История Петра Мошинского (продолжение)
Начало здесь: http://naiwen.livejournal.com/1120020.html
И тут, в ссылке в Тобольске, началась личная драма Мошинского - его жена Иоанна внезапно влюбилась в гусарского офицера Станислава Юревича и решила развестись с мужем. У католиков в то время, в отличие от православных, развод был разрешен - однако это тоже был процесс не совсем простой и быстрый, нужно было получать разрешение от консистории. Иоанна Мошинская решила пойти более быстрым и легким путем - воспользоваться правом на развод с государственным преступником. Каюсь - я ОЧЕНЬ плохо отношусь к женщинам, которые так поступили - и никакие доводы формата «мужья ведь тоже их счастья не составили» - меня не убеждают. В конце концов были ведь жены ссыльных, которые за мужьями в Сибирь не поехали, но дождались, вон жена Штейнгеля - супруги уже очень немолодые - дождалась мужа после тридцати лет ссылки (а он еще и в ссылке внебрачных детишек наплодил). Поступок же Иоанны вызывает стойкую неприязнь: у тебя муж добрый, умный, богатый, образованный, любит жену без памяти. И Тобольск - не край света, а вполне приличное место, и живет он там не бедно и не плохо. Да и выслан не на вечность, а по приговору на десять лет поселения - что же ты, красавица, такого мужика бросила? Но еще печальнее то, что эта коза Иоанна, увлекшись романом с гусарским офицером, бросила ребенка - подкинула дочку на руки старому отцу Мошинского, где она жила в имении практически без присмотра.
Еще не зная о разводе, Мошинский страшно переживал за ребенка и всячески пытался вырваться из ссылки, писал прошения на имя Николая I. Хлопотать за Мошинского опять взялся тобольский губернатор Александр Николаевич Муравьев (если вдруг кто не знает - родной брат Михаила Николаевича Муравьева, будущего "вешателя"), который обратился к своему тезке - родственнику и другу детства Александру Николаевичу Мордвинову, в то время - управляющему III отделением.
В письме к Мордвинову А.Н.Муравьев взывает к его отеческим чувствам и милосердию: «…Ты сам супруг, ты сам отец, и не нужно более, чтобы постигнуть всю силу сего бедствия… Петр Мошинский, как отец, обязан пещись о благосостоянии дитяти своего… Любезный брат, будь милостив, будь человеколюбив, прими живейшее участие в деле сем, проси почтеннейшего и добродетельного твоего начальника, чтобы он принял на себя ходатайство по просьбе Мошинского. Государь милосерд, он страждущим помогает…»
Александр Николаевич Муравьев - член Союза Спасения и Союза Благоденствия, в 1832-1834 годах - Тобольский гражданский губернатор
Благодаря хлопотам Муравьева, Мошинского перевели из Тобольска ближе к дому - под полицейский надзор в Симбирск, однако это еще не решало проблему. Здесь он оказался в ведении жандармского офицера Стогова, который оставил о драме Мошинского любопытные воспоминания.
«Пишет Дубельт : "Под твой надзор назначен бывший волынский губернский предводитель, граф Петр Мошинский . Облегчи его положение, что от тебя зависит". Является Мошинский, небольшого роста, с самым добрым и скромным выражением в лице; мне казалось, что его забила судьба, но нет, он таков от рождения; ему лет 35, плешив, хорошо образован. Сослан был в Тобольск за 14-е декабря . В первый же час я спросил его, чего он хочет? Он не вдруг отвечал:
- Я не знаю, чего я могу желать?.
- Какое ваше самое большое желание?
Он после признался мне, что ему очень забавно казалось, что какой-то подполковник так самонадеянно спрашивает, когда первые лица в государстве ничего не могли для него сделать, но отвечал:
- Мое желание одно - сблизиться с женою и дочерью.
- Ну, вот, видите ли, я через 4 месяца подвину вас к вашей семье, но с условием: вы должны всякий день непременно являться ко мне, дабы я не лгавши мог сказать, что я всякий день вижу вас. Я не всегда свободен, но вот вам комната, книги и трубка. Исполните вы, исполню и я.
Редкую почту не писал я о Мошинском и писал правду: что он вполне раскаялся, искренно предан государю и России, сознает глубоко безумие поляков и проч. Прогрессивные мои донесения выходили ладны, и я собирался повести атаку - выслать Мошинского на юг. Вдруг курьер: граф пишет, чтобы я употребил все искусство осторожно, но непременно убедить Мошинского подписать прилагаемую бумагу. Читаю. Это не более, не менее - согласие Мошинского на развод с своею женою. Граф оканчивает, что он надеется на мою деликатность и участие к положению Мошинского. Я даже не вдруг и сообразил, что мне делать.
Мошинский только и мечтал о счастии увидаться со своею семьею, а я должен - осторожно, деликатно, с участием, поднести для его подписи развод с любимою им женою! Прежде всего, я мысленно проклял всех полек (теперь пригляделся и не проклинаю). Не стану рассказывать, как я хитрил, подготовляя бедного Мошинского, но конец концов тот: несчастный, чтобы подписать, падал два раза в обморок, подписал и заболел. Желая сколько-нибудь вознаградить Мошинского, я каждую почту просил о переводе Мошинского на юг, добыл и послал свидетельство доктора, что необходим для него теплее климат. Ровно через три месяца со дня прибытия ко мне Мошинского он переведен в Чернигов, куда и выехала к нему дочь».
Эразм Иванович Стогов - историк, литератор и мемуарист, в 1830-е годы - жандармский офицер, служил в Иркутске, затем в Симбирске и Киеве. По материнской линии дед поэтессы Анны Ахматовой
Не очень понятна связь Мошинского с заговорщиками по «Омскому делу». У организаторов заговора нашли, в числе прочего, письма и шифры, компрометирующие Мошинского и указывающие на его активное участие в подготовке заговора. Однако привлеченным к следствию Мошинскому и второму находящемуся в этот момент в ссылке в Тобольске аристократу - Роману Сангушко - удалось оправдаться (причем Сангушко был оправдан полностью, а Мошинский «оставлен в подозрении» под тайным надзором). (из формулировки приговора: «обращает на себя сильное подозрение по связи и личным сношениям с главными сообщниками заговора и по захваченной у сих последних переписке, в коей они называли Мошинского тайною пружиною, а возвращение его из Сибири относили к важнейшим переменам в их предприятии и расстройстве их общества» - это уже в момент, когда Мошинский был переведен в Симбирск, а затем в Чернигов). Нагаев, исследователь «Омского дела», указывает на то, что «аристократическая партия» сорвала планы омских заговорщиков (из-за своей дворянской ограниченности, конечно) - я не сторонник такого примитивного классового подхода, который был характерен для советской историографии, когда «степень революционности» оценивается по количеству крепостных душ. Из материалов омского следствия можно догадаться, что Мошинский если и не был сторонником немедленной сибирской революции ;), то во всяком случае не отказывался помочь заговорщикам своим кошельком и связями - просто, скорее всего, семейные проблемы занимали его в тот момент сильнее.
Таким образом, Мошинский воссоединился с дочерью в Чернигове («дочь его - предоброе дитя» - замечает Стогов). В 1839 году закончился официальный десятилетний срок ссылки Мошинского, по ходатайству того же Стогова он был переведен в Киев, где вскоре женился вторично на Анне Малиновской - дочери Киевского помещика Каэтана Малиновского, которая его была моложе на 20 лет. В жандармском рапорте отмечено: «Семейство имеет и находится при нем. Ведет себя весьма скромно». К этому времени его первая дочь, Юзефа Янина, успела выйти замуж за графа Шембека. Вероятно, Янина унаследовала легкомысленный характер своей мамаши, потому что Стогов пишет о ее браке так: «Явился граф Шенбок (так в тексте - РД); мне крайне не нравился, но какие-то старинные фамильные связи - дочь Мошинского вышла за Шенбока, который вскоре сделал ее несчастною, промотал ее одиннадцать тысяч душ крестьян и бросил ее, бедную!» - действительно, еще до ссылки Мошинский успел завещать дочери все свои волынские и подольские имения , и теперь Шембек распродавал поместья жены одно за другим. Вскоре после свадьбы и помилования, в 1840 году Петр и Анна Мошинские выехали в Краков. Перед отъездом Мошинский еще раз встретился со Стоговым:
«По симбирской привычке Мошинский аккуратно, всякое утро приходил пить кофе. Когда пришло помилование, он пришел ко мне утром и объявил, что уезжает, обнял меня и просил принять на память дружбы наследственный от бабушки фермуар стоимостью в несколько десятков тысяч рублей. Бриллианты блестящие меня не пленяли, но в средине был невиданный, огромный восточный густой изумруд. Любовь моя к этому камню, должно быть, родилась со мною; я полюбовался изумрудом, поцеловал Петра Мошинского и возвратил ему фермуар. Просьбы его, даже слезы, доказательства, что это не деньги, - ничего не помогло. Более я не видался с Мошинским. Получил от него письмо, он начинает: "родился графом, крестился графом, однако я графом никогда не был". Вот до чего обрусел человек: поляк и не хочет быть графом!»
Петр Мошинский в старости - портрет работы Яна Матейко (уже вывешивала эту картинку)
В Кракове в течение следующих лет у Мошинских родилось пятеро детей - два сына и три дочери (см.также о судьбе потомков Мошинского здесь). В 1846 году Мошинский принял участие в Краковском восстании и затем недолгое время командовал Национальной гвардией - однако вскоре после этого отошел от всякой политической деятельности, зато продолжал активно заниматься меценатством и благотворительностью. В Кракове он открыл публичный доступ к своей богатейшей библиотеке и художественным собраниям (около 13 тысяч книг и старинных рукописей, около 30 тысяч гравюр), собранным им археологическим, нумизматическим коллекциям, собранию старинного оружия (известный художник Ян Матейко и другие художники часто пользовались оружием из коллекции Мошинского для своих картин). И, как и в прежние годы, давал щедрой рукой и помогал множеству людей. Умер Мошинский в 1879 году (пережив гибель старшего сына в 1863 году), жена Анна пережила его на десять лет.
И тут, в ссылке в Тобольске, началась личная драма Мошинского - его жена Иоанна внезапно влюбилась в гусарского офицера Станислава Юревича и решила развестись с мужем. У католиков в то время, в отличие от православных, развод был разрешен - однако это тоже был процесс не совсем простой и быстрый, нужно было получать разрешение от консистории. Иоанна Мошинская решила пойти более быстрым и легким путем - воспользоваться правом на развод с государственным преступником. Каюсь - я ОЧЕНЬ плохо отношусь к женщинам, которые так поступили - и никакие доводы формата «мужья ведь тоже их счастья не составили» - меня не убеждают. В конце концов были ведь жены ссыльных, которые за мужьями в Сибирь не поехали, но дождались, вон жена Штейнгеля - супруги уже очень немолодые - дождалась мужа после тридцати лет ссылки (а он еще и в ссылке внебрачных детишек наплодил). Поступок же Иоанны вызывает стойкую неприязнь: у тебя муж добрый, умный, богатый, образованный, любит жену без памяти. И Тобольск - не край света, а вполне приличное место, и живет он там не бедно и не плохо. Да и выслан не на вечность, а по приговору на десять лет поселения - что же ты, красавица, такого мужика бросила? Но еще печальнее то, что эта коза Иоанна, увлекшись романом с гусарским офицером, бросила ребенка - подкинула дочку на руки старому отцу Мошинского, где она жила в имении практически без присмотра.
Еще не зная о разводе, Мошинский страшно переживал за ребенка и всячески пытался вырваться из ссылки, писал прошения на имя Николая I. Хлопотать за Мошинского опять взялся тобольский губернатор Александр Николаевич Муравьев (если вдруг кто не знает - родной брат Михаила Николаевича Муравьева, будущего "вешателя"), который обратился к своему тезке - родственнику и другу детства Александру Николаевичу Мордвинову, в то время - управляющему III отделением.
В письме к Мордвинову А.Н.Муравьев взывает к его отеческим чувствам и милосердию: «…Ты сам супруг, ты сам отец, и не нужно более, чтобы постигнуть всю силу сего бедствия… Петр Мошинский, как отец, обязан пещись о благосостоянии дитяти своего… Любезный брат, будь милостив, будь человеколюбив, прими живейшее участие в деле сем, проси почтеннейшего и добродетельного твоего начальника, чтобы он принял на себя ходатайство по просьбе Мошинского. Государь милосерд, он страждущим помогает…»
Александр Николаевич Муравьев - член Союза Спасения и Союза Благоденствия, в 1832-1834 годах - Тобольский гражданский губернатор
Благодаря хлопотам Муравьева, Мошинского перевели из Тобольска ближе к дому - под полицейский надзор в Симбирск, однако это еще не решало проблему. Здесь он оказался в ведении жандармского офицера Стогова, который оставил о драме Мошинского любопытные воспоминания.
«Пишет Дубельт : "Под твой надзор назначен бывший волынский губернский предводитель, граф Петр Мошинский . Облегчи его положение, что от тебя зависит". Является Мошинский, небольшого роста, с самым добрым и скромным выражением в лице; мне казалось, что его забила судьба, но нет, он таков от рождения; ему лет 35, плешив, хорошо образован. Сослан был в Тобольск за 14-е декабря . В первый же час я спросил его, чего он хочет? Он не вдруг отвечал:
- Я не знаю, чего я могу желать?.
- Какое ваше самое большое желание?
Он после признался мне, что ему очень забавно казалось, что какой-то подполковник так самонадеянно спрашивает, когда первые лица в государстве ничего не могли для него сделать, но отвечал:
- Мое желание одно - сблизиться с женою и дочерью.
- Ну, вот, видите ли, я через 4 месяца подвину вас к вашей семье, но с условием: вы должны всякий день непременно являться ко мне, дабы я не лгавши мог сказать, что я всякий день вижу вас. Я не всегда свободен, но вот вам комната, книги и трубка. Исполните вы, исполню и я.
Редкую почту не писал я о Мошинском и писал правду: что он вполне раскаялся, искренно предан государю и России, сознает глубоко безумие поляков и проч. Прогрессивные мои донесения выходили ладны, и я собирался повести атаку - выслать Мошинского на юг. Вдруг курьер: граф пишет, чтобы я употребил все искусство осторожно, но непременно убедить Мошинского подписать прилагаемую бумагу. Читаю. Это не более, не менее - согласие Мошинского на развод с своею женою. Граф оканчивает, что он надеется на мою деликатность и участие к положению Мошинского. Я даже не вдруг и сообразил, что мне делать.
Мошинский только и мечтал о счастии увидаться со своею семьею, а я должен - осторожно, деликатно, с участием, поднести для его подписи развод с любимою им женою! Прежде всего, я мысленно проклял всех полек (теперь пригляделся и не проклинаю). Не стану рассказывать, как я хитрил, подготовляя бедного Мошинского, но конец концов тот: несчастный, чтобы подписать, падал два раза в обморок, подписал и заболел. Желая сколько-нибудь вознаградить Мошинского, я каждую почту просил о переводе Мошинского на юг, добыл и послал свидетельство доктора, что необходим для него теплее климат. Ровно через три месяца со дня прибытия ко мне Мошинского он переведен в Чернигов, куда и выехала к нему дочь».
Эразм Иванович Стогов - историк, литератор и мемуарист, в 1830-е годы - жандармский офицер, служил в Иркутске, затем в Симбирске и Киеве. По материнской линии дед поэтессы Анны Ахматовой
Не очень понятна связь Мошинского с заговорщиками по «Омскому делу». У организаторов заговора нашли, в числе прочего, письма и шифры, компрометирующие Мошинского и указывающие на его активное участие в подготовке заговора. Однако привлеченным к следствию Мошинскому и второму находящемуся в этот момент в ссылке в Тобольске аристократу - Роману Сангушко - удалось оправдаться (причем Сангушко был оправдан полностью, а Мошинский «оставлен в подозрении» под тайным надзором). (из формулировки приговора: «обращает на себя сильное подозрение по связи и личным сношениям с главными сообщниками заговора и по захваченной у сих последних переписке, в коей они называли Мошинского тайною пружиною, а возвращение его из Сибири относили к важнейшим переменам в их предприятии и расстройстве их общества» - это уже в момент, когда Мошинский был переведен в Симбирск, а затем в Чернигов). Нагаев, исследователь «Омского дела», указывает на то, что «аристократическая партия» сорвала планы омских заговорщиков (из-за своей дворянской ограниченности, конечно) - я не сторонник такого примитивного классового подхода, который был характерен для советской историографии, когда «степень революционности» оценивается по количеству крепостных душ. Из материалов омского следствия можно догадаться, что Мошинский если и не был сторонником немедленной сибирской революции ;), то во всяком случае не отказывался помочь заговорщикам своим кошельком и связями - просто, скорее всего, семейные проблемы занимали его в тот момент сильнее.
Таким образом, Мошинский воссоединился с дочерью в Чернигове («дочь его - предоброе дитя» - замечает Стогов). В 1839 году закончился официальный десятилетний срок ссылки Мошинского, по ходатайству того же Стогова он был переведен в Киев, где вскоре женился вторично на Анне Малиновской - дочери Киевского помещика Каэтана Малиновского, которая его была моложе на 20 лет. В жандармском рапорте отмечено: «Семейство имеет и находится при нем. Ведет себя весьма скромно». К этому времени его первая дочь, Юзефа Янина, успела выйти замуж за графа Шембека. Вероятно, Янина унаследовала легкомысленный характер своей мамаши, потому что Стогов пишет о ее браке так: «Явился граф Шенбок (так в тексте - РД); мне крайне не нравился, но какие-то старинные фамильные связи - дочь Мошинского вышла за Шенбока, который вскоре сделал ее несчастною, промотал ее одиннадцать тысяч душ крестьян и бросил ее, бедную!» - действительно, еще до ссылки Мошинский успел завещать дочери все свои волынские и подольские имения , и теперь Шембек распродавал поместья жены одно за другим. Вскоре после свадьбы и помилования, в 1840 году Петр и Анна Мошинские выехали в Краков. Перед отъездом Мошинский еще раз встретился со Стоговым:
«По симбирской привычке Мошинский аккуратно, всякое утро приходил пить кофе. Когда пришло помилование, он пришел ко мне утром и объявил, что уезжает, обнял меня и просил принять на память дружбы наследственный от бабушки фермуар стоимостью в несколько десятков тысяч рублей. Бриллианты блестящие меня не пленяли, но в средине был невиданный, огромный восточный густой изумруд. Любовь моя к этому камню, должно быть, родилась со мною; я полюбовался изумрудом, поцеловал Петра Мошинского и возвратил ему фермуар. Просьбы его, даже слезы, доказательства, что это не деньги, - ничего не помогло. Более я не видался с Мошинским. Получил от него письмо, он начинает: "родился графом, крестился графом, однако я графом никогда не был". Вот до чего обрусел человек: поляк и не хочет быть графом!»
Петр Мошинский в старости - портрет работы Яна Матейко (уже вывешивала эту картинку)
В Кракове в течение следующих лет у Мошинских родилось пятеро детей - два сына и три дочери (см.также о судьбе потомков Мошинского здесь). В 1846 году Мошинский принял участие в Краковском восстании и затем недолгое время командовал Национальной гвардией - однако вскоре после этого отошел от всякой политической деятельности, зато продолжал активно заниматься меценатством и благотворительностью. В Кракове он открыл публичный доступ к своей богатейшей библиотеке и художественным собраниям (около 13 тысяч книг и старинных рукописей, около 30 тысяч гравюр), собранным им археологическим, нумизматическим коллекциям, собранию старинного оружия (известный художник Ян Матейко и другие художники часто пользовались оружием из коллекции Мошинского для своих картин). И, как и в прежние годы, давал щедрой рукой и помогал множеству людей. Умер Мошинский в 1879 году (пережив гибель старшего сына в 1863 году), жена Анна пережила его на десять лет.