Поединок: дело о Казанском заговоре... (больше следствий, хороших и разных)...
Собственно, вот эта история, послужившая поводом для обсуждения «синдрома Жеглова» - кто участвовал в том обсуждении - пожалуйста, прочтите.
Я еще поясню - почему, помимо прочего, меня это зацепило: описанная здесь "следственная дуэль" очень живо мне напомнила следственную дуэль меня-Левашова с Петром Борисовым на игре, когда прямо видно на глазах, как следователь себя накручивает, упивается властью - и когда обнаруживается, что у него не получается, что перед ним человек, который сильнее - возникает вот это: "ах ты, сука! раз я не могу тебя сломать, я смогу тебя убить!"
Вот прямо эмоции и реакции Левашова вспомнились чрезвычайно живо :(
***
Статью о Казанском заговоре я собиралась написать еще в те времена, когда готовила материалы для «Городка», но тогда у меня руки не дошли. Собственно, сейчас я тоже не буду писать подробную историю Казанского заговора - так как она запутана и загадочна, и многие моменты в его организации до сих пор не ясны историкам революционного движения 1860-х. Однако мне в руки попалась прелюбопытнейшая старая (1920-х годов) монография Б.Козьмина, в которой публикуются некоторые выдержки из следственных материалов по казанскому делу, и вот эти цитаты настолько любопытны и колоритны, что я решила их привести здесь.
Но все же, прежде, чем перейти к истории следствия - несколько небольших пояснений - кое-что из этого я писала во времена подготовки «Городка», но сейчас эти базовые понятия нужно пояснить еще раз, чтобы было понятно, что вообще собой представлял Казанский заговор и почему могла возникнуть такая странная на наш сегодняшний взгляд идея.
… 19 февраля 1861 года был опубликован Манифест о крестьянской реформе. В соответствии с условиями Манифеста все крепостные крестьяне становились лично свободными, однако на урегулирование отношений крестьян с помещиками и составление уставных грамот, закрепляющих разделение земель, давалось около двух лет. Половинчатый и противоречивый характер реформы, недовольство многих крестьян приводили к тому, что подписание уставных грамот во многих регионах затягивалось, а среди крестьян распространились идеи про так называемый «слушный час» - якобы весной 1863 года, когда официально должно было закончиться подписание уставных грамот, царь должен был дать «настоящую» волю. В свою очередь, революционеры и радикалы были склонны переоценивать недовольство крестьян: в этой среде существовала кажущаяся сегодня наивной вера в том, что в день «слушного часа», когда крестьяне осознают, что другой воли не будет, возникнет всеобщее крестьянское восстание, которое сметет ненавистный царский режим или, во всяком случае, заставит его пойти на более серьезные уступки. На идее «слушного часа» базировались переговоры между ЦНК партии «красных» и руководством «Земли и воли»: стороны хотели планировать совместное восстание на апрель 1863 года в надежде на массовую крестьянскую поддержку. Однако, как известно, восстание началось раньше, в январе, спровоцированное рекрутским набором, объявленным администрацией Велепольского. В этих условиях «Земля и воля» не могла оказать помощи польскому восстанию. Однако некая инициативная группа, пойдя на огромный риск, решила попытаться организовать восстание в глубине России в надежде либо соединить «революцию с запада и востока» либо хотя бы попытаться отвлечь часть царских войск от западных окраин. Для того, чтобы спровоцировать крестьянский взрыв, организаторы использовали мистификацию - подложный «Царский манифест», объявлявший крестьянам самую справедливую волю и землю в безвозмездное владение (если помните, я сразу оговорилась, что мероприятие было поддержано не всеми и даже в революционной среде считалось этически сомнительной авантюрой). Этот документ был напечатан в сотнях экземпляров и должен был распространяться среди крестьян; одновременно планировалось организовать вооруженное выступление казанского военного гарнизона, среди которого было много членов Комитета русских офицеров.
Печать первой "Земли и воли" (1861-1864)
Казанская губерния была выбрана заговорщиками не случайно: именно здесь после объявления Манифеста прошли крупнейшие крестьянские волнения - знаменитый расстрел в селе Бездна. Кроме того, в Казани было отделение «Земли и воли», а в Казанском университете училось много студентов-поляков.
Непосредственной организацией заговора занимался человек, с которым нам сейчас предстоит познакомиться. Его звали Иероним Владислав Кеневич. Его родители, бывшие помещики Минской губернии, после Ноябрьского восстания оказались в эмиграции. Кеневич родился во Франции, учился в Париже в высшей политехнической школе вместе с уже хорошо нам известным Брониславом Шварце - тоже сыном эмигрантов. В 1857 году по амнистии «ноябрьские эмигранты» и их дети получили возможность вернуться в Российскую империю; Кеневич и Шварце - два друга - въехали в Россию одновременно и одновременно устроились на службу железнодорожными инженерами, Шварце - в Белостоке, а Кеневич - сначала в Петербурге, откуда вскоре перебрался в Москву; оба сохраняли французское гражданство. Шварце сразу же примкнул к самому радикальному крылу партии «красных», относительно же «партийной принадлежности» Кеневича у современников и у историков нет уверенности - до сих пор толком неизвестно, с кем он был связан и по чьему поручению действовал, в зависимости от политических предпочтений автора Кеневича записывали и в «белые», и «красные», предполагали, что Казанский заговор был организован московским отделением «Земли и воли» в обход решению Петербургского руководства, предполагали, что Кеневич действовал по собственной инициативе на свой страх и риск… как бы то ни было, этот человек все свои тайны унес с собой в могилу на берегу речки Казанки. До начала Январского восстания Кеневич в Москве вел образ жизни преуспевающего хорошо оплачиваемого специалиста, внешне не связанного ни с каким подпольем, и имел русскую любовницу Александру Воейкову - вдову и родственницу жандармского офицера.
… Весной 1863 года в Казани и окрестных деревнях начали распространяться подложные манифесты. Возникли также доносы и слухи о готовящемся восстании в Казани. Группа студентов-распространителей манифеста и офицеров Казанского гарнизона была арестована. Так началось казанское следствие.
22 мая по Высочайшему повелеию была составлена особая следственная комиссия под председательством тайного советника Жданова. Когда-то он начал свою службу простым писарем в Министерстве внутренних дел, но быстро продвинулся вследствие своей ловкости и умения угождать начальству. До нас дошли следственные донесения Жданова, которые он писал по поводу казанского дела начальнику III отделения А.Л.Потапову и генерал-губернатору Тимашеву - эти письма настолько характерны, что именно их я буду дальше цитировать.
На первых же допросах большинство арестованной молодежи дали откровенные показания (я потом в другом посте приведу любопытные рассуждения Козьмина по поводу того, что не только в 1820-е, но и в 1860-е годы на политических следствиях все еще давались откровенные показания - РД) и сообщили все, что они знали о предполагаемом заговоре и восстании, распространении подложных манифестов и прочем. Первоначально стойко державшийся офицер Казанского гарнизона Наполеон Иваницкий вынужден был изменить свои показания под давлением других (любопытно, что свои признания он озаглавил "Рассказ покойника (разумеется, пока еще живущего)" - и, увы, насчет своего будущего не ошибся). Про одного из особенно откровенных студентов, Ивана Орлова, другой участник процесса вспоминал впоследствии: "И.Орлов заговорил не сразу. Сначала он был тверд. Его начали пугать виселицей и расстрелом. Потом ему начали давать курить, угощали на допросах чаем и водкой. Полицеймейстер возил его даже в торговую баню, где предложил ему даже публичную женщину. Под влиянием ли нравственной или физиологической пытки, он не стерпел".
...Проблема для следствия, однако, заключалась в том, что знала вся эта молодежь не много. Большинство из привлеченных к следствию о роли Кеневича в деле ничего не знало. Даже его фамилия оставалась им неизвестной. (так, один из осужденных казанских студентов, Красноперов в «Записках разночинца» пишет о «французе, неизвестно почему и за что присоединенном к «вооруженному восстанию» нашего кружка»). Однако из показаний студентов Госцевича, Маевского и Новицкого, которые занимались распространением подложных манифестов, комиссия знала, что некий «Иероним» является центральной фигурой заговора и в подготовке восстания в Казани он играл руководящую роль.
9 июня 1863 года Жданов в письме к генерал-губернатору Тимашеву писал, опираясь на показания Новицкого и других, уже сообщал, что «главным распорядителем рассылки лжеманифестов и возмутительных воззваний, который снабжал посланных с ними инструкциями, деньгами, географическими картами, револьверами и посылал особых агентов в Казань, был некто Иероним». «С открытием Иеронима, - писал Жданов, - составляющего как бы соединительное звено между орудиями и зачинщиками заговора, не трудно было бы открыть весь план, объем и происхождение этого заговора, отыскать начало той нити, конец которой правительство уже имеет у себя в руках» (выделено в оригинале - РД).
Жданов рассчитывал, что Новицкий может помочь комиссии найти следы Кеневича. Поэтому он решил припугнуть слабовольного Новицкого угорозою привлечения к делу, в случае его упорства, его ни в чем неповинных отца и брата. «Иероним меня озабочивает, - писал Жданов 16 июля Потапову. - Всю надежду возлагаю на Новицкого… Я без церемонии ему скажу, что если он будет скрытничать относительно Кеневича, то отец и брат будут здесь же. Неужели он, поэт души женской (Новицкий был безнадежно влюблен и изливал свои чувства в стихах - примечание Козьмина), захочет подтвергать старика и брата арестованию с высылкою сюда».
Однако Новицкий не мог ничем помочь Жданову; он сам не знал настоящей фамилии того «Иеронима», с которым он имел дело в Москве.
...Что касается Кеневича, то он выехал из Москвы в Париж, где встречался с представителями польской эмиграции. Еще раньше во Францию выехала Александра Воейкова. Поскольку за контактами эмигрантов следили, при возвращении в Россию Кеневич был арестован на границе. О его связях с готовящимся восстанием в Казани на тот момент не было ничего известно, однако вскоре в нем заподозрили упоминавшегося "Иеронима" и переправили в Казань.
Легко себе представить радость Жданова, когда арестованный Кеневич был доставлен в Казань. Долгое время следователи не допрашивали Кеневича, стремясь предварительно завоевать его доверие. На самом деле у Кеневича, как видно из позднейших мемуаров, были обширнейшие связи со всеми видами подполья - в Петербурге, Москве, Вильно и Варшаве, с красными и белыми, с землевольцами, с эмигрантами... ровно ничего об этом, как мы увидим, следствие не узнало.
18 июля 1864 года Жданов писал Потапову:
«Начну с нового моего друга - Иеронима. Устроив с возможным по здешнему комфортом его помещение, я на другой день в сопровождении члена комиссии д.ст.сов.Анненского, владеющего очень хорошо французским языком, отправился к нему, приказав предварительно о себе доложить придвернику. Он принял меня, а г.Анненский сказал, что я. Тихая речь его изменила тотчас мой голос. Также тихо я просил Анненского передать Иерониму (разговор шел на французском языке, которого Жданов не понимал - примечание Козьмина), что посещение мое, может быть, неделикатное в смысле того, что он после пути не отдохнул еще, вызвало у него вздох, и я слегка то же повторил со слезами на глазах. Внимательно мы обменялись взглядами, и я, узнав все его нужды, дал слово исполнить и исполню: 1) улучшение стола 2) позволение курить сигару 3) читать французские книги по его выбору 4) писать к консулу через меня. Это письмо я представляю, его надобно в огонь. Я в нем нашел одного из тех таинственных рыцарей, которые живо напомнили мне геров в его роде 14 декабря 1825 года, с которыми я в молодости, после освобождения некоторых из них из Читы, долго жил в Тобольске (страшно интересно, с кем именно Жданов был знаком в Тобольске и нет ли каких упоминаний в письмах? - РД) Недостает распятия Спасителя, и я скоро возвращу ему его для молитвы. Эти фанатики преданы Богу, и во имя его, в случае удачи восстания в Казани, повели бы на виселицу Козлянинова, Львова, Ларионова и Витте (казанский губернатор, жандармские офицеры и чиновники - РД) с наслаждением… С Иеронимом много будет возни, и я постараюсь говорить с ним по-русски. Надобно выиграть расположение, хотя и не легко, ибо все русские пропагандисты в сравнении с ним есть лакеи с жалованием в месяц 6 руб.»
Окончание: http://naiwen.livejournal.com/1214262.html
Я еще поясню - почему, помимо прочего, меня это зацепило: описанная здесь "следственная дуэль" очень живо мне напомнила следственную дуэль меня-Левашова с Петром Борисовым на игре, когда прямо видно на глазах, как следователь себя накручивает, упивается властью - и когда обнаруживается, что у него не получается, что перед ним человек, который сильнее - возникает вот это: "ах ты, сука! раз я не могу тебя сломать, я смогу тебя убить!"
Вот прямо эмоции и реакции Левашова вспомнились чрезвычайно живо :(
***
Статью о Казанском заговоре я собиралась написать еще в те времена, когда готовила материалы для «Городка», но тогда у меня руки не дошли. Собственно, сейчас я тоже не буду писать подробную историю Казанского заговора - так как она запутана и загадочна, и многие моменты в его организации до сих пор не ясны историкам революционного движения 1860-х. Однако мне в руки попалась прелюбопытнейшая старая (1920-х годов) монография Б.Козьмина, в которой публикуются некоторые выдержки из следственных материалов по казанскому делу, и вот эти цитаты настолько любопытны и колоритны, что я решила их привести здесь.
Но все же, прежде, чем перейти к истории следствия - несколько небольших пояснений - кое-что из этого я писала во времена подготовки «Городка», но сейчас эти базовые понятия нужно пояснить еще раз, чтобы было понятно, что вообще собой представлял Казанский заговор и почему могла возникнуть такая странная на наш сегодняшний взгляд идея.
… 19 февраля 1861 года был опубликован Манифест о крестьянской реформе. В соответствии с условиями Манифеста все крепостные крестьяне становились лично свободными, однако на урегулирование отношений крестьян с помещиками и составление уставных грамот, закрепляющих разделение земель, давалось около двух лет. Половинчатый и противоречивый характер реформы, недовольство многих крестьян приводили к тому, что подписание уставных грамот во многих регионах затягивалось, а среди крестьян распространились идеи про так называемый «слушный час» - якобы весной 1863 года, когда официально должно было закончиться подписание уставных грамот, царь должен был дать «настоящую» волю. В свою очередь, революционеры и радикалы были склонны переоценивать недовольство крестьян: в этой среде существовала кажущаяся сегодня наивной вера в том, что в день «слушного часа», когда крестьяне осознают, что другой воли не будет, возникнет всеобщее крестьянское восстание, которое сметет ненавистный царский режим или, во всяком случае, заставит его пойти на более серьезные уступки. На идее «слушного часа» базировались переговоры между ЦНК партии «красных» и руководством «Земли и воли»: стороны хотели планировать совместное восстание на апрель 1863 года в надежде на массовую крестьянскую поддержку. Однако, как известно, восстание началось раньше, в январе, спровоцированное рекрутским набором, объявленным администрацией Велепольского. В этих условиях «Земля и воля» не могла оказать помощи польскому восстанию. Однако некая инициативная группа, пойдя на огромный риск, решила попытаться организовать восстание в глубине России в надежде либо соединить «революцию с запада и востока» либо хотя бы попытаться отвлечь часть царских войск от западных окраин. Для того, чтобы спровоцировать крестьянский взрыв, организаторы использовали мистификацию - подложный «Царский манифест», объявлявший крестьянам самую справедливую волю и землю в безвозмездное владение (если помните, я сразу оговорилась, что мероприятие было поддержано не всеми и даже в революционной среде считалось этически сомнительной авантюрой). Этот документ был напечатан в сотнях экземпляров и должен был распространяться среди крестьян; одновременно планировалось организовать вооруженное выступление казанского военного гарнизона, среди которого было много членов Комитета русских офицеров.
Печать первой "Земли и воли" (1861-1864)
Казанская губерния была выбрана заговорщиками не случайно: именно здесь после объявления Манифеста прошли крупнейшие крестьянские волнения - знаменитый расстрел в селе Бездна. Кроме того, в Казани было отделение «Земли и воли», а в Казанском университете училось много студентов-поляков.
Непосредственной организацией заговора занимался человек, с которым нам сейчас предстоит познакомиться. Его звали Иероним Владислав Кеневич. Его родители, бывшие помещики Минской губернии, после Ноябрьского восстания оказались в эмиграции. Кеневич родился во Франции, учился в Париже в высшей политехнической школе вместе с уже хорошо нам известным Брониславом Шварце - тоже сыном эмигрантов. В 1857 году по амнистии «ноябрьские эмигранты» и их дети получили возможность вернуться в Российскую империю; Кеневич и Шварце - два друга - въехали в Россию одновременно и одновременно устроились на службу железнодорожными инженерами, Шварце - в Белостоке, а Кеневич - сначала в Петербурге, откуда вскоре перебрался в Москву; оба сохраняли французское гражданство. Шварце сразу же примкнул к самому радикальному крылу партии «красных», относительно же «партийной принадлежности» Кеневича у современников и у историков нет уверенности - до сих пор толком неизвестно, с кем он был связан и по чьему поручению действовал, в зависимости от политических предпочтений автора Кеневича записывали и в «белые», и «красные», предполагали, что Казанский заговор был организован московским отделением «Земли и воли» в обход решению Петербургского руководства, предполагали, что Кеневич действовал по собственной инициативе на свой страх и риск… как бы то ни было, этот человек все свои тайны унес с собой в могилу на берегу речки Казанки. До начала Январского восстания Кеневич в Москве вел образ жизни преуспевающего хорошо оплачиваемого специалиста, внешне не связанного ни с каким подпольем, и имел русскую любовницу Александру Воейкову - вдову и родственницу жандармского офицера.
… Весной 1863 года в Казани и окрестных деревнях начали распространяться подложные манифесты. Возникли также доносы и слухи о готовящемся восстании в Казани. Группа студентов-распространителей манифеста и офицеров Казанского гарнизона была арестована. Так началось казанское следствие.
22 мая по Высочайшему повелеию была составлена особая следственная комиссия под председательством тайного советника Жданова. Когда-то он начал свою службу простым писарем в Министерстве внутренних дел, но быстро продвинулся вследствие своей ловкости и умения угождать начальству. До нас дошли следственные донесения Жданова, которые он писал по поводу казанского дела начальнику III отделения А.Л.Потапову и генерал-губернатору Тимашеву - эти письма настолько характерны, что именно их я буду дальше цитировать.
На первых же допросах большинство арестованной молодежи дали откровенные показания (я потом в другом посте приведу любопытные рассуждения Козьмина по поводу того, что не только в 1820-е, но и в 1860-е годы на политических следствиях все еще давались откровенные показания - РД) и сообщили все, что они знали о предполагаемом заговоре и восстании, распространении подложных манифестов и прочем. Первоначально стойко державшийся офицер Казанского гарнизона Наполеон Иваницкий вынужден был изменить свои показания под давлением других (любопытно, что свои признания он озаглавил "Рассказ покойника (разумеется, пока еще живущего)" - и, увы, насчет своего будущего не ошибся). Про одного из особенно откровенных студентов, Ивана Орлова, другой участник процесса вспоминал впоследствии: "И.Орлов заговорил не сразу. Сначала он был тверд. Его начали пугать виселицей и расстрелом. Потом ему начали давать курить, угощали на допросах чаем и водкой. Полицеймейстер возил его даже в торговую баню, где предложил ему даже публичную женщину. Под влиянием ли нравственной или физиологической пытки, он не стерпел".
...Проблема для следствия, однако, заключалась в том, что знала вся эта молодежь не много. Большинство из привлеченных к следствию о роли Кеневича в деле ничего не знало. Даже его фамилия оставалась им неизвестной. (так, один из осужденных казанских студентов, Красноперов в «Записках разночинца» пишет о «французе, неизвестно почему и за что присоединенном к «вооруженному восстанию» нашего кружка»). Однако из показаний студентов Госцевича, Маевского и Новицкого, которые занимались распространением подложных манифестов, комиссия знала, что некий «Иероним» является центральной фигурой заговора и в подготовке восстания в Казани он играл руководящую роль.
9 июня 1863 года Жданов в письме к генерал-губернатору Тимашеву писал, опираясь на показания Новицкого и других, уже сообщал, что «главным распорядителем рассылки лжеманифестов и возмутительных воззваний, который снабжал посланных с ними инструкциями, деньгами, географическими картами, револьверами и посылал особых агентов в Казань, был некто Иероним». «С открытием Иеронима, - писал Жданов, - составляющего как бы соединительное звено между орудиями и зачинщиками заговора, не трудно было бы открыть весь план, объем и происхождение этого заговора, отыскать начало той нити, конец которой правительство уже имеет у себя в руках» (выделено в оригинале - РД).
Жданов рассчитывал, что Новицкий может помочь комиссии найти следы Кеневича. Поэтому он решил припугнуть слабовольного Новицкого угорозою привлечения к делу, в случае его упорства, его ни в чем неповинных отца и брата. «Иероним меня озабочивает, - писал Жданов 16 июля Потапову. - Всю надежду возлагаю на Новицкого… Я без церемонии ему скажу, что если он будет скрытничать относительно Кеневича, то отец и брат будут здесь же. Неужели он, поэт души женской (Новицкий был безнадежно влюблен и изливал свои чувства в стихах - примечание Козьмина), захочет подтвергать старика и брата арестованию с высылкою сюда».
Однако Новицкий не мог ничем помочь Жданову; он сам не знал настоящей фамилии того «Иеронима», с которым он имел дело в Москве.
...Что касается Кеневича, то он выехал из Москвы в Париж, где встречался с представителями польской эмиграции. Еще раньше во Францию выехала Александра Воейкова. Поскольку за контактами эмигрантов следили, при возвращении в Россию Кеневич был арестован на границе. О его связях с готовящимся восстанием в Казани на тот момент не было ничего известно, однако вскоре в нем заподозрили упоминавшегося "Иеронима" и переправили в Казань.
Легко себе представить радость Жданова, когда арестованный Кеневич был доставлен в Казань. Долгое время следователи не допрашивали Кеневича, стремясь предварительно завоевать его доверие. На самом деле у Кеневича, как видно из позднейших мемуаров, были обширнейшие связи со всеми видами подполья - в Петербурге, Москве, Вильно и Варшаве, с красными и белыми, с землевольцами, с эмигрантами... ровно ничего об этом, как мы увидим, следствие не узнало.
18 июля 1864 года Жданов писал Потапову:
«Начну с нового моего друга - Иеронима. Устроив с возможным по здешнему комфортом его помещение, я на другой день в сопровождении члена комиссии д.ст.сов.Анненского, владеющего очень хорошо французским языком, отправился к нему, приказав предварительно о себе доложить придвернику. Он принял меня, а г.Анненский сказал, что я. Тихая речь его изменила тотчас мой голос. Также тихо я просил Анненского передать Иерониму (разговор шел на французском языке, которого Жданов не понимал - примечание Козьмина), что посещение мое, может быть, неделикатное в смысле того, что он после пути не отдохнул еще, вызвало у него вздох, и я слегка то же повторил со слезами на глазах. Внимательно мы обменялись взглядами, и я, узнав все его нужды, дал слово исполнить и исполню: 1) улучшение стола 2) позволение курить сигару 3) читать французские книги по его выбору 4) писать к консулу через меня. Это письмо я представляю, его надобно в огонь. Я в нем нашел одного из тех таинственных рыцарей, которые живо напомнили мне геров в его роде 14 декабря 1825 года, с которыми я в молодости, после освобождения некоторых из них из Читы, долго жил в Тобольске (страшно интересно, с кем именно Жданов был знаком в Тобольске и нет ли каких упоминаний в письмах? - РД) Недостает распятия Спасителя, и я скоро возвращу ему его для молитвы. Эти фанатики преданы Богу, и во имя его, в случае удачи восстания в Казани, повели бы на виселицу Козлянинова, Львова, Ларионова и Витте (казанский губернатор, жандармские офицеры и чиновники - РД) с наслаждением… С Иеронимом много будет возни, и я постараюсь говорить с ним по-русски. Надобно выиграть расположение, хотя и не легко, ибо все русские пропагандисты в сравнении с ним есть лакеи с жалованием в месяц 6 руб.»
Окончание: http://naiwen.livejournal.com/1214262.html