космическая программа начала быстро развиваться, как только она была поручена специально созданной иерархической структуре - NASA. Очевидцы вспоминают, что в 1960-ые для NASA тоже было характерно единое, четкое понимание главной миссии проекта. Очень большой объем разработки вёлся силами самого агентства - в противоположность нынешнему состоянию дел, где всё отдаётся подрядчикам, а NASA успело заслужить репутацию неэффективного и бесперспективного бюрократического мамонта.
Стивен Джонсон в своей книге «The Secret of Apollo», анализируя опыт проекта, приходит к выводу, что успех в первую очередь обязан использованием наиболее современного на тот момент подхода к управлению, который он называет менеджментом систем. Этот подход привносит в управление принципы системной инженерии. Подход оформился в послевоенных американских корпорациях, фокусирующихся на оборонном хайтеке, прежде всего авиакосмическом. Иначе говоря, это одно из достижений капитализма. Излишне говорить, что основы менеджмента систем, касающиеся строгости исполнения и общей зарегулированности процессов, мало перекликаются с политическими ценностями современной Системы.
И для контраста посмотрим на еще один, противоположный пример, который мы возьмем из статьи Фрэнсиса Фукуямы 2014 года. За два десятка лет взгляды Фукуямы на политическую модель США стали гораздо более критичными:
«В 1970-е у порта Окленда появились планы углубить дно гавани в преддверии появления новых, более крупных классов контейнеровозов, которые готовились войти в строй. Однако план должен был быть одобрен рядом федеральных агентств, включая Корпус инженеров Армии, Агентство по дикой природе и рыбным ресурсам, Государственную службу по морскому рыболовству и Агентство по защите окружающей среды, а также аналогичные ведомства в штате Калифорния. Ряд последовательных альтернативных планов по захоронению токсичных материалов, извлеченных в гавани, были оспорены в судах, и каждый последующий план предполагал долгие задержки и более высокие затраты. Реакцией Агентства по защите окружающей среды на эти судебные иски стал уход в глухую оборону и бездействие. Окончательный план производства дноуглубительных работ появился не раньше 1994, с итоговой стоимостью, многократно превышающей первоначальные оценки».
Порт Окленда
И в случае Манхэттенского проекта, и в случае проекта «Аполлон» существовало мощное внешнеполитическое давление, заставившее Систему поступиться привычными ценностями и построить альтернативные организационные процессы. А вот в случае с Оклендским портом ставки были гораздо ниже - и Система продемонстрировала собственную дисфункциональность во всей красе. Увы, я не вижу никаких шансов на то, что внешняя политика хоть как-то поспособствует ИИ-реформированию американской судебной отрасли.
Впрочем, не стоит оплакивать твердолобость американской Системы. Стагнация - это весьма нехарактерный, хрупкий режим для всех без исключения сложных систем. И та эрозия демократических идеалов, о которой я упомянул выше, вполне может означать неизбежные будущие перемены в политическом устройстве американского государства.
В этой эрозии мы можем видеть в первую очередь натиск капитализма; он же в первую очередь будет её бенефициаром. Столкнувшись с тем, что принципы Системы идут вразрез с капиталистической моделью, он не сдался и начал подтачивать основы, на которых эта Система базируется. Но, с другой стороны, в том, что капитализм стал добиваться успехов на этом пути, виновата только сама Система. Слишком неповоротливая и не умеющая отвечать на новые вызовы.
Динамика этого противостояния будет в первую очередь определяться тем, насколько активно стороны будут овладевать новыми технологическими инструментами. В конечном итоге, шансы сторон зависят от того, насколько они готовы меняться. Технологии, в свою очередь, выступают как основное средство трансформации. В целом, технологические средства не могут считаться априори антидемократическими. Да, как мы видели на примере разрушения ткацкого ремесла, они могут способствовать концентрации богатства и неравенству. Но ИИ-адвокат ”DoNotPay” демонстрирует, что подрывные инновации могут дать и мощнейший рывок дальнейшей демократизации общества. В ту же копилку мы можем отнести коммуникационную революцию, позволившую каждому в несколько кликов отправить сообщение хоть богатейшему миллиардеру, хоть президенту.
И двести, и сто лет назад американская политическая Система менялась весьма активно. Это дало ей приличный задел, до недавних пор позволявший успешно противостоять капиталистическим «эксцессам». Но 100-200 лет назад трансформацию Системы обеспечивали главным образом политические и организационные технологии. Сейчас на дворе уже Информационная эра, и ключевые для этого противостояния технологии имеют цифровой характер.
Шумпетер обозначил созидательное разрушение как движущую силу капитализма. Но динамика созидательного разрушения, реформ и революций, в полной мере характерна и для общественно-политического устройства. Разница, пожалуй, лишь в том, что для капитализма эта динамика естественна. А вот для политической сферы естественно желание сохранить статус-кво.
Для реформ и революций прошлого было достаточно идей - и людей с высокими идеалами. Сейчас же невозможно обойтись без цифровых технологий. И даже больше: невозможно добиться значимого успеха без лидирующих позиций в технологической гонке с капиталистами. Люди - с высокими идеалами или без - уходят на второй план, хотим мы этого или нет. На первый план выходит Система.
Отцы-основатели, политические инженеры Соединенных Штатов хорошо разбирались в идеалах. Но плохо разбирались в системной инженерии. При всех изменениях к лучшему, созданная по их наброскам Система упёрлась в фатальный недостаток: она еще сильнее цепляется за статус-кво, чем предшествующая ей колониально-империалистическая модель. И это очень, _очень_ сильно будет мешать ей в технологической гонке за лидерством.
А это очень непростая гонка. Технологические прорывы требуют гигантских ресурсов. Языковые модели вроде GPT-3, которые вполне могут оказаться одной из самых подрывных технологий последних лет - не исключение. Для полного овладения их потенциалом, для создания действительно надёжных, полезных и мощных продуктов нужно приложить очень много усилий. И здесь мы напоследок опять вернемся к истории Джошуа Браудера.
Зная, что для Кремниевой долины характерны тщеславие, хвастовство и пустословие, зная, что Браудер мало заботился о качестве ранее разработанных сервисов, наконец, зная текущий уровень разработок в области языковых моделей, а также ресурсы и время, которые 25-летний фаундер небольшого стартапа реалистично мог вложить в разработку ИИ-адвоката - можем ли мы быть уверены, что Браудер действительно готов был совершить революцию в юридической сфере?
Разумеется, нет. И, вероятно, позорный слив Браудера был связан в том числе с тем, что он был уверен в успехе имеющейся у него технологии еще меньше, чем мы.
Однако эта история скорее рассказывает нам о Браудере, а не о перспективах идеи как таковой. Это история о человеке. Да еще и не с самыми высокими идеалами.
Идея, конечно же, хороша. Но, как мы сказали выше, одной идеи сейчас уже недостаточно для того, чтобы трансформировать Систему. Над идеей придётся долго работать. Возможно, сотням тысяч людей. Превращающим эту идею в действующую технологию.
Однако даже если трансформация Системы требует системного ответа, даже если Система выходит на первый план - для того, чтобы бросить ей вызов, нужен Человек. И он должен быть не просто системным менеджером, пускай незаурядного масштаба. Он должен быть революционером.
Мы дали исторические аналогии системным процессам, бывшим в центре этой истории. Полагаю, что исторические аналогии, касающиеся личности Человека, бросающего вызов Системе, будут достойным ее финалом. И здесь, конечно, нам стоит обратиться не к фигуре Лесли Гровса или руководителя лунной программы США Джеймса Уэбба. А к Петру Алексеевичу Кропоткину.
История Джошуа Браудера наглядно показывает, что самая главная вещь, которая необходима революционеру - это стальные яйца. Или яичники; Y-хромосома тут совсем не при чем. Петра Алексеевича было трудно испугать 6-ю месяцами тюрьмы: в заключении он провёл 6 лет своей жизни.
Помимо стальных яиц, у Петра Алексеевича были мозги. Он прекрасно понимал, что представляет с собой Система, и с чем ему предстоит бороться:
«...В своих парламентах буржуазия издает бесчисленное множество законов, и груды бумаг накопляются с неимоверной быстротой. Но что, в сущности говоря, представляют из себя эти законы? Большая часть из них имеет целью покровительствовать частной собственности, т.е. накоплению богатств путем эксплуатации человека человеком; они стремятся открыть капиталу новое поле для эксплуатации, санкционировать новые формы, которые принимает эксплуатация по мере того, как Капитал захватывает все новые и новые отрасли человеческой жизни: железные дороги, телеграф, электрическое освещение, заводскую промышленность, литературу, науку и т. д. Остальные законы преследуют ту же цель; они поддерживают правительственную машину, которая гарантирует Капиталу эксплуатацию и захват всех богатств. Судебная власть, полиция, армия, народное просвещение, финансы - все служит одному и тому же богу: Капиталу, все стремится облегчить эксплуатацию рабочего капиталистом...»
А еще у Петра Алексеевича была совесть. Бернард Шоу называл его «одним из святых столетия», и в этом определении не было ни грамма фальши. Я готов услышать громкие возражения - что, мол, совесть только мешает настоящим революционерам - но, оглядываясь на исторический опыт, я верю, что совесть не была бы лишней…
Однако даже при всех этих выдающихся способностях - способностях, до которых очень далеко Джошуа Браудеру - мы не можем сказать, что Пётр Алексеевич победил Систему.
Тем не менее, он ей и не проиграл.
Ведь все эти способности, в конечном итоге, сводятся к одной простой вещи: либо ты остаешься верен своей Идее - либо начинаешь служить другим, более удобным богам. Пётр Алексеевич остался верным своей Идее до конца.
Он не смог победить Систему. Но его идеи, вместе с идеями множества других людей, были путеводной звездой, направлявшей эволюцию Системы в лучшую сторону.
Верность идее - необходимое, но не достаточное условие. Не говоря уже о том, что не всякая идея стоит служения. Для того, чтобы улучшать Систему дальше, нужен не хайп. А честность, труд и воля. Понятия, которые в современной жизни могут показаться неестественными и старомодными...
Но на самом деле старомодной можно назвать разве что саму Систему, а неестественной - ее продолжающуюся стагнацию. Её инерция стала еще больше, чем во времена луддитских восстаний и Кропоткина. А это значит, что и труда, и воли нам понадобится очень, очень много.
Задача сложна. Однако революционеры, обладающие опытом менеджмента систем и подкованные в разработке цифровых технологий, обязательно найдутся. Должны найтись. Иначе…
...Иначе альтернативой будет совсем не стагнация. У капитализма совсем другие планы. И планы эти Пётр Алексеевич неплохо расписал в приведенной немного выше цитате.
Будет горьким уроком, если высокие идеалы в конечном итоге окажутся поверженными примитивной - но такой естественной - товарной логикой...